Текст книги "Секретная должность агента Рейли"

Глава 2

На следующий день в Вологде только и говорили, что о грядущем обеде в американском посольстве. Подобного напряжения не было в местном обществе со времен приездов в Вологду в XIX веке царствующих особ.

К назначенному времени к зданию бывшего клуба одна за другой подъезжали пролетки. Гости, волнуясь по причине важности момента, заходили в дом. У входа их встречал Филип Джордан, одетый по случаю события во фрак. Он широко улыбался и говорил всем по-русски: «Здрассте».

Посол Френсис так же в парадном сюртуке встречал гостей и приглашал в залы на первом этаже. Там уже были накрыты столы.

Кроме американских дипломатов на обеде присутствовали представители других посольств. Бразилец Вианна Кельш как и прежде в Петрограде, взял на себя роль всеобщего любимца. Серб Мирослав Сполайкович, наоборот, надел маску скорби, отождествляя себя с бедами, которые обрушились на сербский народ после 1914 года. Итальянец маркиз де ла Торетта оживленно беседовал с советником посольства Франции Жаном Дульсе. Самого посла Нуланса не было. Его преследовал «дипломатический кашель».[6]6
  Мнимая болезнь – одна из распространенных в дипломатическом обиходе причин не появляться там, где не хочется, по каким-то причинам.


[Закрыть] Попросту говоря, он не мог видеть этот триумф американской политики и предпочел сказаться больным.

Обед открыл своей речью Полномочный посол Соединенных Штатов. Он говорил о политическом моменте, о том, что президент Вильсон всегда считал и продолжает считать Россию союзницей, и сделает всё, чтобы помочь русским людям в этот тяжелый для них момент. Потом он перешел к любезностям в отношении вологодских властей и заявил, что очень польщен той учтивостью, которую демонстрируют в отношении посольства муниципальные власти. Приглашенные переглянулись, каждый из них принял похвалу на свой счет: городской голова Александров демонстративно поклонился, председатель губисполкома Элиава гордо оглядел присутствующих.

Здесь нет той жестокости, как в столицах, бывшей и нынешней, – продолжал Френсис, – город удивительно спокоен, и я получаю большое удовольствие от пребывания в Вологде. Здание клуба, любезно предоставленное нам, как нельзя лучше подходит для нужд посольства, и я могу с уверенностью сказать, что мэр Нью-Йорка не смог бы сделать для нас большего.

Все встали и начали дружно аплодировать оратору. Филип Джордан, услышав, как посол ловко использовал его каламбур насчет мэра Нью-Йорка, адресованный в письме миссис Френсис, широко улыбнулся.

Потом с ответными речами выступали по очереди все вологодские начальники. Впечатление было такое, что между РСФСР и Северо-Американскими Соединенными Штатами уже давно заключен договор о дружбе и сотрудничестве.

Спустя годы за эти минуты взаимных любезностей местных большевиков будут обвинять в оппортунизме, а Френсиса – в налаживании контактов с врагом.

– Говорят, что Вологда очень старый город, – спросил посол городского голову Александрова, – сколько же ему лет на самом деле?

– Вологда впервые упоминается в 1147 году ей более семисот пятидесяти лет.

– Подождите, – нахмурился Френсис, – Вы хотите сказать, что люди здесь жили более чем за триста пятьдесят лет до открытия Колумбом Америки?

– Именно так, господин посол, это же Старый свет, Европа.

Френсис замолчал, ему – выходцу со среднего Запада с детства внушали, что все, что было до 1492 года, когда Колумб впервые увидел берега американского континента – это доисторический период, а здесь оказывается уже существовали города.

– Какая древняя область! – воскликнул он, – Почему же сейчас здесь глухая провинция? Что случилось?

– Петр Первый открыл новый путь в Европу, и все города севера лишились преимуществ торгового пути.

– О, я это понимаю, я живу в Сент-Луисе, который также в центре речного пути и поэтому является крупным торговым городом.

