Текст книги "Слово атамана Арапова"

Вопрос Исмаила застал Танбала врасплох. Он встрепенулся и, по-юношески покраснев, ничего не ответил. К женщинам на Востоке относятся с большим уважением, вниманием и трепетом, а потому обсуждать подобный вопрос за столом Танбалу показалось едва ли не кощунством.

Однако вопрос был задан, и султану ничего не оставалось, как подобрать подобающий ответ. Иначе он мог бы потерять свой авторитет в глазах подданных.

– Вернемся к этому разговору после похода. Сейчас я слишком занят, чтобы думать об этом!

Получив вполне обоснованный ответ на несвоевременный вопрос, Исмаил сконфузился, но опыт придворного пришел ему на помощь, и, сменив тему, он поинтересовался:

– Повелитель, а если задуманный тобою поход потерпит неудачу?

– О том не может быть и речи, – усмехнулся Танбал, недобро взглянув на бывшего наставника. – Казаков слишком мало. Пусть они обладают храбростью львов, их все равно недостаточно, чтобы достойно противостоять моим воинам!

– Твоя уверенность достойна похвалы, – загадочно улыбнулся Исмаил. – Пошли Аллах нам всем удачу.

Предоставив Танбалу любоваться божественным телом Юлдуз, старик, испросив на то дозволения, вышел из шатра и, стараясь не попадаться на глаза пирующим воинам, поспешил к стоявшим неподалеку повозкам. Исмаил был зол. Он ненавидел своего воспитанника, на благоразумии которого строил все свои надежды. Он вызвался возглавить отряд помощи Танбалу вовсе не для того, чтобы тряхнуть стариной и показать всем, что на многое еще способен. Он знал, что в случае удачи вся слава достанется, конечно же, Танбалу. И это устроило бы Исмаила, если бы воспитанник взял в жены его дочь Шейбани. Дочери не повезло: она родилась некрасивой и уродливой. Но Исмаил поклялся устроить ее судьбу, во что бы то ни стало выдав замуж за Танбала. И еще он поклялся уничтожить строптивца, если тот не женится на Шейбани.

– Щенок, – зло бросил бек, взбираясь на одну из повозок. – Ты будешь героем тогда, когда этого захочу я! И если ты не женишься на моей дочери…

На глазах Исмаила выступили слезы. Он горячо любил свою крошку и желал ей только счастья. У него был припасен и запасной вариант. Если бы Танбал отказался от женитьбы, Исмаил выдал бы дочку за более покладистого Касымбека и нашел бы способ отстранить мальчишку Танбала от власти в пользу его младшего брата и своего зятя. Для достижения цели он пошел бы на все. Но вмешательство судьбы, повлекшее смерть Касымбека, не оставило Исмаилу никаких шансов. Шейбани будет женой этого зазнавшегося мальчишки, или Танбал падет жертвой бесславия и позора!

Шорох отвлек Исмаила от размышлений. В повозку взобрался небольшой юркий человечек, от которого противно пахло потом и пылью. Справившись с брезгливостью, Исмаил поднес к лицу пропитанный пахучей жидкостью носовой платок, после чего спросил:

– Привез?

– Да, Исмаил-бек, – утвердительно ответил посыльный. – Я несколько коней загнал, спеша к вам из Хивы! Я…

– Ты будешь достойно вознагражден! – Исмаил вытащил кожаный кошель, туго набитый золотыми монетами, и передал его в задрожавшие от алчности руки. Взяв у посыльного перетянутый лентой свиток, он бережно спрятал его в складках одежды.

– О Исмаил-бек… – Гонец с трудом справился с волнением, после чего продолжил: – Если я вам понадоблюсь…

– Ты уже понадобился. – Старик убрал от лица платок, чтобы тот не мешал говорить, и зашептал: – Прямо сейчас, не теряя времени, садись на коня и скачи к поселениям казаков.

– Для чего? – удивился гонец.

– Отыщи способ, но передай атаманам, что Танбал утром выступает в поход.

– Хорошо, но для чего?

– Этого тебе знать не обязательно. – Исмаил огляделся, после чего ткнул локтем в бок своего посланца. – Уходи и сделай так, чтобы атаманы по-прежнему оставались в неведении о своем близком соседстве.

