Текст книги "Распутин. Выстрелы из прошлого"

Австрийские дипломаты и члены иностранного дипломатического корпуса мозоли на языке заработали, объясняя упрямцу: в Вене такой этикет, и касается он всех без исключения, это вовсе не направлено персонально против русских, ну что поделать, раз традиция такая…

Горчаков дураковал: ну, раз так, я и в здание русского посольства официально не перееду, и верительные грамоты вручать не буду! Засел в каком-то отеле и брюзжал. Кое-как дело уладили, подыскав какой-то компромисс – но легко представить, какая после этого в Вене у Горчакова сложилась репутация и с каким «радушием» к нему хозяева относились…

К сожалению, именно эти черты характера нового министра иностранных дел заставили иных в России захлебываться от радости: «Политика наша наконец вверена человеку русскому, причем родовитому, потомку Рюрика, сумевшему поддержать достоинство России перед вероломной и двуличной Австрией».

Ну что тут скажешь? Если достоинства министра измеряются по национальному составу крови – ничего путного не выйдет.

И ведь не вышло… В заслугу Горчакову ставят твердость, проявленную им в известном скандале вокруг польского бунта в 1863 году.

Напомню, как было дело. Польских мятежников открыто поддерживали из-за рубежа, в первую очередь Франция, на территории которой в открытую шла вербовка добровольцев. Англия, Франция и Австрия потребовали создания в русской части Польши национального правительства, назначения поляков на государственные должности. Наполеон III стал даже болтать о воссоздании «великой Польши в прежних границах».

На западные ноты Горчаков ответил твердо: всем указанным державам не стоит вмешиваться во внутренние дела России, ни одно их требование рассматриваться не будет вообще.

Это правда. Точнее – полуправда.

Потому что твердая позиция Горчакова объясняется тем, что его спину и в прямом, и в переносном смысле прикрывала Пруссия в лице Бисмарка. Ее эти события задевали вплотную: во-первых, и Пруссия владела частью бывшей Польши, а во-вторых, проект Наполеона III о создании «великой Польши» предусматривал отобрание ее земель не только у России, но и у Пруссии. Так что Бисмарк недвусмысленно заявил, что готов поддержать Россию всеми средствами, вплоть до войны. И сделал России довольно редкое в мировой практике предложение: если возникнет такая надобность, русские войска могут без всяких церемоний преследовать мятежников на территории Пруссии и добивать их там. Пруссия отнесется с полным пониманием и шуметь о нарушении границ ни за что не будет.

Так что твердость Горчакова проистекала еще и от блестевших за его спиной прусских штыков…

Иные ставят Горчакову в заслугу и его поступок в 1871 г. – когда он объявил, что Россия в одностороннем порядке разрывает Парижский договор 1855 г., запрещавший ей иметь на Черном море военный флот и строить на тамошних берегах укрепления.

Увы, тут опять-таки нет ни подвига, ни решимости. Всего-то навсего удобный момент подвернулся. Ни малейшего сопротивления решение Горчакова не встретило бы по чисто техническим причинам: времена на дворе стояли другие, государства, бывшие противники России, были по уши в собственных проблемах – а Франция вообще только что разбита Пруссией, оккупировавшей Париж. Легко быть героем, выступая с мечом наголо против страшного огнедышащего дракона, если прекрасно знаешь, что дракон давно сдох, и из его берлоги несет падалью…

Безусловно, стоит привести мнение о Горчакове его долголетнего партнера в европейских политических делах, Бисмарка: «С моей стороны едва ли будет несправедливостью по отношению к князю Горчакову, если я скажу, основываясь на наших с ним отношениях, продолжавшихся несколько десятков лет, что его личное соперничество со мной имело в его глазах большее значение, нежели интересы России: его тщеславие и его зависть по отношению ко мне были сильнее его патриотизма».

Характеристика убийственная. А что думали о Горчакове в России? Вот что писал о Горчакове в своих мемуарах его бывший подчиненный, русский посол в Константинополе Н. П. Игнатьев: «Он верил в Европу, в “европейский концерт”, жаждал конференций и конгрессов, предпочитая громкие фразы и блестящие дипломатические беллетристические произведения – настоящему практическому действию, не столь эффектному, но упорному, настойчивому и основательному».

