Текст книги "Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры"

 
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится…
 

Армада берет трубку, прислушивается, хмурит лоб, закатывает глаза, картинно удивляется, бурно протестует, решительно отказывается и по ходу разговора пересказывает окружающим его генералам как идею Миланса собственную идею прийти в парламент и предложить себя в премьеры в обмен на прекращение путча. Офицеры генштаба, включая подошедшего во время разговора его главу генерала Габейраса, одобряют план, и Армада второй раз с начала путча звонит во дворец. Начинается вязкий, со множеством повторов и перезвонов, разговор.

Во время беседы с королем и его секретарем Сабино Фернандесом Кампо, своим давним другом, но теперь, скорее, конкурентом, Армада вновь негодует по поводу плана Миланса, которым он, конечно же, безмерно удивлен, однако готов согласиться – исключительно против собственной воли, но делать нечего, ситуация серьезная, есть округа, готовые пойти за Милансом, а захват парламента может обернуться бойней депутатов, расколом армии и гражданской войной.

Король и Фернандес Кампо несколько раз называют Армаду сумасшедшим, а идею безумной. С какой стати он решил, что взятые в заложники депутаты станут голосовать? А если станут, кто сочтет такое правительство легитимным? Но Армада уверяет, что прежде он, конечно же, удалит военных из зала, за этим он туда и идет, и все будет по конституции. Но даже если не совсем, главное – спасти депутатов и министров, а потом разбираться с юридическими формальностями.

Глава генштаба Габейрас, который находится рядом с Армадой, и некоторые из приближенных короля, толпящихся в королевском кабинете, убеждают Хуана Карлоса, что попытка не пытка, пусть попробует. В этот момент приезжает съемочная группа с телевидения, и у короля появляется новое важное дело. Тогда Фернандес Кампо разрешает Армаде пойти в захваченный парламент, но не от имени монарха, а исключительно в личном качестве, и только для того, чтобы попытаться освободить депутатов.

Король не знает достоверно об участии Армады в перевороте, но догадывается, что ему самому предлагают роль в чужом спектакле. Он видит, что Армада пытается добиться с помощью переворота того же, чего добивался раньше, – стать главой чрезвычайного коалиционного правительства. Хуан Карлос не хочет пускать Армаду во дворец, но у него нет формального повода не пустить его в парламент, ведь туда уже входили другие военные с той же целью – уговорить Техеро отпустить депутатов. Армада изображает жертву – человека, который с риском для жизни пойдет в логово путчистов и там обменяет себя на свободу министров и парламентариев. А коли уж Техеро и Миланс в обмен на прекращение путча просят сделать его премьером, он выступит с таким предложением.

В тот момент, когда съемочная группа прибыла во дворец, а Армада собирается выйти из генштаба в парламент, переворот замер в хрупком равновесии. Он уже не побеждает, скорее проигрывает, но любое неосторожное движение, любой акт уличного насилия или ошибка короля могут толкнуть его в нужную путчистам сторону.

За 20 минут до полуночи Армада в сопровождении своего адъютанта отправляется в сторону парламента, отклонив предложение главы генштаба и других не замешанных в путче генералов пойти с ним, – свидетели ему не нужны. До этого он разыгрывает еще одну сцену – по телефону узнает у Миланса пароль, по которому люди Техеро пустят его в здание.

От генштаба до парламента всего несколько сотен метров, но Армада сперва заходит в гостиницу «Палас». Из нее штаб силовиков управляет кордоном вокруг захваченного здания, там же толпятся многочисленные журналисты. Армада разговаривает с руководителями штаба и рассказывает о своей миссии так, чтобы и журналистам стало известно: он пришел спасти депутатов и остановить переворот.

Как бы невзначай распространив информацию о своей исторической задаче, Армада переходит улицу и поднимается на парадное крыльцо парламента. Капитан Абад, охраняющий вход в здание, приводит Техеро. Армада благодарит Техеро и извиняется за задержку из-за непредвиденных проблем. Но теперь проблемы решены, и он готов пройти в зал и предложить себя депутатам в качестве главы правительства национального единства. «А какой пост в правительстве займет генерал Миланс?» – спрашивает Техеро. «Никакого, – легкомысленно отвечает Армада. – Он будет начальником объединенного генштаба».

