Текст книги "Секретная должность агента Рейли"

Глава 8

В мае 1918 года британский представитель Роберт Брюс Локкарт, недавно переехавший в Москву, оказался в самом водовороте событий. Он участвовал в первомайской демонстрации, наблюдал за триумфом революции, когда на улицы Москвы вышли десятки тысяч граждан России с красными флагами.

Вожди большевиков, выступая с трибун, звали к новым завоеваниям социализма. Троцкий вдохновленно сообщал собравшимся на площадях:

«У революции есть начало, но нет конца, она перманентна, происходит постоянно, захватывая страну за страной. Победив в России, революция перекинется на страны старой Европы, потом на штаты передовой Америки, потом придет на помощь отсталым народам Востока и, в конце концов, во всем мире установится единый пролетарский порядок, исчезнут причины для империалистических войн, и наступит вечный мир».

Толпы людей, чья жизнь последние годы прошла на войне или была связана с ней, дружно аплодировали оратору. Действительно, что может быть лучше царства свободы и вечного мира! По окончании митингов собравшиеся дружно, в тысячи голосов пели «Интернационал»: «В царство свободы дорогу грудью проложим себе».

С точки зрения православного человека, все это действо выглядело кощунством. Кощунство первомайской ситуации было в том, что новый праздник пришелся на середину страстной недели, когда все православные христиане изнуряли себя последними днями поста и готовились встретить праздник Воскресения Христова. Устраивать митинги в такие дни – верх богохульства.

Локкарт слушал ораторов на площадях и не верил своим ушам.

«Они хотят распространить революцию на весь мир, но то, что хорошо в качестве социального эксперимента в России – совсем неприемлемо в Англии. Неужели он ошибся относительно большевиков, полагая, что их активность закончится по мере укрепления диктатуры пролетариата в России и никогда не выйдет за границы бывшей империи?»

Локкарт активно помогал в деле укрепления обороноспособности Советской власти. Троцкий при помощи союзных офицеров за считанные недели добился неплохих результатов в деле создания новой армии. Сейчас он просит помощи военных миссий стран Антанты для спасения Черноморского флота. Он еще в марте одобрил союзников в Мурманске, куда пришла эскадра военных кораблей Антанты, призванная защищать Северный морской путь от немецких подводных лодок и десантов. Он согласился на размещение союзных военных складов в Архангельске и использование их в интересах стран Согласия. Это красноречиво говорило в пользу того, что контакты с лидерами большевиков возможны и очень желательны. Локкарт полагал, что эти факты ставят точку во всех сомнениях насчет принадлежности Троцкого к когорте немецких агентов.

В то же время он все яснее понимал, что никакого Восточного фронта против Германии большевики открывать не намерены. Им нужна военная передышка для укрепления своей власти, и они будут рады использовать каждый день вожделенного мира для воплощения своей программы. Всё это означало, что его работа последних месяцев, ради которой он пошел на осложнение отношений со многими влиятельными людьми, была напрасна. После возвращения в Британию Линдлея Локкарт почувствовал, что к его донесениям уже не относятся так же восторженно, как раньше. Он понял, политику в отношении большевиков надо менять.

Группировка сторонников признания Советского правительства в мае практически развалилась. Роббинс уехал в Америку, Садуль не разделял сомнений Локкарта и был полностью под влиянием теории Троцкого о перманентной революции. У него оставался только один выход: примкнуть к той группе дипломатов, которая находилась в Вологде.

Для Локкарта это означало личное поражение, и смириться с его неизбежностью он не мог. Он опоздал. Сначала Нуланс, а потом и Френсис сменили курс в отношении большевиков с нейтрально-выжидательного, на конфронтационный, и оба ратовали за начало интервенции.

Он, Локкарт, тоже мечтал стать движущей силой интервенции, но уже не в защиту от немцев, как он предлагал раньше, имея в виду наличие в Мурманске военных кораблей, а против большевиков.