Иными словами, Горчаков вместо серьезной работы предпочитал эффектные фразы и пышные меморандумы…

Но многие в России его, повторяю, любили: потомок Рюрика, светский остроумец, немчуру терпеть не может, зато с «культурными» Англией и Францией готов дружить, да и к панславизму относится с симпатией…

Кроме министерства иностранных дел, Горчаков получил еще и пост канцлера – первый по значению в «Табели о рангах».

Но старичок уже впадал в откровенный маразм. Примеры оставил в своем дневнике военный министр Милютин.

Совещание у императора, где решается, быть или нет войне с турками. Горчаков, шамкая, выступает с оригинальнейшей идеей: если европейские державы откажутся совместно с Россией вразумить Турцию и заставить ее прекратить преследования славян, Россия должна объявить в манифесте, что намерена действовать на Балканах единолично… и распустить мобилизованную армию!

Совещание естественным образом прервалось. После того, что предложил Горчаков, ни у кого попросту не нашлось слов, чтобы этот маразм цензурно прокомментировать. Император заседание прекратил, и все тихонько разошлись…

Второй случай. Снова совещание у императора – на сей раз по вопросу о мерах, которые следует принять для противодействия революционной пропаганде. Когда дошла очередь до Горчакова… «Князь Горчаков попробовал поднять вопрос в высшую сферу политическую, но, так как он по-русски говорить не умеет, то речь его не была понятна». Наверняка эта обтекаемая фраза означает, что выживающий из ума старичок опять мямлил что-то несуразное – какой еще может быть смысл?

Но вот Россия одерживает победу над Турцией – несмотря на все недочеты и промахи, которые я выше обрисовал подробно. Есть у России такое достойное уважения качество: в самой безнадежной ситуации простые русские люди превеликим напряжением сил совершают невозможное…

Для выработки мирного договора собрался Берлинский конгресс. И Горчаков, находившийся уже в откровенном маразме, рвется возглавлять русскую делегацию. Милютин: «У нашего престарелого канцлера преобладает давнишняя мечта о конгрессе и что он даже во сне видит, какую роль будет он сам играть на этом конгрессе, чтобы закончить с блеском свое дипломатическое поприще. Такое предположение оправдывается вполне безграничным тщеславием и эгоизмом нашего канцлера».

Если Горчаков собирался блеснуть, получалось как раз наоборот – Берлинский конгресс стал сильнейшим ударом по самолюбию и национальной гордости России. Выиграв войну, она получила такой мизер, что это и в самом деле чертовски унизительно.

И главная причина – совершеннейшее бессилие русской дипломатии. Пользуясь футбольной терминологией, она продула Берлинский конгресс с разгромным счетом.

Единственный, кто был еще на что-то способен, – упоминавшийся уже Игнатьев. Толковый был человек, не без ума и способностей. Но он занимал подчиненное положение. Первую скрипку в русской делегации на конгрессе играл Петр Шувалов – бывший начальник корпуса жандармов (и неплохой!), назначенный «в дипломаты» лишь пару лет назад и потому не обладавший нужным опытом.

Ну а над ними стоял Горчаков, дошедший до крайней степени маразма. Встретившись с премьер-министром Англии Дизраэли, Горчаков уже настолько себя не контролировал, что вывалил на стол секретнейшую карту, на которой были обозначены минимальные и максимальные территориальные уступки, на которые Россия могла пойти при определении границ с Турцией. То есть выдал «противнику» секретнейшую информацию. Дизраэли карту рассмотрел с превеликим удовольствием, да вдобавок не стал держать эту историю в секрете, она попала в европейские газеты, репортеры долго изощрялись в остроумии, на все лады растолковывая читателям, кто руководит российской внешней политикой.

Горчаков в отчете о конгрессе (он сохранился) нацарапал трясущейся рукой: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере». Можно подумать, в ней были и светлые страницы…