И тут прямо во внутреннем дворике парламента, буквально на пороге той части здания, где находится зал с депутатами, Техеро твердо берет Армаду за локоть и говорит: «Минутку! Это надо обсудить». Вместо того чтобы пройти в зал, Армада и держащий его за локоть Техеро пересекают дворик, входят в офисное крыло и появляются в панорамном окне одного из помещений первого этажа. Снаружи через окно капитан Абад и адъютант Армады капитан Бонель в течение часа наблюдают немое кино. Обстановка в импровизированной сцене накаляется по мере приближения к кульминации и разрешается немой обреченностью в финале. Собеседники что-то бурно обсуждают, близко держась друг к другу, размахивают руками, достают какие-то бумаги, куда-то звонят, передают друг другу трубку, затем расходятся и замирают, не глядя друг на друга.

О том, что происходило за стеклом, мы знаем из более поздних и не во всем совпадающих рассказов самих героев немой сцены и из перехваченного полицией телефонного звонка. Армада объясняет Техеро, что стрельба при захвате парламента произвела плохое впечатление на короля и наилучший выход теперь выглядит так: в обмен на освобождение депутаты сделают Армаду главой коалиционного правительства, а Техеро и его людям на время придется уехать в Португалию – самолет уже ждет на полосе, и в нем достаточно денег на хорошую жизнь. Техеро переспрашивает, что такое коалиционное правительство национального единства.

– Это правительство, состоящее из уважаемых в обществе людей – военных, бизнесменов, журналистов и представителей всех политических партий.

– Всех, включая социалистов и коммунистов? – спрашивает Техеро.

– Включая их, – говорит Армада. – Иначе такое правительство не удастся создать.

Техеро не верит тому, что слышит. Предатели Испании, ее побежденные враги и разрушители, вновь будут заседать не только в парламенте, но теперь уже и в правительстве. В нем, как во времена Народного фронта, будут министры – социалисты и коммунисты, а он, защитник родины и настоящий патриот Испании, вынужден бежать в позорную ссылку. Техеро прямо говорит Армаде, что брал парламент не для этого.

По странной аберрации представлений о честности и чести, Армаде не хватило наглости, или гордости, или хитрости соврать своему подчиненному. Он обманывает короля, но не находит нужным обманывать подполковника, которому должен просто приказывать. Но Техеро не слушается приказов Армады и не внимает его объяснениям. Тогда они вместе звонят в Валенсию генералу Милансу. Тот повторяет аргументы Армады. Техеро отвечает, что не примет другого результата переворота, кроме военной хунты под руководством самого Миланса. «Мы с тобой не политики, – урезонивает его Миланс. – Мы предоставили себя в распоряжение короля и Армады, пусть они теперь решают, а наша задача выполнена. Передай управление операцией Армаде и подчиняйся его приказам». Техеро отвечает, что не может подчиняться таким приказам. Разговор буксует еще немного и разваливается.

Так завершается переворот, составленный из трех разных переворотов. Опьяненный успехом от легкого захвата парламента со всеми министрами и депутатами и той высотой политического могущества, на которой он оказался, Техеро, сам того не осознавая, предпочел собственную авантюру – свой жесткий переворот – победе общего мягкого переворота, чьей первой ступенью он был призвать стать. Напоследок Армада пытается пугать его штурмом здания, а Техеро в случае штурма угрожает гибелью депутатов и министров. Оба выходят во дворик и, не прощаясь, расходятся. Армада бормочет: «Он сумасшедший, абсолютно сумасшедший».

Армада покидает здание в 1:35 ночи 24 февраля. Ровно за пять минут до этого в эфир выпускают телевизионное обращение Хуана Карлоса, которое записали во дворце Сарсуэла на две кассеты и доставили их в студию разными маршрутами. Король появляется на экране в военной форме. Он просит граждан сохранять спокойствие и читает приказ, который отправил в военные округа: «Приказываю принять все меры для поддержания конституционного порядка… Корона, символ преемственности и единства родины, не может мириться с какой-либо разновидностью действий или поведения людей, считающих возможным силой прервать демократические процедуры, предписанные Конституцией, за которую испанский народ проголосовал на референдуме».

