Текст книги "Агдика"

Александр Быков
Агдика

© Быков А. В., 2016

© Оформление. ООО «Лисья Гора», 2016

* * *

Случайная находка

Осенью 1779 года Федор Иванов сын Титов, городового дела мастер, а если попросту – каменщик из Сольвычегодского уезда, статный мужик сорока пяти лет прибыл в Тотьму по важному делу. Намечался новый контракт, долгожданная и важная для его артели работа.

Он ждал этого контракта долгих семь лет. Необходимо было завершить давно начатое дело – строительство на берегу реки Сухоны нового каменного храма, прерванное со смертью купца Степана Яковлевича Черепанова.

Не старый еще, крепкий телом тотемский промышленник, вскоре по возвращении с промысла на далеких Алеутских островах заболел и после недолгой, но сильной хвори скончался.

В 1768 году, уходя на промысел, он пригласил к себе артель мастеров из Сольвычегодска и поручил им строительство новой каменной церкви.

Артелью управлял тогда дядя Федора Титова, а сам Федор ходил у него в помощниках.

По рукам тогда ударили быстро, купец торопился, надо было отправляться в Сибирь и далее к океану на промысел пушного зверя. Торговаться и сбивать цену времени он не имел, к тому же рассчитывал по итогам своего похода на огромные барыши. Шкурки морского зверя охотно покупали китайцы в Кяхте[1]1
  Место на границе с Китаем, центр торговли в XVIII в.


[Закрыть], давали втрое, а то и больше против внутренней цены, за которую шкурки брали у алеутов и русских промысловых людей. А если еще сам промысел правишь, то прибыль возрастала самое малое в пять раз. При таких доходах великий грех – Господа не возблагодарить!

Мастера подрядились сделать храм, как исстари ведется: основательно и крепко, сначала первый этаж с трапезной и большим округлым алтарем. Перед входом заложили основание для колокольни в одной связи с трапезной. Когда основное здание церкви будет готово, мастера должны будут пристроить к нему колокольню.

В трапезной и четверике предусмотрели по три окна на каждой стороне, да в алтаре порешили соорудить четыре окна, чтобы побольше свету попадало внутрь.

Снаружи решено было украсить окна узорчатым кирпичным обрамлением, чтобы лепо было взглянуть, и чтобы окна больше казались, чем есть.

На том порешили и ударили по рукам. Купец поручил своим родственникам выдавать деньги на строительство по запросу и принимать работы. Строители обещали делать все честно и по расходам давать подробные отчеты.

Летом того же 1768 года началось строительство нового храма на самом берегу Сухоны рядом с устьем речушки Песьей Деньги на небольшом пригорке. Тотемские жители называли этот берег «Зеленей», из-за обилия пойменных лугов. Это и не город еще, просто пригородная рыбачья слобода. Но если напрямую по тропинке идти, то до главной торговой площади не более четверти часа ходу, а ежели в объезд до города добираться, так и полный час клади, не ошибешься.

Деревянная шатровая церковь на этом месте стояла давно, и со временем пришла в негодность. Епископ Великоустюжский и Тотемский Иоанн дозволил старую ветхую церковь разобрать и на ее месте построить каменную, что бы уж на века. Степан Черепанов, как прихожанин этого прихода, решил взять на себя новое строительство. В городе шептались, что «от избытка капиталу».

Традиция давать деньги на строительство храмов зародилась среди тотемского купечества в середине осьмнадцатого века. Торговые люди, разбогатев на торговле пушниной в Сибири и на Океане стали по возвращении домой возводить каменные церкви. «Благодарением божьим вернулись они из дальних мест в добром здравии и великим денежным прибытком. На него уповали, твердо в вере православной стояли в самые тягостные дни долгих и опасных путешествий, и Господь помогал мореходам сначала рухлядишкой, а потом и деньгами».

Степан Черепанов был человек крестьянского роду-племени. В его родной деревне многие мужики издавна были сухонскими лоцманами, помогали вести суда по мудреному речному руслу, где в изобилии случались мели и перекаты.

