Текст книги "Брест. Изгнание и возвращение"

Купить товары в магазинах стало труднее. За тем же керосином надо было отстоять в очереди. Изменилось и качество товаров. При Польше тетради были из лощеной бумаги, перья ровные, не ломались, чернила не растекались. А здесь (в БССР) бумага желтая, страницы сшиты так, что разлетались, чернила вытекали в сумке по дороге в школу. Но те, кто приезжал с востока, шепотом говорили, что там у них и этого нет.

Многие «восточники», по словам Елены Николаевны, приезжали на вновь присоединенные территории, чтобы заработать себе на жизнь. Пока не было колхозов, они устраивались на сезонные работы, плату готовы были брать зерном, мукой, чем угодно, лишь бы прокормить семьи. После войны, когда и здесь, и на западе Беларуси наступила волна сплошной коллективизации, многие из зажиточных первыми побежали записываться в колхозы, но и это их не спасало от репрессий.

Моего отца и всю нашу семью спасло то, что он не был кулаком, буржуазным элементом, как тогда говорили. Во время немецкой оккупации он был связным в партизанском отряде, а после освобождения ушел на фронт. Но две коровы у нас все равно забрали. А в колхозе еще и хлев не успели построить. Весь скот держали в загоне под открытым небом. Наши бывшие буренки первое время возвращались и просились домой. Стоят, мычат и плачут. Жалко их было. И мы стоим, плачем, но не пускаем, потому что посадят за саботаж…

В пятом классе мальчишки уже играли в войну. 19 июня 1941 года уроков не было. В этот день у нас был назначен пионерский сбор. Его почему-то отменили. А 21-го я увидела, как наш директор школы отправлял старших ребят на призывной пункт. Они пели песню «Если завтра война». О войне многие догадывались. Но вслух о ней почти никто не говорил: опасно было. Все говорили о каких-то маневрах, которые должны были вот-вот начаться.

На следующий день, в воскресенье, мы собирались поехать на рынок в Пружаны. Где-то в пять утра нас разбудил самолет. Как я потом узнала, немцы уже летели бомбить аэродром. Мы с отцом выбежали посмотреть. Он еще заметил, что шум не нашего самолета. Потом все в округе стихло. Но на рынок мы так и не поехали. Пошли пасти коров. Идем, песни поем. Днем я прибежала домой пообедать. Смотрю, у нашего дома окровавленные солдаты бегают, вопят. Мама им перевязки делает. Кто-то из них говорит: «Нас буквально вчера перебросили сюда, на аэродром. Сказали быстро разобрать самолеты, снять моторы. Потом также быстро собрать. Но собрать мы уже ничего не успели. Бабахнуло». Это я хорошо помню. Ну а потом отец сел на велосипед (он у него уже тогда был) и поехал в город посмотреть, что там происходит. По дороге встретил знакомого военного. Тот ему прямо и сказал: «Николай Данилович, никакие это не маневры. Это война. Брест уже в огне…»

Из воспоминаний Изабеллы Ксенжопольской, полячки из Бреста:

«В 1939 году мне было 11 лет. Это был особенный год. Год, в котором мое белорусское детство закончилось. Проживали мы тогда в Бресте над Бугом. Мой отец, Ян Пух, был профессиональным военным, т. е. в офицерском звании служил в 82-м полку пехоты. В марте этого года весь полк был отправлен на границу восточной Пруссии, так как появились разговоры о войне. Я не понимала, что такое война, так как была ребенком. Мы с мамой жили в прекрасном доме в районе Адамково. Здесь в основном проживали семьи военных и железнодорожников. У нас, как и у других жителей, был свой огород и плодовые деревья. От отца мы получали письма, в которых он сообщал, что любит нас очень и постоянно о нас думает. Дни эти были достаточно напряженные: в атмосфере человеческих отношений нарастало неспокойное настроение и нервозность. Все чаще люди повторяли слово «война».

