Текст книги "Распутин. Выстрелы из прошлого"

В общем, если свести разрозненные данные в одно целое, не подлежит сомнению: начинала формироваться не то что партия – хунта. Почти не скрывавшая ни своих намерений, ни направлений ударов… Призрак Гвардейского столетия начинал понемногу обрастать плотью и кровью.

А Скобелев в Париже не унимался. Ему организовали выступление перед сербскими и болгарскими студентами. Пришли и те французские журналисты, что мечтали о войне с Германией и сближении ради этого с Россией. Скобелев, уже не стесняясь в выражениях, на чем свет стоит поносил российскую внешнюю политику добрососедских отношений с Германией. И целей своих не скрывал: война с тевтонами до победного конца! Объединение всех славян с Россией во главе!

И усердно искал «внутренних врагов». Ясно и доступно объяснил восторженным слушателям, почему Россия до сих пор уклонялась от решительной помощи «братьям-славянам»: всему, мол, виной «иностранное влияние».

«У себя мы не у себя! Да! Чужеземец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы жертвы его интриг, рабы его могущества… рано или поздно мы освободимся от него – на что я надеюсь – мы сможем сделать это не иначе как с оружием в руках!»

Речь, разумеется, шла опять-таки о немцах – а заодно об одураченных ими врагах народа из истинно русских, преступно уклонявшихся от борьбы за святое дело объединения славянства.

На сей раз бабахнул уже общеевропейский скандал. Газеты Германии и Австрии, главных заинтересованных лиц, целых несколько месяцев поминали это выступление, и их можно понять – в истерике бился не какой-нибудь штатский панславист, а популярнейший в России генерал (не отставной!).

По единодушным отзывам современников, немногие верили и во Франции, и в Германии, что Скобелев говорил исключительно от своего лица. Европа, со своим гвардейским своеволием покончившая давненько, попросту не могла взять в толк, что не уполномоченный своим правительством генерал может так рассуждать о высшей политике…

Правда, германский канцлер Бисмарк, не один год проживший в России, выучивший русский, в отличие от многих других, прекрасно понимал, что такое исконно российский бардак. И высказался желчно: «Если Скобелев говорил только от себя, без разрешения – то этот инцидент очень интересен с симптоматической точки зрения, для характеристики состояния дисциплины в русской армии».

В общем, скандал получился грандиозный. Настолько шумный, что Скобелев начал вилять и писать друзьям в Петербург: «Что сказать вам про приписываемую мне речь сербским студентам. Ее я, собственно, не произносил. Пришла ко мне сербская молодежь на квартиру, говорили по душе, не для печати».

Однако все сказанное генералом опубликовала крупная газета «Франс», и Скобелев претензий к журналистам не выдвигал: «В конце концов, все там сказанное – сущая правда».

Между прочим, И. С. Тургенев, относившийся к Скобелеву без особого восторга, сразу после скобелевской речи написал из Парижа одному из друзей: «Скобелев оказался таким же безмозглым, как Карл XII, на которого он физически очень похож. А между тем его как будто поддерживают в наших высших сферах – и тем еще усугубляют царствующий там сумбур. Аминь, аминь, говорю Вам».

Дело в том, что Тургенев, как мы увидим позже, относился к французам опять-таки без всякой восторженности и никак не принадлежал к тем в России, кто стремился к союзу с Францией…

Скандал, одним словом, разгорелся. Мемуарных свидетельств вроде бы нет, но можно без малейшей натяжки догадаться, что меж собой в узком кругу российские дипломаты костерили Скобелева последними словами. Ясно понимали, как им теперь придется из кожи вон лезть, чтобы сгладить ситуацию. Ведь легко себе представить, какая буря поднялась бы в России, выступи перед рижскими студентами какой-нибудь германский генерал действительной службы фон дер Швайне и заяви он во всеуслышание, что Германия должна незамедлительно разгромить Россию, отобрать у нее населенную немцами Прибалтику, а также другие русские территории, где обитают немцы, вроде Поволжья…

Александр III велел Скобелеву немедленно вернуться в Россию – причем, во избежание дальнейших скандалов, объехать Берлин стороной. Плохо он знал Скобелева! Получив телеграмму монарха, генерал демонстративно заехал именно в Берлин, пообщаться с другом и единомышленником художником Верещагиным. Немцы – народ законопослушный, и пребывание Скобелева в их столице прошло без эксцессов…

В Петербурге военный министр для начала объявил Скобелеву выговор, но, что характерно, устно, без занесения в официальные бумаги. Вслед за тем последовала аудиенция у императора.

