Текст книги "В борьбе за жизнь"

Александр Алексеевич Богданов
В борьбе за жизнь

I

Кирик сумрачными глазами смотрел на сосновый, сколоченный из старых досок гроб. Покойник – отец – лежал на двух сдвинутых скамьях посреди избы, покрытый домотканым холстом. Желтое лицо его с заострившимся носом и прилипшими ко лбу волосами стало еще печальнее. На груди, где были скрещены руки, холст поднимался горбом.

Две младших сестры Кирика – Даша и Варюшка – притихли в углу. Они смотрели, как входили и выходили родные и знакомые. Набралась полная изба мужиков и баб. Пришел брат покойника, дядя Федор, большой, суровый мужик с черной бородой, и жена его Марья, худая и бледнолицая женщина.

Мать Кирика Анисья сидела на скамье около окна. Волосы ее выбились прядками из-под ситцевого платка. Глаза глубоко и болезненно ввалились внутрь. Все три дня, пока стоял в избе гроб, она не переставала плакать.

Каждый, кто ни приходил, жалел Анисью и считал своим долгом утешить ее, как мог. Но утешенья не помогали ей. Так она была убита горем. Она почти не замечала того, что делалось кругом, думала о покойном муже, о том, как ей будет трудно теперь с сиротами. От ласковых слов соседей и соседок тяжесть на сердце только увеличивалась, и Анисья вытирала рукавом слезы.

Когда же кто-то напомнил, что пора везти покойника хоронить, Анисья очнулась, поднялась со скамьи и стала причитать:

– Co-кол ты наш ясны-ый!.. Да и на кого же ты меня с малыми детями поки-нул!..

Она плакала, и все в избе замолчали и слушали… Потом вслед за Анисьей заплакала Марья, и обе причитали на всю избу…

У Кирика дрожали губы – было жаль умершего отца. Но он крепился и держал себя твердо, как взрослый мужик, несмотря на свои тринадцать лет. Он знал, что теперь остался единственным работником в семье, и хотел бы помочь матушке и сестрам. И как только мужики засуетились в избе, чтобы вынести гроб, он выровнял плечи, точь-в-точь как это делал покойный отец, подошел по-отцовски крупной походкой к Анисье и успокаивающе сказал:

– Не крушись, мамушка!.. Буду работать, – може, и не пропадем!..

Мать сквозь слезы взглянула на него с любовью…

Кирик помог младшей сестре Варюшке одеться, сам повязал ей на голову старую теплую шаль, а концы затянул на спине крепким узлом, чтоб не продувал ветер. Потом помог мужикам вынести гроб и установить на ветхие дровнишки, попробовал, крепко ли настланы доски, поправил солому и свежие зеленые елочки на передке дровней и вместе с толпой пошел от двора.

Дядя Федор шагал рядом, ласково придерживая его за плечо. На повороте он глубоко вздохнул, придвинулся ближе к Кирику и задушевно-участливым голосом сказал:

– Вот она, мужицкая недоля!.. С малых лет – труды, заботы да печали. Ну-к, што же делать, Кирик?.. Коли придется круто, – чать, свои люди, поможем!..

Ласковые слова дяди подбодрили Кирика. Он почувствовал, как в нем вдруг прибыли силы. И окрепло давешнее решение заменить семье покойного отца.

Ничего не сказал он дяде. Только обернулся посмотреть, где мать и сестры. Даша и Варюшка быстро шагали, сцепившись за руку. Варюшка вся утонула в большом платке. Мать шла, убитая горем, опустив голову.

Прилив нежной любви охватил Кирика. «Милые вы мои!» – мысленно произнес он… И стал думать о том, сумеет ли позаботиться об них так, как это нужно.

II

Школьный учитель Василий Мироныч был очень опечален, когда Кирик рассказывал ему, какая беда стряслась в его семье. В заключение Кирик сообщил, что он вынужден оставить школу.

Из холщовой сумочки Кирик вынимал школьные учебники, книги для чтения, аспидную доску, карандаш и «вставочку» с пером для письма. Василий Мироныч внимательно слушал его, выражал сожаление и отмечал в памятной книжке все, что было возвращено. Карандаш, «вставочку» и аспидную доску он оставил у Кирика.

Затем он пригласил Кирика к себе в учительскую комнату. Сюда он приглашал всегда только родителей. Оба сели за стол. Беседовали о разном. Кирик вел себя как взрослый, серьезно, и учитель вглядывался в него со вниманием.

