Текст книги "Стылый ветер"

Глава 23

– Так что же нам теперь делать? – Это был первый вопрос, который задал собравшимся в архиепископской приемной прелатам Джузеппе Орсини, иезуит, духовник Великого Инквизитора Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны.

– Выжечь! Выжечь эту заразу каленым железом! У меня в Зальцбурге еретики... – Архиепископ, раскрасневшийся, трясущий щеками и складками двойного подбородка, буквально захлебывался от гнева. – Я их всех уничтожу! Если этот болван, полковник Дальт, не справится с мятежниками собственными силами, я пошлю письмо в Мюнхен, к моему доброму соседу герцогу Максимилиану. Он внемлет моим мольбам, он пришлет сюда людей, истинных львов, ревнителей веры. Пусть огнем и мечом...

– Ваше святейшество! – скорбно взмахнул руками отец Умберто, глава Тирольской инквизиции, тощий старичок с благообразным выражением лица. – Кардинала уже не вернуть, а ту жалкую горстку еретиков, что осмелилась напасть на него, скоро поймают. Не торопитесь с репрессиями...

– Нет! Мы не можем простить им этого зверства. Посягнуть на кардинала... – взмахнул руками ректор Гильдес. – Все посягнувшие на установленную Господом законную власть должны быть уничтожены.

– А что говорит возница?

– Его уже допросили с пристрастием. Он сознался во всем. – Адальберто, председатель Зальцбургского трибунала инквизиции, скорбно поджал губы. – Это заговор. Замешаны многие видные люди города. Кардинала заманили в ловушку и расстреляли из мушкетов. Перебиты и все охранявшие его гвардейцы.

– Но почему отец Джеронимо погиб, а возница жив? – с негодованием взмахнул руками глава Германской ассистенции ордена иезуитов, худощавый блондин Якоб Верт.

– Мы занимаемся этим вопросом... – Адальберто скорбно опустил очи долу. – Вы можете пройти со мной в пыточную камеру и лично удостовериться в усердии слуг Христовых. Возницу допрашивают в присутствии нотариуса и адвоката, применяя пока только дыбу, плети и прижигание, и он непрестанно дает новые показания. Однако понадобится время, чтобы отличить в его словах вымысел от лжи: сличить его прежние показания с новыми и с показаниями свидетелей...

– Мы отвлеклись на обсуждение второстепенных вопросов, братья! – возвысил голос Джузеппе Орсини. – Оставим судьбу возницы и убийц кардинала Джеронимо на усмотрение местного трибунала. Конечно же, уважаемый архиепископ волен в своих владениях принимать любые меры, какие он сочтет необходимым. Мы можем лишь помочь ему советом и предостеречь от поспешных решений... Но вы забываете, возлюбленные братья мои, что и в эту ночь будет полнолуние, а следовательно, может быть успешно проведен обряд, который сорвался прошлой ночью.

В комнате наступила тишина.

– Вы уверены?

– Да. Луна в грядущую ночь будет столь же полной, как и в прошлую... А трагическая гибель Великого Инквизитора ни в коей мере не снимает ответственности с собранного им конклава... Собственно, я не вижу смысла повторять аргументы, которые еще вчера приводил Джеронимо Ари. Возможно, некоторые из вас боялись его власти, некоторые нуждались в нем для каких-то своих целей. Теперь, волей Провидения, вы избавлены от довлеющего авторитета Великого Инквизитора. Так как предстоящий нам обряд требует искреннего единодушия, сегодня я хотел бы услышать, не изменит ли свое решение почтенный конклав?

– Вы полагаете, маэстро Орсини, что предыдущее наше решение было принято под давлением кардинала? – возмущенно воскликнул Альфред Геснер, председатель Штирийского трибунала Святой Инквизиции. В зале раздались возмущенные крики:

– Это ложь!

– Мы и сейчас можем подтвердить!..