Скобелев в кабинет царя зашел не без тревоги, но дело и тут обошлось – генерал вышел «веселый и довольный», хотя и говорил потом, что государь «задал ему порядочную головомойку». Беседа с глазу на глаз длилась два часа, и все историки сходятся на том, что не мог император распекать строптивого генерала столько времени…

Скобелев остался в армии, на прежней должности командира корпуса. Правда, Александр III отклонил просьбу болгар отпустить генерала к ним на пост военного министра. Вероятнее всего, царь опасался, что Скобелев может на таком посту и в таком месте наломать столько дров, что вся российская дипломатия уже не поправит дела…

Генерал уехал в Белоруссию на маневры своего корпуса – и там вновь убедился в своей негаснущей популярности: толпы на улицах, торжественные встречи и молебны…

Вновь вернувшись в Москву, он неожиданно начинает хандрить, вслух бросая фразы вроде: «Я знаю, мне не позволят жить».

И вот тут-то начинается нечто загадочное, явственно отдающее мистикой. Генерал начинает вести себя как человек, заранее знающий дату своей смерти – или, по крайней мере, то, что она совсем рядом, «при дверях»…

Сорокадевятилетний Скобелев составляет завещание, по которому его родовое имение Спасское в случае его смерти отдается в распоряжение инвалидов последних войн. Распродает практически все имущество: недвижимость, золото, ценные бумаги. Набирается круглая сумма в миллион рублей, которую генерал передает своему управляющему (что Скобелев собирался с этими нешуточными деньгами делать, так и осталось неизвестным). А в обширной почте генерала появляются анонимные письма с угрозами – так и останется загадкой, кто именно их отправлял и по каким причинам сердился на Скобелева.

24 июня Скобелев принес Аксакову связку своих бумаг и отдал на сохранение, заявив: «В последнее время я стал подозрительным… Я всюду вижу грозу».

На другой день, к вечеру, генерал отправился в ресторан «Англия» в Столешниковом переулке. За столом сидел один, был мрачен. В соседнем кабинете веселилась компания, звучали и тосты в честь Скобелева; в конце концов оттуда вышел оставшийся неизвестным мужчина и поднес генералу бокал шампанского. Тот принял и выпил. После чего отправился «в номера» с некой Вандой, так называемой кокоткой, или, по сегодняшней терминологии, элитной проституткой.

Там он и умер посреди ночи. Вскрытие определило паралич сердца и легких.

Разумеется, тут же поползли слухи, что надежду-генерала злодейски отравили немецкие агенты – и, мало того, вдобавок выкрали из Спасского план войны, который Скобелев разработал против Германии.

Второе – просто дурацкая сказочка. Первое тоже вряд ли соответствует истине, кого бы молва ни называла в качестве виновника: канцлера Германии Бисмарка или русские дворцовые круги (имела хождение и такая версия).

Во-первых, агент с пузырьком яда в кармане – совершенно не в стиле Бисмарка. «Железный канцлер» в политике не брезговал самыми грязными методами, но в политических убийствах его ни разу не обвиняли и заклятые враги. И потом, Бисмарк и яд категорически не сочетаются. Как не сочетается «яд в шампанском» и с предположением, что Скобелева убрали свои. У всякой эпохи есть некий общий стиль решительно во всем. Яд в бокале – это скорее привычная деталь XVIII века – в конце XIX века подобной старомодной романтикой уже практически не баловались.

Речь, таким образом, идет о естественной смерти. Скобелев изрядно подточил здоровье тем, что его биографы деликатно именуют «многочисленными кутежами».

А непосредственно перед сердечным приступом, любой кардиолог подтвердит, порой у больного наблюдается некоторое расстройство психики – возможно, отсюда и берут начало иные фразы и поступки Скобелева, отдающие манией преследования.

И наконец… Германию выпады Скобелева, конечно же, чертовски разозлили, но там должны были прекрасно отдавать себе отчет, что означенный генерал – чересчур мелкая фигура для того, чтобы развязать большую войну.

Кстати, именно по этим соображениям и российский самодержец, и его ближайшее окружение должны были не особенно опасаться слухов о грядущем скобелевском перевороте.