Замысел путчистов состоял не в том, чтобы устранить короля, – это прямое нарушение военной присяги и даже воли Франко, а в том, чтобы разделить монархию и демократию и навязать королю и стране авторитарное правление в новой упаковке. Король, подчеркнуто объединив в своем выступлении монархию и демократию, лишает мятежников главного источника легитимности в их собственных глазах и в мнении общества.

Обращение короля к нации считают концом переворота, но это не так. Оно завершило «хирургический» переворот Армады и монархический Миланса. Но классический военный переворот Техеро еще не закончился. Политическая операция, первой ступенью которой был его переворот, рухнула, но сама первая ступень продолжала движение как самостоятельный снаряд. «Хирургический» переворот должен был, использовав авторитет короля, объединить армию против демократии Суареса. Теперь, когда король высказался в пользу демократии, появился шанс расколоть армию и поднять ее самый заносчивый, самый авторитарный сектор против коронованной демократии за классическую военную диктатуру

Кажется, что-то похожее происходит. Почти сразу после того как Армада покинул здание парламента и закончилась трансляция речи короля, из расположения дивизии Брунете выдвинулась колонна в составе 14 армейских лендроверов с сотней солдат под командованием майора Пардо Занкады, того самого, который был координатором переворота в дивизии Брунете, ее связным с генералом Милансом в Валенсии. Колонна проходит прозрачный призрачный кордон у парламента и присоединяется к захватчикам здания.

Майор Занкада надеется, что его примеру последуют другие гордые и непримиримые армейцы. Как и подполковник Техеро, он своего рода благородный идеалист. Остаток ночи он проводит, обзванивая сослуживцев и других знакомых офицеров с предложением присоединиться к перевороту, и получает разные ответы, от уклончивых отказов до почти согласия: «Еще немного, и мы с вами, ждите».

Хотя два танковых полка были готовы выступить, ни одна часть так и не последовала за Занкадой, так же как ни один генерал-капитан не присоединился к Милансу. Даже газета «бункера» El Alcazar уклонилась от просьбы Занкады разместить манифест путчистов в своем утреннем выпуске, а консервативное Radio Voz (Радио «Голос»), сославшись на технические трудности, не передало его в эфир. Впрочем, даже самые реакционные политики «бункера» не были в курсе деталей переворота, который организаторы считали делом высшей касты силовиков.

С Милансом, находящимся в Валенсии, король в эту ночь разговаривает трижды. Вскоре после неудачных переговоров Занкады с сослуживцами король вновь требует от Миланса вернуть войска в казармы и возлагает на него и путчистов всю ответственность за возможную гражданскую войну. И все же прибытие Занкады в парламент задержало сдачу Миланса. Герою обороны толедского алькасара, самому популярному генералу в среде армейских гордецов, было неудобно бросить младших по званию соратников по вооруженному выступлению.

Миланс знает, что его собственный монархический переворот проигран, но остается у себя в штабе в Валенсии, словно бы надеясь на какой-то новый поворот событий, и даже грозит стрелять, когда его пытаются взять под арест. Лишь под утро он в последний раз звонит Занкаде и сообщает, что вернул войска в казармы и отменил чрезвычайное положение в Валенсии.

После этого политическая задача спасти молодую испанскую демократию от новой диктатуры сменяется полицейской – спасения депутатов от захватчиков. Пленники становятся все смелее, понимая из обрывков доходящих снаружи новостей и все более вежливого поведения гвардейцев, что переворот терпит поражение. Утром Мануэль Фрага, глава фракции умеренно консервативного «Народного альянса», пытается поднять восстание заложников (гвардейцы усмиряют бунт, грозя оружием), а другие депутаты отказываются от завтрака.