Он встречался с Френсисом после похорон генерального консула Саммерса, но разговор не получился. Американец всем видом показывал, что не доверяет молодым выскочкам и относится к их предложениям с известной долей скепсиса.

Радовала Роберта Брюса Локкарта одна только Мура Бенкендорф. Воистину само провидение послало ему эту женщину. С тех пор, как она приехала к нему в Москву, они все свободное время проводили вместе. Мария Игнатьевна привлекала его не только как женщина. Локкарту льстило, что рядом с ним находится высокообразованная особа, с которой можно на равных обсуждать самые трудные вопросы. При этом она никогда не перечила англичанину и всегда, видимо помня его помощь в трудные дни февраля 1918 года, выполняла все, даже самые щекотливые поручения.

Он спросил её, есть ли необходимость в контакте с посольствами в Вологде. Она ответила, что не видит в этом особого смысла, ибо в Вологде сидит дипломатический рудимент, а ему, Локкарту, надо двигаться вперед к своей цели.

Он сказал ей, что без этих старцев вопрос об организации интервенции не решить. «Значит, надо сделать так, – предложила Мура, – чтобы Френсис и Нуланс согласились с его, Локкарта доводами. Надо подготовиться и ехать в Вологду с конкретным планом действий».

Локкарту не хотелось совершать вояж в дипломатическую столицу, так теперь называли в определенных кругах эту большую северную деревню. Поездка будет похожа на прошение, а просить Локкарт никого ни о чем не желал.

Кроме этих неприятных мыслей на его голову свалилась еще одна проблема. Вчера ему позвонили из Кремля, сообщили, что какой-то англичанин просит аудиенцию у председателя Совнаркома товарища Ленина. Фамилия его Рейли. Из приёмной интересовались, известно ли что-то Локкарту об этом господине.

– Ровным счетом ничего, – отвечал он.

– Господин Рейли остановился в гостинице «Метрополь». Вы можете связаться с ним и позвонить нам о целесообразности этой встречи.

– Разумеется, – ответил Локкарт.

Он был чрезвычайно раздражен этим звонком: какой то Рейли из ниоткуда вот так запросто хочет прийти на прием к Ленину и, минуя его, Брюса Локкарта, о чем-то говорить с вождем большевиков! По собственной инициативе это сделать невозможно. Рейли явно имеет какое-то секретное поручение, и Локкарт должен узнать о нём первым. Это значит, что он должен сам проявить инициативу и разыскать незнакомца, благо это несложно, зная номер в гостинице, где остановился англичанин.

Через несколько часов они встретились и, расположившись на веранде в гостинице, составили разговор.

– Вы, наверное, знаете, – начал Локкарт, – сейчас в Москве и в России все контакты с большевистским правительством должны проходить только через меня, как представителя Великобритании.

– Неофициального представителя, – поправил Локкарта собеседник, среднего роста брюнет лет сорока пяти с глубоко посаженными глазами, зализанной прической с идеальным пробором, безусый, с нагловатым взглядом темных глаз и решительным выражением лица, – я вполне осведомлен о Ваших полномочиях.

– Что привело Вас в Россию?

– Я выполняю особое поручение одной влиятельной службы.

– О чем?

– Я собираю информацию по заданным направлениям.

– И я тоже собираю информацию, – удивленно сказал Локкарт, – Вы хотите это делать помимо меня?

– Отнюдь, – заявил Рейли, – я имею полномочия на контакт с Вами. Прежде всего меня интересует ситуация с союзными дипломатами, которые затерялись где-то на просторах России.

– Они все вместе собрались в Вологде, это примерно 350 миль к северу от Москвы.

– Мне интересны их планы.

– Представьте себе, и мне тоже! – удивился Локкарт.

– Я имею полномочия присоединиться к Дипломатическому корпусу в Вологде и работать там под прикрытием.

– Каким образом? – искренне воскликнул неофициальный представитель.

– Прикрытие должны мне обеспечить Вы, Локкарт. Нам известно, что в еще в марте в Вологду была направлена консульская группа. Я должен быть в её составе.