В июне я закончила 4-й класс в начальной школе Брестской крепости. Во время каникул к нам приехал отец и пробыл с нами два дня. В начале августа родилась моя сестра Мария Барбара. Отец вновь приехал на ее крестины 15 августа, а потом сразу вернулся в полк. Уезжая, он дал маме задание приготовить запас сухарей, керосина, соли, сахара и других продовольственных продуктов. Мы понимали, зачем нам продукты, но не могли понять, зачем нам керосин, ведь в доме было электричество. Утром 1 сентября мы услышали дальний грохот взрывов и рокот летающих самолетов. Поняли, что немцы напали на Польшу и начались бомбардировки немецкими самолетами нашего аэродрома в Малашевичах за Бугом. Затем по радио сообщили, что началась война.

Бомбардировки Бреста начались после обеда. Мы с мамой и маленькой сестрой прятались у соседа в убежище. Помню, что страшно боялась темноты, которая была в убежище, и поэтому побежала прятаться под дерево в огороде. Страшно было и от воя сирен, которые оповещали о приближении немецких самолетов. Через несколько дней появились разговоры о том, что к Бресту приближаются немецкие войска. Вечером какого-то дня пришел сосед и забрал нас в убежище, а ночью туда ворвались немецкие солдаты и вышвырнули нас на улицу. Нас присоединили к колонне людей, которые направлялись за город к какой-то деревне возле Брестской крепости, где была площадка, огороженная колючей проволокой, и стояли солдаты охраны. Старшие говорили, что мы – заложники, и пока солдаты, обороняющие крепость, не сдадутся, нас не выпустят. Рано утром начался бой, и над нашими головами летали снаряды, которыми обстреливали Брестскую крепость. Вокруг все грохотало, уши закладывало от взрывов, дети плакали.

Я с мамой и сестрой, а также несколько стариков, через день вышли из этого лагеря, так как охраняющий нас немецкий солдат сделал вид, что нас не заметил. Ночью мы возвратились домой. Двери были выломаны, квартира разворована. Одна комната была уничтожена снарядом. Утром, выходя из дома в огород, обнаружили двух убитых польских солдат. Перед домом стоял польский танк, из башни которого свисало тело польского солдата. На следующую ночь в дом вновь ворвались немцы и искали польских солдат. Те дома, в которых никого не было, поджигали, вокруг стоял запах копоти и пожаров. Все это происходило до того момента, пока польские войска не сдали крепость. После ее сдачи наступила тишина. В городе находились немецкие войска.

17 сентября в город вошли советские войска. Немцы ушли за Буг. Затем мы узнали, что евреи и белорусы при въезде в Кобрин установили для советских войск приветственные транспаранты. Через несколько дней в городе появились люди с красными кокардами на голове и полосами на рукавах. Евреи начали открывать в городе магазины. Открылась пекарня, где после долгого ожидания в очереди можно было купить хлеб. За хлебом ходила я с пожилым мужчиной Томашем, так как мама оставалась дома с маленькой сестрой.

В октябре на Граевке открыли общеобразовательную школу, и я пошла в 5-й класс. Сначала мы учились по польским учебникам, но затем был введен как обязательный русский язык. Предвоенных учителей заменили. В начале ноября с войны вернулся отец. Помню, что одет он был в гражданское и сказал, что убежал из российского лагеря. Через некоторое время он начал работать на железной дороге с другими бывшими военными. Жизнь в нашем доме более-менее стабилизировалась. Семья наша вся была в сборе. Однако вскоре мы узнали, что русские арестовывают поляков, сажают в тюрьму и вывозят целыми семьями. Праздник католического рождества и Новый 1940 год уже не был таким радостным, как прежде, нарастало психологическое напряжение.