Это при Александре II подобное могло и прокатить – по крайней мере, могла быть предпринята попытка. При Александре III генерал, даже популярнейший, болтавший о перевороте и свержении династии, выглядел уже не грозно, а скорее смешно.

Александр III был суров и крут, не в пример своему отцу. Едва взойдя на престол, он быстро навел порядок. Революционеры засучили ножонками на виселице и зазвенели кандалами по большому Сибирскому тракту – а уцелевшие забились по углам и на протяжении всего царствования Александра сидели тихонько, как мышки. Точно так же и образованные господа из высшего общества, для которых либерализм был не более чем модой, при новом императоре моментально перестали дурковать и отныне вольнодумствовали только мысленно, начисто позабыв про то, как они еще недавно витийствовали о конституции и реформах, превосходящих даже французские. Перестали умничать и военные. С одной стороны, Александр III, подобно Скобелеву, немцев не любил так страстно, что в этом просматривается, право же, нечто патологическое. С другой – он четко и недвусмысленно взял курс на мир и воевать не собирался с кем бы то ни было, уж тем более ради химерической идеи объединения и вызволения славянских братьев. Известно его высказывание: «У России нет друзей, кроме ее армии и флота».

В этих условиях никакой переворот был невозможен. Еще и оттого, что 1882 год – не 1825-й. А впрочем, и в двадцать пятом получилась уже бледная пародия на гвардейские мятежи XVIII столетия. Это тогда достаточно было роты преображенцев и пары-тройки офицеров со шпагами наголо, чтобы на троне сменился монарх. В конце XIX века любой переворот мог иметь успех только в том случае, если его устроит большинство элиты – как, кстати, и произошло в феврале 17-го. Скобелев, даже в компании нескольких единомышленников в немалых штатских и военных чинах, ничего бы не добился. Мечтать-то он мог (и, судя по всему, не раз мечтал), но что до реальности… Нашлось бы слишком много обладателей еще более пышных эполет, которые неминуемо взревели бы некормлеными медведями: «Чего-о? Мишку Скобелева, крестьянского внука – в Бонапарты? А луну с неба ему не надобно?», и можно не сомневаться, что это скопище родовитых, знатных, высокопоставленных людей стеной встало бы на пути наполеоновских планов «белого генерала».

Одним словом, со смертью Скобелева все как-то устаканилось. Погоревали и забыли. В проигрыше оказалась одна только незадачливая Ванда, старательно объяснявшая всем и каждому, что не виноватая она, генерал сам пришел… Столичные остряки быстренько приклеили ей кличку «Могила Скобелева», и ущерб для профессиональной карьеры бедной девушки получился нешуточный.

А если серьезно, оказалось, что призрак Гвардейского столетия, на краткий миг воплотившийся в облике Скобелева, и в самом деле оказался не более чем призраком. В течение следующих тринадцати лет, вплоть до смерти в 1894 г. Александра III, притихли и генералы, уже не пытавшиеся своевольничать на скобелевский манер, и панслависты, твердо уяснившие, что никакой войны за освобождение «братушек» император развязывать не собирается.

Это были последние спокойные годы в истории царской России. В 1894-м, с восшествием на престол Николая II, вновь оживут тени и призраки, мифы станут наливаться плотью и кровью уже всерьез. Пышным цветом расцветет стремление той части военных, что заслуженно именуется «военщиной», играть самостоятельную роль и заправлять всем, чем только возможно. Укрепится панславизм, вновь начнутся истерические вопли о священной войне с тевтонами и басурманами ради освобождения стенающих славянских братьев – и станут надрывать глотки штатские и военные мечтатели, требующие овладеть Босфором и Дарданеллами, водрузить крест на Святой Софии…

А что же, собственно говоря, представляли собой эти самые славянские братья, действительно ли они стенали под игом, и хотели ли они слиться с Россией в единую славянскую супердержаву, где им, будем реалистами, отводилась бы подчиненная роль?

Давайте познакомимся с ними поближе. Давайте посмотрим на них трезвым, отстраненным, холодным взглядом исследователя, не замутненным романтическими сказками и цветистыми мифами.