Френсис был потрясен этим историческим экскурсом и потом много и с удовольствием писал о нем в письмах, и даже посвятил этому целый абзац в мемуарах.

После официальной части обеда гости перешли в другой зал, где за бокалом «Кентукки Бурбона» и покером продолжили проводить вечер.

Лиза Мизенер долго колебалась, прежде чем принять предложение секретаря американского посольства Нормана Армора. Она считала, что с ее стороны будет верхом легкомыслия присутствовать одной без родителей на столь серьезном мероприятии. Мать едва уговорила ее идти на званый прием. Последним аргументом «за» было то, что часть дипломатов недавно вернулась из Финляндии.

«Может быть, кто-то из них встречал Ивана Петровича?» – с надеждой подумала девушка, – «Об этом надо обязательно спросить.»

Ночь перед визитом прошла в бесконечных примерках платья, в котором мадемуазель должна была покорить публику. На деньги, подаренные Армором была закуплена целая коробка аксессуаров. Не обошлось и без кружевных мотивов. Бывшая няня и мать Лизы постарались на славу. Платье девушки и вправду получилось нарядным, хотя и слегка старомодным. Но кто на это сейчас, в 1918 году будет обращать внимание?

Лиза появилась в здании посольства за полчаса до начала.

– Опаздывать на такие мероприятия – дурной тон, – сказала няня, – лучше прийти заранее.

Армор ждал девушку на лестнице. Увидев Лизу, он приветственно помахал платком и сбежал вниз. Американец выглядел весьма галантным кавалером, такого общения у дочери генерала не было с того времени, как закрылся Смольный институт. На какие-то минуты она почувствовала себя счастливой.

После официальной части начались танцы. Старшее поколение поднялось на второй этаж, чтобы составить партию в любимый послом Френсисом покер. Вологодские официальные лица один за другим откланялись.

Большевику Элиаве было неудобно оставаться в обществе империалистов и недобитых буржуев. Александров, напротив, чувствовал себя в своей тарелке, и только какое-то срочное дело, заставило его покинуть гостеприимный дом на Дворянской.

После танцев под фортепиано Армор спросил, не музицирует ли мадемуазель? Лиза отвечала, что играет на фортепиано и поет.

Публика захлопала в ладоши.

– Просим, просим!

Она села за инструмент и спела русский романс «Не уходи, побудь со мной». Он очень подходил к ее настроению. Зал взорвался аплодисментами.

– У Вас великолепный голос, скажите, какое это сопрано? – спросил кто-то из слушателей.

– Лирическое, – отвечала Лиза, – мой учитель музыки господин Зубов еще в 1914 году в Екатеринославе настаивал, что надо серьезно заниматься музыкой и обязательно поступать в консерваторию. Но как можно учиться в такой обстановке?

– Действительно, – пробормотал Армор, он был явно огорчен.

– Скажите, Вы упомянули фамилию Зубов, – спросил Лизу среднего возраста человек с усами, – насколько я понимаю, речь идет о Михаиле Юльевиче Зубове.

– Да, какое-то время он преподавал мне фортепиано.

– Тогда разрешите представиться, – собеседник щелкнул каблуками, – Петр Юльевич Зубов, присяжным поверенный, родной брат вашего учителя музыки.

– Как тесен мир, – от неожиданности всплеснула руками девушка, – кстати, Вы с ним похожи, только у Михаила Юльевича усы не такие.

– Что поделать, у каждого свои особенности, – улыбнулся Петр Зубов, – а знаете ли Вы, кто написал замечательный романс, который Вы только что исполняли? Я имею ввиду: «Не уходи».

– Не знаю, – ответила Лиза, – у нас была пластинка, там значилось, что это цыганский романс, а пела его знаменитая певица Анастасия Вяльцева, мне до нее далеко.

– Ну что вы, отнюдь, Ваше исполнение тоже очень мило. Но я хотел Вам сказать не об этом. Композитор – автор этого романса Николай Зубов – мой дядя.

