Текст книги "Брест. Изгнание и возвращение"

Видимо, образование, полученное Марфой Федоровной в гимназии Ярославля, и стремление Антона Никитича быть не ниже уровня супруги повлияли на его настроения и перспективы дальнейшей жизни его детей.

Культурная среда и лингвистические языковые обороты в деревнях Брестского региона того времени, как свидетельствуют исторические источники, находились на низком уровне и имели определенный национальный характер. Скорее всего, реализовались территориальные черты, что подтверждает и рассказ моей мамы: «Когда отец с моей мамой начал жить, это было при Польше, а разговаривали мы на белорусско-волынском наречии, например «ходыла, бродыла…». На польском мы не разговаривали, так как я только один класс в польской школе отучилась, а потом были белорусская и русская школы. В польском классе нас учили польские преподаватели, но не помню, приезжие или местные. Брат мой Саша закончил четыре класса, так как был старше, и потом пошел в пятый».

Хозяйственные работы в деревне

Жизнь в деревне и свое детство мама вспоминала без особого удовольствия: «А в деревне жить было трудно, все дети были заняты делом, детства не было. Я три года коров пасла, ходила босиком. Ноги опухнут, приду домой, мать мне их помоет, протрет, но болят – пытка человеческая. Дед мой сначала жил в нашей семье, но потом пошел к дочери жить. Мама рассказывала, что очень хорошей была жена моего деда, но она была парализована. Хэва, дед мой по отцу, имел три сына и две дочки, а жена его мать подкармливала, из-под полы чего-то давала всегда, ведь в деревне не наешься, голодовка была. Одна дочь в д. Гули замуж вышла, а другая в деревню под Брестом. У деда было сколько-то гектаров земли, но он ей не дал, так как она отделилась. Позже, когда я начала писать по инстанциям, узнала, что у деда Хэвы было 23 гектара земли, 10 гектаров этой земли он отписал моему отцу, еще 10 – другому сыну, а дочке, что у нас замуж вышла, отписал 5 гектаров.

Земля эта была возле деревни Волки. И на этой земле мой отец начал строиться, рядом с дедом. Отец мой был младшим из троих сыновей. Один сын отдельно жил, другой ушел в Брест, дочка тоже жила отдельно. А земля плохая была – один песок, там только картошка росла и то для себя только. Ну и скот еще был, травы разные и покосы для скота, лишь бы прожить. Тяжело было, сами сеяли, сами собирали – вот такие вот дела».

Вспоминала мама и о том, как тяжело приходилось ее матери Марфе Федоровне: «Мать моя была городская, из г. Ярославля, и я удивлялась, как она научилась и ткать, и прясть, и шить, и хозяйством заниматься, управляться со всем. А кто ж ей сделает? Может, Аня, дочка отца, и помогала ей по хозяйству, но я не в курсе дела. Но я знаю, что и картошку надо было заготовить, и все другое, в общем, на лошадь и вперед. Река Мухавец тогда была такой, что через нее проходили в брод, так как по колено вода была. Я тогда в церковь не ходила, была занята работой, не ходила в церковь и мама, тоже в основном по хозяйству была занята, а как праздник, то в церковь ходили все».

А вот что вспоминал о тех временах Бернард Качмарек – поляк из деревни Лыщицы, отец которого, Войтех Качмарек, был военным осадником в Восточных Кресах. «Родился я в 1923 году в поселке Лыщицы, где прошло мое детство. В школу я пошел сначала в ближайшем селе Янове. В 5-й и 6-й классы ходил в школу в Остромечево (4 км). В этой деревне жили белорусы. Ученики школы, как и взрослые, не имели никаких национальных противоречий. Все вместе учились в последующих классах. Разговаривали и мы, и они на польском языке. Даже не знаю, понимали ли молодые белорусы свой язык. Даже находясь в православной церкви около нашей школы, молодежь разговаривала по-польски. Только люди старшие разговаривали на непонятном нам языке, который мы называли русским.

В науках мы различались только по дисциплине «религия»: они – православные, мы – римские католики. В связи с этим на уроке класс был поделен: их учил поп, а нас ксендз, что принималось нами вполне нормально, и молодежь не разделялась.