И обнаружится немало интересного, более того, находящегося в решительном противоречии с той виртуальной реальностью, что родилась исключительно в мозгах наших панславистов…

Глава третья. Путеводитель по братским землям

1. «Чертовы ляхи»

Начнем с поляков – ближайших соседей России. Увы, самим своим существованием они всегда представляли для панславистов досаднейшее недоразумение. Поскольку поляки – несомненные, патентованные славяне – ну никак не вписывались в красивую теорию о тотальном объединении славян. Не проявляли ни малейшего желания сливаться в экстазе с будущей «славянской федерацией». Это было настолько очевидно, что даже самые упертые славянофилы не пытались сделать вид, будто верят, что поляков удастся добровольно к этой федерации присовокупить. Не требующим лишних подтверждений фактом было: поляки русских не любят. Прямо-таки категорически.

Вообще, мало с кем русские резались на протяжении многих веков так ожесточенно и упорно, как с поляками. Различием в религии эту ожесточенность ни за что не объяснить: как-никак по соседству обитали и турки-мусульмане, и немцы-католики, и шведы-протестанты. Со всеми наши предки в то или иное время увлеченно хлестались, то редко, то часто – но польско-русская вражда все же представляет собой нечто особенное.

Суть проста. Сплошь и рядом государству и народу крайне необходим супостат – какой-то конкретный сосед или страна, которую делают «историческим врагом» и олицетворением всевозможных пороков. И тенденция это прямо-таки всеобщая. Между прочим, игра вовсе не шла в одни ворота: поляки столь же старательно выбрали своим супостатом Россию – и большей частью на нее списывали все свои неурядицы, неудачи и поражения. Так проще. И гораздо удобнее. Не нужно искать причины невзгод в самих себе, достаточно привычно напомнить о «кознях супостата» – и все вроде бы ясно.

Русские, к примеру, обвиняли поляков в поддержке первого самозванца в Смутное время – хотя войско Лжедмитрия Первого составили вовсе не поляки, а главным образом белорусы («литвины») и всевозможные казаки. Собственно поляки вступили в игру уже на втором этапе Смуты – а до того польский король прямо запрещал своим подданным участвовать в русской заварушке (на каковое запрещение подданные дружно чихали, поскольку королевская власть была чисто номинальной, и выполнять указы своего короля в Польше считалось прямо-таки дурным тоном).

С другой стороны, поляки винили во всех своих бедах не себя, а Россию. Которая-де злокозненным образом изничтожила польскую независимость – хотя к краху польское государство привел в первую очередь тот бардак, который сами поляки старательно поддерживали не одну сотню лет.

Точно так же обстоит и с 1939 годом. Поляки предпочитают не вспоминать, что поначалу весьма даже рассчитывали в союзе с Гитлером разгромить и поделить СССР – вот только Гитлер решил, что такие союзники ему совершенно ни к чему и гораздо проще будет не делиться с ними, а самих завоевать…

Кстати, совсем недавно вышли на русском языке прелюбопытнейшие мемуары бывшего польского офицера Стефана Газелла. И означенный Стефан подробно вспоминает, как в начале 30-х годов нелегально пробирался в СССР, чтобы раздобыть сведения о новом типе советской рации. И раздобыл, попутно убив без всяких церемоний красноармейца – не вовремя на дороге оказался, а у диверсантов приказ, они люди дисциплинированные…

А в общем в русско-польской затянувшейся вражде бессмысленно искать правого и виноватого – как невозможно теперь определить, кто же первым развязал многовековую вражду между англичанами и шотландцами или французами и испанцами. Супостатов испокон веков выбирали себе все до единого: французы эту роль отводили немцам, чехи – австрийцам, турки – персам. Даже сибирские эвенки, безобидный кочевой народец, давным-давно тоже назначили себе супостата. Якута. Существует большой пласт эвенкийского фольклора, где подробно расписывается, как пронырливый, жадный, коварный якут, стяжатель и проныра, обманщик и интриган, тем только и занят, что обводит вокруг пальца добрых, простодушных, живущих в гармонии с природой эвенков. Выполняет практически те же функции, что злой жидомасон в национал-патриотической мифологии великороссов. Тенденция, однако. Даже далекие от городской цивилизации почти первобытные народы самостоятельно доходят до мысли отыскать среди соседей супостата…

А впрочем, мы отклонились от темы. Так вот, существование поляков, их стойкая нелюбовь к России давали повод задать панславистам ехидный вопрос: если не получается наладить более-менее добросердечные отношения со славянами, живущими не за тридевять земель, а тут же, за березнячком, не означает ли это, что со славянами отдаленными, столетиями обитавшими вдали от России и никак с ней не связанными, все пройдет гладко?

