Текст книги "Форпост в степи"

– А ты к реке сбегай и принеси воды.

* * *

– Эк тебя угораздило, Архипушка, – сказал, склонившись над раненым кузнецом, атаман. Затем он резко повернулся к застывшим за его спиной казакам: – Ну, чего зенки пялите? Берите его да к телеге тащите. Только осторожно, в нем чуть душа теплится.

Тархей Волков и Ларион Санков осторожно подняли Архипа. Они уложили его на подстилку и понесли.

Ляля не выдержала и разрыдалась.

– Ну-у-у, будя реветь-то, – неуклюже обнял ее за вздрагивающие плечи атаман. – Лучше обскажи, где отыскала его?

– В кустарниках, – всхлипнула девушка. – Выстрелы услыхала.

– А откель проведала, что это Архипка там?

– Не знаю. – Ляля вытерла слезы и посмотрела на атамана. – Я увидела, как через лес бежит кто-то. Я за ним, а он мне кулаком в лицо, а сам в чащобу!

– Кто таков? – насторожился атаман.

– Не знаю, – пожала плечами девушка.

– Да откуда ей знать, – вздохнул Петр Белов. – Она же как к нам в городок из табора перебралась, так от Мариулы носа не высовывала.

– А ты что в лесу сама делала? – не обратив внимания на высказывания урядника, спросил у Ляли атаман.

– Грибы собирала, – ответила девушка.

– Может, еще кого наблюдала?

– Да, цыгана видела, – после короткого раздумья ответила Ляля. – Цыгана Вайду. Он остался, чтобы меня в табор вернуть.

– А что он в лесу делает?

Девушка пожала неопределенно плечами:

– Живет, наверное.

– Это тот цыган, что зараз в Сакмарск табор притащил, – догадался Белов. – Он еще тогда на Архипку с ножом бросался.

– Знать, это он! – нахмурился атаман. – Что ж, сыщем, дознаемся.

– Я его без ружья видела, – предупредила Ляля, пожалев, что сообщила казакам о своей встрече с Вайдой.

– Он его обронить или бросить мог. – Атаман посмотрел на девушку. – Айда с нами, место укажешь.

Ляля отрицательно покачала головой:

– Нет. Я с кузнецом поеду. Мариула без меня не сможет его спасти!

* * *

Казаки пролазили почти все колючие заросли шиповника – цыгана нигде не было.

Петр Белов крыл матом на весь лес и твердил, что помнит «ехидну» до мельчайшей черточки.

Как бы то ни было, цыган лазил по лесу неспроста. Зачем он вертелся у городка, зачем бежал от Ляли, зачем ударил ее кулаком?

Когда день пошел на убыль, а поиски так и не увенчались успехом, Донской взревел от возмущения и злости.

– Вот что, атаман, – сказал Белов, – если цыган выйдет к городку, мы его легко сцапаем. Но рыскать по лесу в потемках… Бес его знат, где он тут хоронится?

– Что, уже умаялся? – огрызнулся Донской. – Искать будем до тех пор, покуда не словим поганца!

– Слышь, Данила, – обратился к атаману Григорий Мастрюков. – Здесь недалече, выше по реке, шалаш добротный есть.

– Что ж, давай показывай, – велел атаман. – Может, там он и хоронится, упырюга? Живого ли, мертвого ли, а поганца зараз сыщем!

Отряд казаков двинулся вдоль речного берега. Данила Донской и Петр Белов шли впереди. Они были уже в нескольких десятках метров от шалаша, когда Мастрюков заметил маленькую фигурку, продирающуюся сквозь густой лес в одном направлении с ними. Остановив казаков, Донской осторожно скользнул за ней и, выхватив из ножен шашку, крикнул:

– А ну стой, паскуда, не то в куски измахрячу враз!

Подойдя ближе, Донской увидел улыбающееся лицо Ляли. У нее был довольный и вместе с тем виноватый вид.

– Ты чего это здесь блукаешь? – резко спросил атаман. – Ты ж давеча говорила, что Архип без тебя не выживет?

Ляля облизнула обветренные губы, втянула воздух и сказала:

– Кузнец уже не помрет. Мы как раз вовремя его подлечили.

– Обожди, – прервал девушку подошедший Белов. – Откуда ты свалилась на наши головы?

– Я шла за вами, чтоб Вайду уберечь от расправы скорой. Он, может, и не виноват, а вы…

Донской осуждающе покачал головой:

– Ступай домой, и немедля.