Способ ведения хозяйства на земле как среди поляков, так и среди белорусов был одинаковым. Только во время жнива мы косили косами, а они серпами, и иначе ставили копны с колосьями. В 1938–1939 годах появились механизированные жатки, что существенно облегчило работу. Дети смолоду должны были помогать в хозяйственных работах. В свободное от работ время занимались в школе и готовили домашнее задание.

После окончания 6-го класса общеобразовательной школы в 1936 году я сдал экзамены в Государственную гимназию в Бресте над Бугом. Здесь окончил три класса в 1939 году. В общеобразовательной школе мы учились бесплатно, но за гимназию нужно было платить. Стоимость обучения составляла 22 злотых в месяц без учета каникул. Тогда столько стоили два центнера зерна. В частной же гимназии нужно было платить 40 злотых в месяц плюс дополнительные расходы. Мне же кроме оплаты за обучение нужно было еще купить месячный железнодорожный билет за 10 злотых, чтобы добираться до учебного заведения. Можно было, конечно, ночевать в общежитии или на станции в то время, но стоило это 40 злотых. Была также возможность стать стипендиатом гмины Мотыкалы и учиться за счет ее бюджета, но такие случаи были единичными. Эту стипендию получила за высокие показатели в науке Галина Плученюк, моя знакомая из деревни Лыщицы. В общем, наука в гимназии для иногородних была тогда дорогим удовольствием. Все это требовало некоторых ограничений в бюджете нашей семьи, поэтому сельские дети редко учились в гимназиях.

Я уже с 13 лет жил по собственному распорядку дня. Вставать приходилось в 5 часов утра, чтобы что-то покушать, а затем пройти 5 км до железнодорожной станции Мотыкалы (автобусного транспорта на этой трассе тогда не было). Приехав в Брест, нужно было пройти еще 1 км, чтобы успеть на утренние 8-часовые занятия в классе. Они всегда начинались именно в 8 часов утра без исключений. Домой возвращался таким же образом. Зимой делать домашнее задание приходилось при керосиновой лампе, так как в нашем поселении электричества тогда не было. И все-таки я чувствовал свое особое положение, так как это позволяло мне получить преимущества в начале жизненного пути.

В гимназию учащиеся приходили в одинаковой форме темно-синего цвета (стоимость – около 12 злотых), а также в голубых шапках и школьных значках (девочки одевались в белые блузки и темно-синие юбки). На рукавах ученики носили голубую повязку с номером школы. Считаю, что все это было правильно с точки зрения воспитательных мер. Помню, что среди учениц были девочки по фамилии Адамович, Бузук, Саган-Борович, а из мальчишек – Ясинский, Сузин, Вишневский[21]21
  Из Сибири в Подляску. Воспоминания / литературная обработка Т. Лазовского. Бялая Подляска: Союз поляков из Сибири, 2002. С. 89.


[Закрыть]».

А вот еще несколько историй о жизни людей, не связанных с нашей семьей родственными отношениями, характеризующих типовой жизненный уклад белорусской интеллигенции того времени. В нашем случае, конечно же, интересны факты, имеющие отношение к жителям Бреста. Расскажу о выпускнике Московского университета Вольдемаре Павлючике, родившемся в Брест-Литовске 28 июля 1885 года в семье Василия Павлючика.

Город Брест-Литовск (ныне город Брест)

Центр Брест-Литовска. Думская площадь

Город Брест-Литовск – нынешний г. Брест – после третьего раздела Речи Посполитой (в 1795 году) находился в составе Российской империи, где утратил былое самоуправление в соответствии с Магдебурским правом и стал простым уездным центром Гродненской губернии с официальным названием Брест-Литовск.

В 1905 году Вольдемар окончил местную гимназию, а в 1911 году – Московский университет, кафедру русской филологии и литературы. Во время учебы в университете он познакомился с будущей женой Екатериной, уроженкой Московской губернии. Екатерина окончила женскую гимназию, а в 1914 году – физико-математический отдел высших женских курсов в Москве, получила диплом I степени. Кроме основной специальности, она, как значилось в удостоверении, выданном ей в Москве в 1908 году, «могла обучать пению в школе и управлять церковным хором». После окончания Московского университета Вольдемар преподавал русский язык, а Екатерина – математику в Русской гимназии. Среди своих коллег Вольдемар выделялся глубоким знанием своего предмета, высокой эрудицией. Митрофан Зноско-Боровских, выпускник Брестской русской гимназии, говорил: «Проходя у В. Павлючика курс Достоевского и Чехова, я впитывал в себя то духовное богатство, которого не дали мне сухие уроки Закона Божия, но без которого не может человек внутренне стать христианином».