Василий Мироныч хотел его уговорить, чтоб он весной держал выпускной экзамен. Школа в селе Камаевке, где они жили, была небольшая. Экзамены сдавало не более пяти-шести человек, и учителю не хотелось лишаться самого лучшего из учеников. А Кирик учился образцово. Его постоянно ставили всем в пример.

– Так как же?.. Придешь экзаменоваться иль нет? – спрашивал он.

Кирик в грустной нерешительности колебался. Ему было жаль расставаться с школой, в которой он провел столько лучших и радостных дней жизни.

– Не знаю, Василь Мироныч!.. Работы много!.. С работой надо управиться. Один я дома из мужиков-то… Теперь за весну шибко отстану от товарищей.

– Ну, ничего, как-нибудь догонишь. Ты ведь способный.

Кирик весь ярко зарделся от похвалы. Учитель продолжал:

– Забегай в свободное время!.. Я с удовольствием позаймусь с тобой…

Кирик растроганно ответил:

– Спасибо, Василь Мироныч… Коль будет досуг, обязательно стану заходить… Времени-то вот у меня, беда, мало…

– Что же ты намерен делать?.. – поинтересовался учитель.

Кирик оживился. Ему давно хотелось поделиться с кем-нибудь своими планами, и он горячо заговорил:

– К весне хозяйство налаживать надо будет! Первое дело – арендные за землю помещику уплатить, потом с яровыми отсеяться… Пахать один не управлюсь, – со стороны кого-нибудь наймем… А то в праздник мирскую помочь соберем… Денег много потребовается… Буду стараться теперь – извозом заниматься или еще чем. Рожь на леватор с дядей Федором возить стану, пассажиров в город! Надо как-нибудь копейку достать!.. Работать стану…

Василий Мироныч взволнованно поднялся и заходил по комнате.

– Так, так!.. Ну, желаю тебе удачи!..

На прощанье он подарил Кирику книгу – «Избранные сочинения Пушкина» и сделал на ней надпись: «Знание – свет. Лучшему и достойному ученику с любовью – учитель Василий Кедров».

III

Всю зиму Кирик вместе с дядей Федором ввэил на элеватор рожь и два раза ездил в город. Весна была поздняя, санный путь держался долго. Кирик радовался тому, что мог вследствие этого проработать несколько лишних зимних недель.

В конце марта сразу потеплело… Снег дружно и быстро стал таять, разрыхлился, осел и почернел. Небо заголубело по-весеннему. Горячие солнечные лучи щедрыми потоками полились на землю. В затишье, на гумнах и на пригорках, где солнце пригревало сильней, показалась прошлогодняя подсохшая травка. Вербы распушили свои белые почки.

Лед на реках еще не тронулся, но уже местами по оврагам бурлили звонкие ручьи. Они шумно вливались в реки, образуя широкие вздувшиеся полыньи. Мужики ждали большой «полой воды». По их приметам это всегда бывает в годы, когда «мокрая осень, снежная зима, и поздняя весна».

Кирик снаряжался в город. Он подрядился везти проезжавшего через Камаевку страхового агента. Обоим хотелось двинуться в путь с раннего утра, когда снег еще скован морозом и лежит твердым пластом на полях.

Солнце еще не взошло… На востоке ярко алела заря… Первоапрельский утренничек пощипывал за щеки.

Кирик налаживал взятые у соседа сани с задком, обитым рогожей. Надо было везти путника с удобствами. В сани он впряг Карюху, старую и добрую лошадь, прослужившую его семье много лет. Затем Кирик положил ковригу хлеба в школьную сумку, сунул на передок саней отцовский чапан, потрепал по холке Карюху и стал прощаться со своими.

Анисья и сестры вышли его проводить. Анисья потрогала рукой сани, посмотрела на светлое голубое небо и с беспокойством сказала:

– Останься лучше, Кирюша, дома!.. Видишь, время-то какое непутевое!.. Как бы беда какая не вышла! Не потони!..

Кирик тревожился и сам. Но он не хотел показывать своего чувства перед матерью и, стараясь казаться бодрым, ответил:

– Ничего не приключится, мамушка!.. Надо же кому-нибудь работать…

– А то остался бы, родной, – сказала Анисья. – Болит что-то у меня сердце за тебя!..

Слова матери вселили в Кирика страх… Но он подумал: «У матери всегда за нас сердце болит!» – и решительно заявил:

– Нет, мамушка, поеду!

И даже пошутил с Варюшкой:

– Гостинцу тебе, Варюшка, из города привезу!