Насколько мне известно, этот вопрос панславистам никто вроде бы не задавал. А жаль. Следовало бы, еще как следовало. Глядишь, и поубавилось бы оптимизма…

2. Чехи и словаки

Обычно и тех и других принято скопом относить к числу «угнетавшихся Австрийской империей». А это не вполне соответствует истине. Дело в том, что Австро-Венгерская империя делилась на две четко выраженные части, соответственно австрийскую и венгерскую. Чехи были «подотчетны» Австрии, а словаки – Венгрии. И словакам под властью мадьяр действительно приходилось несладко. В некоторых областях доходило до того, что словаки по причине жутчайшей нищеты обитали в пещерах. Не зря же в 1848 году (я об этом вспоминал не раз и буду повторять снова, если понадобится) все подвластные Вене славянские народы дружно выступили на стороне императора против взбунтовавшихся мадьяр (православные румыны, впрочем, тоже, хоть и не славяне – мадьяры всех достали).

Чехам жилось «под австрийцем» не в пример вольготнее – благо «притеснения» были чисто символическими: вроде обязанности для чехов-депутатов имперского парламента выступать в его стенах исключительно на немецком, а не на родном языке. А в остальном – вполне нормальная жизнь. И в армии чехи до генералов дослуживались, и в качестве чиновников немалых постов достигали, и орденами их не обходили.

Вот, кстати, об армии. Представления об австро-венгерской армии мы черпаем в основном из одного-единственного источника – «Похождений бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека. Роман, бесспорно, талантливый, но в качестве пособия по изучению истории служить никак не может. Вот, скажем, одна из сцен: герои романа, Швейк с приятелями, сидят в полковой канцелярии и болтают, естественно, на родном языке. В дверь просовывается какое-то австрийское мурло и громогласно возмущается: мол, что за бардак? Стоит ему за дверь выйти, как начинается тарахтенье на чертовом славянском наречии…

Реальный австрийский офицер просто не мог так себя вести. Немецкий язык в имперской армии был «официальным» – на нем отдавались приказы в строю, на нем велась вся документация. Но кроме «официального» языка существовал еще и «полковой». Проще говоря, если в полку, скажем, большинство составляли чехи, то вне строя использовался исключительно чешский – и офицеры с унтер-офицерами, будь они чистокровнейшие немцы, обязаны были его знать. Полковых языков могло быть и два, и даже три – все зависело от национального состава части. Если в полку поровну чехов, поляков и закарпатских русинов – господа офицеры вкупе с унтерами, извольте владеть в совершенстве тремя языками, иначе получится неполное служебное соответствие…

Нельзя отрицать, что чехи испытывали к России определенную симпатию – но не более того. По их твердому убеждению, Россия должна была в первую очередь помочь им добиться независимости, а дальше они уж сами как-нибудь справятся, без всякой всеславянской федерации.

Во исполнение этого плана чехи во время Первой мировой сдавались в плен русским рядами и колоннами. Лично у меня это вызывает крайне двойственные чувства. С одной стороны, это вроде бы приятно – когда из рядов клятой австрийской армии массами перебегают братья-славяне. С другой… Есть в такой вот массовой сдаче, положа руку на сердце, что-то… Не знаю, как и выразиться, какие слова подобрать. Что-то неправильное и явственно попахивающее неблагородством.

Как-никак жизнь чехов в качестве подданных Австрийской империи вовсе не была беспросветным ужасом. Нормальная была жизнь, не считая мелких бытовых неудобств. И присягу чехи приносили по всем правилам. И абсолютно все права и привилегии австрийского военнослужащего и на них в полном объеме распространялись. Так что, как ни крути, а чехи… В общем, попахивает не самым благородным ароматом. Особенно если вспомнить, что все прочие славянские народности, призванные в ряды австрийской армии, не проявляли ничего даже отдаленно похожего на более-менее массовую сдачу в плен. И хорваты, и словенцы, и боснийцы исправно воевали под черно-желтым австрийским знаменем, к русским перебегали единицы. А ведь такие же «угнетенные» славяне (казалось бы…) Такие, да чуточку не такие.