Выждав некоторое время, чтобы посланец удалился от повозок на достаточное расстояние, Исмаил-бек спрыгнул на землю и пошагал к шатру повелителя. Прежде чем войти, он дождался вышедшего лекаря Али, который сразу же направился к нему, как только стоявшие у входа воины скрестили за его спиной пики.

– Держи. – Исмаил вложил в руку лекаря тяжелый кошель и с иронией проследил, как тот моментально исчез в складках одежды Али. – Хорошо потрудился.

– Еще бы, – довольно хмыкнул лекарь. – Повелитель уверен в том диагнозе, который я ему поставил.

– Напоишь султана зельем еще раз, но только после первого боя с казаками. – Исмаил показал Али еще один кошель и спрятал его в карман халата. – Он должен впасть в беспамятство дня на три!

– А-а-а? – Лекарь выразительно посмотрел на карман, в котором только что исчез кошель.

– Плату получишь сразу, как только закончится поход.

Вернувшись, Исмаил занял свое место возле султана и просящим милости голосом спросил:

– Скажи мне, великий султан, а почему ты позволил закрепиться неверным на землях своих? Их было так же мало, как и сейчас, но у них не было укреплений?

– Сам не знаю, – освободившись от ноток важности в голосе, совсем просто, как когда-то в детстве, ответил Танбал. – Когда еще был жив отец, казаки не решались селиться на наших землях. Они приходили к нам с войной, но затем возвращались в свое логово – Яицк. Видя, как они селятся на берегах реки, я вначале удивился и разгневался. Затем мне стало интересно пронаблюдать за серьезностью их намерений. Убив их тогда, это событие осталось бы незамеченным, и я бы не покрыл себя славой. Но завтра я уничтожу укрепленные поселения, а это совсем другое дело. Это слава и признание в Хиве!

Дальновидность юноши поразила Исмаила. С этого момента он смотрел на Танбала с уважением и подметил, что мальчик растет и с ним надо держать ухо востро. «Далеко пойдет, если женится на моей дочери, – подумал старик. – И погибнет с позором, если пойдет против меня!»

Погладив халат в том месте, где хранился привезенный свиток от хана Хивы, Исмаил довольно улыбнулся и вновь обратился к Танбалу с полным лукавства советом:

– Повелитель, вне сомнения, храбр и силен, таким батыром воспитал его я, не жалея времени и сил. Но великий султан потому и велик, что славится не только доблестью, но и крепким словом, которое дает слугам своим.

Последние слова хитрого вельможи заставили Танбала напрячься и в немой ярости сжать кулаки. Он без труда догадался, куда клонит старый лис. Но юноша не собирался идти на поводу у бывшего наставника и жениться на его дочери-дурнушке, хотя знал, что Исмаил-бек обладает обширными связями при дворе хивинского хана.

Однако ситуация складывалась так, что ему прямо сейчас нужно было выбрать. Либо он подтверждает данное в детстве согласие жениться на Шейбани, к которой, кстати, он всегда относился очень хорошо, либо должен сейчас же поставить Исмаила на место и во время похода позаботиться о том, чтобы бек геройски погиб во славу Аллаха.

Танбал, молодой, но умудренный годами политик, выбрал третье. Он ответил трепетно ожидавшему ответа старику уже прозвучавшей за ужином фразой:

– Вернемся к этому разговору после похода, учитель.

17

Усадив детей в струг, Арапов отошел в сторону, с тоскою в сердце наблюдая, как Кочегуров и Пудовкин, поднатужившись, оттолкнули лодку от берега. Атаман не смотрел на Степаниду, так как казачка смущалась и краснела в его присутствии после бурно проведенной ночи. Он проследил, как женщины взяли в руки весла, вставили их в уключины и уверенными движениями вывели струг на середину реки. Помахав им на прощание, Арапов резко развернулся и пошагал в поселение. За ним, понуро опустив головы, последовали остальные. Тоска по родным местам овладела людьми, и они даже не пытались скрыть свои чувства друг от друга.

За обедом разговор не клеился. Женщины поочередно всхлипывали, размазывая слезы по лицу кончиками платков. Казаки сидели с угрюмым видом и к пище не прикасались. Атаман решил не загружать никого работой, так как не без оснований полагал, что сегодня это ни к чему. Прогулявшись по лагерю, он прилег под развесистым осокорем и, желая отвлечься от переживаний, связанных с разлукой со Степанидой, вспомнил свою жизнь.

