Текст книги "Слово атамана Арапова"

– О Хосподи! Спаси нас и помилуй! – Встав на колени, старец трижды перекрестился, глядя на небо, поцеловал нательный крест, быстро поднялся и объявил: – Теперя поступим так. Забирам все пожитки, што сможем унесть, и уходим.

– Куды идтить-то, отец наш? – словно договорившись, дружно заголосили женщины.

– В лес уходим, – отрезал Гавриил. – Токмо в чаще непроходимой спасение жизней наших. Бросам здеся коней, повозки, утварь и уходим. Кочевники – хорошие воины, но токмо на просторе, в степи. А в густой чаще они на конях што медведи неповоротливые! Будет Хосподу угодно, останемся целы и, быть может, вернемся. А на нет суда тож нет, браты! Призовет Хосподь нас к себе – знать, надобны мы ему. На то и воля его, Божья!

Как только старец сказал свое веское слово, толпа пришла в движение. Женщины, причитая, кинулись к землянкам, хватая детей и все, что только попадало под руку. Мужики поспешили к открытому Губиным погребку и принялись делить между собой пули и порох. В течение получаса лагерь кипел, как растревоженный улей. Когда недолгие сборы были завершены, обитатели поселения собрались, как было велено, у землянки Гавриила. Старец вышел, неся на руках стонущего сына. Подозвав к себе Авдея и Семена Гнилина, Гавриил передал им свою ношу, после чего сказал:

– Баб и детишек поведет Гринька Обручев.

– Я? – Парень вышел вперед и жалобно посмотрел на старца. – Отец, да разве я смогу?

– Смогешь, – ответил Гавриил. – Помнишь, сказывал мне давеча про чащу, хде кабана промышлял?

– Помню.

– Всадник тама пройдет?

– Нет, и птице трудов стоит пролететь.

– Так вота и веди туды паству. Затем за нами вертайся, дорогу укажешь.

Старец посмотрел на Авдея и Семена:

– Вы с ним. Оберегайте баб и детишек.

– А ты как же, отец? – испуганно спросил Авдей. – Мы ж без тя…

– Цыц! – не крикнул, а скорее рявкнул, рассердившись, Гавриил. – Мы кочевников придержим здеся, апосля, как токо Гриньку дождемся, зараз за вами последуем.

19

– К людям я хочу, а не коптить средь колдунов небушко! – Никифор грохнул в сердцах кулаком по столу и решительно встал. – А ешо я хочу жить! Просто жить и все.

Душа его кипела и бунтовала после пережитых ужасов. Ему срочно требовалось самоутвердиться и доказать всем, что он вовсе не трус, а храбр и дерзок, как и прежде. Его откровенно угнетала та роль, которую ему определила Мариула, заглядывая в свои колдовские карты. И он был уверен, что стоит только покинуть этот лесной хутор, как все изменится и предсказания потеряют свою силу.

– Значит, не хочешь помирать? – ухмыльнулся слушавший его старец Андрон. – Не хочешь – не помирай! Ты теперя не помрешь, хоть сам того возжелашь. И долго будешь жить, сынок, очень долго!

– О чем энто ты? – не понял казак.

– Удивительный случай произошел со мной однажды, – вкрадчиво заговорил старец, интригуя Никифора. – Был я… Не важно то. Все одно не поверишь, как далече я был тады отсюда!

– Не важно то, – отмахнулся казак и даже не заметил, как вновь присел на свое место.

– Так вот, во время битвы угодила мне в голову стрела. Живово мя вынесли с поля битвы и отдали лекарям. Оне долго удивлялись и не понимали, отчево энто я отказываюсь помирать при таком ранении. Я даже не терял памяти, кады из головы стрелу ту каянную вынали. Хрипел токо я, да и ругался крепко при том. И теперя вот он я перед тобою… А рана та вота. – Андрон наклонил голову, позволяя пощупать рубец.

– Знамо дело, ты колдун, – не дотронувшись до головы, ухмыльнулся казак. – Такех, как ты, осиновым колом бить надо, штоб насмерть зашибить.