В общем, чехи – народ своеобразный. Мягко говоря. Собравшись на русской стороне в чехословацкие легионы, они как-то не особенно рвались воевать с недавними «поработителями», наоборот, откровенно уклонялись и копили силы: легионы предназначались в первую очередь для борьбы за незалежную Чехословакию, а не для помощи русским против австрияков.

В конце концов Верховное командование Антанты решило использовать эти легионы на Западном фронте – но чехословаки и туда не спешили. Вместо этого они подняли мятеж, оккупировали большую часть сибирской территории и начали, деликатно выражаясь, промышлять насчет трофеев.

Если бы легионеры и в самом деле хотели добраться через Владивосток до Европы – они могли проделать это без труда, в сжатые сроки. Поскольку представляли собой нешуточную военную силу, которой не смогли бы противостоять красные отряды, вздумай эта сила рвануть без остановок до Тихого океана. Но в том-то и фокус, что чехословаки откровенно притормозили в Сибири – ну не хотелось им на фронт, и все тут, а хотелось им пересидеть в тылу, желательно – до конца войны.

Так оно и произошло. Пока «легионеры» торчали в тылу, набивая свои поезда награбленным добром, Первая мировая кончилась, и появилась независимая Чехословакия. Вот тогда-то «чехослованы» и рванули на восток со страшной силой – ради свободного проезда сговорившись с красными партизанами и сдав им адмирала Колчака. Да прихватив вдобавок часть российского золотого запаса – позже, когда Чехословакию займет вермахт, немцы найдут в банковских подвалах немало золотых слитков, клейменых российским орлом…

К слову, массовый уход венгров в Красную Армию объясняется отнюдь не их коммунистическими убеждениями. Все было гораздо проще, преобладали чисто житейские, бытовые, если можно так выразиться, причины. Венгры чехов терпеть не могли – в том числе и за массовую сдачу в плен. И когда оказалось, что на стороне белых выступили чехословацкие легионы, мадьяры сотнями двинули записываться в красноармейцы исключительно ради того, чтобы наподдать как следует ненавистным чехам… За что потом претерпели массу неприятностей от политической полиции уже независимой Венгрии: вернувшиеся на родину простодушно объясняли, что к большевикам пошли ради удовольствия накидать чехам, а жандармы не верили и били морды…

Независимая Чехословакия, надобно помнить, продержалась ровным счетом двадцать годочков. Без всякой борьбы подняла лапки перед вермахтом – хотя располагала могучими пограничными укреплениями, неплохой армией, развитой военной промышленностью. Немцы были форменным образом ошарашены: они готовились к долгим и кровопролитным сражениям, легкой победы не ждали – но чехи, напрочь лишенные государственных инстинктов, предпочли позорно капитулировать.

Вы не поверите, но нашелся один-единственный (!) офицер чехословацкой армии по фамилии Иозеф, который приказу о полной и безоговорочной капитуляции не подчинился. Взлетел на своем истребителе, высадил боекомплект по одной из немецких колонн и улетел в Польшу. Когда немцы добрались и туда, воевал с ними в сентябре 39-го, потом служил в британских ВВС.

Что любопытно – вы будете смеяться, но впоследствии, после войны, чехи учредили несколько орденов и медалей, которыми отмечали героев насквозь мифических битв. Вот, скажем, «Боевой крест» с мечами и датой – 1939 год. Те же даты «1939–1945» стоят на медали «За храбрость в борьбе с врагом». Хотя абсолютно никаких сражений с немцами, вообще с кем бы то ни было чехи не вели. И помянутый храбрец Иозеф, вернувшийся в Чехословакию после войны, увешанный настоящими боевыми наградами, откровенно косился на обладателей этих виртуальных регалий, вслух высказывая свое мнение о земляках. Ох и намучились с ним власть имущие! Поделать ничего нельзя – настоящий, неподдельный герой войны с Германией. Но язык за зубами держать не хочет, то и дело язвит…

Во время войны чехи как миленькие собирали танки для вермахта, делали артиллерийские орудия, грузовики и прочую военную технику. Потом они объясняли, что, добросовестно завинчивая гайки, испытывали нешуточные душевные муки, и даже в знак своего антифашистского образа мыслей выходили на работу в цехах военных заводов в черных рубашках. Но, в каких бы они там ни щеголяли рубахах, работали, стервецы, по-стахановски – немец ведь приказал…

Словаки, те особенно не притворялись. Они быстренько организовали свое государство (разумеется, кукольное, целиком зависевшее от Германии) и воевали против СССР в качестве союзников Третьего рейха. Всего среди военнопленных, взятых советскими войсками, оказалось семьдесят пять тысяч «братушек» – чехов и словаков. Все они в один голос твердили о славянском братстве – но исключительно после того, как оказывались в плену…

Никому не кажется, что «братушки» получаются какие-то неправильные?