– Стойте!.. Орсини прав. – Жофруа Вотер поднял вверх руку, сжимающую посох, и, кажется, одним только усилием воли погасил нарастающий ропот. Одиннадцать прелатов смотрели теперь на него: тщедушного старичка с негромким голосом. – То, что я молчаливо согласился с принятым вчера решением, считаю малодушием и грехом. Насильственную же смерть кардинала воспринимаю как знак свыше. Мы все слишком зависели от него, братья. Я даже склонен предположить, что сюда, в Зальцбург, он пригласил именно тех, кто, по его мнению, подчинился бы беспрекословно любому его решению. Ни для кого из присутствующих не секрет, что Джеронимо Ари был чародей и чернокнижник. Он сам погряз во грехе, с которым был поставлен бороться. Личная власть для него оказалось доминантой, которую он ставил превыше Заповедей... Я экзорцист. Всю жизнь я положил на изгнание злых духов из людей. Поэтому я счел, что буду полезней, участвуя в призвании Зверя, дабы не допустить его победы над нами. Но те знамения, что пережили мы все прошлой ночью, и тот страх, что охватил всех нас... Ведь каждый из вас видел, чувствовал... Я не уверен, что Джеронимо был одержим злым духом, но, думаю, он был к этому близок. Я, всю жизнь изгонявший диавола из людских душ, не могу теперь его призывать. Даже если вы решите, что это неизбежно и делается на благо церкви. Я пробовал уже, вместе со всеми, прошлой ночью... Не могу. И если мои слова еще хоть что-нибудь значат для собравшихся здесь, я скажу: остановитесь. Вчера мы все впали в дьявольский искус, но Господь всемилостив – он явил нам предупреждение. На пороге геенны огненной остановитесь, братья!..

Якоб Верт сдержанно кивнул. Отец Лоренцо, сделав шаг, размахнулся и сзади, со всей силы, обрушил свинцовый набалдашник посоха на голову Жофруа. Кажется, все в зале услышали, как хрустнула затылочная кость старика. Труп экзорциста рухнул на пол. На мраморной плите стала расползаться кровавая лужа.

По залу прокатился ропот ужаса. Все взоры устремились на Лоренцо. Тот выжидательно посмотрел на Якоба, но иезуит лишь опустил вниз глаза.

– Что... что это значит? – архиепископ Зальцбургский трясущимся пальцем показал на распростертый труп. – Как... это в моем доме?

– Я не мог позволить ему порочить светлое имя кардинала Джеронимо. Этот еретик... в своих речах он сотрясал основы...

– Верно, Лоренцо! – выступил вперед Адальберто. – Он действовал по наущению дьявола! Разве вы не чувствуете этого? Даже сейчас злые эманации исходят от него мощным потоком...

– Правильно! Мы решили то, что решили. И если есть возможность повторить обряд, еще раз попытаться... – архиепископ Богемии Логелиус смешался, подбирая слова.

– Братья! – поднял руку Якоб Верт. – Я, как глава Германской ассистенции ордена иезуитов и как представитель Папы, заявляю, что кардинал Джеронимо Ари предпринимал все свои действия, согласуя их с Генеральной Консисторией. Свои полномочия Великий Инквизитор получил лично из рук Павла V и, проводя этот обряд, действовал в рамках своих полномочий. Также довожу до вашего сведения, что генерал ордена Иисуса Муций Вителлески знает о том, что здесь происходит. Я уполномочен передать вам его благословение и благословение Павла V.

– Но если кто-то все же считает, что мы не правы, то пусть скажет прямо, – снова взял слово Джузеппе Орсини. Его взгляд упал на тело экзорциста. – Мой брат во Христе, отец Лоренцо, взял на себя этот грех, дабы не дать богохульнику распространять свои грязные домыслы... Но если кто-то чувствует внутреннее несогласие с проводимым обрядом, если кто-то не верит, что только так мы можем спасти нашу церковь от грозящих опасностей... Тем, чью душу терзают сомнения, а равно и тем, кто не верит, что сейчас призвание Сатаны для нас единственный путь к Спасению, лучше не участвовать в обряде. И пусть никто не воспримет их неучастие как попытку нам помешать. Для успешного Призвания нам хватит и немногих, лишь бы тверда была их вера...

– Мы не будем принуждать вас участвовать в обряде. Но все, присутствующие здесь, должны дать клятву, – опять воззвал Якоб Верт, – что сохранят молчание обо всем, что произошло в этих стенах, обо всем, что хоть как-то касалось проводимого нами обряда...

Ни один из присутствовавших прелатов не высказал больше ни слова протеста. Один за другим святые отцы шептали слова клятвы, положив руку на Святое Писание. И ни тени сомнения не было на их лицах.