Наилучшее представление о том, что собой представляет руководимая старым маразматиком политика России, дает обширный отрывок из книги историка С. Татищева «Дипломатические беседы о внешней политике России»: «Прямая обязанность дипломатии – обратить на благо России беспримерное торжество русского оружия. Что же делала, как поступала она? Глубокая скорбь проникает в душу, сердце обливается кровью при одном воспоминании о том смятении, о той неурядице, что в эту знаменательную эпоху царила в наших дипломатических рядах… Дипломаты окончательно растерялись. Не было более единства в руководстве и направлении; каждый из местных представителей России в иностранных столицах действовал на свой страх и на свою голову, не только не ища согласования своих поступков с действиями товарищей, но во всем переча один другому. Так, в Лондоне разделывалось то, что было улажено в Вене, Вена пререкалась с Берлином, переговоры в Сан-Стефано велись в полном разногласии с Петербургом. Венцом всего явился Берлинский конгресс, на котором уполномоченные наши отложили всякое попечение о нуждах и пользах России, чтобы отстоять независимость Румынии и Сербии, свободу и самостоятельность болгар. Этой цели они достигли, хотя и дорого заплатили за нее предоставлением всем прочим участникам конгресса разных преимуществ, от коих заранее отреклась Россия… Первый долг государства – промышлять о самом себе. Призвание наше освобождать наших восточных единомышленников и единоверцев было бы просто бессмысленным, если бы не могло осуществиться иначе, как нам во вред. От нас зависело предотвратить зло, заручившись надежными гарантиями. Мы этого не сделали…»

И Татищев делает мудрый вывод – который следовало бы сделать гораздо раньше (его книга написана в 1890 году): «ПОЛИТИКА ЧУВСТВА, А ТЕМ БОЛЕЕ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ, НЕ ВЕДЕТ К ДОБРУ».

Горчакова в конце концов вытолкнули в отставку – возмущение было всеобщее, первыми взвыли панслависты. Но вся беда в том, что последующие поколения российских политиков выводов для себя не сделали: продолжали холить и лелеять миф о «братушках», интересы которых Россия должна защищать, невзирая на то, что при этом страдают ее собственные государственные интересы… «Чувствительная политика» продолжалась.

Да, и еще одно немаловажное уточнение – точнее, рассказ об одном из забытых эпизодов Берлинского конгресса.

Только ленивый патриот (или последователь панславистов), когда писал об итогах русско-турецкой войны, не возмущался корыстолюбием и вероломством Австро-Венгерской империи – не участвуя в войне и пальцем не шевельнув, Вена все же оказалась в нешуточном выигрыше, поскольку в 1878 году оккупировала славянские Боснию и Герцеговину. Мы, значит, кровь проливали, а она захапала…

Я и сам, признаться, негодовал, не питая особой любви к австриякам. Но буквально пару дней назад открыл малотиражную книгу по истории дипломатии – и форменным образом ошалел. Как всякий, думается, на моем месте.

Оказывается, Австрия заняла Боснию и Герцеговину… с согласия и дозволения России!

Оказывается, 15 января 1877 года между Россией и Австрией была заключена секретная Будапештская конвенция: Австрия обязуется соблюдать совершеннейший нейтралитет в грядущей русско-турецкой войне. А Россия за это предоставляет ей право занять Боснию и Герцеговину. Более того, высокие договаривающиеся стороны решили, что Болгария будет разделена на две части. Одна станет независимым государством, а другая войдет в сферу влияния Австрии.

А теперь – внимание!

В 1878 году русские дипломаты – в частности, Игнатьев, – вдруг запротестовали против занятия австрийцами Боснии и Герцеговины, а Болгарию, заявили они, желают видеть единой. То есть отказались соблюдать официально заключенный меж двумя державами договор, что выглядит, мягко говоря, не вполне этично.

«Позвольте! – в совершеннейшем изумлении возопили австрияки, как любой на их месте. – Вы ж сами в Будапеште конвенцию подписывали!»

На что русские не моргнув глазом отвечали: они обязаны заботиться о братьях-славянах…

Интересно, какие бы громы и молнии метали у нас, если бы в роли нарушителя международных договоров оказалась Австрия?

В общем, история получилась грязная. Боснию и Герцеговину австрийцы все же заняли, но на Россию за такие фокусы разобиделись прочно и надолго. Именно тогда и началось сближение Вены с Берлином, которого вполне можно было избежать, будь наши дипломаты горчаковской школы честнее и умнее.

Буквально в последний момент мне под руку попалась книга, в которой очередной восхвалитель маразматика Горчакова ухитрился все же найти в его «работе» на Берлинском конгрессе и положительный момент: Горчаков, изволите ли видеть, «добился того, что союзником России стала Румыния».