– Тады я колдуном не был, – вздохнул старец. – Не колдун я и сейчас. Породнился я, сынок, с природой-матушкой, а не с демонами адовыми. Вот ее, голубушку, понимаю, люблю и с тем живу.

– Ежели не колдун ты, то хто тады? – спросил казак, глядя на старика с подозрительностью. – Сам я зрил, што ты с ведьмой Мариулой надо мной вытворял.

– Нет, я токо подсоблял девушке лечить тебя.

– От чево?

– От смерти… – Андрон сцепил перед собой пальцы и загадочно улыбнулся. – А Мариула колдунья, причем потомственная. Она даже не знат предела своей силы.

– Мя то не радует, – нахмурился Никифор. – С нечистью якшается, знамо.

– Она с нечистью не якшается, – возразил старец. – Она ведунья и борется с ней. В том подсобляю ей и я. Она и тебя спасла от смертельной порчи, а я племяша твово Степку выходил. Сильна у парня тяга к жизни, супротив тебя.

– Энто што ешо за диковина? – удивился казак. – Разве можно узрить тягу к жизни?

– Ешо как, – улыбнулся Андрон. – О том вещать могу много и долго. До утра хоть. Живучесть человека зависит токо от нево самово. И я знал таких вота живучих! Одново копьем пробили. В сердце дыра, а он живехонек. А ешо…

– Меня интересует, как энто Степка выжил, – перебил старца Никифор. – Мариула сказывала, што ево, как сито, нехристи стрелами подырявили.

– И порубали тож, – с готовностью добавил Андрон. – Кады дочка его вытащила из реки, едва дышал племяш твой.

– Не поверил бы, кабы сам не зрил ево живым, – вынужден был признать казак. – Ево как, тож на могиле чужой ночью выхаживали?

– Степан молод и очень хочет жить, – отвечая на его вопрос, заговорил старец. – За много лет общения с природой я вызнал, што смерть заложена в кажном человеке.

– Удивил чем, – съязвил Никифор.

– Природа, штоб сохранить равновесие многообразия животного мира, заложила в живое существо две тяги. Одна тяга к жизни, другая – к самоубийству. Не будь последней, мы жили бы вечно! А так мы стареем и умираем. Стойкость же к болезням и травам определяется тягой к жизни. Када она прекращат действовать, несет в себе смерть даже насморк. Тело твое и душа перестают бороться за жизнь. Степан же очень хотел жить, вот и жив он. Тело наше, кады не хотит расставаться с душой, таит в себе огромный запас прочности.

– Почему ты мне все энто сказываешь? – задумчиво спросил казак у замолчавшего собеседника.

– Обучить хочу.

– Чему? – удивился Никифор.

– Всему, што сам знаю.

– Но для че?

– Для тово, што призван ты сменить Андрона на земле сей.

– Я?

Упади в данный момент луна на землю, казак удивился бы меньше, чем ответу, прозвучавшему из уст вошедшей в горницу Мариулы.

– Мне о том карты поведали, – пояснила девушка, видя, что глаза Никифора от такого оглушающего известия едва не выпали из глазниц. – Старец уйдет, и заменишь его ты! Запомни, казак, не мы тебя выбрали, а небеса.

Это было уже слишком. Выбегая на улицу, потрясенный Никифор едва не вышиб жалобно скрипнувшую дверь. Он вскочил на коня и направился в лес.

– Про Каббалу тоже ему обскажешь? – спросила Мариула Андрона, выйдя на крыльцо и спокойным взглядом провожая скачущего во весь опор казака.

– Да, – кивнул тот. – Раз он избран небом мне в ученики, знать, я передам ему все свои знания!

– Однако мне пора, – взглянув на солнце, сказала девушка и, развернувшись, вошла в избу.

– Отведи беду от людей, дочка, – тоже взглянув на безоблачное небо, вздохнул Андрон. – Ибо без тебя нет им спасенья.