Варюшка от удовольствия разинула до ушей рот и засмеялась:

– Пливези, Килюска!

Анисья крепко-крепко целовала его на дорогу, точно отправляла на смерть. А когда он отъехал от ворот, все долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду…

У въезжей избы Кирик остановился. Быстро он взбежал по ступенькам крылечка и вскоре вынес, сгибаясь под тяжестью, корзину и чемодан путника. Страховой агент, высокий мужчина, с аккуратно подстриженной бородкой, в бараньей шубе и в мерлушечьей шапке, недоверчиво посмотрел на него.

– Довезешь, малец?..

Кирик выпрямился во весь рост и с достоинством ответил:

– Не впервой езжу!.. Довезу!..

– Не искупаемся в овражках?..

Кирик засмеялся;

– Зачем же купаться?.. Вот подождем лета, тогда купаться станем!

IV

За селом начинались пашни. Местами уже чернела земля, и на буграх с криком разгуливали первые прилетные грачи, поворачивая к дороге черные головы.

Солнце косыми лучами золотило встречные березки.

Кирик стоял на передке, бойко потряхивал веревочными вожжами и резво понукал Карюху:

– Н-но, милая!.. Потрудись!..

Он думал о том, как бы поскорее добраться до вымощенной трактовой дороги. Она начиналась за десять верст от Камаевки. Ехать по ней было уже безопасно. На топких местах там были возведены насыпи, а через овраги устроены плотины и мосты.

Он мысленно прикидывал, сколько верст проехал и сколько еще осталось ехать. В трех верстах от их села находилось первое топкое место – Устин дол. Маленький ручеек этого дола пересыхал летом. Но зато весной он превращался в глубокую и бурливую реку… Кирик знал, что в Устином долу во время распутицы однажды даже утонул их сельчанин – мужик.

«Только бы благополучно миновать Устин дол! – думал он. – А там Кривая балка уже не так страшна…»

Кривой балкой назывался второй небольшой овражек на пути.

Он время от времени поглядывал на солнце. И ему казалось, что оно с неимоверной быстротой поднималось все выше и выше и жадно пило влагу, растопляя глубокие снега. Поля курились белым прозрачным паром. Далеко в небе слышался крик перелетных птиц.

К Устину долу вел длинный спуск. Сани катились легко, и Карюха пошла веселей.

Агент на спуске приподнялся в санях и внимательно стал всматриваться вперед.

– Ну что?.. Как?..

– А ничего!.. Проедем!.. – уверенно ответил Кирик. – Теперь всю воду морозом в снег подобрало.

Дол темнел спокойно и загадочно… Кое-где по берегам его свисали бахромой ледяные сосульки. Солнечные лучи обточили их, – как тонкие иглы. Внизу снег осел, стал тяжелым, и местами его покоробило. Под ним чуть слышно вздыхала и бурлила вода… Дорога еще не разрушилась. Она, как черный узкий обледеневший мост, перекидывалась с одного берега на другой.

Умная Карюха насторожила острые и тонкие уши и прошла осторожно по этому «снежному мосту», который не сегодня-завтра должен был разрушиться.

Кирик повеселел. Очутившись на другом берегу, он с облегчением вздохнул и сказал:

– Вот хорошо проехали!.. Самое опасное место!

Без приключений миновали и Кривую балку. И когда Кирик выехал на тракт, ему было радостно от того, что кругом так шумно, светло и тепло… Пробежала почтовая тройка, побрякивая звонкими колокольцами. В лад весенним песням гудели телеграфные проволоки на столбах.

Кирик по-ямщицки намотал вожжи на руку, Карюха прибавила шагу и застучала подковами по хорошо накатанной дороге…

V

В городе страховой агент дал Кирику пять рублей и еще шестьдесят копеек прибавил на чай.

Близилась ночь, и Кирик решил двинуться в обратный путь на следующий день. Надо было дать отдых и Карюхе.

На знакомом постоялом дворе он дал лошади корму, а сам пошел купить, что нужно.

Пятирублевую бумажку он зашил в тряпочку и на крепкой веревочке повесил на шею, чтобы не потерять. Он все время чувствовал ее своим телом. А из чаевых денег гривенник оставил за ночлег, на гривенник купил баранок для дома, за двугривенный платок для мамушки, за двенадцать копеек красную ленточку для Даши и за три копейки деревянного медведика для Варюшки. Себе он оставил пять копеек на кипяток и вообще «на случай». «Ну, ничего, – думал он, – обойдется, Мне хватит!»