– Вы хорошо осведомлены, – Локкарт покачал головой, – в Вологде действительно есть английский джентльмен, который занимается отправкой наших граждан по Мурманской железной дороге под защиту британского флага. Это совсем еще молодой дипломат в скромной должности вице-консула. Я не думаю, что он будет Вам чем-то полезен, лично мне от него никакой важной информации не поступает, хотя поручение такое ему дано.

– Возможно, у него просто нет необходимого опыта. Но такой опыт есть у меня. Я жду, господин Локкарт, от Вас оформления необходимых дипломатических документов, Вы же у нас представитель Великобритании. После получения документов я готов немедленно выехать в Вологду. Да, и предупредите своего вице-консула, что наши отношения будут в высшей степени формальными, у меня свои задачи и планы, раскрывать которые я ни перед кем не намерен.

– Кстати, господин Рейли, – Локкарт перешел на русский, – а как Вы собираетесь общаться в Вологде?

– Не волнуйтесь, – по-русски, очень чисто, легким южным акцентом ответил Рейли, – я смогу найти общий язык с любым жителем в этой стране.

– Вы русский?

– Это не важно, важно, чтобы Вы поскорее подготовили мне дипломатический паспорт. Имя и должность значения не имеют.

Локкарт отправил срочную телеграмму в Лондон с вопросом о Рейли. Через день ему пришел уклончивый ответ, что в Россию направлен сотрудник SIS подразделения MI-2 под кодовым номером ST-1, которому надлежит оказывать всяческое содействие.

Из бланков дипломатических паспортов, доставшихся Локкарту в наследство от Линдлея, для Рейли был изготовлен паспорт на имя Джона Гиллеспи, секретаря британского вице-консульства в Вологде.

– В чувстве юмора Вам не откажешь, – сказал Рейли, посмотрев на документ, – с какого-то времени они говорил с Локкартом по-русски.

– В чем собственно дело?

– Да фамилия говорящая.

– В смысле?

Рейли написал печатными буквами на листочке бумаги: «Gillespy».

– И что такого?

– Вторая часть слова spy по-английски означает шпион.

– Точно, – Локкарт покраснел. – Я как-то и не задумался. Но в России этого никто не поймет, здесь вообще английского языка не знают.

– Надо быть внимательнее к деталям, – пожурил Рейли коллегу, – когда нибудь пренебрежение ими может стоить вам карьеры и даже жизни.

– Вы преувеличиваете.

– Отнюдь, и поэтому, полагаю, фамилию мы немного изменим.

Рейли взял лист бумаги и написал «Gillespie».

– Вот так, думаю, будет лучше, фонетически – тоже самое, но на бумаге смотрится как-то благороднее.

– Как скажете, господин Рейли, паспорт мы переделаем.

Через несколько дней в Вологду прибыл новый секретарь британского вице-консульства. На вокзале он жестом подозвал извозчика и приказал ему вести в английское посольство. Ванька с готовностью домчал иностранного господина к дому бывшего предводителя уездного дворянства Николая Михайловича Дружинина.

– Вот тут оно располагается, и флаг есть. Юньен Джек называется, – проявил осведомленность извозчик и, получив плату, погнал обратно на вокзал за новым клиентом.

Рейли-Гиллеспи зашел в дом.

– Здравствуйте, Вы к кому?

В прихожей гостя встретила румяная черноволосая служанка с длинными ниспадающими на грудь косами. Девушка была одета по-деревенски: в сарафан, красивую вышитую рубашку с широкими рукавами и передник с кружевными прошвами. Настоящая русская красавица!

– К господину вице-консулу.

– Они ушли в город, дома только хозяин.

– Доложи ему, что господин Гиллеспи из Лондона просит принять.

Через минуту бывший предводитель уездного дворянства высокий худощавый старик с клиновидной бородкой вышел в переднюю.