В 1759 году он, прельстившись рассказами о дальних землях, отправился в плаванье на судне купцов Кульковых, подрядившись быть лоцманом. Три года о нем никакого слуха не было, а в 1762 году в аккурат во время правления царя Петра Федоровича, вернулся Степан Черепанов домой с великой прибылью, не крестьянишкой в сермяжном тулупе, а богатым гостем[2]2
  Купцом.


[Закрыть].

Тогда-то и появился он «на Зелене» вместе со своим младшим братом Василием. Тот в дальние страны не ходил, но тоже купечествовал. Братья были очень дружны и даже дом построили один на двоих. К чему два дома держать, если Степан Черепанов, лишь только вернулся в Тотьму, сразу засобирался в новую экспедицию, словно что-то неумолимо тянуло его к морю-океану.

Завистники называли черепановский дом не иначе, как «златокипящим», не думая, какими трудами прирасло это богатство. Половина, если не больше охочих людей навечно оставались в сибирской земле, на островах Тихого океана или в морской пучине. Степану Черепанову повезло, он выжил и разбогател.

Новоявленный купец был не только опытным мореходом. Он весьма интересовался всем, что на островах в океане обреталось и даже составил на имя государево «сказку», отчет, где подробно живописал все, что видел за морем-океаном. Черновик «сказки» он хранил в доме, любил перечитывать и рассказывать о заморских диковинках своим знакомцам. Те только языком щелкали и головой качали, не верили. Слыхано ли дело, к примеру, чтобы в море коровы водились? А Черепанов говорил: есть такие, и подробно описывал диковинного зверя: «Оная корова имеет длины саженей печатных с четыре или более. На переде под грудью две ноги, длиною по аршину, на заду ласт так же, как у морского кита; мяса бывает весом полтораста пудов. Мясо и жир, и особливо почки очень вкусны».

При этом Степан Черепанов вздыхал так, словно бы ничего лучше мяса морской коровы никогда не едал.

Федор Титов при начале работ несколько раз видел купца, слышал его рассказы о дальних странах. Черепанов скучал в Тотьме, его тянуло на берега неизведанных островов, где водятся черные лисы, похожие на собак, рыщут среди камней песцы, в прибрежных водах живут неисчислимые стада моржей и тюленей, морских бобров и котиков, ну и конечно морские коровы.

Наблюдение за строительством каменной церкви он поручил своему младшему брату Василию. Тот отличался завидной скаредностью и каждую копейку, необходимую мастерам для дела, приходилось у него подолгу требовать. Василий вроде не чинил никаких препятствий, но все двигалось так медленно, что через четыре года выстроили только первый этаж. Сделали кровлю, освятили храм и начали служить, а дальнейшая стройка встала.

Сольвычегодские мастера, устав от такого нестроения, засобирались домой но тут из дальнего похода вернулся Степан Черепанов. Работа снова закипела. Купец хотел видеть свою церковь стремящейся ввысь, мечтал, чтобы купол было видно еще издали с реки, при подходе к Тотьме со стороны Вологды. Мастера предложили ему поставить на четверике храма два восьмерика, один над другим с уменьшением. Поверх второго восьмерика соорудить шею и на ней водрузить один купол.

Черепанов желал, чтобы между рядами оконных проемов были помещены клейма, но не такие, как в навершии окон первого этажа, а другие, чтобы манер был иной и чтобы нарядно было. Так и сказал строителям: «Клейма надлежит сделать, как наилучше возможно» – и велел это в новый контракт записать.

Строители начали предлагать купцу всякие рисунки. Один принесут – не по нраву купцу, другой предлагают – недоволен. «Надобно, – говорил Черепанов, – чтобы при взгляде радостно было». Только недолго оставалось радоваться Степану Яковлевичу. Вскоре после возвращения заболел он тяжким недугом и умер, так и не достроив церковь.

Никто в Тотьме не знал, что было доподлинно прописано в завещании Черепанова, а что он взял изустной клятвой с ближней родни. Были у Степана Черепанова свои тайны. Главная среди них – девочка-алеутка, которую он привез с собой из последнего похода. Кто она ему, доподлинно жители Тотьмы не знали, по возрасту в дочери годится, но вдруг да нет?