Город с наступлением весны оживленно суетился. Постоялый двор, где остановился Кирик, находился около базарной площади. Кирик любовался на разные диковинные вещи… На площади наскоро воздвигали балаганы яз досок, натягивали на крышах брезент, прибивали вывески. Кирик рассматривал на вывесках картины: диких зверей, женщину с рыбьим хвостом, плавающую в воде, индейцев, размалеванных синими и желтыми красками. Близ одного балагана ему попались чудные черные люди в полосатых платьях. «Должно быть, арапы! – подумал он: – Вот хорошо бы показать все это: Даше с Варюшкой».

И еще понравились ему качели с лодочками для катающихся и расписанная золотыми узорами вертящаяся карусель.

Уже темнело, когда он возвращался на постоялый двор. С крыш домов на улицах падала капель, и было тепло… Кирик вспомнил, что завтра ему надо отправляться в Камаевку, и его охватила тревога… Продержится ли дорога еще один день? Хорошо, если бы ночью опять ударил сильный морозец… А что, если вдруг пойдет дождь?..

Он посмотрел на небо. Оно было сплошь покрыто серой пеленой и накрывало землю, как овчина. И ветер с юго-запада обдавал сыростью…

Кирику стало грустно…

– Нет, не будет завтра мороза!.. – решил он.

Подбросив Карюхе остатки сена, взятого из дома, он вошел в грязное и людное помещение постоялого двора.

Пахло луком, кислой капустой и редькой. На длинных скамьях за столом ужинали проезжающие мужики и о чем-то громко беседовали.

Кирик незаметно сел в углу, развязал свой холщовый мешочек и стал жевать сухой хлеб… Но есть не хотелось. В голове бродили разные мысли…

Он положил хлеб опять в мешок и стал слушать, о чем говорят.

– Ты что, паренек, заскучал? – обратился к нему один из мужиков, хлебавших из общей миски щи. – Подсаживайся к нам, вместе поснедаем!..

– Спасибо!.. – ответил Кирик.

– Чего спасибо? Подсаживайся, подкрепись малость!.. – И, видя, что Кирик смущается, подтащил его к столу и сунул в руки ложку.

– Далече едешь? – спросил другой мужик.

– До Камаевки.

– Плохая путь стала! – сказал первый мужик. – Кабысь за ночь дорога не рушилась.

У Кирика тоскливо и болезненно сжалось сердце.

VI

С восходом солнца тучки в небе рассеялись. Яркие весенние лучи залили поля. И чем радостней ликовала вокруг природа от пробуждающейся всюду жизни тем тяжелее становилось на душе у Кирика. Он со страхом замечал, как за одну ночь резко изменилась дорога… Там, где на склонах холмов еще лежал рыхлый снежок, теперь чернела отогретая земля.

– Сколько снегу съело за ночь… – думал он, подъезжая к Кривой балке.

И он ласково шевелил вожжами, словно просил Карюху, чтоб она собрала все свои силы и выручила его из беды.

Кривая балка тянулась на несколько верст от казенных лесов, где она разветвлялась на отроги. Летом это было самое веселое место во всей окрестности. По склонам балки рос густой малинник, и деревенские ребята ходили сюда за ягодами. А по опушке леса собирали крупную душистую клубнику. Кирик не раз бывал здесь.

Теперь балка смотрела угрожающе. Ручейки с разных концов полей зловеще вливались в ее широкое русло. Кое-где вода проступала сквозь снег темными пятнами.

Кирик остановил лошадь, привязал к саням веревочкой отцовский чапан на случай, если лошадь увязнет в овраге, чтобы ничего не потерять, потом сложил в сумку городские гостинцы, перевесил сумку через плечо и тронулся вперед…

По разрыхленной дороге лошадь проваливалась. Кирик стоял в санях и все время дергал вожжами. Напряженно вытянувшись, он беспрерывно понукал лошадь. Он знал, что застрять на одном месте – это значит, все равно, что погибнуть. И когда Карюха, устало фыркая, останавливалась, он нагибался всем телом к передку саней и просительно, почти умоляюще, кричал:

– Ну-ну, милая!.. Ну-ну!..

Карюха точно понимала его: она напруживала грудь, с усилием вытягивала сани и быстрей месила ногами мокрый и вязкий снег.

Когда таким образом они благополучно перебрались через балку, Кирик вылез из саней и благодарно потрепал Карюху:

– Спасибо, милая…

Он снял шапку и вытер катившийся с лица пот. Ему было жарко… Пришла в голову мысль о том, что делают мать и сестры… Наверное, они думают, что его уже нет в живых.