3 марта 1940 года отец отправился на работу, но не вернулся после обеда, как это обычно бывало. Около 9 вечера пришел его приятель и принес кастрюлю для пищи, в которой отец носил обеды на работу. Сказал, что во время обеда его забрали в контору и после этого он уже не возвратился. Утром отец также не пришел, и мама пошла на станцию, где он работал, узнать, что произошло. На станции ее направляли в разные места, но никто ничего не мог сказать об отце. Расстроенная мама вернулась домой и зашла к подруге, мужа которой арестовали ранее. Та посоветовала матери его не искать – бесполезно, приготовить передачу с едой и теплой одеждой и идти в брестскую тюрьму, чтобы отдать отцу передачу. На следующий день они вместе пошли к тюрьме, и после долгого ожидания у них приняли передачи. Этот факт свидетельствовал о том, что отца арестовали. Следующую передачу можно было принести только через месяц. В этот раз к тюрьме пошла я с маминой подругой, но после долгого ожидания нам сказали, что передачи принимать не будут. И до конца июня никаких передач тоже не будет. Позднее нас разогнали. Домой я вернулась заплаканной.

Ночью с 12 на 13 апреля в наш дом ворвались солдаты НКВД – четыре военных человека и один гражданский. В доме они провели тщательную ревизию и постоянно спрашивали маму, где находится ее муж. Неожиданно проснувшись в ту ночь, я была очень напугана. Сразу расплакалась и, вскочив с постели, спряталась за маму. В руках гражданского человека я заметила лист бумаги с записями. Сейчас я понимаю, что это был список с фамилиями разных людей, преимущественно поляков. Когда мама ответила, что не знает, где находится ее муж, энкавэдэшник сказал, что сейчас ее отведут к нему. Нам приказали быстро собраться и приготовиться к отъезду. Мы с мамой собрали вещи в один больший мешок и несколько корзин – все самое необходимое. Я надела на себя три платья, а солдаты в это время записывали, что из нашего имущества оставалось в доме.

Через три часа нас посадили на повозку и отвезли на станцию, где возле рампы стоял поезд с товарными вагонами и затянутыми колючей проволокой окнами. Нам приказали по-быстрому перегрузить свои вещи в один из этих вагонов. Я взяла на руки младшую сестру, а мама занялась перегрузкой наших вещей в вагон. В вагоне были построены полки с одной и другой стороны, а у противоположной стены в днище была проделана дыра. В нашем вагоне уже были люди, которых там разметили раньше нас. После нас в нашем вагоне разместили еще несколько семей, а затем двери вагона закрыли с внешней стороны. Перед каждым таким вагоном стоял солдат с ружьем. Поезд стоял у рампы и не двигался до середины следующего дня, примерно до 13:00. В течении этого времени я узнала, для чего нужна дыра в полу вагона. Мы с мамой заняли верхнюю полку с левой стороны вагона у окна. Из самого окна ничего не было видно, так как оно было забито досками и колючей проволокой. Только из щелей между досками можно было понять, где поезд двигался и с какой скоростью.

Наш отъезд из Бреста и первый день путешествия мама описала следующим образом: «13 апреля 1940 года в 6 часов утра мы уехали из нашего дома, а 14 апреля 1940 года в скотском вагоне в 13:00 нас вывезли из Бреста. Первый длительный перерыв в нашем путешествии произошел в Минске, а уже 16 апреля мы были в Смоленске. Там во время двухчасовой остановки мы получили первый раз еду – суп, кашу из кукурузы и хлеб. После чего нас повезли дальше, и уже около 4 часов утра поезд прибыл на остановку Вязьма». Далее текст неразборчивый, а затем мама написала: «17 апреля в 5 часов утра мы пересекли Волгу, а 22 апреля спозаранку нас привезли на Урал. Сегодня прошла неделя, как мы выехали из Бреста».

Помню, что в нашем вагоне были размещены, кроме нас, еще семья Жилинских: родители, трое сыновей и дочь, пани Шимановская с двумя сыновьями и пани Софья (фамилию не помню) с двумя детьми. Кроме этого, здесь находилось еще шесть белорусских семей, их фамилии тоже не помню. Каждая семья должна была питаться самостоятельно, так как пища в вагоны подавалась очень редко. Это были куски хлеба, каша и горячая вода, так называемый кипяток. За пищей ходили представители каждого вагона под надзором энкавэдэшников. Гигиенические условия нахождения в вагонах были невыносимыми. Простой воды не хватало на умывания, не говоря уже о прочих условиях жизни. Однако, несмотря на очень примитивные условия нашего путешествия, в нашем вагоне никто не болел, что часто происходило в соседних вагонах.