Вот тут уж, братцы, нет слов. Это, конечно, великое достижение – добиться, чтобы Румыния стала нашим союзником. Тот, кто помнит историю, согласится: с таким союзником никакие враги не нужны…

Ох, не зря В. С. Пикуль благоразумно оборвал роман о Горчакове буквально на полуслове, ни разу не упомянув о Берлинском конгрессе. Правду писать определенно не хотелось – не вписывалась в творческую концепцию. А лгать Валентин Савич не стал, не тот человек был.

К сожалению, до сих пор миф о «великом дипломате» Горчакове всплывает там и сям. А это печально. Следовало бы воскликнуть вслед за героем пьесы Шварца: «Тень, знай свое место!» Мало того, что реальный Горчаков был пустой, самовлюбленной бездарью, ничего путного не сделавшей для России – он еще и немало сделал, чтобы укрепить сыгравшие роковую роль для России мифы: о «братьях-славянах» и о «злокозненной немчуре», которой Россия должна противостоять с помощью Англии и Франции…

Но самое зловещее – это то, что начиная с определенного момента германофобия и панславизм перестали быть стыдной болезнью исключительно штатских людей. Она начала заражать и тех, кто носил золотые эполеты.

И над страной после нескольких десятилетий забвения вновь замаячили распространявшие холод тени персонажей Гвардейского столетия…

Да какие там тени – они были из плоти и крови!

6. Всадник на бледном коне

Николай I, стремившийся превратить страну чуть ли не в исправно тикающий часовой механизм, возможно, в чем-то и перехлестывал (ошибается лишь тот, кто ничего не делает!) Но вот что касаемо господ военных, император своей цели достиг: за период его тридцатилетнего царствования генералы и офицеры накрепко усвоили: с бунтарскими традициями Гвардейского столетия при этом императоре придется расстаться. Обладатели пышных эполет при Николае и в мыслях не держали проявлять какое бы то ни было самовольство, изображать из себя самостоятельные фигуры, «суждения иметь». Не говоря уж о попытках совершить переворот. 14 декабря 1825 года многим вправило мозги. И военные прекрасно заняли свое место.

После смерти Николая подули новые ветры и появились новые люди, воспитанные уже другим временем. В год смерти императора будущему генералу от инфантерии (то есть полному генералу) Михаилу Дмитриевичу Скобелеву исполнилось всего двенадцать лет. Как личность он формировался уже при другом царствовании.

Семья не могла похвастаться знатностью рода, но была, если можно так выразиться, незаурядной. Прадед Михаила, отставной сержант Никита Скобелев, именуется «крестьянином-однодворцем», а это термин достаточно расплывчатый: оный Никита мог быть и вольным крестьянином, и захудалым дворянином, настолько убогим, что давным-давно выпал из всех родословных книг (такое случалось, и не только в России).

Как бы там ни было, его сын Иван в начале XIX столетия начал с самых что ни на есть армейских низов, а стал генералом от инфантерии, комендантом Петропавловской крепости. Его сын Дмитрий генеральских эполет не обрел, но, смело можно сказать, взлетел еще выше – служил в лейб-гвардии Кавалергардском полку (элита элиты, полк номер один российской гвардии), состоял одно время в свите императрицы, откуда попросился добровольцем на Крымскую войну.

В стране (я говорю уже о царствовании Александра II) прямо-таки буйствовали реформы – половинчатые, непоследовательные. Власти шарахались из крайности в крайность: то всерьез собирались объявить конституцию и созвать подобие парламента, то закручивали гайки так, что железо хрустело. Как грибы после дождя плодились вольнодумцы, нигилисты, революционеры всех мастей, расцветок и направлений. Не исключено, что выросший в этой шалой, суматошной атмосфере, где абсолютно все было зыбким, непонятным, готовым измениться, юный Мишенька Скобелев вдруг решительно нарушил семейные традиции, поступив в Петербургский университет на факультет математики.

Впрочем, довольно быстро он передумал и написал прошение императору о зачислении его юнкером в Кавалергардский полк. Император наложил утвердительную резолюцию: юноша не со стороны пришел, внук генерала, сын кавалергарда…

Дальнейшая биография внушает уважение: за 19 лет военной карьеры Скобелев участвовал в 70 сражениях: против польских повстанцев, против турок. Участвовал во взятии Хивы и Коканда, а также Геок-Тепе – центра туркменского сопротивления. За эти годы из поручика стал полным генералом, получил множество наград.