* * *

Облачившись в боевые доспехи кочевника, Мариула прицепила к поясу кривую саблю, набросила на плечо колчан со стрелами и взяла в руки лук. Глаза девушки потухли и заволоклись слезами. Как ни отважны казаки и кулугуры, но удержать поселения им не удастся – сил для этого нет, она знала. Карты сказали, и сами они понимали, и их решимость обороняться – это решимость погибнуть. Она любила этих мужественных, с чистыми душами людей, потому и решила сделать все, чтобы избавить их от верной гибели.

Мариула заранее знала об участи казаков, взбиравшихся на стругах вверх по реке. Она пыталась заставить их вернуться при помощи заговоренных стрел. Но атаман оказался крепче ее заговоров, а его могучая воля перечеркнула все усилия девушки. Мариула часто наблюдала за ним. Один раз даже позволила ему увидеть себя в образе воина-кочевника. Красив, статен и силен – именно о таком мужчине мечтает каждая женщина. Но девушка знала, что Арапов, к сожалению, никогда не будет принадлежать ей. Судьба атамана являла собой особый случай, и крест его ждет еще впереди. Мариула знала, что ждет поселенцев, но разве можно было сказать Арапову об этом? А вот спасти пришедших с ним людей…

Оседлав коня, девушка пристегнула к поясу колчан с заговоренными стрелами и пришпорила животное. Мариула не видела, но почувствовала, что копыто коня раздавило бутончик цветка, что только собирался поднять голову от земли и раскрыться. А это хорошая примета.

Девушка направила коня к селению кулугуров. Не спеша выбрала полянку у реки – отсюда хорошо была видна вся округа. Из-за макушек высоких деревьев медленно вырастало солнце, под его лучами искрилась река. Легкий ветер нежно дул в лицо, будто поглаживая шелком. Мариула долго не отводила взгляда от укреплений кулугуров. «У этих стен вечером будут лежать тела друзей и врагов», – подумала она.

Ожидая начала событий, девушка затаилась. Не вылезая из седла, приготовила лук, наложила на тетиву стрелу с красным оперением. И неожиданно, как в сон, погрузилась в воспоминания, которые изредка навещали ее, будоражив и без того беспокойную душу…

Ее бабка по отцу была знахаркой. Когда она умирала, все дочку свою звала, сестру отца, значит. Но та маленькая была, испугалась да убежала. А может, кто из родни ее просто от греха спрятал. Страшно бабка мучилась, никак умереть не могла. Жутко так стонала. Знающие люди говорили: надо, дескать, чтобы умение свое кому-нибудь передала, только тогда, мол, и концы спокойно отдаст.

Поняла бабка, видно, что не подойдет дочка. Стала звать сына, отца Мариулы. Он в избу как раз зашел. Говорит: «Дмитрий, иды, руку мою возьми». Отец было подошел и уже хотел руку взять, да вдруг кошка отцова как зашипит и прямо на грудь ей прыгнула. Отец еще мальчонкой с этой кошкой спал и кормил ее чуть ли не из своей чашки. Кошка за ним и ходила хвостиком. Вот прыгнула она, да и улеглась на бабкиной груди, только рычит тихонько. Отец оробел и поспешно вышел. А бабку парализовало. Только и могла, что глазами ворочать. Дня два лежала живая. Поп приходил соблюсти обряды над умирающей. Потом уж кто-то подсказал, что надо в матку – перекладина такая в избе – нож воткнуть. Что и сделали. Бабка скончалась. Про нож в суматохе забыли, а когда через несколько дней вынули, он ржавчиной покрылся. Злые языки вещали – от крови.

Много лет прошло с тех пор. Как-то поехали мужики на дальние луга сено косить. И отец поехал, взяв с собой Мариулу. Долго работали, а к вечеру решили заночевать. Стали укладываться спать, решив по-одному караулить.

Отцова очередь настала как раз в самую глубокую ночь. Туман был. Сел отец около костра и заснул – как-никак утомился за день. А Мариула и глаз не сомкнула, хотя умаялась не меньше мужиков, целый день переворачивая сено для просушки.