В Яицке Васю Арапова любили все. Казачки – за уважительное отношение к себе, казаки – за несвойственную годам рассудительность. Ну а атаман – за то, что был хорошим казаком и храбрым воином. До девок Василий был так же охоч.

Атаман однажды не выдержал:

– Ты кады прекратишь баламутить девок в городке? Давно уж, поди, не мал годами, а все один по улочкам шастаешь. Все, Василь, как хош, а слово мое – жанись!

– Батько, как же так сразу, я и не…

– Я казал – и все тута! Не гневи душу.

И грянул пир. Родители выбрали ему в жены Авдотью – огонь-девицу, голосистую красавицу. Атаман ходил довольный – одомовитился казак, о хозяйстве думать начал.

Жили не тужили Василий с молодой женой. Но пришел срок, и стал атаман собирать казаков в поход. Попрощавшись с Авдотьей, Арапов легко запрыгнул на коня, ткнул ему в бока шпоры и ускакал не оглядываясь навстречу своей судьбе.

В этом походе ему не повезло. В бою Василия тяжело ранила кайсакская стрела. Казаки сочли его мертвым и не взяли с собой, отступая перед превосходящими силами врага. А вот киргизы подняли его, подлечили и обозом отправили в обитель рабства – Хиву.

Будучи сильным и выносливым от природы, Василий быстро оправился от раны и, воспользовавшись случаем, бежал. Месяц он добирался до Яицка. Голодал, изнывал от жары и боли, причиняемой загноившейся раной. А когда он вернулся-таки домой, узнал, что Авдотья пропала во время набега киргиз-кайсаков на ослабленный Яицк.

Жизнь Василия теперь казалась ему бессмысленной. Бесшабашно бросался он в самые опасные места во время жестоких битв. Его еще много раз ранило. За доблесть атаман часто целовал и обнимал его перед всем войском. Но никто не знал, что в боях Василий искал смерть, а не награды за геройство.

Со временем Василий немного оттаял и с удивлением разглядывал быстро выросших девчат. Часто спрашивал: «А это чья? А эта?..» Особенно нравилась ему соседка Агриппина. Из неуклюжего подростка, каковой он знал ее до своей женитьбы, девчушка превратилась в настоящую невесту. Каждый вечер Агриппина приходила на посиделки и незаметно пристраивалась поближе к Василию, не спуская с него влюбленных глаз.

Как-то раз перебрав на свадьбе приятеля, Арапов с трудом открыл глаза и пытался припомнить, что было вечером. Но никак не мог. И вдруг почувствовал, что он не один. Кто-то шлепал босыми ногами по полу, гремел посудой. Василий повел глазами: по горнице ходила Агриппина с дымящимся чугунком в руках. Оконный свет просвечивал стройную девичью фигуру под ночной рубашкой, и Василий невольно залюбовался ею. Но вот Агриппина подошла к кровати и юркнула к нему под бок.

– Ты што, охренела? – опешил Арапов.

– Дык мы ж с тобой с вечера здеся, – обиделась Агриппина.

В это время в сенях кто-то зашумел, и в комнату ввалился казак Антип. Он быстро огляделся и, ничуть не удивившись, весело заприговаривал:

– Вот и славненько, голуби. Совет вам, значится, да любов.

– Слышь, Антип, да я, да мы… – смущенно бормотал Василий. А счастливая Агрипина как ни в чем не бывало сидела на кровати и болтала ногами.

– Не робей, Васюха, – загоготал Антип. – Агриппина завидна невеста в Яицке! Те завсегда лучшие бабы достаются.

На следующий день пришлось засылать к родителям девушки сватов.

Как-то раз Арапов отправился на базар купить подарок жене, ожидавшей ребенка. Аккурат у нее день рождения был.

– Неушто Васюха! – вдруг ткнул в грудь кулаком какой-то казак, которого Арапов и не признал сразу.

Это был Демьян Вороньежев, сгинувший без вести еще в прошлом походе. Демьян успел побывать в рабстве, сбежал и осел на Дону.

– А ты знашь, Василь, ково я на Дону встренул? – довольно потирал руки Вороньежев. – Жинку твою Авдотью!