К этому времени власти отказались от штурма и пытаются начать с майором Занкадой, человеком более уравновешенным и менее уставшим, чем Техеро, переговоры об условиях сдачи. Удачливым переговорщиком оказывается давний друг Занкады, подполковник разведки генштаба Эдуардо Фуэнтес. После девяти утра он проходит в парламент к Занкаде и согласовывает условия сдачи, которую Занкада хочет сделать максимально почетной: его люди и люди Техеро должны покинуть здание одновременно и организованно вернуться в расположение своих частей, на выходе и во время возвращения не должно быть фото– и телекамер, а подчиненные обоих не будут подвергаться преследованию. «Только те, кто по званию ниже капитана», – выдвигает встречное требование Фуэнтес, и Занкада соглашается.

Фуэнтес выходит согласовать условия с генштабом и возвращается для переговоров с Техеро. К условиям Занкады Техеро добавляет от себя только одно: соглашение от имени властей должен подписать генерал Армада. Возможно, так он хочет напоследок унизить предателя общего дела. Пункты соглашения записывают на листке бумаги, и Фуэнтес идет за Армадой, который оказывается буквально в двух шагах, в штабе силовиков в гостинице «Палас», – туда его вызвали на случай, если он вновь понадобится для переговоров.

После небольшой подготовительной суеты – нужно, как договорились, очистить площадь от репортеров – во дворике парламента на капоте одного из лендроверов цвета хаки, которые Занкада пригнал ночью на подмогу путчистам, Армада подписывает листок бумаги с условиями сдачи, выполнение которых он гарантирует от имени генштаба. С этой минуты захват заложников прекращен.

На действия путчистов захваченные ими политики отвечают своими символическими действиями. Cпикер парламента поднимается на трибуну и закрывает затянувшуюся на 17 часов сессию, рутинно, согласно процедуре, как если бы ничего не случилось. Депутаты как бы вычеркнули переворот из парламентской, политической истории страны.

После этого депутаты и министры поспешно расходятся. Покидая здание, они проходят мимо строя хмурых солдат. Майор Занкада выстроил их в три шеренги во внутреннем дворике в качестве последней демонстрации силы армии, чтобы политики, которые на этот раз выиграли, не забывались.

Суарес, уходящий одним из первых, у крыльца видит генерала Армаду, и, прежде чем сесть в машину, бросается к нему и горячо благодарит. Он слышал, что Армада ночью приходил для переговоров, и считает его своим спасителем – того самого Армаду, на уходе которого с поста королевского секретаря когда-то так настаивал, которому не доверял – и надо же, так приятно ошибся. Другие депутаты, в том числе вице-премьер по обороне генерал Мельядо, вслед за Суаресoм тоже подходят к Армаде со словами благодарности. Мертвенно бледный Армада молча и неподвижно принимает от жертв собственного переворота лавры спасителя, понимая, что скоро все они узнают о его истинной роли в событиях.

Две картины путча

Испанская демократия успешно прошла испытание, которого со страхом ждала с самого начала переходного периода. Реформаторы соразмеряли каждый свой шаг с возможной реакцией силовиков. Демократическому правительству пришлось долгое время сосуществовать с армией, полицией, гражданской гвардией и спецслужбами диктатуры, которые лишь постепенно удается трансформировать в институты демократического государства.

Со дня смерти Франко все только и думали о том, как не раздражать силовиков, опасаясь, что они вновь превратят демократию в краткий эпизод испанской истории, какими были обе республики. И вот это случилось, военные выступили, и новая Испания со всем, что так ненавидел Франко, – партиями, парламентом, независимыми профсоюзами, свободной прессой, «сексом», национальными автономиями, – выстояла.

Такие разные люди, как Суарес, генерал Мельядо, Каррильо, не подчинились путчистам в стенах захваченного парламента, армия не присоединилась к мятежникам, король встал на защиту конституции, утренние газеты вышли с единодушным осуждением переворота, к которому присоединилась лавина заявлений политиков, партий, общественных организаций. Люди, которых демократия начала утомлять, забыли про desincanto и disgobierno, безвластие и разочарование, и вышли 24 февраля на миллионную демонстрацию в поддержку демократии – праздновать победу над реваншем диктатуры.