– I’m glad to see you, mr. Gillespie! How are you?[16]16
  Рад Вас видеть, господин Гиллеспи! Как поживаете?


[Закрыть]

– Говорите по-русски, – ответил гость, – я понимаю.

– Мистер Генри Бо, консул Великобритании, отбыли по делам в город, чем я могу быть полезен?

– Только тем, что составите мне компанию до приезда господина Бо и напоите кофе.

– Боюсь, что кофе нет, морковный чай изволите?

– Согласен!

– Калисфена, неси чай в гостиную, будем потчевать гостя, – скомандовал Дружинин служанке.

Пока они пили чай и говорили о всяких пустяках, в дом вернулся мистер Бо. Рядом со жгучим брюнетом Рейли он выглядел совершенным замухрышкой, к тому же ростом был ниже гостя.

– Господин вице-консул, разрешите представиться, Джон Гиллеспи.

– Здравствуйте, господин Гиллеспи. Я уже получил телеграмму о Вашем приезде, располагайтесь, мы будем рады разделить с Вами наше скромное жилище.

– Так Вы тоже будете здесь квартировать? – спросил Дружинин, – рад, очень рад новому союзному гостю.

– Благодарю Вас, господа, Вы очень любезны, – расшаркался новоиспеченный секретарь вице-консульства, покажите мою комнату, я должен привести в порядок свои дела и мысли.

Калисфена отвела нового квартиранта в комнату, показала удобства и пожелала всего доброго.

– Хорошо тебе у барина служить? – спросил её Рейли.

– Да, господин Гиллеспи, – ответила девушка, – это лучше чем в деревне.

«Черт возьми, – подумал Рейли – надо как-то привыкать к этому шпионскому имени».

– На, – он протянул девушке бумажный рубль – чаевые, – и когда та приблизилась и с благодарностью взяла банкноту, ловко шлепнул ее по мягкому месту.

– Не озорничайте, иначе барину скажу, – хитро сверкнув глазами, бросила служанка, – он у нас человек строгий, глупостей всяких не любит.

– Да ладно тебе, – Рейли улыбнулся, от такой улыбки не устояли бы многие дамы из общества, – я же шутя, поняла?

– Да, господин Гиллеспи, только больше так не шутите.

Недели через две тихий двор дома по Пятницкой улице с британским флагом на углу изменился. Сюда стали заходить известные в городе граждане и о чём-то долго беседовать с англичанами. Один за другим появлялись молодые люди в штатском платье, с ярко выраженной военной выправкой. Они общались с консулом Бо, получали какие-то инструкции у секретаря вице-консульства Гиллеспи. В заключении вечера гости открывали паспорта и протягивали их консулу. Тот доставал печать и ставил её на чистой странице, предварительно что-то написав по-английски. Печать была бронзовая, круглая с гербом Соединенного Королевства в центральной части и надписью по кругу: «British vice-consulate. VOLOGDA». После проставления штампов в паспорта Бо клал печать в футляр и бережно прятал в карман.

Иногда, погожими майскими вечерами англичане с гостями любили выпить чаю на полукруглом балкончике первого этажа дома, выходившем в палисадник, за которым начиналась улица.

Подавала горничная Калисфена. В её присутствии господа изредка переходили на английский, но часто, не замечая прислугу, продолжали разговор по-русски. От услышанного у бедной девушки кружилась голова. Она многого не понимала, но чувствовала, что здесь на балконе чаевничают самые настоящие заговорщики.

Она сообщила о своей догадке дворнику и тот, приставив указательный палец к губам, приказал ей молчать.

– Чудные дела творятся, Фиса, – произнес он, – Давеча утром мету улицу, раным-ранешенько, а навстречу мне идет высокий такой мужчина, по виду точно генерал. Я ему кланяюсь по-прежнему, мол, здравствуйте, Ваше высокоблагородие, он мне в ответ кивает, дружески так и улыбается. А сам-то идет мимо Пятницкой церкви к берегу.