– Не пойду! – дрожащим голосом возразила Ляля. – Я заблужусь. Я боюсь ночью идти одна!

– Вот язва! А сюда зараз в темень идти не испужалась?

– Не испужалась, – сказала Ляля, пряча улыбку.

К ним подошли все казаки. Куракин ахнул и пытался подмигнуть девушке, но она и не собиралась замечать его.

– Ничего, атаман, – сказал Белов. – Куда ж ее теперь денешь?

Отряд двинулся дальше. Ляля шла следом. Добравшись до шалаша, окружили его со всеми предосторожностями. Но внутри никого не оказалось. Атаман, Белов и досужий Мастрюков все осмотрели и обнаружили, что в шалаше кто-то жил. По всем признакам, один человек. Он жарил рыбу над костром, но, видимо, не ночевал. Атаман оставил четверых казаков в засаде, а с остальными пошел дальше. Ляля была не прочь, чтобы оставили ее: она сильно устала от быстрой ходьбы и от возни с раненым Архипом. Но Донской и слушать ее не хотел, и девушка пошла с отрядом.

Не застав цыгана в шалаше, атаман помрачнел. Глаза Донского горели охотничьим огнем. Он упорно искал следы и проклинал все больше сгущающиеся сумерки. Белов, напротив, был спокоен и весел.

Наступила ночь. Скоро они заприметили отблески костра, мерцающие впереди.

– Там кто-то есть, – тихо сказал атаман. – Слышите?

Казаки ничего не слышали, но Мастрюков потянул носом и подтвердил:

– Дымком зараз тянет.

Атаман тихо распорядился: он и Матвей Гуляев подойдут к костру и выдадут себя за рыбаков. Казаки во главе с Беловым тихо окружат место. Если у костра разыскиваемый цыган, он может попытаться бежать и прыгнуть в реку. Казаки должны словить мерзавца даже в воде.

Атаман и Матвей передали казакам свои шашки, верхнюю одежду и пошагали к костру.

– О, да тута рыбку жарят!

У Донского был мирный, спокойный голос, без дрожи.

Казаки между тем тихо окружали место.

– Ты что, давно здесь? – поинтересовался Донской.

– Нет, пришел только, – ответил молодой мужской голос.

Ляля вздрогнула и сжалась. Она узнала голос Вайды и теперь искренне жалела цыгана, на которого надвигалась беда. Ляля решила, если Вайде будет что-то угрожать, она немедленно поспешит к нему на помощь.

Но в это время девушка услышала дикий рев и шум борьбы. Она кинулась вперед еле живая от страха и увидела два сцепившихся тела. Пыльные вихри взлетали вокруг мужчин.

Матвей Гуляев прыгнул на сцепившихся, пытаясь разобрать в темноте, кто из них Донской, а кто Вайда. Цыган по-звериному выл и тяжело сопел, короткие ругательства на цыганском срывались с его губ.

Гуляев получил сильный удар кулаком в челюсть, но из схватки не вышел. Казак лишь крепко выругался и вцепился в кудри цыгана, со всей силой вдавливая его голову в землю.

– Попался, сволочь! Сейчас посчитаемся! От меня не уйдешь! – хрипло выкрикивал атаман.

– Как есть вляпался, паскудник! – вторил Матвей, держа голову обессилевшего и задыхавшегося цыгана. – От сакмарских казачков никогда не уйдешь!

Остальные казаки подтянулись к костру. Гуляев ослабил хватку, и в тот же миг цыган изловчился и ударил его ногой в подбородок. Казак с криком отлетел, но голову Вайды не отпустил.

Казаки дружно навалились на цыгана, и минуту спустя он уже лежал у костра со связанными руками и ногами.

Атаман помог Гуляеву подняться и с уважением сказал:

– Молодец, Матюха! Держал себя как надо.

Ляля подошла к Вайде, присела и посмотрела в его глаза. При свете костра в них она увидела лютую ненависть и смертельную угрозу.

– Ты еще об этом пожалеешь, сука! – захрипел он.

– Ты что, думаешь так просто отделаться и живым остаться? – услышав угрожающие слова цыгана, подошел к нему Белов. – От виселицы тебе уже не отвертеться, пес цыганский. Да я сам разорву тебя на части только за то, что осмелился в казака стрелять!

– Ты что, очумел?! – взревел Вайда. – Я ни в кого не стрелял. У меня даже ружья-то нет!