– Неужели? – удивилась мадемуазель Мизенер, – значит, на пластинке написана неправда?

– Жулики-с, – поморщился Петр Зубов, – это сделано, чтобы не платить гонорар автору.

– Какая низость, – согласилась Лиза. – А исполнителю тоже надо платить автору?

– Ну что вы, не беспокойтесь, дяди давно нет в живых, и мы даже не знаем, что с ним случилось.

– На самом деле? – спросил кто-то из гостей.

– Увы, – Петр Юльевич пафосно развел руками, – нет никаких следов. После того, как Анастасия Дмитриевна Вяльцева фактически отвергла его, связав свою жизнь с полковником Бискупским, жизнь для композитора потеряла всякий смысл. Он больше не мог сочинять музыку, вероятно, не видел смысла и в телесном существовании.

У нас в семье есть легенда, будто ранним апрельским утром 1908 года Николай Владимирович Зубов вышел из дома, увидел, что на Неве начался ледоход, запрыгнул на большую льдину и отправился на ней в море. Больше его никто не видел.

– Это же грех великий, самоубийство! – воскликнула Лиза.

– Отнюдь, – философски заметил Петр Зубов, – он просто ушел от людей, отдав себя во власть стихии.

– Страхи какие, – снова всплеснула руками дочь генерала. Ей подумалось, что там, в Финляндии, ее возлюбленный Иван Смыслов в отчаянии мог совершить нечто подобное.

В это время в зал с бокалом вошел посол Френсис.

– Какой чудесный голос, кто эта прекрасная певица? – спросил он Армора, – Мы с коллегами наслаждались ее пением и восхищены силой и красотой голоса.

Лиза встала со стула, сделала книксен.

– Это госпожа Мизенер, дочь русского генерала, – отрекомендовал девушку Армор, – она здесь по моему приглашению.

– Как ты нашел этот цветок?

– Это все Филип, я лишь переставил цветок в роскошную вазу.

– Вы будете приходить к нам еще, дитя?

– Если позволите, – Лиза снова сделала книксен.

– Разумеется, – расплылся в улыбке посол.

– Госпожа Мизенер не только великолепно поет, она отлично знает французский и русский языки и могла бы помогать нам, – предложил Армор.

– Французский? Превосходно, я как раз планировал подтянуть свой французский, – весело сказал посол, – а то мой коллега господин Нуланс постоянно меня упрекает в незнании языка дипломатии. Он наивно полагает, что дипломатия все еще говорит на языке галлов, в то время как сейчас в моду входит совсем другой.

Френсис сделал тонкий намек на современные тенденции в мировой политике, все увеличивающееся влияние Соединенных Штатов и довольный обвел всех присутствующих взглядом.

Публика молчала. Присутствующие были еще не готовы признать за Северной Америкой нового мирового лидера.

– Впрочем, это не мешает нам для будущей мирной жизни получить несколько уроков французского, – примирительно закончил реплику американский посол, – Решено, я приглашаю Вас, мадемуазель, стать моим репетитором по французскому языку.

Секретари Армор и Джонсон загадочно переглянулись. Филип посмотрел на девушку, расплылся в улыбке и весело подмигнул.

Посол тем временем развернулся и пошел прочь. По нему было видно, что он очень доволен и намеревается всерьез заняться изучением французского языка.

– Вот видите, как хорошо получилось. Теперь Вы сможете бывать в посольстве регулярно, и мы будем иметь возможность с Вами поговорить, – сказал девушке Норман Армор.

– Спасибо большое, – ответила Лиза, – у меня к Вам есть еще одна просьба, если конечно это возможно.

– Разумеется, мисс, говорите, – третий секретарь чуть не покраснел от волнения.

– Я бы хотела спросить кое о чем людей, которые только что приехали из Финляндии.

– Это устроить проще простого, – улыбнулся Армор, кого вы предпочитаете, сербского посланника или, например, секретаря французского посольства, моего коллегу?