Сегодня вечером все одиннадцать прелатов придут на черную мессу. Потому что, сделав первый шаг, надо делать второй. Никто не откажется, не усомнится. «Единственный путь к Спасению». Их вера была тверда, как мрамор, политый кровью.

– И чего они хотят от тебя?

– Чтобы я починил орган. К сегодняшнему вечеру. Иначе они убьют и меня, и мою семью... Боже мой, это какой-то кошмарный сон! Такого не может быть на самом деле... Я же свободный человек, не какой-нибудь серв или крестьянин. Другого такого специалиста им не найти. Они не имеют никакого права... Да если бы только мне не понравилось что-то, я бы мог повернуться и уйти, разве что не получив жалованье за последний месяц.

– Тебя не отпустят. Это инквизиция.

– Да. Они тут все, кажется, посходили с ума... Я починю, конечно. Но как они посмели? По какому праву здесь распоряжаются инквизиторы?! Архиепископ только поддакивает им... Да я после этого и дня ему не прослужу. Пусть кто-нибудь другой играет в соборе. Я их по судам затаскаю. Напишу в Аугсбург, в Рим, в Вену. Если эти скоты решили, что для них не писаны ни имперские законы, ни нормы права, то я напомню им... Как ты думаешь, Конрад: они и правда осмелятся пытать или даже убить моих жену и детей, если я не успею к сроку?

– Чини орган... Их теперь никто не остановит, Себастьян. Им и на суды, и на закон наплевать. Эти твари уже переступили все границы... Я не могу пойти с тобой в собор. Но дать тебе пару советов...

– Да откуда ты знаешь, что там сломано?.. Разве ты... Ты?! – Лицо Себастьяна дернулось, словно от боли. Он схватил Конрада за грудки. – Собака! Да как ты посмел?.. Я же пустил тебя, как друга. А теперь из-за этого всех нас...

– Я научу, научу, что исправить... Да отпусти же! Если придушишь меня, никто уже тебе не поможет.

– Хорошо... – Себастьян с шумом выдохнул и разжал руки. – Рассказывай, в чем там дело... И какого черта ты вообще все это подстроил? Да давай поскорее, а то эти два солдафона, приставленные ко мне архиепископом, скоро вернутся.

Лошадь осторожно переступала по каменистой почве. При каждом ее неверном шаге душа Ольги сжималась от страха.

«Оказывается, это очень неудобно и страшно, когда намертво привязана к седлу и связаны руки. И как это лошадь еще не споткнулась и не сверзилась в пропасть?»

Ахмет шел впереди, ведя лошадь в поводу. Следом двигался Ходжа. Он теперь поглядывал на Ольгу с опаской и, кажется, уже был не рад, что во все это ввязался.

«Ну как? Ты и теперь будешь упрямиться, девочка? Просто удивительно, с какой легкостью ты отдала себя мне во власть... Ты уверена, что теперь никак не можешь повредить Ахмету? Лошади – очень пугливые твари. Особенно когда камни шатаются у них под ногами. Ты ведь очень боишься, что лошадь оступится? А если она понесет?»

«Чего ты от меня хочешь?»

«Ты знаешь... Просто согласись...»

«Нет!»

Лошадь дернулась, словно увидела, почуяла вдруг что-то злое рядом с собой. Камень, выскочив у нее из-под копыта, покатился вниз, стронув с места другие, – настоящий камнепад. Холодный ветер ударил в лицо.

– Стоять! – Ахмет обеими руками вцепился в узду, а лошадь, не чувствуя прочной опоры под ногами, заржала, стала вырываться и поволокла его по камням.

Ужас темной волной захлестнул душу. Ольга даже закричать не могла. Дернулась в седле, потом еще раз, пытаясь освободиться. Но лошадь лишь сильней испугалась и мчала над кручей, по шатким камням, не разбирая дороги. Только ветер свистит в ушах, словно злорадный смех.

Хлестнули по лицу ветки, и Ольга зажмурилась. Оказалось, что не видеть – еще хуже. Воображение рисовало картины – одна страшнее другой. Через несколько секунд открыв глаза, она обмерла от ужаса – лошадь, не помня себя, мчалась вперед, туда, где ровная площадка обрывалась в никуда, в небо. Внутри словно что-то оборвалось.