Как мы уже отмечали, по условиям Рижского мирного договора[22]22
  Согласно Рижскому мирному договору 1921 года, в состав Польши были переданы земли Западной Белоруссии (современные Гродненская, Брестская области, части Минской и Витебской областей) и Западной Украины (Галиция, часть Волыни, Ровенщина). Отдельным пунктом соглашения польское правительство гарантировало соблюдение прав и свобод белорусского и украинского населения: «Польша предоставляет лицам русской, украинской и белорусской национальности, находящимся в Польше, на основе равноправия национальностей, все права, обеспечивающие свободное развитие культуры, языка и выполнение религиозных обрядов…Лица русской, украинской и белорусской национальностей в Польше имеют право в пределах внутреннего законодательства культивировать свой родной язык, организовывать и поддерживать свои школы, развивать свою культуру и образовывать в этих целях общества и союзы» (статья VII Рижского мирного договора).


[Закрыть] город Брест отошел к Польше, стал центром Полесского воеводства и был переименован в г. Брест-над-Бугом.

Нахождение города в составе Польши оставило заметный след в его истории, так как, по мнению Вольдемара, польские власти стали проводить политику ополячивания. Это привело к тому, что зарплата наставников русской гимназии г. Бреста уменьшилась – гимназия не финансировалась польским правительством прежде всего потому, что была русской. Но педагоги были согласны на небольшую оплату, чтобы дать возможность учиться в гимназии способным детям из небогатых семей. Вольдемар, исполнявший обязанности директора в те годы, твердо отстаивал интересы и права своего заведения. На уроках, которые он вел, не прекращал прививать любовь учеников к русскому языку, основав Ученический литературный кружок имени А. С. Пушкина. Одним из ярких проявлений живого интереса к русской литературе был выпуск литературного ученического журнала

«Проблески», который назывался иногда Литературным сборником. В 1933 году гимназисты инсценировали постановку спектакля «Евгений Онегин». С большим энтузиазмом готовились в гимназии и к Дням русской культуры, которые проводились ежегодно в июне.

Среди учеников В. Павлючика были известные люди, такие как:

• сестры Валерия и Зоя Микуловские – профессора славистики Нью-Йоркского университета, литературоведы, специалисты по русской литературе XVIII века и русскому символизму, поэтессы и переводчицы. Они внесли немалый вклад в культуру русского зарубежья;

• прима Варшавской сцены драматического театра, актриса Нина Андрич. Ее называли «Великая Дама польского театра». Последний фильм с ее участием вышел на экраны в 2009 году. Умерла она 31 января 2014 года в Варшаве в возрасте 101 года;

• епископ Бостонский, викарий Восточно-Американской епархии Митрофан Зноско-Боровских. Умер 15 февраля 2002 года в возрасте 92 лет;

• настоятель Свято-Воскресенской церкви г. Бреста, протоиерей Евгений Парфенюк;

• протопресвитер, настоятель Свято-Георгиевской церкви во Львове Василий Осташевский и многие другие.

Известный в городе Бресте стоматолог Раиса Андреевна Ширнюк, рассказывая о судьбах своих одноклассников, отмечала: «Выпускники гимназии, жившие в Бресте, карьеры не сделали. В основном это были дети интеллигенции, которым дорога к карьере была закрыта из-за их происхождения. Темным пятном лежало на них проживание на оккупированной территории. Но где бы ни работали выпускники русской гимназии, они зарекомендовали себя порядочными, интеллигентными людьми».

Однако жить и организовывать быт было тяжело. Вот что вспоминала родственница Вольдемара, Нина Павлючик: «…Мама продала все, что имела ценного. Последними были подаренные когда-то дедушкой золотые серьги.