– Как Авдотью? – У Арапова чуть покупки из рук не вывалились. – Хде ты ее зрил? Ее ж кайсаки…

– Жив-в-вая Авдотья! Да перестань ты меня трясти. В Черкасске-городке ее встренул. Долго говорил с нею. Тя вспоминали. Уверена она, што погиб ты. И ешо сказывала, что проживат она тама, замужем за есаулом Труновым, казется.

У Василия будто что-то разорвалосьв груд. Оглушенный, он присел на бревно, забыв о товарище. В голове пульсировала единственная мысль: Авдотья жива!

А через неделю, отпросившись у атамана, прибыл с караваном в Черкасск. Мысленно очертив круг поисков, стал обходить хаты. Арапову повезло почти сразу. В пятой или шестой хате дородная казачка радостно закивала и указала на дом есаула Трунова.

Даже не постучавшись, ворвался он тогда в хату. За столом сидел казак, а напротив него, спиной к двери, – казачка с маленьким ребенком на руках. Она обернулась и вскрикнула, инстинктивно закрыв ладошкой рот. Так и смотрели они друг на друга широко раскрытыми глазами, замерев и побледнев от нахлынувших чувств. Сунув ребенка ничего не понявшему мужу, Авдотья бросилась наконец к Василию и повисла у него на шее.

– Васенька, миленький, живой, – бормотала она, целуя его в нос, в губы, в лоб.

После, когда наконец присели к столу, а Авдотьин муж с ребенком деликатно вышел из горницы, вышмыгнула небольшая девчушка и удивленно, не по-детски серьезно посматривала то на плачущую мать, то на чужого дядю.

– Дарьюшка, – всхлипывала Авдотья, – энто твой батько. Он не погиб, он живой.

Сердце Арапова разрывалось. Он потянулся к девочке и взял ее на руки. Неведомое до сих пор чувство через край наполнило его душу, когда он прижал к себе этот маленький родной комочек.

Они проговорили всю ночь. И Арапов узнал, что с маленькой дочкой на руках Авдотья убежала из Яицка во время нападения кайсаков и соляным караваном добралась до Дона. Там жили ее родственники. Считая его погибшим, она вышла замуж. Слушая Авдотью, Василий никак не мог поверить, что перед ним сидела его жена. Его любимая Авдотьюшка. Те же живые глаза, тот же мягкий голос. Но это была уже и другая женщина. От уголков рта вниз потянулись скорбные глубокие складки. Роскошные когда-то волосы поредели, украсились белыми прядями. Из-под заношенного сарафана Авдотьи заметно выпирал живот, который она постоянно неловко прикрывала большими натруженными руками. И все время почему-то просила у него прощения. Говорила, что муж ее Пантелей – человек хороший, боевые походы его сильно покалечили и он нуждается в сострадании.

Василий слушал ее, а в голове все смешалось: Агриппина, Авдотья, Авдотьины дети, Авдотьин муж. Что теперь делать?

Впрочем, в некоторых ситуациях женщины мудрее мужчин. Их мудрость скорее от души и сердца.

– Ничего нам менять не надо, – уже под утро, грустно помолчав, сказала Авдотья. – С Пантелеем у нас считай ешо двое детей. У тя тож жана еметса. Сломать все – значится принесть новое горе всем им. Подрастет Дарьюшка, позволю к себе ее забирать, коль захочешь. А теперя не взыщи и прощай…

Авдотья встала, обошла стол, вскинула руки за голову Василия и крепко-крепко, как когда-то в молодости, поцеловала. И он скрепя сердце ушел.

Не помнил, как шагал, как ехал, добираясь домой. Душа словно разошлась по старому, уже зажившему рубцу и нестерпимо ныла.

Дверь хаты оказалась заперта. Василий справился с нехитрым запором, вошел в горницу. Зажег лампу и оторопел: за столом, закутавшись в старый тулуп, сидела Агриппина и молча, широко открытыми страдающими глазами смотрела на него.

– Милая, ты што?

– Тя вот дожидаюсь.

– Давно?

– С тово дня, как ты уехал. Видал ее? – неожиданно вопросом на вопрос ответила Агриппина. – Она така же красивая?