– Молчать, душегубец! – все еще разъяренный атаман подошел к пленнику и пнул его в живот. – Кроме тебя, стрельнуть в спину Архипу было некому. Ничего, посидишь под арестом в крепости, и мы дознаемся обо всем, как и что здеся было!

– А-а-а, – заревел обреченно Вайда и посмотрел на девушку. – Ляля, скажи им, что не я это. Ты же знаешь все!

– Знаю, – мрачно сказала девушка. – Не прикидывайся. Я видела только тебя в лесу и никого больше.

– Видал, подлюга, – загоготал Мастрюков. – Даже цыганка – и та в твою святость не верит!

– Ну что, айда до дому, – распорядился атаман, вставая. – Бабы наши заждались, поди. Места себе не находят!

20

– Авдей, поглянь-ка на Луку. На нем прям лица нет! – мать подошла к сидевшему на чурбаке у бани сыну и потрепала его по голове. – Иль стряслось что?

– Я тоже гляжу, что неладное с ним творится. – Отец подошел и, закуривая самокрутку, присел напротив: – Тебе что, неможется, Лука? Я еще на круге углядел, что ты не такой какой-то?

Юноша насторожился, но не проронил ни слова.

– А где ты пропадал полдня? И чего с казаками в лес за Архипом не пошел?

– Я ж уже говорил, – раздраженно ответил Лука. – До круга в луга на Сивухе скакал, покос оглядел, как ты мне еще вечер велел.

– А кузнеца чего искать не пошел? – с лица отца спала маска радушия, и глаза его гневно сверкнули. – Вы ж с ним, почитай, не разлей вода были?

– Я не хочу говорить про Архипку, – не сдержавшись, грубо ответил Лука. – Он… он…

– Разлаялись, что ль? – спросила мать.

– Ну разлаялись, вам-то что? – вспылил юноша. – Никогда боле не талдычьте мне об нем!

– Ах ты, оглоед паршивый! – отец в ярости затряс перед Лукой скрюченными пальцами. – Как смеешь на родителей роток разевать? Нос еще не дорос родителям перечить!

– Мой нос Господь семерым нес, а мне одному достался. – Юноша вскочил и испепелил отца полным ненависти взглядом. Руки его затряслись, он едва не набросился на родителя.

– Ой, Господи-и-и! – испуганно заголосила мать. – Что ж это такое? Сохрани и помилуй нас, Господи!

Лука опустил голову. Отец и сын подавленно молчали, и было слышно только сиплое дыхание Авдея. В тишине резко прозвучали смех и веселые голоса за воротами. Уши Авдея враждебно навострились, как у злого зверька.

Юноша, видя отцовскую возбужденность, вскочил с места и подошел к воротам.

– Казаки из лесу возвертаются. А кузнеца на телеге везут.

– Все возвертаются? – нахмурился Авдей.

– Нет. Четверо. И цыганка Ляля с ними.

– Чего они веселятся? Иль Архипа живым везут?

– Ежели веселятся и ведьма с ними, знать, и кузнец живехонек, – угрюмо вставила свое слово мать.

– А ты цыц, Грунька, – сорвался на нее отец. – Ведьма… Ведьма… Пойди лучше коров погляди… Нечего в разговор встревать, покуда не просят.

– Конечно же ведьма. Колдовка! – пробубнила недовольно мать. – Не будь она колдовкой, неужто столько людей тянулись бы в Мариулину избу? Прости меня, Господи. Она их всех приворожила, лишила богобоязненности, почтения к другим. Вот Луку нашего – и того мозгов лишила…

– Будя, мама! – закричал в сердцах юноша. – Чего душу-то рвете?

Авдей с удивлением посмотрел на него. Он не понял, что так взволновало сына.

– И Луку приворожила эта лярва чертова, – упрямо продолжала гнуть свою линию мать. – Ему пора о свадьбе думать, а он по цыганке этой сохнет, пропади она пропадом!

Авдей тяжело глядел на сына. И раздражение его было таким сильным, что готово было с минуты на минуту выплеснуться наружу.

– Ты что ж, охальник эдакий, совсем совесть порастерял? У нас свадьба уже скоро, а ты…

Лука криво ухмыльнулся:

– А я что, под венец спешил? Чего Авдошку за меня сосватали? Не хочу я под венец. Не хо-чу!

Юноше хотелось разозлить отца, которого он в эту минуту люто ненавидел. Но Авдей, вопреки его ожиданиям, не клюнул на провокационную уловку.