«Все... Наверное, так даже лучше... Только будет больно. Но, может, недолго...»

В последний момент под копытами лошади оказался не воздух, а крутой склон. Испуганно фырча, присев на зад и торопливо, беспомощно перебирая копытами, лошадь съехала вниз на оползне мелких камней, чудом не упала и, едва получив возможность оттолкнуться от чего-то твердого, снова пустилась в безумную скачку по горным кручам.

«Нет. Он меня не убьет. Я же нужна ему, чтобы впустить его в свою душу... Не убьет. Только если лошадка все-таки свернет себе шею, я ведь так и буду лежать, придавленная, может быть, несколько часов, может, дней, умирая от боли, от жажды и голода... За что же мне все это?..»

– И самое страшное, что мы уже ничего не сумеем сделать. Если бы они не схватили твою семью, Себастьян…

– Нет, я все же не пойму, зачем ты орган ломал? Не мог сразу мне рассказать? Думаешь, я сильно держался за место при дворе архиепископа? Так сильно, что... Да плевать на него. Зальцбург – не единственный город в мире. Уже сегодня пили бы мы с тобой пиво где-нибудь в корчме, по дороге в Мюнхен. Правда, Марта расстроилась бы. Она тут очень привыкла. Да и у деток появились друзья…

– Прости. Я действительно не был уверен, что ты поддержишь меня. И потом – я и представить себе не мог, что они решатся брать заложников и тому подобное... И главное, я совершенно не представляю себе, что делать. Этого нельзя допустить. Нельзя, понимаешь? – В глазах Конрада застыла мольба. Впрочем, он прекрасно понимал, что Себастьян не откажется играть в соборе до тех пор, пока в опасности его семья. Также он понимал и то, что немыслимо и преступно требовать от Себастьяна подобного отказа.

– А с чего ты решил, что музыка поможет им вызвать Сатану?

– Не я. Это они так решили. Иначе к чему бы им беспокоиться по поводу органа... Мы как-то должны помешать этому кошмару... Если я освобожу твою семью и подам тебе сигнал об этом, ты откажешься играть для них? Сбежишь? Сломаешь орган?

– Глупо, – Себастьян поморщился. – Ты же сам говоришь – их охраняют солдаты. Двое на входе, еще несколько внутри. Ты что, наймешь разбойников, чтобы напасть на мой дом? Так первой моя же семья и пострадает!

– Нет. Я сам. На наемников нет ни времени, ни денег. Прокрадусь и...

– Тебя убьют, парень... Да и потом – это не выход, – Себастьян улыбнулся. – Они хотят, чтобы я сыграл им литанию, как на обычной мессе. Есть Бог! Я им сыграю. ТАКОЕ сыграю, что мороз по коже у них пробежит... С чего ты решил, что ЛЮБАЯ музыка поможет им вызвать диавола? С чего?! Пойдем. Я покажу тебе. – Схватив Конрада за руку, органист потащил его за собой в собор.

– Постой! Там же солдаты... – зашептал Конрад.

– У меня свободный вход и выход. Я велю – они и тебя пропустят... Самой большой силой в мире духовном является музыка, в этом ты прав. Но почему ты решил, что она всего лишь инструмент, усиливающий то или иное действие? Есть музыка, над которой не властно ничто, кроме Бога. Она и есть Бог, его голос, его дух, сходящий на землю. Диавола они вызвать хотят – так я им явлю Бога. Настоящая музыка сама встанет непреодолимой стеной на пути того зла, которое они собрались призывать...

Солдатам, чтобы пропустить Конрада, было достаточно слов органиста «этот со мной». А потом как во сне. Меньше чем за час они вдвоем восстановили работоспособность органа. И Себастьян сыграл то, что он решил играть во время обряда.

То, что лошадь нигде не упала и не свернула шею себе и наезднице, было своего рода чудом. Вся в мыле, кобыла шла теперь, спотыкаясь, по лугу.

Впереди живая изгородь из шиповника. Еще дальше – сад. Видны крыши домов – небольшое селение. Вдали пасущиеся овцы. Ольга перевела дух.