В день путча граждане поняли, как хрупка свобода, как нужно ее ценить, беречь и быть готовыми защищать. Освобожденные из заложников депутаты уже на следующий день утвердили премьер-министром Леопольдо Кальво-Сотело, во время голосования по кандидатуре которого начался мятеж. И это избрание второго после конца диктатуры главы демократического правительства, не очень яркого и харизматичного, не набравшего с первого раза нужных голосов, теперь тоже воспринималось как настоящий триумф демократии всеми, в том числе парламентской оппозицией, которая не хотела видеть Сотело премьером.

Такова общепринятая картина последнего испанского путча, контрнаступления диктатуры, которое было разгромлено за 17 часов. И это правдивая картина. Но, как всегда в таких случаях, победившая сторона – а это большая часть испанского общества – хочет выглядеть в этой картине в самом лучшем свете, и поэтому в этой правдивой картине есть некоторые упущения, которые не то чтобы скрывают, скорее, обходят некоторые нюансы событий 23 февраля.

Если бы пришлось задать большинству жителей Мадрида и граждан Испании вопрос, что они делали 23 февраля, захватывающих, тем более героических ответов было бы очень мало. Студенты, даже те, которые припозднились в кампусах до вечера, узнав, что парламент захвачен, разошлись по домам. Не случилось ничего похожего на афинский Политех.

Миллионная демонстрация в Мадриде в поддержку демократии прошла на следующий день, когда с путчем было покончено. Но вечером и ночью 23 февраля горожане не вышли к парламенту защитить депутатов и правительство, не блокировали казармы потенциально опасных армейских частей, той же дивизии Брунете, не строили баррикад, не собрались у органов демократической власти и штаб-квартир политических партий, не заполнили площади и улицы, не встали у комплекса зданий телевидения на Прадо-дель-Рей.

В соседней Португалии во время каждого выступления силовиков, а это две попытки правого путча, одна – левого и сама апрельская революция, толпы людей выходили на улицы поддержать военных или остановить их. Одни сами, другие по призыву политических партий, профсоюзов, священников. В Мадриде и Валенсии политические партии, даже социалисты и коммунисты, которые могли не пережить успешного переворота, в некоторых отделениях жгли членские списки, но не звали народ на улицы, готовились скорее к новому подполью, чем к сопротивлению.

Все газеты, радиостанции и телеканалы единодушно осудили переворот. Но почти все сделали это на следующий день – 24 февраля. Вечером 23 февраля только газета El Pais напечатала специальный выпуск в поддержку демократии против переворота, и только частное радио транслировало начало переворота в прямом эфире, другие станции лишь дали в новостях куски этой трансляции и начали обсуждать происходящее.

Знаменитые 20 с лишним минут видеозаписи начала переворота тоже показали на следующий день. Пока телевизионщики думали, как отредактировать запись из парламента для вечерних новостей, подразделение дивизии Брунете заняло телевидение. На этих кадрах видно, как уходящий премьер-министр – бывший фалангист Суарес, генсек компартии Каррильо и бывший участник франкистского переворота 1936 г. вице-премьер по обороне генерал Мельядо демонстративно не покоряются путчистам. Но на тех же кадрах видно, как сотни других депутатов, включая коммунистов и социалистов, подчинились и опустились под скамьи, как и все министры правительства, кроме тех же Суареса и Мельядо.

Трое непокорных были на тот момент самыми изолированными, самыми ненавидимыми и поэтому самыми обреченными, готовыми к смерти и к предсмертному историческому жесту участниками парламентского заседания 23 февраля. Мельядо ненавидело консервативное большинство армии во главе с генералом Милансом, Каррильо ненавидели все, кто в давней гражданской войне так или иначе ассоциировал себя со стороной победителей, у которых украли победу. Похищение этой победы и разрушение стоявшей на ее фундаменте страны воплощал коммунист Каррильо, нагло заседающий в парламенте. Суарес был тем самым человеком, который организовал коварное похищение победы, когда демонтировал основанный на ней государственный строй. А последние месяцы фрустрации, безвластия и бездействия оттолкнули от него политический класс рождающейся новой Испании. Не покорились те, кому было терять меньше других, люди, для кого успех переворота означал неминуемый конец их свободы, политического, а возможно, и физического существования.