Жена Степана Черепанова Евдокия Иванова дочь девку напрочь не приняла. «Что за недело такое, в дом неизвестно кого привести. Срамотища!»

– Ты уж, Степан Яковлевич, как на духу скажи, кто она тебе?

Черепанов, подвоха не чуя, ответствовал, что девка – алеутская ему дочь.

«Ах, вот оно что, блудил, значит, Степан Яковлевич в краю далеком, презрев клятву верности супруге законной! А раз так, значит ноги в этом доме моей не будет!» – решила Евдокия Черепанова и, изобидевшись на мужа, отъехала прочь из Тотьмы в родную деревню. Тот возражать не стал, знать не было между ними давно уже никаких супружеских чувств, и остался в дому вместе с алеутской юницей.

Завещать он ей ничего не мог, удочерить мог, но почему-то не сделал этого. И когда на смертном одре говорил о своей незаконной дочери, взял с брата Василия верную клятву: девушку не обижать, как подрастет и замуж соберется, дать ей приданое и отпустить восвояси.

Василий, наследовал все имущество промышленника Черепанова, и хоть дал ему слово честное, что завершит строительство церкви поскорее, снова начал тянуть и крохоборничать.

«Вы, – говорил он мастерам, – за каждую денгу мне ответите, я никакой растраты не допущу».

Дядька Титова, как старший артельщик, велел Федору кумекать насчет извода, как эти самые клейма сделать, да еще наилучшим образом. Сам-то он был уже человек в годах, любил все больше старинное узорочье, а тут надлежало нечто иное изладить.

«Ты, Федор, присматривай, – говорил он племяннику, – смекай, какой извод может господам купцам понравится. Я-то устарел насчет этого, а ты еще в самой силе, справишься».

Федор кивал головой. Он хоть и не был обучен грамоте, но рисовал-чертил не хуже иного подьячего, вот только буквы ему не давались. Мысли о том, как сделать клейма, чтобы вышло всем на удивление, не покидали его ни на минуту.

Как-то раз каменщик решил прогуляться по берегу Сухоны. Он шел вдоль бечевника[3]3
  Бечевник – дорога или тропа по берегу реки.


[Закрыть], изредка кидал камушки в реку, «выпекая блины». Для этого присматривал в воде плоские кругляши, чтобы дольше скользили по водной глади.

«Раз – и пять блинов, два – и еще пять, три – и, эх, неудача».

Очередной камень не захотел скользить по поверхности и сразу утонул. Федор нагнулся к воде, подобрал другой подходящий кругляш и вдруг увидел, что это не камень, а монета.

Титову стало любопытно. Он промыл находку в воде, протер рукавом и на зеленой поверхности рельефно выступили завитушки изображений и короткая надпись.

«Де-нга, – прочел он по слогам слово, размещенное на монете в две строки с переносом, и дату, – 1735».

«Это же мой год, – подумал каменщик, – я родился в то лето. Может, монетка-то есть добрый знак, хотя на такую денгу ничего ноне не купишь, три перемены денег прошло, все поменялось».

Он хотел было швырнуть с размаху монету в Сухону, вместо очередного камня, но почему-то передумал, положил старую денгу в карман и продолжил свои упражнения в «выпекании блинов».

Прошло время. Денга терлась у него в кармане вместе со всякой нужной мелочью и однажды, достав монету, Федор увидел, что все выпуклые части ее стали сверкать первозданной чистотой металла. «Поистерлась денга в кармане», – подумал он. И неожиданно в голову строителя пришла интересная мысль.

Титов схватил веточку и на песке повторил контур украшения монетного поля. Получился завиток влево, потом он начертил такой же в правую сторону, сравнил, точь-в-точь как на монете. Еще минута и были готовы навершие и нижняя часть узора. Получилось что-то отдаленно напоминающее вазу, только плоскую. «На монете в центре надпись, а что если оставить это место чистым, тогда узор будет смотреться легко и воздушно?»

Федор позвал дядьку.

– Смотри, что придумал. Василий Яковлевич нам про каждую денгу пеняет, а мы ему в клеймо узор, как на денге изладим.