– Лучше секретаря посольства, – ответила Лиза, – у меня личный вопрос и к посланнику обращаться неудобно.

Армор отошел и через минуту вернулся в компании графа де Робиена.

– Мадемуазель Мизенер, разрешите представить, мой коллега граф Луи де Робиен.

Француз чуть наклонил голову в любезном приветствии.

– У вас прекрасный голос, мадемуазель!

– Спасибо, вы очень добры, – ответила дочь генерала и, выдержав паузу, продолжила, – Скажите, граф, если это удобно, в начале марта в Финляндию выехал мой хороший друг Иван Петрович Смыслов, больше мы о нем ничего не знаем. Может быть, вы слышали такую фамилию или даже знакомы с ним?

– Увы, мадемуазель, ничем Вас порадовать не могу. Такой человек мне не известен, по крайней мере, под этой фамилией. Если бы Вы имели его визит-портрет, то, возможно, я смог бы вам помочь, а так, к сожалению, нет.

Ах, если бы у нее оказалась фотографическая карточка Смыслова, граф в тот же момент узнал бы в ней «французского коммерсанта», с которым они делили трудные времена в городках Южной Финляндии. Этот «коммерсант», как и многие штатские остался там в надежде перебраться в Швецию после окончания финской войны.

Но фотокарточки Смыслова Лиза не имела, так же как и он не имел ее фотографии. Их отношения зимой 1918 года только начинались, они определились в чувствах уже во время разлуки и просто не успели до отъезда обменяться фотопортретами.

– Очень жаль, граф, – тихо сказала дочь генерала.

– Это ваш жених? – спросил де Робиен.

– Да, – почти прошептала Лиза.

– Ну тогда я обещаю, что если о нем будет известно, я вам сообщу.

– Спасибо, – благодарно наклонила голову дочь генерала.

Граф откланялся.

– Я должна идти домой, родители беспокоятся, – сказала Лиза, обернувшись к Армору, – Я хочу их обрадовать насчет уроков французского.

Вскоре бывшее здание клуба приказчиков в Вологде стало именоваться не иначе как американское посольство. Сюда ежедневно человеческим ручейком потянулись разного рода просители. Их принимали и многим оказывали помощь.

Слава об американских дипломатах, которые помогают обычным людям разнеслась по городу с быстротой телеграфного сообщения. Никогда еще Френсис не чувствовал себя в России так уверенно, никогда у него не было такой великолепной прессы, такого уважения и почета, как в Вологде.

Между тем в городе сменилось руководство. Председателем Губисполкома вместо грузина Элиавы, который стал губернским комиссаром по продовольствию, был назначен депутат Учредительного Собрания от партии большевиков, участник его единственного заседания Михаил Кузьмич Ветошкин.

В глазах населения он был законно-избранным представителем власти, опиравшимся на волю народа. Когда надо, большевики умело использовали депутатов Учредительного собрания в качестве легитимных политиков.

Ветошкин не внес особенных изменений во внутреннюю политику губернии. Продолжилось сотрудничество со старой исполнительной властью, по-прежнему выходили в свет небольшевистские газеты. К посольствам, обосновавшимся в Вологде, так же как и раньше, власти проявляли максимум уважения. По этому поводу от Наркомата иностранных дел имелось распоряжение.

Для соблюдения правил гостеприимства местным властям приходилось идти на жертвы.

19 апреля по решению президиума Вологодского исполкома для нужд французского посольства было передано здание учительского института, располагавшееся в доме известного коммерсанта Раскина на Дворянской улице, через дом от американского посольства.

Формулировка о причинах закрытия педагогического заведения была проста и по-революционному категорична: «В связи с тем, что среди студентов учительского института нет ни одного представителя рабочего класса и крестьянства, такого рода учителя Советской власти не нужны».

Французский посол Нуланс, коротавший вместе со штатом дни на вологодском вокзале, торжествовал: он наконец-то получит долгожданное помещение и может открыть в нем посольский офис.

Однако переезд все затягивался, и в новое здание французское посольство смогло перебраться только в середине мая.