Вдруг слышит она, кто-то белье на реке отбивает, полощет. Не испугалась девочка, удивилась только: кто бы это мог быть? Глушь. Ночь. Любопытно стало. Может, подумала она тогда, прячется кто от людей, беглый какой-нибудь. Подкралась осторожно к речке. Видит, женщина спиной сидит к ней, одежду стирает. Волосы красивые, распущены, всю спину закрыли. A белье-то, матушки родимые, в крови все. И вода от этого белья кровью красится, клубится. Тут-то и сковал страх душу девочки. Подумала, а вдруг сообщник у бабы где-то рядом. Убили они кого? Эх, решила, двум смертям не бывать, а одной не миновать. В случае чего, дескать, закричит, мужики услышат, прибегут на помощь. Подошла ближе и тихо спросила, кто она, что за одежда у нее кровавая.

А женщина так же тихо и печально отвечает:

– Твоей матери Акулины, внучка.

– Что ты мелешь? Кто ты?

Женщина не оборачиваясь отвечает:

– Не знаешь ты меня, внучка. Когда меня не стало, мала ты ешо годами была. А лица тебе моего лучше не видеть.

И пошла прямо через речку. Там ведь глубоко было, а она ноги по колено только и погрузила. Хоть и темно было, а девочка это хорошо видела. И почуяла тогда Мариула что-то сильно неладное. Никого не разбудив, вскочила на лошадь отца и помчалась во весь дух.

Прискакала домой, а матушка возле крылечка лежит вся в крови. Мать ее, бабка Варвара, храпит себе в спальной. Детишки, что помладше Мариулы, тоже спят, как кто мертвой рукой их всех обвел. До сей поры не знает она, почему кровотечение у матушки сильное открылось. Ладно отец следом приехал, иначе померла бы. Кое-как выходили. Отец уж за ней как ухаживал! Мариула лишь потом поняла, что это бабка покойная у речки белье полоскала. Волосы у нее при жизни роскошные были!

Любил отец жену свою, ох как любил! И не знал он, что мать его силу свою колдовскую жене передала. Как то случилось, не знала и сама она. Жутко страдала, мучилась, но не знала отчего. Страшную смерть приняла, сердешная, а все потому, что выхода не давала вселившейся в ней могучей черной силе.

Как-то отец с мужиками на охоту ушел, а Мариула с матушкой в соседнее село поехали навестить сестру отца, ту самую, которая от умирающей бабки спряталась и силу ее не приняла. Выехали они обратно под вечер. Припозднились – все какие-то дела были. Тетка Настя и муж ее Иван не отпускали их, оставляли ночевать. Но не послушалась матушка. Дескать, мужа с добычей утром встретить надо, никак нельзя остаться. Ну и поехали.

Мариула мешок с гостинцами держит, прикрываясь накидкой от холода. Собака следом за санями бежит. Полпути уже проехали. Но вдруг лошадь отчего-то резко рванула в сторону, сани перевернулись, а сама лошадь упала. Собаку немного придавило, завыла она на весь лес. Сани поправили, мешок с гостинцами уложили, а вот лошадь никак поднять не могут. Собака начала рычать, шерсть дыбом, жмется к ногам девочки. И тут Мариула увидела зеленые огоньки. Сердце екнуло, и она дико закричала: «Мама, волки, волки! Глаза вон горят!» Метнулась матушка туда-сюда, да и кричит: «Скорее взбирайся на дерево!»

Подсадила ее и сама забралась на дерево. Мариула чуть не на вершину залезла. Матушка все кричала, чтобы, дескать, крепче держалась, а еще лучше – привязалась бы чем к дереву.

Сама платок с головы сдернула, вниз опускает, собаку уговаривает. Будто та поймет, что ей за платок уцепиться надо. Мариула рыдала: «Не надо, мама, не сможешь собаку поднять, брось. Лезь выше, не то достанут волки…»

Матушка послушалась, поднялась выше. Платок выронила. А тут и серые нагрянули. Собака в отчаянии кинулась на них с лаем, но что она могла? Никакая собака против волка не устоит, а ведь там их целая стая была.