3. Нестандартные братья

Речь пойдет о словенцах и хорватах. А нестандартными я их назвал потому, что они, с точки зрения панславистов, не вполне укладываются в благостный образ «братушек».

Прежде всего из-за религии. Словенцы к православным не относятся, часть исповедует католичество, часть – протестантство. Государственной самостоятельности они лишились давным-давно, более тысячи лет назад, и жили под властью австрийской короны. Именно словенцем, а вовсе не немцем, был, кстати, автор знаменитых «Записок о Московии» Сигизмунд Герберштейн.

К началу XX века словенцы сохранили себя как нацию – и жили в составе Австро-Венгерской империи не так уж плохо. Промышленники, банкиры и торговцы данной национальности играли в экономике империи важную роль: крупные металлургические заводы, химические фабрики, угольные шахты, торговые дома, банки…

Вообще-то многие словенские интеллектуалы устанавливали культурные связи с Россией и подчеркивали в своих работах, что прекрасно помнят: словенцы – часть «великого славянского племени». Вот только они не проявляли никакого желания следовать за русскими панславистами. Вплоть до начала Первой мировой поддерживали не идею «единства всех славян», а теорию «триализма». Что это означало? Да попросту то, что словенцы хотели преобразовать Австро-Венгрию в Австро-Венгро-Славию, только и всего. Славянские земли империи должны были стать такой же автономной единицей, какими были Австрия и Венгрия. И никакого отделения от Вены…

Легко догадаться, что это шло вразрез с панславизмом – а потому панслависты на словенцев поглядывали косо: с одной стороны, вроде бы братушки, с другой – какие-то не такие, не укладывающиеся в теорию, более того, откровенно противившиеся светлой идее «всеславянской федерации»…

Категорически не укладывались в теорию и хорваты. Стопроцентные славяне – но, леший их побери, католики. С начала XII столетия входили в состав Венгрии. Позже, когда началась турецкая экспансия в Европу, именно хорваты (а не сербы, как отчего-то принято считать) как раз и остановили продвижение османов. После чего добровольно вошли в состав Австрийской империи.

Любопытно, что хорваты – единственный европейский народ, который можно… поставить рядом с казаками! Именно так и обстояло дело. Еще в конце XVI века, оберегая рубежи от турок, австрийские императоры создали в пограничье особую, автономную, военно-административную единицу. Называлась она Военная Граница. Жившие там хорваты – «граничары» по своему статусу весьма напоминали как раз казаков: Вена предоставляла им землю, жалованье и другие привилегии, а в обмен «граничары» пожизненно несли службу, защищая границу от турецких набегов.

Самое интересное – не русские, а именно хорват Ю. Крижанич (которого подчас неправильно называют сербом) и выдвинул первым идею «всеславянского государства», ориентированного против немцев. Для пропаганды своих идей он даже придумал «всеславянский язык» – смесь старославянского, русского и хорватского.

Но это было слишком давно… В XIX веке хорваты уже думали о другом. Королевский наместник Хорватии Елашич (один из усмирителей венгерского мятежа) высказывался о национальном самоопределении так: «Я бы предпочел видеть мой народ под турецким игом, чем под полным контролем образованных соседей… Просвещенные народы требуют от тех, кем они правят, их душу, то есть, говоря иначе, их национальную принадлежность». Под «просвещенными народами» имелась в виду и Россия…

Конечно, существовала в Хорватии «группа Штросмайера». Иосип Штросмайер, политик и просветитель, основатель Югославской академии в Загребе, ставил своей целью добиться на славянских землях духовного примирения католиков и православных, выступая против некоторых догматов католицизма, поддерживал контакты с Сербией и был сторонником как отделения Хорватии от Австрии, так и создания милого сердцу панславистов единого югославянского государства.