Брест, Русская гимназия, 1920-е годы

Она купила на них лекарство, принять которое больной не успел. Моей маме пришлось поднимать малышей одной. Сбережений никаких, из мебели – только две кровати, поэтому она бралась за любую работу, а погодков закрывала в доме, оставляя им чайник воды. Едва ли не лучше двора Нина с Васей знали кладбище, куда мама ходила каждый день. Местом игр была росшая за погостом рожь, а грозу пережидали под навесом кладбищенской часовенки. Крестьяне помогали: иной раз кто принесет пару картофелин, кто кринку молока. Потом маму нелегально взяла на приработок начальница почты пани Лентовичова – разносить по деревням письма. Позже начальницу уличили в подлоге, и она, видя, что не выпутается, выстрелом в сердце отвела позор от учившихся в Варшаве детей. Почтовые чиновники, приехавшие изъять документы, удивились аккуратности ведения книг. И маму оформили официально, правда, не начальницей, а почтальоном. Наконец-то появился относительный достаток, снимали уже комнату и кухню, но тут началась немецко-польская война, которую прервал советский поход в Западную Белоруссию».

В 1935 году В. Павлючик сдал экзамены при Пинской духовной консистории и был рукоположен в сан священника архиепископом Полесским и Пинским Александром, получив приход вблизи Бреста.

В 1939 году, когда части Красной армии перешли советско-польскую границу и вступили на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины, отношения с долгожданной советской властью не сложились. Прежние заслуги учителя русской гимназии, верного русской культуре, не были приняты во внимание, и поэтому семью Павлючиков выслали на Алтай, а затем странствия привели их в Англию[23]23
  За 9 лет он успел побывать в Алтайском крае, Киргизии, Иране, Италии, где при организации польской армии Андерсена стал военным священником для православных военнослужащих. В составе этой армии принимал участие в битве при Монте-Кассино и только 28 марта 1949 года был уволен в запас, после чего возглавил православный приход в г. Бристоле. Об этом периоде жизни написал из Австралии бывший его ученик Алексей Кескевич: «В боях у Монте-Кассино он переползал из окопа в окоп и нес утешение православным солдатам. Так что, будучи хорошим учителем, он был героем. После окончания боев и взятия горы разговаривал с генералом Андерсом и настаивал на установке хотя бы одного православного креста. Генерал Андерс обещал. Таким образом, на военном кладбище на горе Монте-Кассино треть крестов оказались православными».


[Закрыть]. Находясь в Алтайском крае, жена и дети заболели тифом, средств на лечение не хватало. В результате непродолжительной болезни жена Екатерина умерла. Закончилась жизнь В. Павлючика в г. Лондоне – его похоронили на кладбище Бромптон.

Из воспоминаний Бернарда Качмарека:

«Определенная неуверенность появилась, по мнению моего отца, весной 1939 года, так как прошла небольшая мобилизация резервистов в армию. Я тогда не воспринимал это особенно серьезно. Всю трагедию войны я осознал только 1 сентября 1939 года. Рано утром мы узнали, что все-таки началась война. В этот день со стороны Восточной Пруссии в сторону Бреста пролетело несколько самолетов с видимыми немецкими опознавательными знаками. Я тогда стоял на повозке и сбрасывал картофель. Неожиданно один из самолетов развернулся, снизился и обстрелял из пулеметов место наших построек. Я упал на землю. Счастье, что никого не убили. Потом увидели, что разбиты два окна и след остался от пуль на боковых досках повозки. Тогда я понял, что мы далеко от театра военных действий, но я мог погибнуть.

На третий день войны я возвращался из деревни Щитники и находился в полутора километрах от железной дороги Черемха – Брест над Бугом. В этот момент снова появились несколько немецких самолетов-бомбардировщиков с крестами на фюзеляжах. Начали сбрасывать бомбы на железнодорожные пути. Никто им не препятствовал. Наша армия находилась тогда в 20 км от Бреста над Бугом. Из восьми сброшенных бомб на пути ни одна не попала. По обоим сторонам путей появились огромные воронки. От бомб погибла одна женщина из деревни Щитники, она копала картошку недалеко от железнодорожных путей. Живой осталась ее маленькая дочь, так как находилась в нескольких десятках метров от путей. Это была невинная жертва войны.