В Сибири мы находились до апреля 1946 года. Это было очень трудное время, требующее отдельного повествования.

Затем мы вернулись в г. Брест, откуда нас должны были перевезти в Польшу в течение двух дней. Я, конечно же, побежала в Адамково, чтобы посмотреть на наш дом. Сначала я зашла в соседний дом, где раньше жили поляки. Из дверей вышла русская женщина и сказала, что здесь бывшие хозяева не проживают. После этого я побоялась зайти в свой дом и возвратилась на станцию, где обо всем рассказала маме.

7 мая 1946 года наш поезд выехал из Бреста, пересек реку Буг и остановился в Тересполе. К поезду подошли люди, принесли молоко, задавали много вопросов. Наш поезд должен был ехать до Щецина, но мама решила выйти в г. Бялая Подляска, где мы остановились у родственников. 8 мая 1946 года после 6 лет скитаний мы вернулись в Польшу»[27]27
  Из Сибири в Подляску. Воспоминания / литературная обработка Т. Лазовского. Бялая Подляска: Союз поляков из Сибири, 2002. С. 154–167.


[Закрыть].

Глава 2
1941 гоД. Из Бреста в Барнаул

В книге И. Кеза и В. Мороза «Сквозь годы и грозы ХХ века», посвященной сотрудникам НКВД, становление советской власти в пределах Бреста и его окрестностей связывается с усилением кадрового состава этой службы. В книге указывается: «Из анализа сохранившихся архивных материалов следует бесспорный вывод о том, что в кадровой расстановке УНКВД по Брестской области резко усилилась роль партийных органов. Все сотрудники, прибывавшие к новому месту службы в Брестскую область, аттестовывались руководством управления, затем характеристики-представления с выводами о целесообразности использования офицера на конкретном участке…докладывались в обком партии для обсуждения… В 1940 году подобную процедуру прошли 75 офицеров Управления…»

Назначение в УНКВД г. Бреста для многих советских офицеров этой службы из г. Москвы оказалось совершенно неожиданным[28]28
  Кез И. В., Мороз В. В. Сквозь годы и грозы XX века. Брест: Альтернатива, 2014. С. 99–100.


[Закрыть].

Фамилии и имена и нынешних, и бывших работников НКВД или КГБ сегодня раскрывать не принято. Думаю, что читателям этой книги будет небезынтересно ознакомиться с художественно переработанными воспоминаниями одного из них (назовем его «Иван Иванович»)[29]29
  Воспроизведен рассказ приятеля моего брата Владимира по фамилии Карацупа на кухонных посиделках в начале 2000-х годов.


[Закрыть].

Новому работнику принято помогать. Всемерно. Со всех сторон. Кто чем может. Тем более новому начальнику. Так и поступали офицеры одного из отделов НКВД. Если при предыдущем начальнике работники отдела работали за совесть, то теперь они получили московского специалиста и офицера, при котором нужно было работать за страх. Иван Иванович держал всех в ежовых рукавицах, требуя беспрекословного подчинения. Он не допускал ни малейших возражений. Выслушай и выполняй. Чего стоили только угрозы, к которым он постоянно прибегал! «Понижу в звании (должности)!», «Выгоню с работы!», «Отдам под трибунал!» На совещаниях Иван Иванович всячески старался унизить того, по кому вел свой огонь. Любые его советы, вопросы, замечания были пропитаны ядом издевки.

От него можно было услышать: «Грош цена этому сооружению на твоих плечах, именуемому головой» или «Какие такие идеи родились в твоем явно не сократовском черепе?»