– Поймет, поди, что смеемся, – засомневался дядя.

– Ну и поймет, так что, – не унимался Федор, – красиво же вышло!

Вскоре мастера представили Василию Черепанову новый рисунок клейма, похожий на тот, что с монеты. Стоят, переглядываются, думаю, осерчает купец. Черепанов глядел-глядел и вдруг говорит: любо мне такое узорочье, вот только в толк не возьму, откуда вы его переняли.

– Сухона подсказала, – подмигнув дяде, сказал Федор Титов.

– Ну ладно, – буркнул в ответ Черепанов младший, – сей год уже осень на дворе, приступать к строительству надобности нет. Даю вам расчет полный, и на будущее лето жду сызнова, надо волю почившего брата выполнять.

– Надежно ли говоришь? – спросил купца старший артели. – Дело не малое затеваем, надобно контрахт подписать и как положено, порадовать работных людей деньгами в знак твердости намерений.

– Ничего подписывать не стану, будет день, будет и пища, – замотал головой Василий Черепанов, – и денег вперед не дам, знаю я вас, строителей, потом ищи-свищи по всей округе.

Так ничего и не решили, хоть сходились еще три раза. По первому снегу уехала артель домой. Весной уж было собрались в Тотьму, но случился оттуда человек и сказал, что Василий Черепанов отбыл по торговым делам из города куда-то далече и контракт заключать некому.

Шли годы, один за другим. Черепанов ни отказу не давал, ни денег на строительство не выделял. Такой человек.

За это время много воды утекло, дядька Титова почил в бозе, оставив артель на племянника. Теперь Федор был за главного. У него подрос сын, Максимка.

Парню уже осмнадцать годов, отцу первый помощник и грамоте разумеет, что твой дьяк. Как начнет на листе завитушки буквиц выводить – залюбуешься, только вот как в толк взять, что там начертано, коли сам грамоте не обучен? А Максимка книжную премудрость ведает и по этой причине люди к нему со всем уважением. Он любую бумагу прочтет и перескажет и, если надо, за другого человека по вере роспись поставит. Вот только к каменному делу у него руки не лежат, зато Максим мастеровит в речах и писании грамот.

Со временем забыли Титовы про недострой «на Зелене», возводили другие дома в Устюге Великом, как вдруг известие случилось из Тотьмы, аккурат через семь лет! Господа Черепановы зовут для заключения контракта на строительство церкви, той самой, в Зеленской слободе.

Титов собрался сам, взял сына, Максимку. В таком деле грамотный человек – первейший помощник.

Василий Черепанов за эти годы сильно сдал: осунулся, глаза боязливо поглядывали из под бровей, как будто знал купец за собой какую-то вину.

– Велением почившего брата моего Степана намерен я исполнить волю его и достроить церковь каменную на Зелене. Для чего я и позвал вас, люди мастеровые. Молва об артели вашей идет добрая, делаете справно, проверено. Препятствий для работы никаких лично я не вижу. Надобно вам счесть весь расход по строительству церкви и смету мне предоставить для заключения контрахту.

– Мы бы хотели получить вперед хотя бы рублей пятьдесят на всякие чертежные и сметные работы.

– Получите, не робейте, и с весны, как снег стает, жду вас на каменные работы.

– Чертежи наши сохранились ли от старого времени, чтобы новые не делать? – спросил Федор Титов.

– Это вряд ли, тут много чего было, я сам из Тотьмы надолго отлучался не единожды, хозяйством жена моя заправляла, Матрена Ивановна – отвечал Василий Черепанов, – куда бумаги подевались, ума не приложу. Но думаю, что с с великим радением вы это сделаете сызнова и на Рождество я вас буду ждать для подписания контракта.

– Батя, у нас больше месяца, успеем, – подбодрил отца Максим.

– Вот и славно, а сейчас, господа, приглашаю испить чаю, из самого Китаю привезен, чудесно пахнет, – предложил Черепанов.

Они прошли в горницу, уселись на лавки за стол. Черепанов что-то крикнул сенной девке, та убежала и через недолгое время вернулась с моложавой купчихой одетой по обычаю в дорогой штофный сарафан и парчовую коротену.