Через несколько дней после начала войны в нашу деревню вошли немцы. Брест оборонялся еще пару дней, но и туда вошли немецкие войска. Затем немецкие власти передали Брест Красной Армии. Думаю, что и сельские территории тоже были переданы России.

В начале декабря 1939 года вновь появились представители немецкой армии. Последние посещали нашу деревню и несколько других. У них был список поляков, находившихся в этих селах, но родившихся в Западной Польше, в Шленских землях и на Поморье. Немцы посещали эти семьи и уговаривали их согласиться на переезд за реку Буг на территорию, занятую немцами. Дали приблизительно 10 дней для размышлений. Обещали работу, транспортировку имущества, обмен рублей на марки после продажи имеющегося у них хозяйства, а также проведение инвентаризации и оценку имущества. Примерно 15 декабря эти люди появились снова, чтобы определить число согласившихся на переезд. Помню, что таких было немного. Наше село простиралось на 5 км. Согласились только две семьи, одна только частично.

Помню, что немецкий офицер обратился к моей матери по-польски (она была родом из-под Познани, но немецкий язык совсем не понимала) и объявил, что после окончания их миссии в феврале 1940 года русские вывезут поляков в Сибирь. При этом указал на карту и сказал, что территория шириной около 7 км от реки Буг, в том числе и село Янов, где тоже жили поляки, будет освобождена русскими от этой национальности. Далее сказал, что вернется через час и чтобы мать после полученной информации постаралась переубедить отца и дать согласие на выезд. Так как его действия не дали результата, он сказал, что скоро мы об этом пожалеем. Откуда он это знал, мне неизвестно. Наверное, были какие-то тайные соглашения между русскими и немцами.

Через некоторое время информация от немца подтвердилась. Но тогда мы в это не верили. Были одиночные аресты (полицейского и лесничего), но в общей массе никто не верил, что такие действия с довольно тяжкими последствиями распространятся на остальные семьи. Мы тогда считали, что крестьянин (хоть поляк, хоть белорус), живущий в трудах тяжких, ни в чем не виновен. Как оказалось, мы ошибались. Перед отъездом детей со своими семьями на немецкие территории мы ощущали некоторое огорчение. Они ехали в отапливаемом пассажирском вагоне, но оставляли свой родной дом. На немецкую территорию выехало все-таки несколько семей.

При советской власти разрешили начать учебный год в ноябре 1939 года. Началось все с замены директора (вместо Нановского утвердили Климовича). На первом собрании учеников проинформировали, что занятия будут проходить, как и раньше, только на русском языке. Те ученики, которые не будут учиться на русском языке, должны учиться на польском языке после обеда; кроме того, выделялся час на изучение белорусского языка. Был введен и шестидневный цикл занятий, что означало пять дней учебы, а 6-й свободный. Ученики, выбравшие польский язык обучения, тайно решили, что по воскресеньям ходить на занятия не будут. Для этого выбрали дежурных, которые проверяли исполнение этой договоренности, становясь у входа в гимназию. Поэтому преподаватели по воскресеньям не проводили занятия, так как учеников не было. Конечно, с одной стороны, такой подход отражался на качестве обучения, но, с другой стороны, это был определенный молодежный протест против сформировавшейся ситуации. В начале этого учебного года я стал жить в Бресте на улице Длинной (Длугой)». Так проходило время, пока Бернард не узнал, что его семья депортируется вглубь России[24]24
  Из Сибири в Подляску. Воспоминания / литературная обработка Т. Лазовского. Бялая Подляска: Союз поляков из Сибири, 2002. С. 89.


[Закрыть].

Вот еще одна история жительницы «Кресов Всходних». Елена Николаевна Куровская родилась в 1928 году. Она была старшим ребенком в семье Николая Даниловича и Елизаветы Евдокимовны Козловичей. Отец был крепким хозяином, «руплiвым гаспадаром» на своей земле. В семье, кроме Лены, росли еще двое младших сыновей.