Сидят они на дереве, бедные, дрожат от холода, а еще больше от жуткого страха. Долго сидели, волки не уходят – от съеденной собаки только аппетит разгорелся.

Ненадежной ветка под матушкой оказалась, хрустнула, затрещала. Она и перепугалась. Стала дергаться, пытаться на другую перелезть. Хватается за ствол, да пальцы не гнутся. Замерзли. Ветка совсем и обломилась. «Муж родной, дети, простите!» – только и выкрикнула матушка. Мариула от ужаса сознание потеряла. Очнулась уже дома. Оказалось, два дня без памяти была. Лошадь их, как волков почуяла, вскочила и в деревню прибежала вся в мыле. Почему волки за ней не погнались?

Мариула не могла вспомнить, не заметила даже, как животное вставало. Люди, конечно, поняли, что дело плохо. Взяв факелы и пару ружей, кинулись на выручку. Мужиков мало было, большей частью они на охоту ушли. Волки убежали, стрельбу заслышав. Когда подходили к тому месту, многие видели, как матушка Мариулу за руку держала и что-то дико кричала. Подошли ближе, ужаснулись, увидев, что от нее мало что осталось. С великим трудом сняли девочку с дерева. Хорошо, хоть мать послушала, привязалась поясом, этим и спаслась.

Когда Мариула очнулась, то едва не закричала. Вся трагедия в замедленном виде перед ней проплывала. Волки кинулись, конечно, на добычу стремительно. А ей казалось, что и падала матушка бесконечно долго, и звери как бы застыли в прыжке. Все чудилось ей, что можно было бы вскочить, каждого хищника обежать и снова влезть на дерево не торопясь. А вот матушка почему-то не пыталась бежать. Волчище один за руку ее треплет, голову как-то лениво из стороны в сторону поворачивает. Кровь брызжет, в воздухе зависает, шариками падает на снег и некоторое время лежит не впитываясь. И стояла в ушах девочки абсолютная тишина.

«На, дочка…» – терзаемая волками матушка вдруг вскочила на дерево и, коснувшись ее руки своей, плашмя свалилась вниз. Трепещущее от страха тело девочки, словно молнией пронзило. Не знала она тогда, что матушка передала ей силу бабкину колдовскую.

После этого оцепенение как-то внезапно прошло. Внизу замелькали серые тела, рычание больно ударило в уши. Тут девочка и отключилась…

Перешедшая к ней сила требовала действий и сослужила плохую службу. Как только справили похороны, Мариула почувствовала, как все изменилось вокруг. С тех пор все напасти, происходившие в округе, стали сваливать на девушку. У соседа напал мор на кур – он сразу решил, что это ее рук дело, и прибежал с топором к дому отца, чтобы зарубить ведьму. Пьяного мужика связали и усмирили, но, даже проспавшись, он своего мнения не изменил. Через некоторое время у него подох цепной пес. После этого сосед пришел к ее отцу, и, заливаясь пьяными слезами, умолял простить его, просил Мариулу не насылать порчу на оставшегося невредимым поросенка. Жители близлежащих домов на всякий случай старались не ссориться с Мариулой, приносили овощи, ягоды. Это было очень кстати: огород, принадлежавший ее отцу, зарос бурьяном. Мариула дары принимала, вежливо благодарила и странно улыбалась.

Она чувствовала в себе будущую страшную силу, но не умела управлять ею. Девушка была уверена, что это она колдовством мешает жить людям, но не делать этого не могла. Она даже не знала смысла магических слов, которые вышептывали ее губы ночами.

К ней вскоре стали приходить деревенские бабы – уже не с овощами, а со сметаной и мясом и просили слезно повлиять на мужа-драчуна. Но она не всем помогала, а если уж бралась за дело, то с пьяницей происходили невероятные превращения. Один из запойных чуть было не замерз зимой в трех шагах от дома, с тех пор не брал в рот ни капли.