Одиссея жизни в вагонах, на которую обрек себя и своих сотрудников Жозеф Нуланс, растянулась на два с половиной месяца. Ничего, кроме репутационных потерь для посольства, она не принесла.

Но зато внимательный граф де Робиен подробно описал город и особенно вологодский вокзал, отправив с оказией свой очерк в одну из французских газет. Редакция не смогла пройти мимо такого материала и опубликовала его без подписи автора, чтобы не компрометировать французского аристократа, оказавшегося в сложной служебной ситуации:

«Посол Франции, министры посольств Италии, Сербии, Бельгии, собиравшиеся присоединиться к американцам, после приключения в Финляндии за неимением возможности разместиться в городе, остались в поезде на вокзале.

Их пребывание оказалось не слишком комфортным: ночью недоставало тишины – во время сна начинался концерт локомотивов, которых в Вологде целый парк.

По русской традиции при маневрировании машины свистели. Каждое движение сопровождалось разной по силе сиреной, на которую откликались близко или издалека сирены других паровозов.

В течение всей ночи то и дело слышались трагические крики убиваемых животных, отчаянные мольбы и крики радости, глупые песенки, которые звучали нелепо и настойчиво, как наваждение.

На заре вороны начинали драться на крыше вагона и отбивать такт клювом и лапами так, что разгоняли последний сон.

Когда наступал день, на вокзале начиналось движение. Странный вокзал! Вокруг сотни поездов с эмигрантами. Австрийские и немецкие военнопленные скучились вокруг поезда с дипломатами, чтобы послушать, как старая шарманка накручивает монотонный припев.

Чаще всего здесь находятся русские крестьяне, рабочие и солдаты. Они с удовольствием путешествуют в «теплушках».

Союзным миссиям доставляло удовольствие отчитываться о работе этих забавных поездов. Пассажиры прибывали с раннего утра, нагруженные сумками и котомками, из которых торчали вперемешку одежда, одеяла, еда, и каждый благоговейно нес незаменимый аксессуар русского путешественника – кипятильник, с которым на вокзале можно сделать «kipiatok», кипящую воду для приготовления чая.

Люди забирались с грехом пополам в теплушку и, когда она оказывалась полной, желающие путешествовать, стоящие на платформе вели с уже разместившимися товарищами длинные переговоры в плаксивом тоне на русском языке, по окончании которых им удавалось протолкнуть кого-нибудь в дверь и влезть самим.

Чтобы нанести визит главам миссий, нужно было пролезть под составом, взобраться на тележку вагона, шлепая по глубокой грязи русской весны. И посреди этого шумного и грязного вокзала, окруженные смрадной толпой, расположившись в вагоне-ресторане, целые канцелярии и секретари печатали, шифровали и дешифровывали депеши.

В этих передвижных канцеляриях более, чем в Москве и Петрограде, может быть, и решится судьба России.»

Европа из этой и ряда других статей, появившихся в прессе, узнала о существовании Вологды, которую американский посол сделал «дипломатической столицей России». Европейцы ужасались условиям, в которых работали их дипломаты, не понимая, что в каждой публикации была изрядная доля преувеличения.

Статьи в прессе между тем формировали у западного человека образ России, как места, где нет и быть не может цивилизации. Публика быстро забыла, что еще совсем недавно восхищалась блестящим Петербургом, храбрыми русскими солдатами и говорила о русских, как о полноправных союзниках по Антанте. Теперь все было в прошлом, той России более не существовало.

Глава 3

3 апреля 1918 года дежурный по железнодорожному вокзалу, едва не отправивший месяц назад дипломатический поезд в Сибирь, был снова на смене. За последнее время он повидал на вокзале всякого и уже ничему не удивлялся. На его дежурстве прибыли в Вологду дипломаты стран Антанты, при нем американский полковник телеграфировал самому Ленину и получил от него быстрый ответ.