– Цыганка не пара тебе, сынок, – вдруг спокойно сказал он. – Я уже говорил тебе об этом до сватовства еще. Без роду, без племени. Откуда взялась и для чего пожаловала к нам в Сакмарск, одному Господу ведомо!

– Что ты говоришь, батя! – попытался возмутиться Лука.

– Люди эдак говорят, не я один, – продолжил Авдей. – А люди брехать не станут! Дыма без огня не быват, сынок.

Казак пытался говорить с Лукой ровно, но раздражение неумолимо росло. Чаша души его наполнялась желчью, но говорил он чистую правду и был уверен в этом. Юноша угрюмо молчал. Лучше всего было дать отцу выговориться до конца. Но тот в конце концов так раскричался, что Лука не выдержал и попросил:

– Ты бы потише, батя. А то сейчас весь городок сюда сбежится!

Его слова вдруг испугали Авдея. Он тяжело вздохнул, голос его поник:

– Ладно уж, могу и помолчать. Разве вам втемяшишь что-нибудь?

Лука с обиженным видом отвернулся к плетню.

– Не думай, отец, что мне охота перечить вам, родителям. Но я не хочу идти под венец с Авдотьей!

Он высказывал еще много доводов, чтобы свадьбу отложили. Авдей внимательно слушал сына, прикрыв глаза. И вдруг всплеснул руками:

– Ты же сох по ней, Лукашка! Ты же грезил об Авдотьюшке! Думай что хошь, но срамить фамилию не дозволю! Засватали девку, знать, быть ей твоей женой!

Лука понял, что должен сказать отцу что-то утешительное. Он присел рядом, и доверительно зашептал:

– А может, я покуда в Яицк утеку к дядьке Карпу?

– К Карпу?!

Авдей встрепенулся. Он знал, что Лука не бросает слов на ветер. Сделает, раз задумал.

– Я тебе вот утеку, гаденыш! Все старания наши псам под хвост? Да я тебя на цепь усажу, поганец, и более со двора не выпущу!

Недобрая ухмылка исказила и без того хмурое лицо Луки:

– А я все одно утеку, ты и знать о том не будешь.

– Только вознамерься, паршивец! – воскликнул Авдей, и глаза его зловеще вспыхнули. – Я тебя до седьмого колена зараз прокляну!

* * *

Проснулся Лука рано утром в странном, необъяснимом для него смятении. Хотя, казалось, сон его был не страшен, напротив, словно в какое-то розовое облачко окутанный. Но от этого ощущения хотелось во что бы то ни стало избавиться.

А приснилось вот что.

Весенний день. Идут они с кузнецом Архипом по лесу к реке. Вот слышен треск ломаемого водой льда. Еще немного – и они у берега пробуждающейся от зимней спячки Сакмары.

Неожиданно в руках кузнеца появилось ружье, недалеко от реки они заметили шалаш. Он был светлый, просторный, ладно кем-то отстроенный. Архип, увидев его, вложил в руки Луки свое ружье и рванул к шалашу.

Луке ничего не осталось, как бежать следом. В шалаше никого нет, и почему бы не посидеть в нем, глядя на реку?

– Да ну его, шалаш этот, – поморщился Лука, – айда лучше с берега глядеть на реку!

А кузнец заулыбался, осматривая шалаш, и стал стягивать с себя рубаху. Всем видом показывает: ступай, мол, Лука, а я тут побуду, отдохну, а потом догоню тебя. Вот уже и рукой помахал, прощаясь.

И тут Луку зло так и обуяло. Он вскинул ружье и прицелился в спину Архипу:

– Айда отсюда вместе, а не то из ружья в тебя пальну!

– Пали, коли хочешь, – спокойно ответил кузнец, не оборачиваясь. – Я все одно здесь останусь!

Лука не почувствовал в себе и намека на злобу. Он просто нажал на курок и… Выстрела не прозвучало. Ружье дало осечку. Отшвырнув его в сторону, Лука снова посмотрел на Архипа. Кузнец уже забрался в шалаш, из которого вытекали и тут же впитывались в землю струйки крови.

– Господи! – прошептал удивленный Лука. – Так ведь ружье-то не выстрелило?

И в это время перед ним, словно из-под земли, появилась Ляля. Она смотрела на парня исподлобья, и столько было в ее глазах злости…

– Ты зачем стрелял в него? – прошипела она как змея. – Это же муж мой! Господин мой!