Для соседей стало полной неожиданностью, когда отец выгнал Мариулу из дома. Вслед ей полетели узлы с пожитками. Но девушка далеко не ушла, самовольно поселилась в заброшенном доме, очистив от мусора одну из комнаток.

– Как же ты зимовать будешь? – спрашивали ее соседки. – Печка-то порушена.

– Зимой я домой вернусь, – отвечала Мариула и, как обычно, отворачивалась, показывая своим видом, что расспрашивать ее о чем-то бесполезно. «Ну, точно она того, блаженная», – крутили у виска пальцами жители деревни, пересказывая друг другу разговор с Мариулой.

Девушка спокойно жила в своей избушке-развалюхе, ожидая зимы. В том, что отец скоро вернет ее в дом, она не сомневалась. Мариула знала, что отец изгнал ее, опасаясь за остальных детей, которые боялись свою старшую сестрицу пуще огня. Но осенью отец привел в дом новую жену. Мариула ожесточилась.

Вскоре дикие сизари, жившие на чердаке их дома, дружно перелетели в избушку девушки и поселились в свободной комнате. Целую неделю обсуждали жители деревни это странное событие. А еще через неделю на заре загорелся, как стог сена, дом ее отца.

Да, это она колдовством переманила птиц в свою избушку. В начале того рокового дня, как только забрезжил рассвет, Мариула сотворила заклинание и отпустила голубей, привязав к их лапкам горящие лучинки, обрекая и птиц, и отца, и его новую жену на верную гибель.

Крытый сухим камышом чердак, куда вернулись «огненные» птицы, разгорелся, и деревянно-саманный домик почти сразу вспыхнул. Соседи долго боролись с бушующим пламенем, но вскоре отступили. Самостоятельно выбраться из пекла отец и его жена не смогли. Благо дети все были в гостях у тетки в соседней деревне.

Взяв в руки посох и узелок с пожитками, Мариула ушла из деревни и долго странствовала по свету, пока…

Девушка встрепенулась, увидев женщин и детей, которые торопливо спускались от поселения по тропе к реке и в нерешительности остановились. Они явно сомневались, выбирая путь, а оттого беспокойно крутили головами во все стороны. Но девушка знала, куда им идти, чтобы спастись от преследования кочевников. Натянув тетиву, она выпустила стрелу, которая, оставаясь незамеченной несчастными, пролетела над их головами и исчезла в чаще.

Словно по команде, люди повернулись на юг и поспешили за парнем, который уверенно пошагал в указанном Мариулой направлении. Как только беглецы скрылись из вида, Мариула выпустила еще три стрелы, которые вонзились в землю, создавая невидимую преграду преследователям.

Затем девушка тронула коня и знакомой лишь ей тропой поскакала к поселению казаков Арапова, над которым тоже сгущались черные тучи вражеского нашествия.

* * *

На сердце Никифора было светло и радостно, конь нес его по лесу быстро, день был ясным, горячая кровь бурлила внутри, как в подвешенном над костром котелке. Все тихо и мирно вокруг, птицы не летали, кусты словно превратились в яркие цветы. Где-то неподалеку, как помнил казак, путь пойдет под горой, а лес выведет его к реке. Но вдруг что-то произошло. Куст впереди, который он собирался перескочить одним махом, вдруг зашевелился. Никифор натянул уздечку и, остановив коня, прислушался.

Ничего, ни дуновения. Тихо пришпорив коня, он заставил животное двигаться вперед шагом. Но чу! Опять что-то, как будто человеческий голос бормочет. У Никифора от нехорошего предчувствия сжалось сердце. Но вскоре он отогнал от себя оплетавший душу страх и, покраснев от досады и стыда, пустил лошадь рысью.