Привычно ударив в колокол три раза, дежурный отправил на восток очередной состав, битком набитый разномастной публикой. Состав прибыл из Петрограда и направлялся на Урал.

После отхода поезда первоначально многолюдный перрон быстро опустел. Посреди него дежурный заметил группу лиц: шестерых мужчин и даму с двумя малолетними детьми. Они стояли в явной нерешительности. Никто не встретил приезжих и, судя по всему, они не знали, куда следовать дальше.

Дежурный подошел поближе, вгляделся и замер: среди приезжих он увидел Великого князя Николая Михайловича Романова.

Не узнать этого великана было невозможно. Его портреты до революции печатали в журналах, о нем ходили самые разные слухи: шептались, что он при царе возглавлял великокняжескую оппозицию и даже помогал деньгами борцам с самодержавием. Великий князь имел репутацию скрытого республиканца, карбонария, говорили о его связях с масонами.

Сейчас этот человек в шинели без погон в растерянности стоял на перроне вологодского вокзала. Если бы он приехал сюда раньше, ну хоть бы до февральской революции, на перроне бы вытянулось во фрунт все губернское начальство, оркестр играл марши, и здание вокзала было бы украшено национальными флагами. Теперь он никому не нужен, этот осколок самодержавия, бывший Великий князь.

Дежурный по вокзалу не мог отказать себе в удовольствии показать власть. Он к подошел к стоящим на перроне, приложил руку к козырьку и осведомился:

– Николай Михайлович, гражданин Романов, если не ошибаюсь? Какими судьбами в нашем городе?

Великий князь вздрогнул, Он не ожидал, что будет узнан.

– Вот, прибыл с визитом, – неловко пошутил он, – Не соблаговолите ли сказать, где в этом городе находится лучшая гостиница?

– Боюсь, что там нет мест, – ответил дежурный, – для вас нет мест и не будет, – добавил он с издевкой, – Попрошу покинуть перрон и не создавать толпу.

Группа взяла чемоданы и побрела к выходу. Взрослые шли понуро, только дети бойко бегали вокруг матери, затеяв игру в пятнашки, им было весело в этой необычной обстановке.

– Ваше Высочество, Николай Михайлович, успел, слава богу, – из-за саней выскочил пожилой мужчина, – прошу Вас сюда, сейчас поедем устраиваться.

– Здравствуйте, Григорьев! – бывший Великий князь вежливо наклонил голову. Было видно, что он искренне рад встрече. – Вот, позвольте представить, мой кузен Великий князь Дмитрий Константинович, его племянница Татьяна Константиновна, княгиня Багратион-Мухранская с детьми, генерал Брюмер, слуги.

– Мое почтение, Ваши императорские Высочества, Ваше Высокопревосходительство, здравствуйте, господа хорошие.

Вологжанин Григорьев не ожидал увидеть одновременно столько высочайших особ. С Великим князем Николаем Михайловичем он был знаком, участвовал как-то раз в высочайшей утиной охоте, чем очень гордился. О Великом князе Дмитрии только слышал, больше знал о его брате Константине Константиновиче, чьи стихи, подписанные скромными инициалами «К.Р.» читала вся Россия. А вот про Татьяну Константиновну Багратион-Мухранскую, дочь «К.Р.», неоднократно читал в газетах и журналах.

Её муж, бравый грузинский князь, геройски погиб в бою в 1915 году. Татьяна Константиновна, как и многие из дворянской среды, всю войну помогала ухаживать за ранеными.

Потом случилась революция, и вся большая семья Романовых без исключения оказалась вне закона. Конечно, это относилось только к лицам, имевшим право наследовать трон. Татьяна Константиновна это право променяла на брак с храбрым грузинским князем, род которого не был царствующим, следовательно, брак считался неравным и великая княгиня утратила титул и, пусть и призрачное, но право на трон.

В связи с этим большевикам до нее не было никакого дела. Они прекрасно понимали, кто из Романовых опасен в плане престолонаследия, а кто нет.