Кирику стало страшно среди пустых и безлюдных полей.

Перед Устиным долом он остановился опять. На самой середине дола дорога обрывалась. Обледеневший мост, по которому они вчера ехали, был сломан. Около него и дальше к противоположному берегу виднелись глубокие следы конских и человеческих ног. В колдобинах стояла и светилась – как оконца – просочившаяся вода. Походило на то, что кто-то долго-долго месил здесь снег.

Кирик соображал… Проехать в этом месте было нельзя. Что же делать? Может быть, выпрячь лошадь из саней и переправиться верхом? Но куда деть сани?.. Нельзя же оставить их среди поля? И сани чужие, взяты у соседа… Разве можно допустить, чтоб они пропали?

А верхом проехать можно. Если искупаешься раз-другой – не беда…

Кирик огляделся и заметил уходящий в сторону от дороги свежий санный след. Счастливая догадка пришла ему на ум: «Не поехать ли в объезд дола?..» Очевидно, незадолго перед ним кто-то так и сделал. Вверху дол был мельче и шире!

Кирик повернул лошадь в сторону и поехал по следу. В полуверсте от дороги след оканчивался и пропадал. Перед Кириком открылось целое озеро воды…

«Надо свернуть здесь», – решил он, вспоминая в подробностях знакомую местность, и направил лошадь прямо в воду…

Было мелко. Вода хлюпала под ногами Карюхи и с тихим журчанием ударялась в деревянные боковины саней, оставляя позади их небольшие кружащиеся воронки. На средине дол стал глубже. Сани поплыли, и течением их понесло книзу. Кирик круто повернул лошадь и начал править против течения, чтобы под углом прорезать дол. Таким образом, лошадь не могла быть сбита течением, хотя ей было трудней идти. Воды прибыло еще. Кирик выпрыгнул из саней. Ноги его скользили по обледеневшему дну. Он едва не упал и по колена в воде шел, придерживаясь за рогожный задок. Руками он поддерживался сам и поддерживал сани, направляя лошадь… Он уже перестал понукать Карюху и только с отчаянным усилием издавал напряженный крик:

– Э-э-о!..

Дальше воды опять было меньше… Горячо и часто дыша, Кирик выбрался на берег дола. Уставшая Карюха встряхивала головой.

Кирик облегченно вздохнул.

Недалеко виднелся опять санный след.

Кирик стал спускаться к дороге. Влажный ветер охватывал его, мокрая одежда липла к телу.

Чтоб согреться, он побежал рядом с лошадью, делая движения руками и телом.

VII

В селе кипела весенняя работа. Мужики налаживали бороны и сохи, гомонили на дворах и гумнах… Около изб по лужицам скакали ребятишки.

Ехать на санях было тяжело. Полозья с трудом двигались по оттаявшей земле и навозу и местами утыкались в кочки.

Ребятишки встретили Кирика радостными криками:

– Глите-ка!.. Кирик приехал…

Шумная гурьба побежала за ним.

Когда Кирик остановился около своей избы, мать и сестры, завидя его в окно, вышли его встретить.

Варюшка выскочила босая, запрыгала около саней и закричала:

– Килюска велнулся!.. Какой он весь моклый!..

Кирик отвязывал от саней отцовский чапан. Потом повернулся к Варюшке и ласково ответил:

– А я тебе, Варюшка, гостинец привез.

Аннсья любовно обняла его и прижала к груди.

– И тебе, мамушка, подарок привез, – вдруг задрожавшим голосом сказал Кирик.

И в первый раз после смерти отца по лицу его потекли обильные и непонятные слезы.

Ласковое солнце горело вверху. Светлые слезы дрожала в глазах Кирика. И казалось, что нет на свете ни холода, ни тьмы, ни опасностей, а есть только одна радостная жизнь.

VIII

После экзаменов, в учительской комнате Василий Мироныч рассказывал приехавшим из соседних сел учителям:

– Удивительная судьба у этого мальчика Кирика. Зимой у него умер отец, и он остался единственным кормильцем в семье… И надо отдать справедливость, работал прямо на редкость, не всякий мужик так способен работать. В мороз, в распутицу, в непогоду трудился не покладая рук… В раздополье только каким-то чудом спасся от смерти. Чуть не потонул в Устином овражке, простудился и неделю потом хворал. А теперь вот, смотрите, – выдержал экзамен… Да, богат талантами наш народ, и очень жаль, что они гибнут без развития.