К этим литературным изыскам добавлялась добрая порция смачных русских нецензурных выражений. Унижение достоинства человека было нормой его поведения, например: «В конкурсе умственных кастратов у тебя было бы первое место».

И уже совсем распоясывался Иван Иванович, когда кто-нибудь из тех, на кого он точил зуб, оказывался с ним один на один. Тогда он беззастенчиво пускал в ход самые тяжеловесные слова. А чтобы никакие звуки не вырывались за пределы его кабинета, новый начальник срочно соорудил вторую дверь. Такая новая культура управления и общения с подчиненными должна была, по задумке Ивана Ивановича, способствовать более эффективной работе офицеров УНКВД по наведению советского порядка на новых территориях Западной Беларуси.

Что удивительно, но этот стиль управления, который современные специалисты называют моббингом, характерен для многих современных управленцев на государственных предприятиях и в организациях, будь то промышленное предприятие, университет, медицинская организация или еще выше – политическая надстройка государства. Я сейчас выскажу простую и на чей-то взгляд парадоксальную мысль. Причиной того, что происходило в Беларуси в 2020 году, во многом является моббинг – система управления обществом и трудовыми коллективами, наследие тех трагических лет советского периода в Западной Беларуси. Такая система построена на унижении, давлении, запугивании.

В развитых странах подобное уже давно не работает. Не потому, что там все такие гуманисты. А потому, что этот метод доказал свою неэффективность. Точно так же когда-то отказались от крепостного права, абсолютизма, феодализма и много чего другого, что препятствовало нормальному развитию экономики. Почему я говорю о том, что значительная часть общества (не 80 %, разумеется, но еще немалая) готова держаться за старое. Они сами терпят проявление моббинга со стороны своего начальства. А если человек высказывает независимое мнение, то его обязательно назовут скандалистом, или, что еще хуже, уволят с работы. Но корни всего этого мы находим в процессе советизации. Как говорят многие старожилы Бреста и окрестных деревень, «з за Польщи» такого стиля человеческих отношений не было. Между тем недостаток креативного, инновационного мышления прямо влияет на развитие современного нам государства, превращение его в информационное общество с развитыми институтами рыночного взаимодействия.

Однако вернемся в прошлое. Вот примерно в таких идеологических и культурно-управленческих условиях и начались преобразования в Западной Беларуси, основной задачей которых являлась правильно организованная депортация коренного населения вглубь территории СССР для последующего идейного перевоспитания.

Пакт Молотова – Риббентропа, присоединивший к БССР часть польских земель, оставил мрачный след в жизни населения бывших Восточных Кресов. Прославляя воссоединение народов, советские идеологи умалчивали о четырех депортациях, проведенных в 1940–1941 годах. В результате чистки страны от «неблагонадежного элемента» из Беларуси в Сибирь было выселено более 120 тыс. человек.

Все то, что граждане СССР пережили после образования Страны Советов, начиная с 1939 года коснулось и западных белорусов. Тотальный террор и репрессии стали основой общественно-политической жизни страны. Мероприятия советской власти в Западной Беларуси – национализация, конфискация, коллективизация, раскулачивание – были подчинены определенной задаче – нивелировать своеобразие бывших польских земель в самые сжатые сроки, так как власть предчувствовала приближение войны. Чистки шли в невероятно интенсивном режиме: то, на что в иных регионах ушло 20 лет, в Западной Беларуси надлежало осуществить за несколько месяцев. За два предвоенных года арестам и депортациям в БССР и УССР было подвергнуто более 400 тыс. человек, т. е. практически 3 % от общего числа жителей Западной Беларуси и Украины.

Депортация гражданского населения стала самым массовым видом советских репрессий в 1939–1941 годах на присоединенных территориях Западной Беларуси и Западной Украины, а также Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины. В 1940 году прошли три операции по массовому выселению – 10 февраля, 13 апреля и 29 июня. В мае – июне 1941 года была осуществлена четвертая депортация. Выселение проводилось в течение одного дня, одновременно на всех территориях (для «соблюдения конспирации») и завершалось погрузкой людей в вагоны с отправкой эшелонов на Восток. Как правило, в пути эшелоны находились около двух – четырех недель, а затем часто следовал еще и многодневный переезд на гужевом, водном или автотранспорте к местам расселения. Все операции были тщательно спланированы и проведены под прямым контролем ЦК ВКП(б). В ходе каждой из них выселялись определенные категории граждан.