«Все. Я жива. Теперь меня встретят какие-нибудь люди. Отвяжут... Не может быть, чтобы все было так просто. Что за люди живут здесь? Куда он пригнал меня?.. Боже мой, зачем же Ахмет так крепко стянул мне руки? Перетереть бы их обо что-нибудь... Хоть бы седло было... То, что они с Ходжой соорудили, чтобы посадить меня верхом... Ладно. Буду елозить веревки хотя бы так, друг о друга. Должны же они когда-то растянуться и ослабнуть».

Животное испуганно фыркнуло. Попятилось от живой изгороди.

«Там кто-то есть?.. Точно. Метнулась тень. Теперь наверняка появятся люди. Что я скажу им? Как объясню свое положение? Разве что соврать, что меня захватили разбойники, привязали, а я все-таки бежала».

Томительные минуты, кажущиеся часами. Кобыла, отдышавшись, умиротворенно жевала травку на лугу, а Ольга с отчаянной яростью пыталась растянуть, перетереть веревки, стягивающие за спиной уже немеющие руки.

«Да что же это такое?! Они ведь заметили меня. Почему никто не приходит? Неужели им совсем не интересно, что привязанная к лошади женщина делает возле их деревеньки?»

– Дальт! Сегодня к вечеру нам нужен младенец. Родившийся недавно и еще не крещенный. Ты должен найти такого. Проверь близлежащие деревни, особенно те, где нет собственной церкви...

– Позвольте спросить, ваша светлость... зачем?

– Не рассуждать! – вспыхнул архиепископ. – Вопросы он задает. Выполняй и немедленно, пока я сам не начал задавать тебе вопросы.

– Какие вопросы, ваша светлость? Я честный солдат и не привык к недомолвкам! – вытянулся по стойке «смирно» полковник Дальт.

«Служака. Солдафон. Собака цепная. Он еще рассуждать вздумал... Неужели думает, что я перед ним буду раскрывать все карты».

– Как ты допустил гибель кардинала Джеронимо? Почему оказался сломан орган, когда собор был полон твоих людей? Откуда эти безумные сквозняки в соборе во время литургии? Ведь сочетание этих фактов можно рассматривать не только как показатель некомпетентности, но и как доказательство твоего участия в заговоре против святой церкви Христовой! Брат Адальберто уже докладывал мне, какие показания дает извозчик покойного кардинала. Если начать сейчас задавать ему вопросы про полковника Дальта, то он и про тебя расскажет...

– Что вам нужно?

– Беспрекословное подчинение! Не задавать глупых вопросов. Мы лучше знаем «зачем»! Если церковь решит, что черное – это белое, ты должен лишь принять это к сведению и отдать соответствующие команды своим подчиненным! На наших плечах сейчас груз ответственности, куда больший, чем ты можешь себе представить. И если сейчас, когда от тебя нужна помощь и железная дисциплина, ты начнешь задавать глупые вопросы, мне будет проще выбросить тебя вон и найти новых, более рьяных слуг Господа... Ты все понял?!

– Да, монсеньор.

– Как скоро сможешь доставить младенца?

– Это вопрос часов... Позволю себе заметить – местные жители расценят это как разбой. Разбой архиепископских солдат в архиепископской деревне.

– Так устройте маскарад! – взмахнул руками архиепископ. – Почему я вас всему должен учить?

– Слушаюсь!

«Пожалуй, Себастьян действительно прав. С него требуют музыки – так они получат ее. Боже, как я был слеп! ТАКОЕ действительно не сможет призвать никакие злые силы. Если бы я сам догадался. Если бы просто поговорил с Себастьяном начистоту... Почему мы так разобщены? Почему и среди сподвижников Карла Готторна нет согласия?.. Однако где гарантия, что потом инквизиторы отпустят семью Себастьяна? Кажется, эти святоши совсем сошли с ума».

Зайдя в оружейную лавку и отдав все свои сбережения, Конрад купил пистоль. В Зальцбурге это страшное оружие было запрещено к ношению частным лицам. Но когда торговцев останавливали подобные запреты?

«Что бы ни сделал Себастьян, мне кажется, его семью все равно не отпустят... Ведь это очень заманчиво – совершить черную мессу, а потом перебить всех свидетелей или тех, кто оказался хоть как-то замешан... Но шила в мешке не утаишь. Уже сейчас по городу ходят странные слухи. Однако предсказать заранее действия „святых отцов“ невозможно. Себастьян будет делать свое дело, а я постараюсь сделать свое».