Елена Николаевна Куровская

Из воспоминаний Елены Куровской[25]25
  После войны Елена Козлович (Куровская) окончила школу, вышла замуж за военного из соседней деревни. Мечтала поступить в пединститут, но ее не приняли. В открытую не говорили, но намекнули: она – из Западной Беларуси, жила на оккупированной территории, мало ли что. Однако учителей катастрофически не хватало, особенно в деревнях. И пошла она учить детей: математике, физике, иностранным языкам. Позднее, когда место рождения уже не воспринималось как опасность, Елена Николаевна переехала в Брест вместе с мужем. Преподавала английский и немецкий языки в СШ № 8 и № 9. В апреле 2019 г. ей исполнился 91 год. URL: https://vb.by/society/ history/sliyanie-kak-razrastalos-na-zapad-beloe-pyatno.html (дата обращения: 23.11.2020).


[Закрыть]:

«Это неправда, что при «панской Польше» богато жили только поляки, а белорусы на них горбатились, сами при этом ничего не имели. Бывало по-разному и среди поляков, и среди белорусов, и среди гедунов (так называли тех, кто говорил на белорусско-украинском диалекте). В моем классе училась девочка из польской семьи. Так эта семья вообще в землянке жила.

В основном жили бедно, особенно сразу после войны (Первой мировой и гражданской. – Прим. ред.), когда родители только вернулись из России. Отец построил в деревне хатку 3 × 4 м, с русской печью и земляным полом, двумя небольшими окошками, где я и родилась. Уже потом, когда мне было 10 лет, мы перешли в новый дом, побольше, с двумя комнатами, где нас жило 8 человек. Почти никакой мебели, кроме стола и лавок, там не было. Но это уже считалось выше среднего уровня. А когда отец купил нам каждому по деревянной тарелке, ему односельчане говорили: «Коля, ты богатый».

Деревенская сходка

Несмотря на разную степень достатка, жили в деревне дружно. Старались не конфликтовать, не оскорблять друг друга. Но если что, всегда приходили на помощь. Знаменитая белорусская толока мне знакома не понаслышке. Помню, что если кто-то оставался без жилья после пожара (а это случалось в деревне часто), толокой приходили на помощь и строили погорельцу новое жилье. Меня и братьев родители так воспитывали: если ты хочешь съесть кусочек хлеба, сперва поделись с ближним, а меньший кусок оставь себе. И я это усвоила на всю жизнь.

Об угнетении православных при польской власти не могло быть и речи. Костелы и церкви были одинаково доступны для прихожан. А в школе молитвы читали и те, и другие. Раз в неделю ксендз и батюшка вели Закон Божий. Дискриминация имела более хозяйственный характер. Местные жители (что в деревне, что в поселке Пружаны), могли заниматься только земледелием или разводить скот. За пределами аграрного сектора им уже места не было. Учителя, врачи – только поляки. Торговля, ремесло, мелкотоварное производство – удел евреев. Зато учиться в школе могли все желающие. Начальное образование (4 класса) было бесплатным. Я пошла учиться, когда мне было уже 8 лет, и сразу во второй класс; к моменту прихода советской власти я успела закончить курс начальной школы.

Ученики сельской школы

В школе на уроках мы разговаривали на польском. А между собой общались каждый на своем языке. Белорусского в чистом виде не знал никто. В основном говорили на диалектах, хотя большинство населения в нашей деревне считали себя белорусами. Грамотных людей среди взрослых было не так много. Мой отец, хотя и из крестьян, окончил четыре класса царской школы. Он умел читать и писать, потому пользовался уважением в деревне. К нему постоянно обращались, если нужно было написать заявление, что-то прочитать и т. д. Никаких денег за эту услугу он не брал. А вот работать на земле умел и любил. Постоянно изучал передовой опыт, читал литературу. Выращивал овес, пшеницу, овощи, картофель. 20 гектаров у него было, лошадь, три коровы. По тем временам это считалось средним хозяйством. Отношение к восточным соседям в селе строилось больше на догадках, чем на реальной информации. Радио тогда не было почти ни у кого. Газеты большинство граждан не читало. Да и в них не сообщалось о жизни в СССР и Советской Белоруссии. Из тех, кто умудрился уехать за кордон в поисках лучшей доли, никто назад не вернулся. А на географической школьной карте территория восточнее Столбцов изображалась сплошным белым пятном. Когда я спросила учительницу, почему так, она ответила: «Малая еще. Узнаешь, когда подрастешь». Больше я таких вопросов не задавала.