В феврале 1940 года выселили так называемых осадников – отставных офицеров польской армии, получивших земельные наделы в Западной Беларуси и Западной Украине. Они считались опорой польского режима. Осадников отправили на лесозаготовки в северные и восточные районы СССР. Одновременно депортировали бывших стражников лесной охраны – лесников (как правило, эти должности в Западной Беларуси тоже занимали поляки), которые, по мнению НКВД, были ценными кадрами для повстанцев.

Депортация осадников. 1940 год

7 января 1940 года под председательством первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймона Пономаренко проходило совещание по вопросу будущего выселения осадников. С докладом об организации мероприятия выступил нарком НКВД БССР Лаврентий Цанава. Приведу несколько фрагментов из стенограммы заседания (орфография и стилистика оригинала сохранены). Цанава: «К рассвету группа товарищей направляется в семью осадника, принимает все меры для того, чтобы не было бегства, сопротивления и других каких-нибудь эксцессов. После этого объявляется семье осадника, что на основании всяких вещей они подлежат выселению и имеют право взять с собой то, что необходимо для месячного прожиточного минимума: постельные принадлежности для всех членов семьи, одежду и т. д. Затем приступает немедленно к практическому проведению, складыванию вещей и его выселению. После этого направляется в другое хозяйство и в третье, если этой группе товарищей поручено провести три операции. Есть другой вариант. Многие товарищи подсказали, что этим самым мы можем кое-где эту операцию провалить, или, вернее, проводя операцию в одной семье, может узнать другая семья, и те могут убежать. Значит, есть второй вариант такого порядка. Примерно эта группа товарищей – тройка – направляется в семью осадника, берет мужчин оттуда, которые могут оказать сопротивление или кричать, и с ними вместе направляется в другую семью осадника, затем в третью. Потом возвращается и объявляет о выселении, дает им срок час-два, сколько хватит для приведения в порядок того, что они хотят взять с собой, окружает кругом и ведет в назначенное место».

Вопрос: «У меня имеются два-три селения, где сплошные осадники, деревни целые»…

Слов на ветер нарком не бросал. Акция началась одновременно в БССР и УССР 9 февраля 1940 года в 21:00 и закончилась вечером следующего дня. По результатам депортации Пономаренко докладывал Сталину: «Всего осадников и лесной сторожевой охраны выселено 9755 семей 50 732 человека. Все эшелоны уже вывезены за пределы БССР».

Из вспоминаний Мариана Йендрыка (его отец, Ян Йендрык, был военным осадником в Восточных Кресах):

«Наступил памятный день 10 февраля 1940 года. На рассвете в наш дом ворвались пятеро вооруженных солдат, двое из них были офицерами НКВД. Подняли отца с кровати и посадили на стул в центре комнаты. Искали оружие и документы о передаче нашего земельного надела в собственность Юзефом Пилсудским. Дальше приказали маме в течение 15 минут собрать все необходимые вещи, одежду для детей и приготовить немного провизии. Во дворе уже стояли сани. Оружия и документов о собственности на землю не нашли. Отец спрятал их хорошо. Сани тронулись, но куда нас везут, никто не сказал. Нас завезли на железнодорожную станцию Шепетовка. Там уже стоял товарный состав. Загружали нас, как скот, по 40–50 человек в один вагон. В вагонах не топили. Каждый вагон был разделен досками на две части – верхнюю и нижнюю. Поезд стоял на станции до тех пор, пока все вагоны загружались привезенными поляками. Перед отходом поезда в вагоны поставили буржуйку и ведро на отходы. Во время стоянок в вагоны приносили ведро воды для питья. Иногда выдавались сухари. Зима 1940 года была очень морозной. Старики и дети не выдерживали трудностей переезда, многие умерли в дороге. Никаких похорон не было. Этих людей просто выкидывали из вагонов на насыпь железной дороги в снег. Потом охрана в документах отмечала фамилии тех людей, чтобы иметь фактическую численность в поезде»[30]30
  Из Сибири в Подляску. Воспоминания / литературная обработка Т. Лазовского. Бялая Подляска: Союз поляков из Сибири, 2002. С. 83.