Комок подступил к горлу Василия. За последние дни он пережил столько, сколько, пожалуй, не испытал за все годы боевых походов.

Подошел к Агриппине, нежно обхватил руками ее бледное личико. Разглядел ввалившиеся щеки, лихорадочно блестевшие глаза. Вот оно, оставшееся ему до конца дней счастье. Осторожно поцеловал ее:

– Самая красивая у меня энто ты, Агриппина. Я тя очень люблю.

Лицо молодой женщины вмиг расцвело. Агриппина радостно вспыхнула, метнулась к нему, обняла:

– Так ты мя не бросишь? Правда, Вася?

Он осторожно высвободился из ее рук и стал растапливать печь. Когда сухие поленья начали весело потрескивать, Василий вернулся к столу. Лежа щекой на столешнице, Агриппина крепко спала и во сне чему-то радостно по-детски улыбалась. Казак поднял ее на руки и отнес на кровать. Пожалуй, единственный раз в жизни он улыбнулся тогда широко и радостно, как могут улыбаться только очень счастливые люди.

Некоторое время спустя Агриппина родила ему дочь и умерла. Следом за матерью умерла и девочка, которую едва успели наречь Полиной и окрестить. А еще позже…

– А-та-ман?! Ва-силь Ев-до-ки-мыч?!

Зовущий голос Степана Рябова вернул атамана от воспоминаний к реальности, и он живо вскочил. Его острый глаз сразу же увидел казака, который под прицелом пистолета вел кочевника невзрачного вида.

– Вот, лазутчика словил, атаман, – важно объявил казак, спуская курок и пряча пистолет за широкий пояс. – Гляжу, а он, гад, округ забора так и рыщет, видимо, лаз отыскивает.

– Пощади, атаман. – Пленник бросился перед Араповым на колени и уткнулся лицом в сапоги.

– Пошто рыщешь округ, нехристь? – Лицо атамана скривила гримаса отвращения, и он едва удержался, чтобы не пнуть распростертого у ног кочевника.

– Я… я… – Пленник на мгновение приподнял перекошенное страхом лицо и вновь уткнулся лицом в сапог Арапова.

– Гляди, атаман, басурманин по-нашему лопочет. Видать, тот ешо фрукт! – Рябов в сердцах сплюнул на согнутую спину пленника и смачно выругался. – Лазутчик…

Арапов отступил на шаг назад и выхватил из-за голенища плеть:

– А ну сказывай, вражина, пошто округ поселения ошивашся? Лаз искал, верно?

– Нет, нет, – замотал головой пленник. – Я внимание караульного привлекал и не убежал, кады он узрил меня.

– Не убегал? – спросил у Степана атаман.

– Да вроде нет, – с бестолковым видом ответил казак. – Я прикрикнул, а он и пошел, эндак овечка.

– Тады, сдается, не брешет, черт косорылый. – Арапов вернул плеть за голенище и слегка пнул замершего в ожидании битья кочевника. – А ну вставай, вражье племя, и сказывай, пошто к нам пожаловал.

– Бек послал, – немного успокоившись, ответил пленник.

– Для че?

– Штоб упредить вас о начале похода.

– Кады? – Атаман нахмурился и нервно забарабанил пальцами о рукоятку пистолета.

– Ужо седня. – Пленник вздохнул и уточнил: – Так султан молодой распорядился.

– Войско большое? – продолжил допрос Арапов.

– Тышши две.

– И все на нас? – удивлению атамана не было предела.

– Не знаю, – сузил глаза пленник. – Но вас не обойдут, так бек сказывал. Вы ужо давно бельмом нависли на глаза султана.

– Бек, говоришь, сказывал? – Арапов задумался, перебирая в уме всех беков, которых он когда-либо знал и кто из них мог бы желать ему добра. Но не вспомнил никого, кто был бы способен на такой благой поступок ради казаков. Но пленник, похоже, не лжет, сообщив о походе. Но какую цель преследует бек, пославший предупредить казаков? Где-то здесь собака зарыта. Или таинственный бек преследует свои темные цели с использованием казаков, или поселенцам уготовлена какая-то страшная ловушка, о которой они даже и не подозревают.

– Пошто я должен те верить? – Арапов присел рядом пленником, стоящим на коленях и внимательно посмотрел в его бегающие глаза. – А мож, ты како предательство замышляш?