– Это такой с усами? Генерал, а сам брит наголо?

– Он самый.

– Э, – протянула Калисфера, – ошибся ты, паря, может он и генерал, но я точно знаю, что это не главное.

– А что же тогда? – не понял дворник.

– Усатый мужчина – это дядя самого царя, Великий князь Георгий Михайлович, они у Поповых квартируют.

– Почем знаешь? – не поверил дворник.

– Он к нам уже два раза заходил, письма передавал и получал себе от господина Бо, целую пачку корреспонденции.

– Так выходит промашка вышла, надобно его величать Ваше императорское высочество! – почесал голову дворник.

– Выходит, что так. Сейчас каждый день новости, я уже не понимаю, кто здесь кто.

– А что так?

– Не понимаю, – Калисфена подбоченилась, – как-то раз слышу, разговаривают англичане. Слов-то не разобрать, но когда господин Гиллеспи консулу Бо что-то говорит, то краснеет и всегда отвечает: «Yes, Sir».

– А что это?

– Ну, это как – слушаюсь, мой господин.

– Да ну? Он же тут главный.

– Вот и я думаю, главный, а такое говорит, видать господин-то Гиллеспи поглавнее его будет. Но, видимо, он тут инкогнито.

Это слово она не раз слышала от Дружинина.

– Как это?

– Ну тайно, для всех он секретарь, а для нашего консула-босс.

– Вот ты словечек-то нахваталась, – удивился дворник.

– Это еще что, я еще полгодика послужу здесь, так по-аглицки понимать начну, я толковая, мы когда с барином в Крыму жили, я по-татарски научилась понимать, что на базаре говорят.

– Врешь, а ну как, скажи что-нибудь?

– Вот еще, много тебе чести будет.

Калисфена с гордым видом пошла прочь. Среди дворовых служащих и прислуги она была на особом положении: во-первых, красавица; во-вторых, близко к господам бывает, того гляди, не угодишь, шепнет и прощай, хорошая служба. Вот так-то!

Калисфена цену себе тоже знала, и, если бы позвали замуж, за кого попало бы не пошла, разве что за хозяина мастерской какой или извозчика со своим экипажем, а еще лучше, за купца. Купцы при любой власти нужны, с таким не пропадешь.

В мае 1918 года в Вологде еще процветала частная торговля, выходили эсеровские и небольшевистские кооперативные газеты, даже кадетская «Северное Эхо». Большевики сидели тихо в своем Совете, и в городе их никто не боялся. Жители Вологды не догадывались, что это благоденствие продлится от силы еще месяц-другой.

Глава 9

Однажды в последних числах мая к Николаю Михайловичу Дружинину, отдыхавшему во дворе на скамеечке, подошли двое: вице-консул Генри Бо и неизвестный господин в штатском с георгиевской ленточкой в петлице. Внутрь под одежду была убрана и сама награда – офицерский георгиевский крест – знак Военного ордена. Такие награды давали не всем, исключительно за боевые заслуги.

– Вы русский офицер? – спросил Дружинин незнакомца.

– Мистер Томсон, – отрекомендовался тот на чистейшем русском языке, не оставляющем сомнения в его происхождении, – не удивляйтесь, я служил на подводном флоте на Балтике под русским командованием, занимался минным делом и за него имею боевую награду, – предвосхищая вопросы бывшего предводителя дворянства, сказал офицер.

– Вы к нам надолго? – поинтересовался Дружинин.

– На несколько дней, есть в Вологде кое-какие дела.

Каждый вечер в ресторане гостиницы «Золотой Якорь», где остановился Смыслов, он должен был ждать встречи со своим непосредственным шефом. Чаплин не сообщил ему, когда приедет и сколько времени пробудет в Вологде. Подпоручик должен был не просто ждать. Его попросили вникнуть в политическую жизнь города, попытаться понять, насколько крепка здесь Советская власть, и есть ли какая-то внутренняя оппозиция большевикам.