[Закрыть].

По польским данным, на всех восточных территориях довоенной Польши проживало не более 6–8 тыс. семей осадников (30–40 тыс. человек). Депортация 10 февраля 1940 года коснулась более 27 тыс. семей в Западной Беларуси и Западной Украине (140 тыс. человек), т. е. жертв было в 3–4 раза больше. Очевидно, под видом осадников было попутно выселено множество богатых крестьян. Все их имущество было частично разграблено колхозными и партийными активистами, принимавшими деятельное участие в выселении, остальное передали в распоряжение государства.

2 марта 1940 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о проведении двух следующих депортаций, в ходе которых планировалось выселить три категории населения. К первой категории относились «административно высланные» – члены семей военнопленных польских офицеров и репрессированных представителей польского госаппарата, крупных землевладельцев и промышленников, ко второй – проститутки, к третьей беженцы, прибывшие на территорию западных областей Украины и Беларуси после 1 сентября 1939 года, а затем пожелавшие выехать из СССР на немецкую территорию. 10 апреля 1940 года появилось постановление СНК СССР, определившее судьбы депортируемых: члены семей ссылались на 10 лет в Казахстан. Беженцев направили в северные районы СССР для расселения в спецпоселках и использования на лесозаготовках, проституток – в Казахскую и Узбекскую ССР. Депортация проституток была осуществлена 9 апреля.

К выселению «административно высланных» приступили 13 апреля. На другой день Цанава доложил в ЦК КП(б) Белоруссии следующее.

С рассветом 13 апреля 1940 года в западных областях Белорусской ССР приступили к операции по выселению членов семей, содержащихся в лагерях для военнопленных, в тюрьмах, бежавших в разное время за границу, скрывающихся и разыскиваемых, – бывших офицеров польской армии, полицейских, тюремщиков, жандармов, разведчиков, бывших помещиков, фабрикантов, крупных чиновников бывшего польского государственного аппарата и участников контрреволюционных и повстанческих организаций. По состоянию на 24 часа 00 минут 13 апреля 1940 года по всем западным областям БССР репрессировано 8055 семей с общим количеством 26777 душ, из них погружено в вагоны 7286 семей, в них – 24 253 душ.

В тот же день, 14 апреля, в Бресте проходила 1-я городская партийная конференция, на которой первый секретарь Брестского обкома Николай Кисель выступил с докладом «Об очищении города от врагов народа и социально чуждых элементов».

Большая работа нашими чекистами и всей партийной организацией была проведена по выселению осадников, работников лесной и сторожевой охраны. В этой работе на протяжении нескольких дней принимала участие вся партийная организация. По городу и области было выселено более 1000 семей этих заклятых врагов, и не было ни одного эксцесса. Характерным является еще одно обстоятельство: при выселении осадников была соблюдена по-большевистски конспирация. За границей о выселении узнали лишь спустя две недели. 9 апреля по городу была проведена операция по выселению проституток. Проститутки, особенно в нашем городе, – чрезвычайно опасный элемент. Там, где живут проститутки, чаще всего вьют себе гнезда иностранные шпионские органы разведки. Выселив проституток, мы избавили город от распространения венерических болезней, значительно затруднили работу иностранной разведки. Вчера, 13 апреля 1940 года, была проведена работа по выселению семей репрессированных и военнопленных офицеров, полицейских, жандармов, руководителей фашистских партий, провокаторов и шпионов. Чище становится воздух в нашем пограничном городе, легче становится жить и работать трудящимся после такой очистки города.