И все же в Португалии после 40 лет диктатуры и в посттоталитарной Москве 1991–1993 гг. в ответ на попытки путчей люди выходили защитить телевидение и радио, блокировать военных, вставали рядом со штабами своих политических вождей. Конечно, они делали это не во время пика диктатуры, а в период трансформации, когда навык уличного протеста уже сформировался. Но Испания тоже проходила период трансформации, и здесь мирный уличный протест вошел в привычку.

Разумеется, в отличие от Лиссабона и Москвы, в Испании на месте был верховный арбитр и главнокомандующий – король Хуан Карлос, который сформировал временное техническое правительство, а большая часть армии не участвовала в путче. Но ведь позиция короля долго не была до конца ясна широким слоям граждан, он смог передать свое обращение только спустя семь часов после начала переворота. Люди могли выйти, чтобы заявить о своем неприятии компромисса с путчистами, подтолкнуть короля к действию, ободрить противников путча во власти. В конце концов, и в Португалии середины 1970-х, и в России начала 1990-х действующие органы власти тоже были на месте и даже частично участвовали в путчах, а большая часть армии тоже оставалась в казармах. Значит, спокойствию, выжидательному оцепенению испанцев должно быть еще какое-то объяснение.

Все предыдущие годы испанцы наблюдали, как сверху, из самого центра власти, из дворцов короля и премьер-министра, совершается успешная трансформация политического режима. Возможно, они ожидали, что и этот кризис будет разрешен сверху. Интуиция могла подсказывать им, что властный центр, который завершил 40-летнюю диктатуру, должен справиться и с попыткой реванша.

Власть справилась. Но что, если бы «хирургический» переворот Армады пошел по плану? Если бы король позвал Армаду во дворец? Армада, преодолев сопротивление Техеро, мог бы дойти до депутатов, собрать на консультацию глав фракций, и они от имени всех или почти всех партий могли вынести его кандидатуру на голосование. Тогда королю сложно было бы не утвердить Армаду, ведь это стало бы открытым вмешательством конституционного монарха в политику.

Да и в самом ночном обращении короля не было ничего, что не позволило бы ему утвердить Армаду: Хуан Карлос осудил покушение на конституцию и демократию, но чрезвычайный глава коалиционного правительства, созданного в парламенте из представителей всех партий, мог бы считаться достаточно демократическим и конституционным. И тогда на следующий день, 24 февраля, многие граждане вышли бы на демонстрации за короля, демократию и Армаду, которого благодарили бы так же, как благодарили его, покидая здание парламента после 17 часов плена, Суарес, генерал Мельядо и другие депутаты, не знавшие, что он стоял за путчем. Благодарность была бы искренней, и промежуточное «голлистское» решение могло быть принято, потому что отгоняло призрак военной хунты и гражданской войны.

Есть, похоже, самое простое объяснение, почему Лиссабон и Москва выходили во время своих путчей на улицы, а Мадрид и Валенсия – нет. В Португалии не было гражданской войны, для России она была страшным, но забытым, давним опытом. Испанское общество и особенно испанский политический класс состояли из людей, которые застали гражданскую войну взрослыми или детьми, она им дышала в затылок. И они помнили, что гражданская война началась с того, как горожане в ответ на армейский мятеж вышли на улицы, блокировали казармы и потребовали оружия. И есть повод опасаться, что если бы вечером 23 февраля прошли массовые коммунистические или сепаратистские демонстрации, если бы воспользоваться переворотом захотели баскские или ультралевые боевики, то воинские части, округа и генерал-капитаны, которые замерли в ожидании на пороге путча, тоже вышли бы из казарм и последовали примеру генерала Миланса и подполковника Техеро.

Во время второго за полвека военного мятежа испанцы взяли паузу и ждали решения сверху. Они в каком-то смысле предпочли риск компромисса с силовиками опасности новой гражданской войны. Они не приняли бы классическую военную диктатуру или хунту, но могли принять мягкую, промежуточную диктатуру. И так получилось, что в течение первых критических восьми часов путча следование букве и духу демократической конституции зависело от одного человека – короля Хуана Карлоса, причем в ущерб его собственной власти.