– Я не стрелял, – растерянно оправдывался Лука. – А ружье вон валяется.

Но Ляля, не слыша его, схватила за рукав.

– Если кузнец помрет, – зашептала она, – ты помрешь тоже. Если он выживет, я заберу твои ноги.

И вдруг цыганка поскользила к реке и встала на льдину. Пришел в себя и Лука. Словно неведомый кто-то толкнул его в спину в березовую рощу изумительной красоты. Удивительная тишина вокруг. Лука оглядывается напоследок, будто повинуясь чьему-то велению, и холодеет: ни льдины, ни цыганки на ней! Шалаш тоже растаял бесследно, подобно туманной дымке. Что в мгновение ока сотворилось за его спиной? Как Архип догонит его? Он же истекал кровью…

Юноша встряхнул головой, пытаясь развеять остатки сна. Лука вышел во двор и вылил на себя ведро холодной воды. Сон отступил, но сердце продолжало ныть и беспокойно сжиматься.

Пытаясь не шуметь, Лука вернулся в дом за одеждой.

– Ты куда это собрался, сынок? – спросила мать, выходя из сарая с ведрами, полными молоком.

– На покос поеду погляжу, – нехотя ответил Лука.

– Дык отец только завтра собирается?

– А я сегодня поеду.

Он вывел кобылу и набросил на ее спину седло.

– Сынок, ты хоть поешь чего, – засуетилась мать.

– Я не голоден, – отмахнулся Лука и, взяв косу, вскочил в седло.

– Хоть молочка испей! – крикнула вдогонку мать.

Но Лука уже не слышал ее. Он спешил в луга на сенокос, чтобы отдаться всецело работе.

* * *

На лугу было тихо: казаки отдыхали. Спутав кобылу, Лука подошел к густо заросшей разнотравьем поляне. Трава стояла в дымной росе. Не сдержав накатившей злости, Лука крепко выругался.

Немного успокоившись, парень взмахнул косой и, прежде чем сделать первый закос, сказал:

– Глаза страшатся, а руки делают!

Палило солнце, едкий соленый пот заливал глаза, во рту было сухо (он не захватил с собой даже воду), а Лука, не разгибаясь, косил траву.

«А ну еще!» – подбадривал он себя, когда нестерпимо нывшая спина и руки кричали об отдыхе.

С каждым пройденным шагом он окидывал взглядом ровные ряды скошенной травы, и сердце радовалось результатам работы. Почти до полудня Лука размахивал косой, останавливаясь лишь для того, чтобы поточить ее. Под палящим солнцем он обгорел, но не замечал этого. Темно-русые волосы посветлели, точно перезрелая солома, лицо осунулось.

Срубив последний клочок травы, Лука не выдержал и громко закричал:

– Ай да я! Спасибочки мне.

Крик ли Луки был таким завлекающим, проделанная ли им работа столь невероятна для одного человека, но уже скоро у поляны остановилась телега, с которой спрыгнул Егор Комлев.

Лука стоял, опустив усталые руки и не решаясь посмотреть на будущего тестя. Кого-кого, а увидеть отца Авдотьи сегодня он не ожидал.

И все же Лука не выдержал, поднял голову и удивился: лицо Егора было темнее, чем ночь.

– Ты что наделал, Лука? – спросил он. – Ты же мою поляну скосил!

– Твою?! – Лука похолодел. – Как это твою?

– Эдак вот, мою. Мы с твоим отцом поменялись. Я ему поляну в липняке отдал, а он мне вот эту самую!

– А я почем знал? – нахмурился Лука. – И батька мне об том ничего не говорил.

– Ну да ладно, – улыбнулся Комлев. – Не чужие, чай. Сочтемся.

Как сраженный пулей, Лука присел на траву и закрыл лицо руками.

– Да будя тебе, – тронул его за плечо Егор. – Я скошу поляну в липняке, а сено то вы заберете.

– А тебе что дома не сидится? – спросил его Лука. – Покос же только завтра зачинать будут.

– Да так, – уклончиво ответил Егор. – Ездил к Мариуле, чтоб кузнеца проведать, вот от нее и сюда заглянул.

– Ну и как он?

– Худо! Без памяти совсем. Кровушки зараз много потерял. Цыганка эта молодая от него ни на шаг не отходит. Обещала принародно скоро на ноги его поставить! Цыгана в лесу сцапали давеча, – продолжил он. – Хитрый бестия. Христом Богом клянется, что не стрелял в Архипа.