– Упаси Аллах. – Киргиз отрицательно замахал головой. – Не веришь мне – погибнешь и всех погубишь.

– А поверишь – сгинешь тож.

Атаман лихорадочно соображал. Как назло, ни одна здравая мысль не шла в голову, зато ничего не значащих было хоть отбавляй. Во всяком случае, спасибо пленнику или пославшему его беку, видимо, свихнувшемуся на добродетели. Кроется в предупреждении ловушка или нет, разгадывать предстоит во время боя, а пока нельзя терять ни минуты и готовиться к встрече сильного неприятеля.

– Спасибо Христос за весть сею! – Арапов перевел взгляд на застывшего в ожидании приказа казака. – Пленника запри в чулане и собери всех.

– Энто запросто. – Рябов схватил киргиза за ворот и резким рывком поставил его на ноги. – А народ, чай, щас сам соберется. Гляди вон, Евдокимыч, прямо у избы…

18

– Двадцать батогов, – объявил прилюдно Гавриил, выслушав утром доводы Нюры и своей жены.

Тимоха едва дара речи не лишился от страха, когда два дюжих молодца бережно подхватили его под белые руки и подвели к специально установленной посреди поселения скамье. Он не проронил ни звука, когда связывали заведенные под скамью руки и притягивали к скамье ноги. Молодой кулугур лишь жалобно всхлипнул, когда на спине задрали рубаху и стянули до колен портки.

– Агафон, начинай.

Из собравшейся на дивное зрелище толпы вышел крепкий мужичок, который, подчиняясь воле старца и его кивку, взял поданную кем-то плеть и, замахнувшись, резко опустил ее на спину парня.

Как только хлыст оставил на спине кроваво-красный след, Тимоха засучил ногами и дико завыл. После второго удара он закачал головой, оскалил зубы и пронзительно завопил:

– Отец, отец, смилуйся. Ты не знашь…

– Што я не ведаю? – спросил Гавриил.

Тимоха повернул бледное лицо в его сторону, посмотрел на него полными слез глазами и закричал:

– Энта гадина хотела меня зарезать! За Никифора свово сгинувшего! Она, дура, вбила в свою бабью башку, што он энто из-за меня на озере погиб!

Гавриил повернулся к Тимохе спиной и нахмурился. Его чистая душа не выносила лжи. Но правда так и не прозвучала из уст его порочного сына.

Агафон, как ястреб, зорко следил за выражением лица старца. Увидев, как Гавриил, тяжело вздохнув, кивнул ему, замахнулся плетью и продолжил порку. Распростертое на скамье тело Тимохи завертелось, точно коловорот.

– Ох, батько, – завыл негодяй, – девка энта и Никифор ейный – воры! Настоящие воры, разбойники! Хто знат, скоко добра оне у себя в Яицке стащили, за што их и изгнали с посрамлением казаки, як собак блудных! Сущие разбойники, тати! А-а-а-а… Змеюк ты обогрел на груди, разум утеряв. Маманьку об том обспроси, она-то знат…

Кровь бросилась в лицо старца. Он крикнул:

– Как ты, собака, осмеливашся мне сею ерись горланить? Отчево ж ты мне ране об том не сказывал?

– Не смел я, не убедившись, невинных оболгать, – рыдая от нестерпимой боли, причитал Тимоха. – Все приглядывался к ворогам бездомным.

Лишь после того, как двадцатый кровавый след отпечатался на спине парня, Гавриил поднял вверх правую руку. И как только возбуждение в толпе улеглось, громко крикнул:

– Эй, люди, отнесите энтово негодяя и грешника в мою землянку, – затем он обратился к Марье, на лице которой мелькнула злобная усмешка. – Правда ль все энто?

– Все, до последнего слова! – не моргнув, солгала женщина и, не испугавшись Божьего гнева, перекрестилась.

– Убирайся отсюдова, жаба! – удар хлыста был ей наградой.

Щеки Марьи запылали от гнева, но ничего она не могла сказать своему разгневанному супругу. А еще она понимала, что взяла тяжкий грех на душу, солгав прилюдно ради своего чада, единственного, но, как сам ад, порочного. Она чувствовала себя виноватой в отношении Нюры, которую любила как дочь, но пошла наперекор совести, поддержав чудовищную ложь сына, в котором души не чаяла.