Глава 24

Снова шорох в кустах. Переговариваются о чем-то. Крестьяне. Около дюжины. В их руках дубины и вилы. Один с веревкой. Вышли из-за живой изгороди и цепью растянулись по обе стороны от Ольги. Стали медленно сходиться.

– Что вам нужно?! – крикнула она.

Молчание в ответ.

«Да что же это... Хоть бы освободить руки. Я бы тогда попыталась управлять лошадью, ускакать отсюда...»

Крестьяне шли медленно, осторожно, стараясь отрезать ей путь к бегству.

«Что они будут делать, когда поймают меня? Неужели убьют?.. Что ТЫ молчишь? Ты же слышишь меня!»

«Я уже давно слушаю... Просто надоело первым начинать разговор. Все ждал, когда ты сама меня позовешь».

«Кто эти люди? Зачем они меня окружают?»

«В этих местах есть легенда о дикой охотнице. Она скачет по горам, а когда приближается к какой-нибудь деревне, там начинается мор. Или падеж скота. Или еще какая-нибудь гадость... Они думают, ты – охотница».

«Убьют?»

«Наверняка. Забьют камнями или, если получится, сожгут на костре. Они боятся к тебе прикасаться. Так что...»

Один из крестьян кинул веревку.

«Лассо! – вздрогнула Ольга. – Они хотят поймать в петлю меня или лошадь».

Она закричала, как могла громко, и ударила кобылу пятками по бокам. Лошадь сделала несколько неуклюжих прыжков. Крестьяне чуть отступили. Потом снова придвинулись ближе. Тот, что кидал петлю, теперь подтягивал веревку к себе, чтобы потом снова бросить.

«Лошадь не убежит от них, если я сам этого не захочу».

«Я же нужна тебе! Ты не позволишь, чтобы они меня убили».

«Они и не успеют убить. Но покалечить – вполне... А потом появится Цебеш. Он уже спешит сюда. Местные крестьяне очень его уважают».

Цебеш. Имя ударило как плеть. «Нет, не надо! Я тебя впущу. Только дай мне сейчас уйти от крестьян, а потом ты вселишься в того, в кого я скажу».

«Согласен. Так в кого?»

«В кого я скажу».

Крестьянин снова бросил лассо. Ольга ударила лошадь в бока, но та только устало фыркнула. Веревка скользнула по плечу Ольги.

«Ты должна сейчас назвать имя. И вселение произойдет, как только мы встретим этого человека. Таковы мои условия».

«Да. Я согласна».

«В кого?»

Крестьяне еще на шаг сузили круг.

«Только не Цебеш. И не Ахмет... В Хорвата».

Брошенное лассо охватило бы ее за плечи, но лошадь дернулась вдруг, будто кто ее укусил. Со спины налетел холодный ветер, сыпанув пылью и облетающей листвой в глаза стоящих на пути крестьян. Испуганно заржав, лошадь бросилась на людей. Мелькнула страшная коса возле лица. Кто-то сдавленно крякнул, сшибленный с ног. Прыжок через заросли шиповника, и вперед – снова в сумасшедшую скачку. Кажется, вслед летели камни, люди что-то кричали. Ей было все равно. Все время, пока она говорила с Сатаной, руки делали свою работу – напрягались, терлись, тянули. И теперь она почувствовала, наконец, что петля, стягивающая за спиной кисти, ослабла.

Лошадь успокоилась и двигалась теперь по неширокой дороге медленным шагом. Вокруг – ни души. За спиной злополучная деревня, а где-то далеко впереди – карета. Движется ей навстречу. На таком расстоянии кажется – почти стоит. Ольга, наконец, изловчилась и освободила правую кисть. Сбросила веревку, болтавшуюся теперь на левой. Нагнувшись к лошадиной шее, зацепила пальцами болтавшуюся бесполезно мокрую от пены узду.

– Ну, красавица, теперь другое дело. Теперь я решаю, куда тебе повернуть. Сворачивай с дороги. Надо обогнуть деревню и вернуться туда, откуда пришли. Ты ведь умная лошадка? Мы с тобой вспомним дорогу, по которой попали в деревню.