– И что? Дознались кто, ежели не он?

По дрожащему голосу Луки, по словам, процеженным сквозь стиснутые зубы, можно было догадаться, как все в нем напряглось.

– Цыган сознался, что ль? – тем же тоном спросил он.

– Нет.

– Вот сволочь!

– Еще какая, – вздохнул одобрительно Комлев. – Этот пес знаешь, что болтает? Будто казак молодой стрелял в кузнеца. Во как! Христом клянется, что сам его видел.

– Брешет.

– И я эдак полагаю. Но он сказал, что зараз узнает стрелявшего!

Лука был так потрясен услышанным, что побледнел и с трудом удержал подступившую тошноту.

А Комлев продолжал разглагольствовать, не замечая перемен, происходящих с юношей:

– Никто не поверил его брехне. Но атаман велел всех казаков к полудню у церкви зараз собрать. Цыган обличать прилюдно будет!

– Вот гнида, – тихо прошептал Лука.

Но Комлев его услышал.

– Еще какая гнида-то! – ухмыльнулся он. – Цыган, чтоб в петле не подохнуть, на кого хочешь сейчас указать могет. Об том и атаману казаки обсказали. Все одно собрать всех велел. Атаман сказал, что тот, на кого цыган укажет, зараз будет икону целовать, чтоб правоту свою подтвердить. Вот для тово я за тобой и приехал.

21

– Ляля, люба моя…

Ее рука предостерегающе поднялась, а ласковые черные глаза с грустью и легкой укоризной посмотрели на кузнеца. Архипу сразу стало нестерпимо горько, но он не отвел глаз.

– Не надо говорить, молчи.

Все чувства кузнеца были обострены. Он словно стал всемогущим, всеведущим существом. Его зрение обострилось на столько, что он стал видеть сквозь стены. Слух обострился тоже. Уши стали улавливать щебет птиц на улице, а кожа будто ощущала тепло Лялиных рук на расстоянии. Архип видел, как она ходит по комнате, словно паря в воздухе. И он позавидовал черной завистью Луке, о котором, видимо, Ляля часто думала.

А Ляля в это время колдовала вокруг него. Пучки трав и склянки с настоем послушно лежали на столе перед ней, дожидаясь своего часа. Архип видел, как Ляля хмурилась, когда ее рука неуверенно замирала над одной из склянок. Ее взгляд скользил по пучкам трав, выбирая, какую из них лучше использовать для приготовления настоя.

…Когда казаки осторожно вносили Архипа в дом Мариулы, он лежал, закинув восковое лицо, его воспаленные глаза смотрели в бесконечность неба.

– Как хорошо Господу проживать в такой благодати! – проговорил он вдруг, испугав казаков. – Там, в небесах, солнышко… тепло…

– Бредит! – сказал, содрогнувшись, Федот Дорогин. – К Господу зараз собирается.

– Уже звездочки там вместо птичек, наверное, – заговорил Архип и улыбнулся, – благостно тама и легко!

Ляля смотрела на кузнеца со слезами на газах. Его страдание растрогало ее.

– Вы ступайте себе, казаки, – выпроводила мужчин Мариула. – Теперь за Архипушкой мы приглядим.

Федот и Антип стояли, нерешительно переминаясь. А кузнец все еще смотрел вверх и улыбался призрачному небу. В его ясных глазах светилась жизнь. Но казаки знали, что Архип сейчас находится между жизнью и смертью.

– Ступайте, ступайте, – повторила Мариула. – Ляля со мной останется, а вы ступайте.

Девушка молча кивнула и подошла к раненому, приняв на себя бремя забот.

Уложив Архипа на постель, казаки откланялись и ушли. А Ляля посмотрела на Мариулу:

– Кирказон нужен и исландский мох.

Девушка знала, что говорила. С помощью травы кирказон лечат гноящиеся незаживающие раны. А ирландский мох – сильнейший природный антибиотик. Слава об этой траве идет из глубины веков. Им не только лечились, но и кормили истощенных больных, считая ценным питательным средством. Израненные в боях казаки вкладывали мох в раны. И это растение спасло много жизней – раненых поили отваром, делали примочки. Даже грозный туберкулез отступал перед его силой.