Но одно это еще нельзя считать полной и законченной характеристикой человека как положительного героя. Нравится это кому-то или нет, но факты вещь упрямая: ефрейтор баварских стрелков Адольф Гитлер не писарчуком в штабе отсиживался, а был на войне связным – то есть человеком, обязанным что ни день нырять в самое пекло. И вполне заслуженно получил Железный крест не только 2-й степени, но и 1-й (хотя солдатам и даже унтер-офицерам в германской армии первую степень давали крайне редко и неохотно, в случае вовсе уж выдающихся заслуг). Это говорит лишь о том, что молодой Гитлер был храбрым – и не более того…

Михаила Скобелева в России называли «белым генералом» за тщательно продуманный внешний облик: белоснежный китель, белая фуражка, белый конь. В стране он пользовался популярностью прямо-таки невероятной: олицетворение воинской доблести и славы.

Что до характера… Честолюбец высшей марки. Русский историк написал о нем примечательные строки: «Скобелева не любили генералы, мало любили офицеры и очень любили солдаты. Сам он никого не любил и никого не боялся».

Один из придворных называл Скобелева опасным сумасшедшим, который может наделать много бед, если обстоятельства были бы ему благоприятны. Другой, бывший, министр выражался еще яснее: «Это мог быть роковой для России человек – умный, хитрый и отважный до безумия, но совершенно без убеждений».

Оказывается, у генерала давным-давно сложилась репутация человека, который не хочет быть обычным военным и претендует на нечто большее – откровенно «глядит в Наполеоны». И вполне серьезно берется решать судьбы страны – теми способами, на которые, собственно говоря, «простой» генерал не имеет права, поскольку на казенном языке это именуется военным переворотом…

Начнем с того, что Скобелев (Аллах ведает почему) был ярым ненавистником Германии. И водил дружбу с публикой того же идеологического направления: тем самым Аксаковым, одним из лидеров панславизма, а также германофобом номер один России М. Н. Катковым, издателем официоза «Московские ведомости». Речи, с которыми Скобелев выступал перед избранными, ему помогал писать дипломат Игнатьев, тоже убежденный сторонник антигерманского курса.

Одним словом, откровенно и недвусмысленно сколачивался блок из штатских и военных – причем речь шла не об отставниках, тихо брюзжащих на покое, а о людях состоящих на службе, весьма даже влиятельных.

Тогда еще не существовало слова «пиар», но пиарить себя «белый генерал» умел качественно. Близко и хорошо его знавший барон Н. Врангель (отец одного из лидеров белогвардейцев) оставил интересные воспоминания: «В быстрой славе Скобелева играла значительную роль и та шумиха, на которую он был великий мастер. Для рекламы он ничего не жалел». (Вот слово «реклама» уже было тогда прекрасно известно и уже использовалось применительно не к одной коммерции.)

Качества «пиарщика» Скобелев проявил еще в начале военной карьеры, свежеиспеченным поручиком воюя против поляков: «Не прошло и полгода, когда все о нем заговорили как о герое даже не будущем, а уже настоящем. Как он этого добился, уже не знаю, но знаю, что причин к этому тогда еще никаких не было» (Врангель).

Перед отъездом на балканский театр военных действий Скобелев заказал типографщикам целый ворох клише – собственные изображения в разных живописных позах.

– Для твоей будущей биографии, Бонапарт? – поинтересовался увидевший эти клише барон Врангель.

Скобелев усмехнулся:

– Нет, для мыла, духов и шоколада…

Именно так и обстояло: «изображения в живописных позах» украсили папиросные коробки, обертки мыла, плитки шоколада. Что способствовало еще большей его популярности. Врангель писал: «Самолюбие у него было необычайное, и “хотеть” он умел, а стать великим было его мечтой чуть ли не с самого детства».

По достоверным данным, в компании подчиненных ему офицеров Скобелев не раз говорил о «ненормальности положения», при котором страной правит «немецкая династия» – и о том, что вполне возможно военной силой арестовать царя и заставить его подписать конституцию.

Одним словом, в России вновь стали возрождаться, казалось бы, старательно искорененные Николаем замашки прошлого, когда историю переписывали штыками… Анархист-эмигрант князь Кропоткин в своих воспоминаниях воспроизвел распространенный слух: «Когда Александр III вступил на престол и не решался созвать земских выборных, Скобелев предлагал даже Лорис-Меликову и графу Игнатьеву арестовать Александра III и заставить его подписать манифест о конституции».