Иван Петрович с интересом принялся читать местные газеты. Он быстро просматривал «Известия Вологодского совета рабочих и крестьянских депутатов», в этом официозе новой власти кроме всеобщего одобрения политики большевиков мало что можно было узнать интересного.

Правая кадетская газета «Северное Эхо», наоборот, критиковала новую власть, находя во всём признаки скорого краха русской государственности. Она тоже мало привлекала подпоручика ввиду чрезмерного пессимизма.

Гораздо важнее были две другие газеты: «Вологодский листок» и «Вольный голос Севера», где в каждом номере можно было найти немало интересных материалов о городской жизни.

Жизнь эта, судя по заголовкам и рекламе, била ключом. Совсем не чувствовалось, что где-то произошла социалистическая революция, и у власти вот уже более полугода правительство большевиков.

Большое внимание газеты уделяли деятельности иностранных представительств в Вологде. Рубрика «В посольствах» стала традиционной для прессы. В ней сообщались о новостях на Западном фронте, тех или иных передвижениях дипломатов, публиковались интервью с главами посольств и миссий и даже скандальная хроника.

Смыслов вдоволь посмеялся, когда прочитал в одном из номеров гневную реплику сербского посольства, адресованную местным жителям. «В Вологде массы цыган просят у жителей города подаяний, называя себя беженцами-сербами. Сербским именем пользуются также и военнопленные австрийцы. Цыгане пользуются великодушием русских и благожелательным отношением к сербам, поэтому имеют успех, прося подаяние».

Сербские дипломаты очень просили не верить цыганам и никаких подаяний не давать. Особенно отмечалось, «что сербы никогда не опустятся до того, чтобы просить милостыню и, не смотря на то, что их страна оккупирована, сражаются на других фронтах мировой войны.»

За этими объявлениями стоял непосредственно сам министр посольства Сербии Милослав Сполайкович, который очень переживал за национальную гордость своего маленького народа.

Разумеется, этого Смыслов знать не мог. Он пару раз сталкивался с сербскими военными и был о них высокого мнения. Сербы не хотели сдаваться и продолжали войну в составе других армий стран Антанты, в том числе и русской, а когда Восточный фронт пал, стали проситься отправить их во Францию. Смыслов слышал, что отряды сербов отправляют в Мурманск, чтобы потом переправить в Западную Европу, он даже видел группу военных в сербских мундирах в городе. Об этом, говорили, имелось соглашение с властью. Сербов никто особенно не проверял, и под видом солдат и офицеров с Балканского полуострова в Мурманск мог проехать кто угодно.

Неожиданно много внимания в газете «Известия» уделялось полякам. Время от времени там публиковались сообщения о созыве совета при комиссариате по польским делам, собрании беженцев и организации губернского комиссариата по делам поляков. Поляки все еще воспринимались как граждане России, судьбой которых власти были вынуждены заниматься.

Попадались в прессе и объявления от латышской диаспоры. В городе существовало Латышское общество, имевшее даже штаб-квартиру по соседству с американским и французским посольствами. Общество приглашало латышей на ежегодное собрание.

В газете Смыслов обратил внимание на частное объявление: «Ищу латышку одной прислугой». Какой-то рачительный вологжанин решил, пользуясь случаем, получить квалифицированный и, главное, по-европейски воспитанный персонал для домашней работы.

Латыши веками находились под иноземным игом: немцев, поляков, шведов. И только когда их маленькая страна стала частью большой Российской империи, почувствовали ослабление гнета. Во время Великой войны латышские полки очень хвалили на фронте за стойкость и боевые качества.

После революции они перешли на службу к большевикам и составили стальную гвардию революции. Впрочем, таких латышей Вологда еще не видела, они появятся здесь позже.

Самое большое внимание в газетах уделялось евреям. Редко в каком номере не публиковались их объявления. В зале Страхового общества – самом большом в городе, в помещении Талмуд-Торы – еврейской школы, Сионистского клуба, в зале еврейского училища проходили разнообразные мероприятия.