– Поднеси чарку гостям, – приказал Василий Черепанов, – поймал восхищенные взгляды строителей и добавил, – прошу любить и жаловать, это жена моя, Матрена свет Ивановна.

Купчиха по обычаю того времени поднесла Федору Титову чарку вина, поклонилась и вышла, зацепив взглядом Максимку. Красивый парень ей сразу понравился.

Матрена Ивановна была много моложе своего мужа, их единственный сын, Степка, названный в честь любимого брата, только что разменял второй десяток лет своей жизни, бегал с товарищами, играл и не знал никаких житейский трудов, как и положено сыну и наследнику состоятельных родителей.

Стороны пили чай с сахаром и чинно говорили о погоде и видах на урожай в будущем 1780 году.

Черепанов на это раз слово сдержал, 9 января контракт на постройку церкви был подписан. Большую по тем временам сумму в восемьсот рублей надлежало выплачивать строителям частями по завершению одних работ и закупки материалов для следующих. Окончательный расчет Черепанов давал через три года. Это было как раз достаточно, чтобы возвести стены и купол каменного храма.

После того памятного чаепития Титовы решили прогуляться по Тотьме. Каменного строительства было много, работали артели из Сольвычегодска и Устюга. Теперь настала очередь и Титовых. Федор очень хотел сделать так, чтобы о его храме заговорили. Место на Зелене – одно из лучших в городе, хотя и с краю. Вся торговля идет по реке, никто мимо не пройдет, не проедет, а посмотрят, залюбуются.

Перед отъездом они решили заглянуть в Спасо-Суморин монастырь, поставить святому Феодосию свечку и сделать вклад за успех большого дела. Их путь проходил по дороге мимо начатого строительства большого храма, которое вели на свои средства тотемские купцы Пановы.

Стены только еще поднимались, но размеры церкви уже впечатляли. И тут Федор увидел то, что увидеть никак не предполагал. Между окнами первого и второго этажей были выложены клейма по его рисунку с денги 1735 года.

«Не может быть! – Федор навострил глаза. – Точно, они!»

Обида горьким зельем разлилась по телу.

«Как же так получилось, неужели его опередили, а может быть какой-то лиходей украл у Черепанова рисунок клейма и продал его купцам Пановым?» Ответа Титов так и не узнал. Подумав, он решил, раз Василий Черепанов рисунок одобрил, то так тому и быть, строить надлежит по старым чертежам, и пусть на соседних церквях будут клейма похожие, все одно выглядеть будет по иному, сделал выверт в другую сторону и, пожалуйста, другой рисунок.

В 1780 г. в Тотьме строили две разные церкви с подозрительно похожими клеймами между окон, что было для купецкого гонора весьма чувствительно. Горожане недоумевало. Купцы Пановы молчали, а Василию Черепанову было не до украшений храмовых стен. Он тяжело болел весьма тяготился заботами о строительстве, часто поручая дела своей жене Матрене Ивановне.

Кирпич для строительства храма

Максим Титов шел по Тотьме в сторону торговой площади. Отец наказал ему прицениться насчет кирпича и особенно поглядеть, нет ли в продаже у кого узорных подпятных кирпичей. Строительство стен было в самом разгаре и крестьянишки, поставлявшие кирпичи, не справлялись с подвозкой материала. Подпятный кирпич в строительстве играл особую роль, из него выкладывали украшения стен – клейма. Мастера заранее делали несколько разновидностей фигурных плинф[4]4
  Плинфа – старинное название кирпича.


[Закрыть], из которых потом и выкладывали разные клейма. Формы для такого кирпича делали по-особому: глину в них наминали пяткой ноги, отчего изделие именовали подпятным.

Сольвычегодские мастера не признавали лепнину, как нечто недолговечное, они выкладывали узор как часть стены. В нужных местах крайний кирпич клали особой формы размера, чтобы выступал наружу. Следующий ряд навсегда вжимал его в стену. Дальше помещали следующий подпятный кирпич, так получался узор. Клейма Федор Титов делал самолично, понимал, что в них половина красоты будущего храма.