В Вологду Татьяна Константиновна добровольно приехала вместе с дядей Дмитрием и детьми Теймуразом и Наташей. Она искренне считала, что Дмитрий Константинович, имевший плохое зрение, без нее пропадет, и поэтому окружила его трогательной заботой и каждодневным вниманием.

Оба Великих князя оказались в Вологде в ссылке, согласно постановлению Совета комиссаров Петроградской трудовой коммуны, в котором предписывалось всем бывшим Великим князьям, князьям императорской крови отправиться в ссылку в одну из трех северных губерний. Так Николай Михайлович и Дмитрий Константинович оказались в Вологде.

– Не волнуйтесь, Ваше Высочество, с жильем мы что-нибудь придумаем, всех разместим, в тесноте, но не в обиде, – сказал Григорьев Николаю Михайловичу.

Великого князя он поселил в одном из двух домов, принадлежавших его супруге. Дом стоял на набережной в глубине квартала, окруженный деревьями. Для знатного гостя и «свиты» были выделены две комнаты с отдельным входом на втором этаже здания. В квартире имелся даже балкон с видом на реку Вологду.

Конечно с Петербургскими дворцами это ни в какое сравнение не шло, но Николай Михайлович был все равно доволен квартирой.

Дмитрий Константинович с племянницей и детьми нашли приют в самом центре города у своих знакомых.

Вологжане, несмотря на революцию, с удовольствием приютили у себя членов еще недавно царствовавшего дома. Вряд ли они имели какую-то корысть, скорее всего, хотели искренне помочь попавшим в беду Романовым.

Через два дня тогдашний председатель Вологодского Совета Элиава, принял бывших Великих князей, пришедших на регистрацию в канцелярию новой власти. Взглянув на Романовых и выполнив необходимую процедуру, он остался совершенно безучастен к самому факту нахождения в городе ближайших родственников свергнутого царя. Еще бы, сейчас в Вологде творились дела поважнее, в городе насчитывалось в общей сложности одиннадцать иностранных посольств и миссий, причем не каких-нибудь, бывших, а настоящих, действующих дипломатических учреждений.

Ежедневно он должен был докладывать о них в Москву в правительство. В кабинетах близких к власти ходили слухи, что сюда в Вологду для ведения переговоров с представителями Антанты могут прибыть сами руководители Советского государства.

«Не дай бог!» – думал Элиава.

К середине апреля высочайшие ссыльные понемногу определились с бытом. Продукты они закупали на различных пригородных рынках по свободным, то есть спекулянтским ценам. Карточного довольствия им в силу происхождения не полагалось. Всё свободное время Николай Михайлович проводил за чтением книг и газет. Он не мог быть вне политической ситуации и живо интересовался происходящим.

– Ваше Высочество, к Вам гости, – слуга ссыльного Великого князя загадочно улыбался.

На пороге стоял высокий выбритый наголо господин с роскошными усами.

– Георгий, брат, как и ты тоже здесь?!

Удивлению Николая Михайловича не было предела. Они обнялись.

– Я полагал, что ты уже в Швейцарии, ты же давно уехал из России, как же получилось, что я вижу тебя в Вологде?

– Мне катастрофически не везет, – отвечал Георгий Михайлович, – В самый последний момент какая-нибудь нелепость губит все планы.

Бывший Великий князь сел на стул.

– Представляешь, я выехал в Финляндию летом 1917 года, сначала жил загородом на даче, потом, с наступлением холодов, перебрался в столицу, где снял номер в гостинице. В январе «красные» финны захватили Гельсингфорс. Я хотел уехать морем, на корабле в Швецию, но Аландские острова оккупировали немцы, и путь к нейтралам оказался отрезан. Потом началась эта ужасная финская гражданская война, и я оказался в «красной» части страны.

В начале марта приехали представители посольств Антанты, и я хотел вместе с ними прорваться через линию фронта к «белым». Договорился с английским генералом Пулем, и он обещал мне место в группе дипломатов. Но опять случилось нечто непредвиденное. Их поверенный, невозможный человек по фамилии Линдлей, и слушать не захотел обо мне. Какой негодяй!