Мариула быстро извлекла из сундука требуемые травы и передала их Ляле. Девушка отложила кирказон в сторону и взяла мох. Она положила одну ложку растения в пиалу, залила ее кипятком и посмотрела на Мариулу:

– Пусть постоит, пока остынет, а потом напоим Архипа.

– Пущай постоит, дочка, – уважительно посмотрела на девушку Мариула. – Мы его, сердешного, уже скоренько на ноги поставим. Напоим в ночь, а наутро будет бодреньким, как дитятко новорожденное.

Пока Мариула готовила настой, Ляля сняла с себя нательный крест, положила его на пересохшие губы раненого, склонилась над ним и прошептала на цыганском несколько фраз. После этого она переложила крест на грудь раненого и, шепча себе под нос какие-то заклинания, закрыла глаза.

– Как же его угораздило, дочка? – спросила Мариула, ставя на стол пиалу с дымящимся отваром.

– Пока не знаю, – ответила девушка.

Она посмотрела на Архипа. Его глаза затуманились.

Женщины осторожно стянули с раненого пропитанную кровью и превратившуюся в корку рубаху, а взамен натянули на него чистую. Потом цыганка направилась к двери, оставив Мариулу у раненого.

– Ты куда это, дочка? – крикнула ей вдогонку Мариула.

– В лес. Подсоблю казакам злодея сыскать.

– Что ж, думаешь, без тебя они не справятся?

– Справятся, – вздохнула Ляля и открыла дверь. – Боюсь только, чтобы они не убили Вайду прежде, чем дознаются, насколько он виновен.

Когда девушка ушла, Мариула подошла к раненому.

– Господи, разве я одна справлюсь? – покачала она с сомнением головой. – Старая я становлюсь, и силушка уже не та!

Женщина посмотрела на иконы и перекрестилась:

– Подсоби мне, Господи.

Не зная, чем себя занять, Мариула взяла пиалу с настоем и поднесла к изможденному лицу кузнеца.

Затрачивая невероятные усилия, болезненно морщась, он сделал несколько глотков. Когда Мариула убрала пиалу, Архип нашел в себе силы улыбнуться и спросил:

– Ты видала сегодня небеса? Мне чудится, что я вижу там кого-то!

– Видишь… видишь, касатик! – согласилась Мариула.

Глядя на кузнеца, она невольно удивлялась. Архип дышал с трудом, губы потрескались от жара, но он не бредил.

Мариула едва сдержалась, чтобы не заплакать. Уж очень плохо выглядел раненый кузнец. Странно, что он все еще в сознании. Его слова о полете в небесах очень беспокоили ее.

Архип глубоко вздохнул, вздрогнул и потерял сознание.

* * *

Ляля вернулась поздно ночью. Не сомкнувшая все это время глаз Мариула встретила ее у порога. Одного пытливого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, как сильно девушка устала и что она чем-то взвинчена.

– Господи! Доченька! Что стряслось? – вскрикнула Мариула, всплеснув руками и подбегая к Ляле.

Услышав участливый голос доброй женщины, девушка вздрогнула и с криком бросилась на грудь Мариулы.

– Они… Они Вайду поймали! Но он не виновен! Он не стрелял в Архипа!

Мариула подвела Лялю к стулу. Та, рыдая, смотрела перед собой заплаканными глазами. Мариула молча сидела рядом и смотрела на слабое пламя свечи, дрожавшее на столе и освещавшее Архипа.

– В горле пересохло, – первой прервала молчание девушка.

– Может, молочка испьешь или водицы? – засуетилась Мариула.

– Чаю хочу, – вздохнула Ляля.

– Дык он поостыл уже. Почитай только вечером водицу кипятили.

– Холодный еще лучше.

Мариула пожала плечами и налила девушке чай.

– А ты? – спросила Ляля. – Попей со мной.

– Да я…

Мариула хотела было отказаться, но, посмотрев на расстроенную девушку, передумала.

Она налила чаю и в свою пиалу, после чего пошла к шкафчику за медом. Пожилая женщина и не заметила, как Ляля бросила в ее пиалу крохотную, как бисер, коричневую крупинку.

– Вот сейчас чайку выпьем, – ставя на стол вазочку с душистым медом, сказала Мариула. – Чай прохладный, но ничего. Нутру-то зараз все едино.

Они долго пили чай. Мариула внимательно слушала, а Ляля с неохотой пересказывала ей все, что знала о покушении на Архипа и о поимке Вайды в лесу.