Среда в Тотьме – торговый день. Крестьяне из разных мест привозят на рынок свои товары: кто горшки, кто железные изделия, кто тканую сукманину и пестрядь. Для удобства у каждого свой ряд. Кирпичных дел мастера стоят рядом с гончарами, сходная работа, только грубее и тяжелее.

Летом спрос на кирпич в Тотьме большой и продавцы, демонстрируя товар, заключают контракты на будущее время.

В торговом деле принято рядиться, т. е. сбивать цену. Но когда материала не хватало, никто из каменщиков гонор не показывал, соглашались на ту цену, которую предлагал владелец товара. Все равно с поставкой, особенно больших партий часто случалась неуправка. Поэтому возведение стен растягивалось на годы.

Увидев нужный размер, Максим подошел к хозяину кирпичей и приценился. Мужик просил по пяти рублев за сотню.

– Не лишку ли требуешь? – покачал головой Титов.

– В самый раз, – ответил продавец, – кирпич самолепный, крепкий, век износу не будет.

– Беру три сотни за червонец! – предложил покупатель.

– Ну что ты, паря, грабишь! Где ж это видано, чтобы такой поход[5]5
  Скидку.


[Закрыть] делать?

– Не жмись, православный, не куда-нибудь кирпич беру, на церковь Божью.

– На которую это?

– На Зелене.

– А, знаю, черепановская. Господа Черепановы, сказывают, тыщу рублев отвалили на постройку, хватит на все и еще останется.

– Что мелешь, придумки все это! Черепанов Степан, да, говорят, был щедр, а теперь брат его управляет, Василий. Он другого складу ума, лишнее не передаст, строим в скудости, копейку кроим, да что там копейку, Василий Черепанов указал за каждую денгу с нас сыскать, ежели что не так.

– Лютует, – протянул мужик, – говорят раньше-то Черепановы тоже были из крестьян, а теперь – господа купцы.

– А ты поезжай за море-окиян бить зверя, никому не заказано, перезимуй там три зимы, оборонись от врагов, коим несть числа, вот тогда и разбогатеешь, если не помрешь.

– Нет уж, лучше мы туточка, у печи будем делать кирпичи!

– Вот то-то и оно, и нечего чужому богатству завидовать.

– Да ты, гляжу, не за купецкое ли добро заступник?

– Я за свою копейку радею, у нас артель, каждому в день по гривне подай заработка, да материалам расход, как ни крути, что ни неделя то, червонец выкладывай, а Василий Черепанов, ох как до отдачи червонцев скуп, а теперь, когда заболел, мы вообще не знаем с кем дело иметь будем, сынишка у него малолетний еще, получается, что жена главнее всех.

– Слушай, паря, а чего это ты все про червонцы? Золотом заплатить хочешь?

– Бог с тобой, это я так для красного словца, червонец – слово баское, людям по нраву, а так платим, как все, медной российской монетой.

– Ну, – протянул мужик, – медяками будет без походу. Да где ж у тебя казна?

– Все при мне.

– Врешь?

– Не вру.

– Тогда кажи.

– Вот, – Максим Титов достал из камзола бумагу, – ассигнат[6]6
  Ассигнат, ассигнация – бумажная денежная единица.


[Закрыть] на 25 рублев денег. Могу разменять на монету.

– Дай глянуть, слыхал я про бумажные денежные знаки, а видеть не видывал.

Мужик взял в руки ассигнацию, с уважением стал разглядывать бумагу.

– И что, это можно разменять на червонцы?

– Конечно, если конечно у кого золото сыщется.

– От золота одни беды, давай серебром, и бьем по рукам.

Максим отправился менять ассигнацию. Обошел все, что можно, нигде не дают размена. Потом по знакомству у одного торгового разменял бумагу на медные деньги и то потому, что тот ехал в Вологду, и медь ему было везти несподручно.

Двадцать пять рублей медью потянули на полтора пуда[7]7
  Пуд – 16 кг. Полтора пуда – около 25 кг.


[Закрыть]. Купец достал пять увесистых мешков.

– Считай!

Титов хотел было поверить на слово, но, помня, что «денежки любят счет», принялся пересчитывать тяжелые пятаки с вензелям императрицы Екатерины Алексеевны.