29 июня 1940 года западные области Беларуси и Украины были «очищены» и от беженцев. Их из Беларуси было депортировано около 24 тыс.

80 лет назад территория нынешней Брестской области вошла в состав Белорусской Советской Социалистической Республики. По этому поводу существуют различные мнения, опубликованные в сотнях книг, статей, монографий. Однако ничто не заменит свидетельств очевидцев тех далеких событий.

Из воспоминаний Елены Козак, полячки из деревни Цеханувка Белостоцкого воевудства. Ее отец Йозеф Войтковский был признан врагом народа, так как являлся военным осадником в Восточных Кресах и воевал против Красной армии.

«Я – самая молодая дочь Йозефа и Софьи Войтковских. Родилась в 1924 году в Цеханувке, где и проживала вместе с семьей. Известие о том, что немцы начали войну с Польшей, застала меня в этом поселении, так как я была здесь на каникулах после окончания первого класса польской гимназии. Затем пришла Красная армия, но мы все же надеялись, что польские войска нас скоро освободят. Однако эта надежда продолжалась недолго.

Зимой 1940 года начались депортации. Сначала вывозили тех, у кого было оружие, т. е. полицейских, лесников и других служащих. Аресты всегда проходили ночью. Мой отец участвовал в войне с большевиками в 1920 году, поэтому при советской власти он вместе с братом вел подпольную деятельность. У нас собирались противники этой власти. Часто дома мы не ночевали, а скрывались у других жителей поселения. Основной работой было ведение хозяйства, с чего мы и жили, так как других источников дохода не было. Ночь с 21 на 22 июня я помню, как сейчас.

Так получилось, что в эту ночь вся семья ночевала дома. Информация о том, что немцы начнут войну с большевиками, у нас была, и мы ожидали, что Красную армию скоро прогонят. Мне было тогда 17 лет. Неожиданно среди ночи раздается громкий стук в дверь. Входят работники НКВД, сколько их было – не помню. Один из них достает лист бумаги и начинает читать: «…Решением НКВД Йозеф Войтковский как изменник родины…подлежит аресту вместе с семьей…» И так далее, всего не помню. Давалось нам полчаса на сборы, а затем – забирают нас к «белым медведям». Отец в это время лежал на полу и, целуя порог входной двери, кричал, что свой родной дом, который построил собственными руками, не покинет. Мама в это время собирала вещи, все, что попадало под руки. Не особенно много – частично постель, немного одежды. Отец пробовал сопротивляться, но его избили и бросили в повозку. В конце концов семью поместили в огромный поезд, состоящий из товарных вагонов, и мы поехали в Сибирь»[31]31
  Из Сибири в Подляску. Воспоминания / литературная обработка Т. Лазовского. Бялая Подляска: Союз поляков из Сибири, 2002. С. 125.


[Закрыть].

Согласно последним исследованиям российских архивистов, в ходе трех депортаций 1940 года из Западной Беларуси вывезли более 100 тыс. человек. Спецпереселенцев-беженцев и спецпереселенцев-осадников расселили в 586 изолированных спецпоселках НКВД в северных и восточных областях РСФСР, Алтайском и Красноярском краях, Якутии, Башкирии и Северном Казахстане. Административно высланные не попали в спецпоселки НКВД, осев в колхозах, совхозах и рабочих поселках различных предприятий шести областей Казахстана. В отличие от спецпереселенцев-осадников и беженцев, административно высланные проживали вместе с местным населением. НКВД предоставлял спецпереселенцев в качестве рабочей силы производственным наркоматам (Наркомлесу, Нарком-цветмету), а они взамен обязывались обеспечить эту рабочую силу жилищно-бытовыми условиями, продовольственным и промтоварным снабжением, медицинским и прочим обслуживанием, а также отчислять 10 % заработков спецпереселенцев на содержание сотрудников районных и поселковых комендатур НКВД.