Один лектор читал лекции о мотивах еврейской литературы, другой, бывший политзаключенный – о тюрьме и ее обитателях. Работали курсы еврейского языка и истории. Кроме всего прочего регулярно проводились концерты-митинги – мероприятия, где музыка как бы дополнялась политикой, партийные собрания и праздники, съезды и вечера.

Смыслов для памяти записал в блокнот названия еврейских партий и организаций в городе: «Бунд», «Цеирей Цион», «Поалей Цион», «Объединенная еврейская социалистическая рабочая партия». Помимо них организаторами культурных мероприятий выступали: общество «Тарбут», «Еврейский рабочий клуб имени Бронислава Гроссера», «Общество посвящения евреев», сокращенно – «ОПЕ», «клуб имени Переца» и «Вологодская сионистская организация».

«Однако, – подумал Смыслов, – откуда их столько в Вологде? Наверное, тоже бежали от войны с Западных губерний».

Евреи – народ чрезвычайной активности. Поэтому их много среди революционеров. Они живут так, как будто завтра наступит последний день, и радуются каждому гешефту, любой встрече с собратьями по вере, ибо видят в ней возможность продолжения еврейского рода. Они очень сплоченный народ и благодаря этому качеству вкупе с природным умом и предприимчивостью в случае конфронтации с властью представляли опасность для любого государства, где они проживали. В старой Европе это хорошо понимали и всегда старались изолировать евреев от политики. Исключение составляла лишь Великобритания, англичане считали себя умнее и конкуренции с евреями на почве близости к власти не замечали.

На весну 1918 года пришелся пик еврейской активности в Вологде.

Никогда больше на протяжении всего XX века представителям национальных меньшинств в городе так вольготно не жилось.

Несмотря на обилие объявлений в газетах, касающихся инородцев, Смыслов понимал, что количество этих людей в городе ничтожно мало против основной массы русского населения. Но это население было политически пассивно. Тихая тыловая Вологда, стоявшая на болотах, гасила любую политическую активность. Неспроста сюда до революции ссылали для исправления разного рода бунтарей и смутьянов.

От русского народа зависело главное: будет поддержано выступление против большевиков или нет. Это была еще одна цель командировки Смыслова, и пока что, гуляя по городу, он никаких признаком кипения народных масс не увидел.

В книжном магазине Иван Петрович купил открытку с видом Народного дома, погоревшего в Первую русскую революцию 1905–1906 годов. Теперь ее продавали как достопримечательность.

– В Вологде завсегда тихо, – поделился с подпоручиком продавец в писчебумажном магазине, – окромя этого погрома ничего не бывало, и тот, если честно, произошел случайно, не по что было питейные заведения в базарный день закрывать, вот люди и сорвали злобу.

– А как вы думаете, новой властью сейчас довольны? – напрямую спросил Смылов продавца.

– Да кто ж его знает, – пожал тот плечами, – у нас народ таков, пока гром не грянет – правду не узнаешь. Каждый за себя стоит и своей думкой богатеет.

– Спасибо, – Смыслов купил вышедшую перед войной книгу знаменитого историка архитектуры Георгия Лукомского о Вологде и довольный отправился в гостиницу.

Тем же вечером в ресторане он наконец-то увидел Чаплина.

Кавторанг сидел в зале и с интересом разглядывал публику. Подпоручик подсел к столу:

– Могу ли я Вам составить компанию?

– А сколько под килем? – спросил Чаплин.

– Семь футов, – не задумываясь ответил Смыслов.

Это был пароль, что все благополучно. Глава подпольной организации, куда входил Смыслов, доктор Ковалевский еще до отъезда предупреждал его, что в Вологде за ним может следить ЧК.

Никакой слежки подпоручик ни разу не заметил, чуть позже он узнал, что ЧК в городе в мае 1918 года еще не было.

– Ну что, господин подпоручик, освоились в Вологде?

– В общих чертах, город мне не чужой, хотя кое-что за последние лет пять поменялось.