Он знал эту монету с детства. Большая, тяжелая, весом без малого четыре лота[8]8
  Лот – единица веса, 12.79 гр, вес монеты 5 копеек 1763–96 гг. около 50 гр.)


[Закрыть]. Ее начали чеканить в 1763 г. вместо медных гривен царя Петра Федоровича. Торопились, прямо поверх старой монеты били новую. На гривнах с одной стороны орел, с другой пушки, барабаны и знамена. На новых пятаках тоже орел и вензель императрицы. Вот только иногда при чекане то заготовку подставят криво, то ударят слабо, и среди пятаков Екатерины нередко бывали такие, где два рисунка, старый и новый, и не поймешь, что за беда!

В народе пятаки уважали, сурьезная монета, вес имеет. Ежели скопить надо, откладывали пятаками. Даже игра появилась – один в руке зажмет пятак и говорит: «Орел или решка?» Надо угадать. Потом пальцы ладони разомкнет и смотрят, ежели кверху орлом лежит, значит «орел», а ежели вензелем – значит «решка», ну т. е. решето. Мало кто из крестьян понимал, что значат эти иностранные буквы, соединенные между собой. Переплетение чем-то напоминало решето, вот и прозвали эту сторону монеты «решкой».

Титов младший пересчитал пятаки, все верно. Но как унести казну? Вес немалый. Максим пожалел, что не взял лошадь.

Пришлось складывать деньги в кожаные мешки и тащить на себе через плечо.

Крестьянин, торговавший кирпичом, уже собирался домой, когда Титов приволок ему деньги за материал.

– Вижу, паря, что не соврал, ассигнация выходит действительно настоящая. Только вот нетути у меня кирпича более. Все расторговал.

Максим был вне себя от злости, столько трудов, и напрасно.

– Не тушуйся, паря, – похлопал его по спине мужик. – У меня дома есть, жарим ежедень, глины у нас в волости знатные, кирпич привезу завтра, коли не передумал.

– Ну тогда и деньги завтра!

– Нет, мил человек, деньги давай сейчас, мне так сподручнее. Ты не тушуйся, я не обману. Звать меня Кузьма Петров сын, любого на торгу спроси, все про меня ведают, и никто тебе слова худого не скажет.

Максимке очень не хотелось тащить домой полтора пуда меди и он нехотя согласился.

– Сколько денег в мешке?

– Пять рублев в каждом.

– Скидывай три мешка, я дома сочту без обмана.

– Так за червонец же рядились?

– Это ежели бы ты серебром дал, то за червонец, а медью надо полную цену платить.

– Бог с тобой, скряга, – махнул рукой Титов и отдал крестьянину три мешка с деньгами из пяти. Плечу стало гораздо легче.

– Подвести тебя, любезный? – спросил торговец.

– Не надо, я сам дойду, не тяжело теперь.

– Ну как знаешь, куда завтра привозить, на Зеленю?

– Туда.

– К полудню подъедем.

– Обожди-ка, – вдруг вспомнив еще одно отцовское поручение, спохватился Максим, – а подпятный кирпич можешь сделать?

– Отчего же нет, какой надо такой и вытолкаем, в печи обожжем, износу не будет.

– Завтра, как обычный кирпич привезешь, татя мой скажет, какой надобно для клейм изготовить.

– С превеликим удовольствием, мы уже делали такой на Вожбале для церкви и тут в Тотьме, знаем, не оплошаем, однако.

Максим пошел назад. Он понимал, что отец не похвалит его за то, что отдал деньги под честное слово, но с другой стороны, сам и виноват, что не отложил товар. «Ну да ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Зато нашел мужика, который подпятный кирпич изготовит, тоже дело важное» – думал про себя парень.

– Господин Титов, откуда путь держите?

Максим остановился, повернул голову. Рядом с ним остановилась крытая повозка. В ней гордо восседала купчиха Черепанова. Она отворила дверцу кибитки, явно хотела поговорить.

– К дому направляемся, – уважительно ответил молодой человек.

Купчиха сверкнула глазами.