В землянке Марья упала на колени перед корчившимся от боли сыном, обняла его голову и, прижав к груди, горько зарыдала. В этот момент она ненавидела мужа-душегуба, сгинувшего Никифора и Нюру! Девушку за то, что она не отвергла лживые обвинения ее сына, чем подвергла его прилюдной порке, что являлось несмываемым пятном на всей дальнейшей жизни наказанного.

Нюра наблюдала за поркой негодяя с внутренним торжеством. Она была рада, что Гавриил остался глух к навету жены и сына и вынес, вопреки всем ожиданиям, справедливое решение. Она знала, что праведный старец не покривит душой против истины. Но кому он поверит? Ей или бессовестно лгавшим прилюдно жене и сыну?

«Был бы рядом Никифор, он бы сумел защитить меня». Борясь с рыданиями, девушка поспешила вниз к реке, чтобы побыть в одиночестве и помолиться о грешной душе казака. Она надеялась, что ее молитва как-то послужит Никифору на Страшном суде и хоть немного смоет с рук его кровь брата.

Гавриил покинул место наказания сына мрачнее тучи. Старец был сильно раздосадован: недостойное поведение сына заставило его прибегнуть к суровой мере и наказать лгуна и богоотступника. Раньше он относился к неприемлемым выходкам чада как к ребячеству, которое с возрастом пройдет. Но низость души Тимофея и все больше проявляющаяся трусость заставили Гавриила наконец-то серьезно задуматься над будущим отрока, чья душа, как старец уже не сомневался, попала в нечистые руки сатаны. Нечистый овладел ею, да так крепко, что под влияние Тимофея уже попала его мать. Сегодня все явились свидетелями падения Марьи.

Настроение Гавриила было вконец испорчено. Он пошагал к своей землянке, сгорая от нетерпения вывести на путь истинный Марью и побеседовать по душам с побратавшимся с сатаной чадом, дабы выяснить, насколько прочно душа его отделилась от Бога и погрязла в лапах нечистого. Старец мрачно хмурил брови, на глазах дрожали слезы. Один со своей седой головой и своим благородным сердцем, которое так взволновала нечестность близких людей. Да и теперь оно бьется все чаще, стучит все громче. Что-то будет. Время ползет медленно, как червь. Все тихо, лишь…

От огораживающего поселение частокола послышались шум и крики. Взявшийся было за дверь землянки Гавриил остановился и замер. Бранясь и размахивая руками, к нему шли несколько мужиков с красными от волнения лицами. Они подвели к нему связанного Федора Губина и поставили его перед старцем на колени.

– Че учудил ешо ты, раб божий? – Гавриил нахмурился и положил тяжелую руку на плечо Федора.

– Отец! Отец… – Губин стоял бледный, дрожащий, с выражением отчаяния на лице и с блестящими, как от лихорадки, глазами.

– Бога ради, да што случилось тако?

– Напали на мя нынче ночью, – выдохнул Федор. – В самый раз под утречко.

Не ожидавший такого поворота дел. Гавриил сел прямо на землю и встряхнул головой. Это помогло ему переключиться от тягостных мыслей о сыне и сосредоточиться на новости, которая вряд ли приятна, судя по плачевному виду Губина.

– Энто хто тя обвязал путами? – спросил старец, заранее напрягаясь в ожидании бестолкового ответа.

– Да он, степняк треклятый, – плаксиво прогундел мужик.

– И што ж ты не подал сигнал? Не пробудил нас ото сна?

– Дык он мя чем-то по башке оховячил.

– И энто сотворил он один?

Ничего не говоря, Федор лишь закивал.

– Ослободи ево, – распорядился Гавриил и внимательно посмотрел в глаза Губина. – А ты не дрых, часом, в карауле, рискуя жизнями нашими?

– Был грех, вздремнул. – Федор опустил голову и добавил: – Сон сморил, отец, как сам не чаю.

Гавриил прищурил глаза и некоторое время наблюдал, как провинившийся мужик растирает онемевшие запястья. Но за сон в карауле он все же должен понести наказание, чтобы другим неповадно было. А потому…

– Сказывай, хто напал на тя, башка дурья?