Девушка говорила, а сама наблюдала за Мариулой. От ее цепкого взгляда не укрылась ни одна мелочь, отражавшаяся на лице слушательницы. Вот Мариула потеряла интерес к рассказу девушки, начала утомленно позевывать, и глаза ее начали слипаться.

– Ой, что-то умаялася я, – наконец сказала Мариула. – Сон так и морит.

– А ты приляг и отдохни, – улыбнулась Ляля. – А я и одна с Архипом посижу!

Как только Мариула легла спать за печью, Ляля тут же оживилась. Озабоченность, печаль и тревога на ее красивом лице исчезли, а взамен появились решимость и сосредоточенность. Ляля осторожно подошла к кровати, на которой лежал кузнец.

– Милый, проснись, – коснулась она кончиками пальцев груди Архипа. – Я вынуждена потревожить твой сон!

– Что?! – Архип открыл глаза, которые тут же встретились с глазами девушки и безнадежно утонули в них.

А Ляля провела ладонью по его волосам и вкрадчиво зашептала:

– Сегодня последняя ночь, когда я смогу зачать от тебя ребенка. Это будет девочка благородных кровей. Славная и красивая, как ты. Ты ранен, ты слаб, но я вдохну в тебя силу! В эту ночь ты позабудешь про раны. Тело твое будет сильно, как железо, и оно будет мое!

Ляля сбросила с себя одежду и в нерешительности остановилась у постели. Архип улыбался, глядя на нее. Он был не здесь, он парил в мире грез, а все происходящее наяву воспринимал как сладкий сон. И ее вполне устраивало это его состояние. Ей не нужны были душа кузнеца и его пламенная любовь, ей необходимо его сильное тело, способное вдохнуть в нее новую жизнь, от которой зависело в ее судьбе очень многое.

Ляля знала, как великолепно и притягательно ее молодое тело. Не раз она видела свое отражение на гладкой поверхности воды.

Объятия, в которые захватил ее Архип, были настолько желанными, что Ляля пожалела, что лишила его возможности ощущать их близость наяву. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над ней, даже не вслушиваясь в ее страстные крики. А она билась под ним, подскакивая, словно под ударами камчи, царапала спину и кричала, кричала, кричала…

И наконец и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась, успокоенная, едва ощущая свое тело и сожалея в душе, что такое же возбуждение не овладело и ее рассудком.

Ей не хотелось, чтобы Архип двигался, и он, словно поняв это, застыл над ней неподвижно. Она прошептала:

– Я бы хотела заснуть вот так и проспать целую вечность!

Он прижался щекой к ее щеке. Его борода щекотала ей губы. Она потеряла счет времени.

Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению.

– Давай еще, – зашептала девушка. – Хочу насладиться сполна. Больше никогда со мною такого не будет!

Невероятное наслаждение повторилось снова и снова. Архип улыбался ей так, как будто нежился не с человеком, а с ангелом. Его глаза блаженствовали от какой-то неземной неги.

– Ну, вот и все!

Ставшая женщиной Ляля с благодарностью поцеловала казака и выпорхнула из постели. Быстро одевшись, она вновь прильнула к нему и прошептала:

– Спасибо тебе за все, Архип! Больше я никогда не познаю тебя и никого более. Скоро красота моя растает, как дым, и ни один мужчина не обратит на меня внимания. Но во мне сохранится то, ради чего я отдалась тебе этой ночью! А большего счастья мне и не надобно!

Она пристально посмотрела в глаза кузнеца:

– А теперь спи спокойно, Архип. С наступающим утром к тебе начнет возвращаться утраченное здоровье! Спи и прощай, ибо с этого момента пути-дорожки наши расходятся.

Архип закрыл глаза и заснул, а Ляля перекрестилась на образа, задула свечу и тихонько выскользнула из дома.

22

– Ты стрелял в Архипа сзади, два раза, – говорил атаман. – А потом ты убег.

– Нет, нет, нет! – торопливо оправдывался Вайда. – Все это брехня! Кто вам на меня указал?

– Цыганка Ляля, вот кто, – торжествующе улыбнулся атаман, устраиваясь поудобнее за столом. – Она сказала, что, кроме кузнеца, только тебя в лесу видела!

– Она брешет, тварь неблагодарная!

– Откуда у тебя взялось ружье? – наседал атаман. – Отвечай, паскудник. Куда ты заныкал его после? Будя изворачиваться, цыган чертов. Это только ты стрелял в кузнеца, больше некому! Хочешь, я обскажу, что потом было?