И все же идея предстоящего объединения с братьями по крови витала в воздухе задолго до известных событий. Дети как могли впитывали разговоры взрослых, мало что в них понимая. Говорили о том, что в России пироги едят, сахара много, что там нет богатых и бедных, все живут счастливо. Кто-то относился к этому с недоверием, но в основном люди с воодушевлением ждали прихода красных. Все же поляки для нас чужие были. Хотя среди них тоже немало встречалось хороших людей.

Важную роль играла пропаганда со стороны КПЗБ (Коммунистической партии Западной Беларуси). Несколько человек в деревне были ее активными членами. Двоих из них арестовали. За политику, как отец мне рассказывал, обычно больше пяти лет не давали. А вот за производство самогона (в Польше его называли «сыровец») могли впаять 25 лет. Среди детей в войну тогда никто не играл – не принято было. Но в том, что она вот-вот придет, уверены были почти все. При этом никаких запасов никто не делал. В основном свободных денег люди не имели, а в магазинах и на рынке всего хватало сполна.

Когда в самом начале сентября 1939 года вблизи деревни Загорье упала немецкая бомба, люди восприняли ее как первый сигнал тревоги. Но даже этот факт не вызвал у них особой паники. Больше всего удручало неведение – что будет дальше? Еще через пару дней в Пружанах появились немцы, и кто-то из местных пустил слух, что, дескать, один немецкий солдат проговорился – «скоро сюда придут ваши». К тому моменту у знакомого моего отца уже был радиоприемник. И он слышал, как выступал глава советского правительства

Молотов (17 сентября 1939 года), который пообещал, что советская власть не бросит на произвол судьбы братьев – белорусов и украинцев. О пакте Молотова – Риббентропа тогда, конечно, никто из жителей деревни ничего не слышал. Но красных ждали. Ожидание растянулось на две недели. В это время никто не работал, в школе уроков не было. Почти каждый день я с мамой ходила в Пружаны за 15 км встречать красных. Это был, действительно, всенародный подъем, основанный на абсолютной уверенности, что завтра будет лучше, чем вчера.

19 сентября 1939 года – день, который запомнился мне на всю жизнь. Это было незабываемо. Мы встречали колонну танков и самоходных машин на центральной улице Пружан. Бросали солдатам цветы. Помню, многие спрашивали их: «А у вас хлеб есть? Сахар, мука есть? Керосин есть?» И они отвечали: «Есть». Как и положено военным. Одеты были в гимнастерки, которые мне показались не такими красивыми и строгими, как у польских и немецких солдат. Но больше всего меня возмутило, что лица у них не красные. Я же на полном серьезе думала, что это именно так. Когда сказала об этом маме, она засмеялась. А одна женщина вслух произнесла, увидев солдатика: «Так ты такой же, как и мы, белорус, светлый, с голубыми глазами».

…Три месяца никаких уроков вообще не было. Мы гуляли, пасли коров, активно разучивали речовки, песни о революции, Щорсе и Буденном. В начале ноября праздновали годовщину Октябрьской революции. Пела и плясала вся деревня. Только с 1 декабря начались уроки. Я пошла в пятый класс. Помню, учеников стало значительно больше, чем при Польше. Классным руководителем у нас была Антонина Максимовна, молодая учительница, которая приехала из Могилевской области. Мы ее очень любили, она для нас была как подруга. В январе, 21-го (1940 г. – Прим. ред.), нас всех дружно приняли в пионеры. Для нас это было что-то незабываемое. По этому поводу в школе был большой концерт, приглашали родителей. Я, будучи уже подростком, отождествляла себя с чем-то исторически важным».

Обложка советского журнала «СССР на стройке», № 2–3, 1940 год. Оформление Э. Лисицкого

Новая власть постепенно стала наводить свои порядки. «Жители Брестчины в целом позитивно восприняли советскую власть. Ее установление воспринималось как национальное и социальное освобождение от польского угнетения. Однако социальная обстановка оставалась сложной. Декларативные заявления власти часто расходились с реальностью, советизация общества была болезненной и приносила разочарования, которые новая власть сдерживала, используя пропаганду и идеологическое воздействие. Повсеместно эксплуатировались лозунги борьбы с классовыми врагами, за урожай, новую школу, новую культуру быта и прочее. Как правило, они были ориентированы на социальные низы и не учитывали образовательный уровень других категорий населения», – пишут в своей книге «Сквозь годы и грозы ХХ века» исследователи истории нашего края Валерий Мороз и Игорь Кез[26]26
  Кез И. В., Мороз В. В. Сквозь годы и грозы XX века. Брест: Альтернатива, 2014. 383 с.