А где-то глубоко, старательно спрятанная, таилась радость: «Хорват далеко, я выиграла время!»

Читать следы в горах – дело непростое.

«Наверное, я нашел, где они шли, только потому, что видел из долины три фигурки на склоне и лошадь. Нашел место, где была перестрелка и кого-то ранили. Ясно различима кровь на камнях. Потом только два следа и подковы. Раненого нагрузили на животное? Иначе я бы нашел труп, могилу».

На камнях следов не было, а на твердой почве Саллах мог отчетливо различить только следы подков. Вслед за ними он и поднялся до перевала. Своего коня он вел в поводу.

Холодный ветер в лицо и широкая долина под ногами. Впереди, за долиной, еще один горный кряж.

«Если я что-то понимаю, то за тем кряжем Каринтия, а потом Аджио – территория венецианцев».

До рези в глазах Саллах вглядывался в покрытую синей дымкой даль. Но окрестности были безлюдны – ни лошади, ни путников. Только в долине сверкнули в солнечных лучах стекла домов – город. Небольшой, но все же – центр жизни.

«Ладно. Попробую теперь найти их по следам»

– Он здесь проходил. Вот след. – Бернар ткнул пальцем в отчетливый отпечаток подковы.

– Это хорошо. – Матиш оглядывал лежащую под ногами долину. – Смотри! Это он!.. Направляется к Маутендорфу.

Одинокий всадник и город вдали были отчетливо видны с перевала. Солнце начинало припекать, забираясь все выше на небо.

– Значит, трое, которых мы ищем, тоже там, он ведь идет следом за ними... Поторопимся. У меня с собой грамоты от Карадича. Может быть, имея их на руках, в городе мы добьемся подкрепления.

Она изо всех сил напрягала память, но тщетно. Ни одного четкого ориентира. Никакой уверенности, что взбесившаяся лошадь несла ее именно этой дорогой. Привязанные ноги уже давно затекли. Голова кружилась от голода и от усталости. Перед внутренним взором мелькали какие-то лица, проносились видения.

Знакомый силуэт мелькнул на склоне.

«Бежать? Остаться?»

Долину огласил радостный крик.

– Нашлась! – Ходжа спешил к ней, размахивая здоровой левой рукой. Услышав его, на гребне холма появился Ахмет.

«Сила неумолимо ведет меня к цели. Проскочил прямо перед носом пятерых солдат полиции Христа. А они ведь именно меня искали... – Цебеш хлестнул лошадей. – Откуда здесь эти выродки? Я выбираю дорогу, опираясь лишь на видения. Мария, стреляющая из пистоля на склоне горы. Мария, которую несет по немыслимым кручам испугавшаяся лошадь. ОН сам гонит ее мне прямо в руки. Она уже стреляла по своим друзьям-албанцам, а теперь совершенно одна...

Но в этих диких местах никогда не было солдат инквизиции. А эти пятеро, похоже, собирались перегородить дорогу... Если теперь все дороги будут перекрыты, то я со своей каретой... Неужели кто-то из святош получает те же видения, что и я? И знает Альпы так же хорошо, чтобы по мимолетным признакам определить, на какой перевал взбирались беглецы, где именно Мария промчалась на лошади?.. Невероятно.

Впрочем, им меня все равно не остановить. Видит бог, я не хотел... Но если они жаждут крови... Если инквизиторы действительно наводнили долину своими солдатами, то у меня не остается другого выхода».

Прогрохотав по дороге мимо колючей изгороди из шиповника, карета остановилась. Два десятка крестьян оживленно жестикулировали, что-то обсуждая. В их руках были дубины, вилы и косы.

– Что у вас тут случилось?

Цебеш соскочил с козел и подошел к толпе. Гомон смолк. Воцарилась тишина, которую вскоре нарушил удивленный восторженный шепот:

– Старый Ходок... Это он... Вот кто нам все объяснит.

Из толпы крестьян вышел чернобородый широкоплечий человек. Сняв шляпу, он степенно поклонился, не спуская с Цебеша настороженного и в то же время восторженного взгляда.

– Что привело тебя в нашу долину, Учитель?