Вся моя семья в Англии, моя жена, мои дочери, английский король так добр к ним, но этот Линдлей, – Георгий Михайлович покрылся испариной, – этот чванливый тип отказал мне в получении британского паспорта. Генерал Пуль вынужден был извиниться, и я снова остался при своих бедах.

Большевики отступали, начались облавы, аресты. Я имел два паспорта: официальный, по которому меня приняли бы в любой стране, где нет большевистского правительства, и подложный на имя Иванова. Этот паспорт я обычно предъявлял при обысках. Меня много раз проверяли, и никогда паспорт не вызывал сомнений. Я продолжал жить в гостинице в Гельсингфорсе и, поскольку «красные» со дня на день должны были оставить столицу, ждал, когда в город войдут войска генерала Маннергейма.

Третьего апреля очередной большевистский патруль поднял меня за полночь.

– Третьего? – оживился Николай Михайлович, – В это день мы прибыли в Вологду.

– Не перебивай, дай рассказать, это важно, – нахмурился младший брат. – Револьвер уперся мне в голову, а штык в грудь. Я, признаюсь, испытал шок. Они искали оружие, не нашли, стали проверять документы. Я спросонья протянул не тот паспорт, достал, который был ближе, поскольку думал, что генерал Маннергейм в ближайшие дни возьмет столицу Финляндии, и подложный паспорт больше не потребуется. Проверял русский, большевик из бывших студентов, он, видимо, рассмотрел фамилию, все понял и арестовал меня. Я возмущался: это произвол, я ничего не совершал, у меня есть разрешение на выезд, но ничего не помогло.

Они погрузили меня в вагон и отправили в Петроград. Представляешь, какие неприятности! А ведь именно в тот день я как раз думал переезжать из гостиницы, уже нашли комнату у одной доброй женщины, но простую, без удобств. Я поехал в гостиницу переночевать последний раз, принял ванну, поужинал в ресторане, думал, всё, с утра на новую квартиру, и, надо же, такая беда, был арестован.

– По моему, это череда глупостей, – сказал брату Николай Михайлович, – С лета была тысяча возможностей уехать в Англию, если бы ты, конечно, хотел.

– Так ничего же не угрожало до последних дней, – возразил ему младший брат, – В той же гостинице этажом выше жил Великий князь Кирилл Владимирович, его тоже проверяли много раз, и ничего.

– Я слышал на вокзале, что 14 апреля большевики оставили Гельсингфорс, – вступил в разговор генерал Брюмер.

– Я не дождался меньшее двух недель, – с грустью вздохнул Георгий Михайлович, – Все-таки позвольте мне продолжить?

– Извините Ваше Императорское Высочество, – учтиво сказал Брюмер.

– В Петрограде я был отпущен из-под стражи, так как вины никакой за мной не было, и жил на квартире у своего секретаря, пока не был вызван к председателю Петроградской ЧК Моисею Урицкому.

– Чем угрожал тебе этот сын Израиля? – спросил старший брат.

– Напрасно ты так, – обиделся Георгий Михайлович, – он хотя и продержал меня в приемной не менее получаса, но извинился и говорил учтиво.

– Я был у него трижды, – возмущенно заметил Николай Михайлович, но никакой учтивости не видел.

– Он попросил меня быть свидетелем на уголовном процессе.

– Что? – оба присутствующих, Великий князь и генерал, застыли от удивления.

– За время отсутствия мой дворец оказался разграблен, подозревали слуг, и Урицкий просил меня, как бывшего владельца национализированного имущества, опознать вещи.

– Это возмутительно, – в один голос заявили собеседники, – Надеемся, что он получил отказ?

– Суда еще не было, – ответил Георгий Михайлович, – Урицкий обещал меня вызвать. Он сказал, что вынужден отправить всех Романовых из Петрограда, так как опасается, что город захватят немцы.