– Разумеется, – Чаплин выглядел очень серьезно, – Доложите обстановку.

– Многого сказать не могу, город тихий, спокойный, активность проявляют только инородческие диаспоры.

– Ну, этим мы рты закроем быстро, если что. Рабочие большевиков поддерживают?

– Скорее нет, недавно они перекрыли пути и не хотели пропустить состав с хлебом в Германию. Большевикам пришлось применить силу.

– Молодцы какие! – повеселел Чаплин, – значит, по существу опереться большевикам в городе не на кого.

– Совершенно верно. Здесь сейчас свобода мнений, выходят в свет разные издания, даже кадетская газета.

– Вы порадовали меня, подпоручик. Кстати, вам привет от капитана Кроми.

– Я польщен, – ответил Смыслов, – думал, что он меня уже подзабыл.

– Зря, такие офицеры, как Френсис Кроми – гордость флота его величества короля Георга Пятого, и они ничего не забывают и всегда с благодарностью говорят о людях чести.

Смыслову стало не по себе. Ведь он поначалу во всех своих бедах по части личной жизни винил именно Кроми. Но для таких людей, как он, долг и служба превыше личного.

– Иван Петрович, – Чаплин понизил голос, – у меня к вам особое задание. Здесь в Вологде находятся в ссылке три Великих князя. Мы должны вырвать их из лап большевиков и переправить к союзникам на Мурман. Коридор есть. Надо их согласие на перемещение. Время не терпит. Мы сможем переправить их под видом сербских офицеров. Большевики разрешили переброску сербов на западный фронт, и затеряться среди людей в шинелях будет несложно. Вы должны найти кого-то из Великих князей и уговорить его следовать нашему плану. Если кто-то из троих откажется, Бог ему судья, наша задача спасти хотя бы одного. Ведь с его именем в дальнейшем будет связана идея возрождения в России монархии.

– Я вас понял, но кого из Романовых выбрать для переговоров, я никогда не общался с Высочайшими особами и, если честно, робею. Кроме того все они в генеральском звании, а я всего лишь подпоручик.

– Вы действующий офицер, а они на положении пленных, бояться их не надо, такие же русские люди. Проще всего будет подойти к Георгию Михайловичу. Он каждое утро гуляет по Пятницкой улице в сторону британского вице-консульства. Кстати, вы не знакомы с ними? Я берусь это устроить. Англичане нам будут полезны и в дальнейшем, очень полезны.

На следующее утро Смыслов в своей штатской одежде рано утром подошел к Великому князю Георгию, медленно шагавшему по Пятницкой улице.

– Ваше императорское высочество, разрешите представиться, подпоручик Смыслов, имею к Вам серьезное предложение.

– Вот как? – удивился Великий князь, – но что я могу для Вас сделать?

– Ничего, – ответил подпоручик, – это я должен спасти Вас для России.

– Что? О чем Вы говорите? В этой стране мы никому не нужны, нас превратили в посмешище, меня узнают на улице и показывают пальцем, как на слона. Это совершенно возмутительно!

– Вы ошибаетесь, – Смыслов снова обратился к Романову по титулу, – в России есть здоровые силы и они хотят видеть страну процветающей державой во главе с мудрым императором.

– Нет, увольте, не хочу, ни за что. Даже мой брат Николай, имевший прозвище Эгалите[17]17
  Равенство – фр.


[Закрыть] и то не согласится на такое предложение. Потому что Россия, которую мы знали и нежно любили, умерла. Вместо ее теперь царство хама.

– Подумайте, Ваше императорское высочество.

– Как Вы это себе представляете?

– Мы, организация офицеров-монархистов, хотим переправить Вас на Мурман под видом сербских офицеров. Там стоит британская эскадра, и Вы будете в полной безопасности.

– Хорошо, я не даю вам никаких обещаний, но завтра утром можете ждать меня на бульваре, я Вам сообщу наше коллективное решение.