– Степняк ведомо, хто ж ешо. А мож, и сам антихрист.

– Ты што, хвост на нем узрил аль на ногах копыта?

– Нет, – боязливо перекрестившись, закивал Губин. – Ликом был черен, нехристь, но воняло от него потом конячим, а не серой.

– Как же случилось, што тя спеленали, как барана, а ты и не пикнул? – Старец осуждающе покачал головой. – Вроде силушкой Хосподь не обидел, и до се дня думал я, што и умишком тож?

– Кляпом он мне изначаль рот распер, апосля токо спеленал туго.

– И што, сладить с ним никак нельзя было?

– Силен гад, не человек, а бес бутто. Он руки загибал палки сухи бутто.

Заинтригованный Гавриил поскреб заросший подбородок и, видя, что вряд ли что добьется еще от перепуганного мужика, задал ему последний вопрос:

– А тот тать отчево тя с собой не уволок в полон али в ад кромешный? Не знаш?

– Не-а, – облизнув губы, выдохнул Губин. – Он мне што-то толдонил в ухо. Но я мало што уразумел в том.

Последняя фраза вновь заинтриговала старца, и он решил продолжить допрос Федора, чтобы выведать хоть что-то еще полезное. Гавриил нутром чуял, что злоумышленник неспроста приходил в поселение. Да и караульного не случайно связал. Таким способом незваный гость, видимо, передал для них какую-то важную весть, не желая быть замеченным. Осталось только выведать из бестолкового мужика, что говорил ему ночной гость, а далее…

– Он те што, по-нашенскому вещал аль ешо по-каковски?

– Кажись, по-нашенски, – сосредоточившись, начал что-то извлекать из памяти Губин. – Вроде про поход какой-то што-то плел. Про султана Танбала и ешо…

– Што ешо? – насторожился Гавриил.

– Не помню, – жалобно проблеял Федор и опустил виноватые глаза в землю.

– А ты поднатужся. Ну? – наседал старец. – Мож, што про срок какой басурманин грил?

– Ага, – глупо улыбнулся Губин. – Грил поганец, бутто нынче утром султан кайсацкий на поселение войском двинет. Во! Ешо, кажись, упреждал, што войско басурманов числом велико и нам супротив их не выдюжать.

Выслушав Федора, Гавриил задумался. Он понял, что им угрожает смертельная опасность. И она настолько реальна и близка, что медлить было нельзя. Если верить сообщению Губина, то султан уже выступил со своим войском в поход. И неизвестно, сколько кочевникам понадобится времени, чтобы достичь поселения. Во всяком случае, требовалось поторопиться, и немедля. Иначе их не спасет и Господь Бог от смерти лютой или рабства, что смерти хуже.

– Авдей, бей в набат, – приказал старец застывшему возле Губина мужику. – А ты, Федор, погреб с оружием проверь. Особливо порох лучше разгляди, не промок ли, часом?

Прозвучавший набат вновь собрал людей в центр поселения. Прибежавшие бабы и мужики недоуменно переглядывались и спрашивали друг друга, что случилось. Затем взоры кулугуров привычно устремились на Гавриила, олицетворявшего для них чуть ли не посланца Божьего на грешной земле. Только старец мог объяснить им правдиво, что случилось, и они ему верили.

– Браты и сестры! Весть нам ночью худую принес неизвестный посланник! Я чувствую, што хорошего в ней ничего нет. У мя сердце болит, браты. До сих пор ниче не нарушало нашего покоя, а теперя насилие и зло вторгаются в наш дом. Я думаю, Хосподь послал нам последнее, самое тяжкое испытание, и мы пройдем его или… Иль ляжем костьми на холме энтом, но с берегов Сакмары не уйдем!

Гавриил приказал всем немедленно вооружиться и снова собраться у его землянки. Затем он осмотрел свое жалкое войско и пришел к плачевному выводу, что вряд ли оно сможет противостоять многочисленным кочевникам. Измученные, уставшие от непосильной работы мужики мрачно смотрят в землю, а женщины молятся, плачут, вздыхают. Старец благословил всех. Богослужение окончилось, но народ продолжал стоять на коленях и не расходился. И бьется сердце Гавриила ох как неспокойно. Для того ли он привел этих людей с Исети, чтобы так вот и погубить?