[Закрыть].

Красная армия еще не успела занять территорию бывшей Польши, а оперативно-чекистские группы, следовавшие за войсками, уже начали аресты «враждебных элементов». Брали полицейских, чиновников польской администрации, крупных землевладельцев, фабрикантов, офицеров – всех, кого можно было заподозрить в шпионаже. За неполный месяц (до 15 октября 1939 года) в Западной Беларуси было арестовано 3535 человек. После создания в ноябре 1939 года областных управлений НКВД туда для ведения следствия «перечислили» всех арестованных.

По данным архива ФСБ России, за сентябрь – декабрь 1939 года органы НКВД БССР арестовали более 9 тыс. «западников». Из числа всех арестованных в СССР в 1939 году жители новоприсоединенных территорий составили 65 %. В 1940 году НКВД БССР и УССР каждый месяц арестовывали более 6 тыс. человек. Следователи не успевали строчить обвинительные заключения, и зэков пришлось распределять по тюрьмам восточных областей.

Основную массу арестованных в 1939–1940 годах в Западной Беларуси составляли «бывшие люди» – кулаки, помещики, чиновники, торговцы, офицеры. В 1941 году взялись за крестьян, не желавших вступать в колхозы, – их доля среди арестованных выросла с 16 % в 1939 году до 31 % в 1941 году.

Наиболее распространенным обвинением в те годы было «недоносительство» – так советская власть воспитывала революционную бдительность. Вторым по массовости было обвинение в нелегальном переходе границы. Давление на границу было громадным, причем с обеих сторон. Из германской зоны оккупации в СССР устремлялись опасавшиеся за свою жизнь евреи. Не желая жить под немцами, сюда направлялись многие поляки из центральной Польши. Значительным был и встречный поток. Важным стимулом для нелегального перехода границы и в ту, и в другую сторону было стремление к воссоединению семей. Вкусив советской жизни, многие из тех, кто бежал в СССР до 1939 года, пытались пересечь границу вторично, в обратном направлении.

Поначалу сделать это было просто, однако примерно с середины февраля 1940 года советская сторона наладила плотную охрану. Большинство нарушителей границы были осуждены на 3 года, а тем, кто был «подозрителен по шпионажу», давали обычно 8 лет. Всего, по неполным данным архива ФСБ, за два предвоенных года через НКВД БССР прошло более 42 тыс. «западников». Большинство из них получили от 5 до 10 лет лагерей.

Из воспоминаний Елены Куровской:

«То, что их ожидания расходятся с реальностью, люди поняли очень скоро. До создания колхозов дело сразу не дошло. Но неугодных, «классово чуждых» элементов вычисляли быстро и высылали в отдаленные районы страны. Кто-то уезжал сам, попадая затем под каток хорошо раскрученной репрессивной машины. Один из наших односельчан завербовался на шахты Донбасса. И как-то в разговоре с кем-то из шахтеров обмолвился, что «чужие люди, которые его приютили, лучше кормили, чем мы». Ему дали семь лет лагерей. Кому-то уже здесь, в Пружанах, подложили в карман записку против советской власти. И его постигла та же участь поднимать Север. Вот такое было. Массово из нашей деревни людей не вывозили, по крайней мере до войны. Здесь-то в основном бедный люд жил. Поляков было мало, некоторые успели убежать. И даже те, кто жил чуть побогаче, как мой отец, считались середняками, их не трогали. Тех, кто имел земли свыше 20 га, уже записывали в кулаки. У них, соответственно, все забирали, а их самих высылали. Отец рассказывал о том, что представители районных властей проводили в деревне собрание. И кто-то из местных спросил: «А что будет с деньгами? Их ведь должны поделить между богатыми и бедными, чтобы всем поровну досталось». Бедняки действительно надеялись, что и землю, и все имущество вскоре разделят. Они были убеждены: в том, что они бедные, виноваты богатые.