«Вот уж кого не ждал здесь увидеть, так это полицию Христа, – подумал Саллах. – Мне всегда казалось, что Маутендорф – тихий город. Неужели кто-то знал, предупредил, вычислил, куда они побегут... Не удивлюсь, если сам Шайтан помогает этим инквизиторам найти Марию.

Вот и их главный. Глаза, словно щели в ад. Он, кажется, уже видел меня. Может узнать... И дернул меня черт снять комнатку с окнами напротив корчмы, где у инквизиторов штаб-квартира!

Куда, однако, подевались Ахмет и Ходжа?.. Теперь мне остается только надеяться, что они решат не заходить в город и незаметно проскочат мимо. Хотя, наверное, это невозможно. Если Хорват в Маутендорфе, то его люди наверняка уже перекрыли все дороги вокруг. А у них всего одна лошадь на троих. И кто-то из трех ранен...

Ну как я мог с ними разминуться! Ни лошадиных следов, ни людских... Никогда не был хорошим следопытом, но чтобы так бестолково...

О! Вот и Матиш пожаловал. Интересно, он так и шел по моим следам все это время?»

Обтрепанные и грязные, шатающиеся от усталости, они вошли в Маутендорф, счастливо улыбаясь.

– Так что мы решили разделиться и идти по обе стороны гребня, высматривая, не лежишь ли ты где-нибудь... Мушкеты и прочую поклажу, даже одежду и запас еды пришлось бросить. Не тащить же все на себе по горам. Тем более что Ходжа ранен... Слава Аллаху, он заметил тебя издали...

– А я петлю на руках все не могла растянуть. Вы ее так крепко завязали... Ведь сама виновата. Сама попросила вас связать меня. И чуть не погибла... – Ольга нахмурилась, вспомнив, что пообещала Сатане в обмен на спасение.

– Ты, кстати, так и не рассказала, что там случилось в деревне и почему крестьяне набросились на тебя.

– Болван! Ты снова их упустил!.. – Стефан Карадич зло ударил кулаком по столу. – Впрочем, – продолжил он, взглянув на бледное лицо и замотанный кровавыми тряпками лоб Матиша, – ты сделал даже больше, чем я от тебя ожидал... Молодец, что решился преследовать их. И дурак, что не сберег в том бою ни одного приличного следопыта. А что до сбежавшего албанца – найдем. И всех их, еретиков, теперь накроем. Я уверен... Чую, что они где-то рядом...

– Ваша милость! – В комнату ворвался всклоченный, мокрый от пота усач Ульбрехт Бибер. – Я поймал его! Он в долине!..

– Молчать! Стоять смирно! Выражайся внятно, болван. Ну?.. Кого ты поймал?

– Старика... Цебеша... – с трудом выдохнул Бибер.

– Где он?! – Дюжина взоров устремились на бывшего лейтенанта полиции Христа города Линца.

– Заступая на пост на дороге в Фонсдорф, мы заметили черную карету. Она показалась мне подозрительной. Проследили... Возница соответствовал приметам Старика... Местные крестьяне приняли его с воодушевлением, стали вооружаться. У меня в отряде всего четверо солдат. Мы не решились атаковать превосходящего силами противника. Однако я произвел вылазку. Убив приставленных для охраны кареты приспешников Цебеша, мы на этой самой карете поспешили сюда... – Ульбрехт подкрутил ус и, лихо улыбаясь, оглядел слушавших его. Встретив его взгляд, Матиш провел рукой по свисающим подковой черным с проседью усам. Ульбрехт запнулся и продолжил уже менее уверенно. – Без средств передвижения Старик далеко не сумеет уйти. Ведь так, герр Карадич? Если сейчас всем напасть...

– Да по сравнению с тобой Матиш не просто герой, но еще и верх сообразительности... Вместо того чтобы лично установить слежку и послать к нам за подкреплением гонца, ты растревожил это осиное гнездо... К черту! – Хорват нервно дернул плечом. – Общая тревога. Всем к оружию. Ульбрехт, покажешь дорогу. Уничтожить Цебеша и всех, кто рядом с ним!

Стефан, затянув на поясе портупею с саблей и накинув на спину плащ, двинулся к выходу. Следом за ним, торопливо вооружаясь на ходу, бросилась дюжина солдат полиции Христа – все силы, какими Хорват располагал сейчас в Маутендорфе.