Сплетни и клевета? Не похоже. Барон Врангель вспоминал, что Александра III Скобелев «презирал и ненавидел». И планы у него были наполеоновские – отнюдь не по чину. П. А. Валуев, в свое время занимавший разные министерские посты, записал в своем дневнике одно из высказываний Скобелева в узком кругу: генерал считал, что война с Германией способна «поправить наше экономическое и политическое положение. Даже династический вопрос».

От последней фразы веет вовсе уж жуткой многозначительностью… Какими методами русские гвардейцы решали «династический вопрос», известно прекрасно.

По крайней мере сам Скобелев выражался недвусмысленно: «Правительство отжило свой век, но, бессильное извне, оно также бессильно и внутри. Что может его низвергнуть? Конституционалисты? Они слишком слабы. Революционеры? Они также не имеют корней в широких массах. В России есть только одна организованная сила – армия, и в ее руках судьба России. Но армия не может подняться только как масса, а на это ее может двинуть лишь такая личность, которая известна каждому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Но одной популярности мало, нужен лозунг, понятный не только в армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть только провозглашение войны немцам и объединение славян. Этот лозунг сделает популярной войну в обществе».

Другими словами, ради удовлетворения собственных амбиций «белый генерал» вполне серьезно собирался втянуть Россию в общеевропейскую бойню: смешно думать, что война ограничилась бы схваткой меж Россией и Германией – «объединение славян» неминуемо затрагивало интересы и Австро-Венгрии, и Турции, да и Англия с Францией, обеспокоенные усилением России, не остались бы наблюдателями… Не говоря уж о том, что вопросы, которые обсуждал Скобелев, мягко говоря, не входили в компетенцию командира корпуса – одного из многочисленных корпусов российской армии. Генерал откровенно зарывался…

И откровенно наглел. Когда его, обеспокоившись такой самодеятельностью, хотели отстранить от командования корпусом (располагавшимся на границе с Австрией, так что кто знает, что способен выкинуть новый Бонапарт) Скобелев говорил тому самому Лорис-Меликову, бывшему министру Александра II: «Я не сдам корпуса – а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мною всюду. Я ему (Александру III. – А. Б.) устрою так, что если он придет смотреть 4-й корпус, то на его “здорово, ребята!” будет ответом гробовое молчание. Я готов на всякие жертвы…»

Вскоре у генерала Дохтурова, в Петербурге, собралась большая компания – военные в немалых чинах. Говорили о многом, в конце концов настойчиво стали толковать о том, что «самодержавие роет себе могилу». Когда все разошлись, в беседе с хозяином Скобелев, имея в виду российскую монархию, высказался вовсе уж недвусмысленно:

– А все-таки в конце концов вся их лавочка полетит вверх тормашками.

– Полетит, полетит, – ответил Дохтуров (оставивший воспоминания об этой беседе). – Но радоваться этому едва ли приходится. Что мы с тобой полетим с ними, еще полбеды, а того и смотри Россия полетит…

– Вздор, – прервал Скобелев. – Династии меняются или исчезают, а нации бессмертны…

Все это ни в коей степени не было пустой болтовней. Во-первых, Скобелев старательно сколачивал партию (не в нынешнем сугубо политическом смысле, а на тогдашний манер – группу влиятельных единомышленников). Во-вторых, генерал не разражался от случая к случаю решительными речами, а планомерно разрабатывал серьезную программу: сначала – разгром Австро-Венгрии, угнетающей «братьев-славян», потом – «священная» война с Германией (по Скобелеву, конечно же, победоносная), и наконец – решение вопросов с Балканами. То есть то самое объединение всех славян под российским скипетром. Чтобы заручиться если не дружбой, то хотя бы нейтралитетом Англии, Скобелев предлагал отдать ей Среднюю Азию: «Всю Среднюю Азию можно было бы отдать за серьезный и прибыльный союз с Англией».