– Не желаете поехать со мной? Могу подвезти до самой избы.

– Простите великодушно, – Максим даже оробел, – мне как-то неудобно.

– Полезай, вижу, что тяжело тебе с мешками. Что несешь, гвозди?

– Нам пока гвозди не надобны, мы не плотники, а каменщики, – ответил Максим.

– А что же тогда?

– Деньги!

– Продал, что ли, чего?

– Нет, купил, а это остаток, вот и пру назад этакую тяжесть.

– Так вот оно что. А мне как раз медь нужна, не хочешь ли разменять?

– Мне неловко как-то.

– Ладно, – купчиха снова стрельнула глазами, – отсчитай рубль, я завтра в монастырь на богомолье иду, раздам нищим.

– У меня только пятаки, – предупредил Максим.

– Еще лучше, нищие будут только рады. Нонеча на полушку ничего и не купишь, а тут барыня пятаком одарит, век молиться за меня будут.

Максим развязал один из мешков, отсчитал двадцать пятикопеечников.

– Куда скласть?

– Отдай кучеру!

Максим протянул деньги вознице, тот сунул их в какой-то ящик на облучке.

– А теперь садись, господин Титов, прокачу.

Максим покраснел, он подумал, что рубль, который он отдал вознице пропал, но попросить закончить размен у купчихи он не решился. Титов залез в повозку, сел напротив Черепановой.

– Гони, – скомандовала она, и кучер, хлестнув коней, погнал к дому.

Если бы не крытый полог возка, сидящие задохнулись бы в пыли, а так ничего, только трясет на ухабах.

– Забыла совсем, – Черепанова улыбнулась Максиму, – вот вам за размен.

Она достала ридикюль, откуда только в тотемской глубинке такая вещица, открыла его и протянула Максиму новенький серебряный рубль с портретом императрицы Екатерины.

Титов с благодарностью принял монету, повертел в руках, заметил, что локон на прическе императрицы точь-в-точь как у Черепановой, и одета купчиха не как дома, не по старой русской моде, а в платье из тонкой персидской ткани в несколько рядов.

– Буду хранить этот рубль, – зачем-то сказал он.

– Почто же?

– Да так, на память, – смутился Максим.

– Ну, подумаешь, рубль, не велика память, память это другое, это чувство волнительное, когда вспомнишь о чем-то, и на душе томно становится. У тебя были такие воспоминания?

– Не было, – честно признался Максим.

– Будут еще, – улыбнулась купчиха и опять стрельнула глазами.

– Приехали, барыня, – крикнул с облучка возница.

Максим выглянул в окно. Повозка остановилась напротив избы, где они с отцом проживали но время строительства. Хозяйка дома готовила и стирала на них. Они платили ей по копейке в день за постой, по пятаку за еду и все остальное.

Артельные мужики конечно жили попроще, в одной общей избе и готовили сами по очереди, но ведь Титовы не ровня простым каменщикам. Федор – старший в артели. Максим – вообще грамотей, не хуже писаря дела понимает.

– Прощайте, Максим Федорович, – сказала Черепанова, – придете за деньгами к Василию Яковлевичу, заходите и ко мне, откушать чаю со сладостями.

– Всенепременно, – ответил Титов младший и покраснел.

Он вышел из повозки, прихватив мешки с медью, и отправился к дому. В кармане камзола у него лежал серебряный рубль с портретом императрицы с локоном, похожим на тот, что ниспадал на грудь купчихи Черепановой.

Отец встретил сына недовольным ворчанием:

– Где кирпич? Дело стоит!

– Завтра к полудню подвезут. Я уже заплатил за него.

– Ой ли? – усомнился Титов-старший.

– Не сомневайся, мне за этого мужика сама госпожа Черепанова поручилась, – соврал Максим.

– Матрена Ивановна?

– Она самая, вот, – Максим запустил руку в карман и достал монету, – рублем меня одарила, до дому подвезла и вообще по имени-отчеству величала, со всем уважением.

– Вот оно как? – удивился Федор Титов. – Это неплохо, коли барыня благоволит, Василий-то Яковлевич хворает, не дай Бог, что случится, от нее будет зависеть наша работа.