Невооруженным глазом видно, что эти планы, претворись они в реальность, обещали России нешуточные хлопоты: с одной стороны, при их реализации Россия получала вожделенные Босфор и Дарданеллы, но с другой – русско-английская граница (а значит, и английские войска) образовалась бы самую чуточку южнее Оренбурга, откуда чрезвычайно удобно было бы нанести удар, разрезающий Россию пополам. Ну не стратег Скобелев, не стратег! Рубака и лихой наездник, и не более того. Совершенно не думал о том, что владение Балканами и проливами ничем не поможет в случае наступления англичан от Оренбурга. И о том, что те же англичане, «обменяв» проливы на Среднюю Азию продолжали бы «запирать» Средиземное море, тоже не думал…

Именно тогда, в 1881 году, вокруг Скобелева начинают откровенно группироваться все недовольные продолжающимся курсом на мирные и добрососедские отношения с Германией. Именно тогда и начинают распространяться слухи о задуманном Скобелевым военном перевороте – упорные, неутихающие, повсеместные…

А Скобелев подливает масла в огонь. 12 января 1882 года, в первую годовщину взятия Геок-Тепе, на обеде, где собрались ветераны туркменской кампании (не рядовые и не унтер-офицеры, понятно) Скобелев выступает с хорошо подготовленной, определенно программной речью. Обрушивается на Германию и Австро-Венгрию как «нарушителей международного права и гонителей славянства». А также на отечественных «врагов народа», которые «потакают славянской травле» в силу своего иноплеменного происхождения (прямо об этом не говорилось, но критические стрелы были направлены в сторону российских немцев).

В кулуарах генерал выражался еще откровеннее: «Раз навсегда поставить на своем знамени “Россию для русских” и высоко поднять это знамя». Пикантная деталь: в авангарде наступающей на Германию армии, по Скобелеву, должны были двинуться не только казаки, но и туркмены, киргизы, кавказские горцы, среднеазиаты – «люд средней Азии, который с Аттилой и Тамерланом во главе еще памятен Западной Европе».

На этот раз скандал был нешуточный. Можно себе представить, что думали в соответствующих столицах тех государств, которые Скобелев наметил к разбитию, и как эти мысли отражались на отношении к России. Вообще, дело оборачивалось какой-то жутковатой стороной: «обычный» генерал, пусть даже невероятно популярный в стране, во всеуслышание призывает развернуть на сто восемьдесят градусов внешнюю политику Российской империи, да вдобавок учинить грандиозную перекройку государственных границ Европы… Не говоря уж о войне, опять-таки грозящей обернуться всеевропейской.

Войне, которая интересам России абсолютно противоречила. Еще и оттого, что Германия никаких таких славян не угнетала вовсе – разве что в ее владении находилась часть территории Польши. Россия и со своими-то поляками не знала, что делать – а если вдобавок отобрать у Германии еще и «тамошних», головная боль становилась бы вовсе уж невыносимой…

Скобелев заигрался. Александр III его пока что в отставку не отправил, но «высочайше рекомендовал» на некоторое время удалиться из столицы. И, должно быть, для того чтобы сгладить напряжение и «навести мосты», пригласил генерала на обед во дворец.

Скобелев демонстративно отказался от приглашения – и удалиться-то из Петербурга удалился, но не в родовое имение Спасское, как следовало бы ожидать, а прямехонько в Париж.

В Париже он с ходу окунулся в самую активную деятельность, не имевшую ничего общего с осмотром городских достопримечательностей, посещением лучших ресторанов и тех дам, про которых в приличном обществе вслух не говорят. Ничего подобного.

Сначала он пытался добиться встречи с обитавшим в Париже революционером П. П. Лавровым, теоретиком движения народников. Но тот от встречи уклонился, передав, что «с генералом Скобелевым ему говорить не о чем». Скорее всего, Лавров, давненько уже пребывая за пределами России, плохо знал тамошние настроения, взгляды Скобелева и его планы. А может, попросту испугался: как-никак царский генерал, сатрап! Еще прибьет, чего доброго…

Однако, что примечательно, почти в то же самое время в России иные единомышленники Лаврова вели себя совершенно иначе. Член «военного крыла» организации «Народная воля» майор Тихоцкий пришел к видному военному Драгомирову, начальнику Николаевской Академии Генерального штаба (и одному из ближайших единомышленников Скобелева) и вел какие-то крайне интересные и откровенные беседы на предмет возможного сотрудничества народовольцев и высших военных кругов… По заверениям одного из друзей и сподвижников Тихоцкого, Драгомиров тогда высказался вполне определенно: «Что же, господа! Если вы будете иметь успех – я ваш!»