Миновал тот самый, настороживший его куст на дороге, ветви которого свисали до земли, и вдруг раздался свист. Не успел Никифор опомниться, как его толкнули, у него потемнело в глазах, и он упал на землю. Но сознание не потерял. Ему на голову набросили мешок и повалили. Напрасно. Вне себя от ярости, казак мог только разобрать, что нападавших было несколько человек. Они связали его по рукам и по ногам, еще крепче замотали вокруг головы мешок, да так что он не мог ни видеть, ни слышать, ни кричать; слышалось только его глухое мычание.

Невидимые нападавшие взвалили связанного Никифора на его коня и быстрой рысью помчались в лес. Вскоре его сняли с коня и понесли куда-то дальше. Наконец он почувствовал, что его посадили на землю и обвязали ноги. Потом кто-то сдернул мешок, и он увидел перед собой крепкого мужчину с хмурым лицом.

Щуря глаза, Никифор осторожно осмотрелся. Он лежал на траве среди высоких деревьев. Возле него стояли около десятка молодцов разбойного вида; один молодой худощавый, с курчавой бородкой, а другой – тот самый огромный, со свирепым лицом. Это, очевидно, и были все те, что его схватили. Казак застонал:

– Пошто напали на мя, сволочи? Думате, есть у мя што-то, што возможно было б отнять?

– Замолчь, собака! – крикнул молодой и так хватил Никифора по голове, что потекла кровь.

Связанный казак пришел в бешеную ярость. Как безумный, вскочил он на ноги, но в то же мгновение молодой толкнул его дулом пистолета в грудь, и казак, заскрежетав зубами, свалился на землю.

– Што, словилась пташка? – угрюмо ухмыльнулся огромный разбойник.

– А куды б он делся! – засмеялся молодой, показывая стволом на Никифора и оборачиваясь к поддержавшим его смех соратникам. – Энтот бугаек отбивался как черт, кады его волокут в святую воду.

– Цыц, Егорка. – Разбойник присел на корточки и, обращаясь к казаку, спросил: – Беглый?

– Нет, – угрюмо буркнул Никифор.

– Из кулугур? – кивнул куда-то в сторону разбойник и плотоядно улыбнулся, отчего его лицо сделалось еще свирепее.

– Нет, – нахмурился казак.

– А хто ты тады? – удивился разбойник. – Ужо не ис тех ли, што ниже по реке селятся?

– Из Яицка я, казак, – ответил Никифор, всматриваясь в заросшее лицо собеседника, черты которого показались ему смутно знакомыми.

– Не противься, касатик, – встрял в разговор Егорка, как только в воздухе повисла пауза, – а радуйся, дурень. Эх, и знатный же воин из тя выйдет. Антип, слышь? А мож, зачислим ево в войско наше?

Никифор тяжело дышал.

– Не вякай, злыдень! – огрызнулся он наконец. – Иш што удумал – в ваше войско разбойное идтить.

– Што, брезгуешь?

– Цыц, Егорка, язви те в душу. – Огромный разбойник сузил глаза, нахмурил брови и внимательно посмотрел на казака. – Сдается мне, што я тя знаю.

– Тож эвон никак не вспомню, хде зрить тя довелось. – Никифор напрягся, но, так и не вспомнив, разочарованно вздохнул: – В поход зараз совместно на кыргызов хаживали.

Антип усмехнулся:

– Никифором тя кличут, чертяка. Теперя вота узнаю тя, рубаку славного!

20

Оставив далеко позади скачущее во весь опор войско, Танбал не щадил своего коня. Сопровождаемый десятком воинов из личной охраны, он яростно вонзал ему шпоры в бока. Не обращая ни на что внимания, промчался султан по дикой степи, и лицо его прояснилось, когда вдали на фоне утреннего неба показалась зеленая полоса прибрежного леса.

Резко натянув поводья и пригнувшись к шее коня, он еще прибавил ходу, да так, что сопровождавшие воины едва поспевали за своим повелителем и с удивлением смотрели на его спину. Сломя голову промчал султан расстояние, отделявшее его от леса, и остановился на холме, мирно соседствующем с поселением кулугуров.

Сняв с головы шлем, Танбал внимательно всмотрелся в благоухающий зеленью лес и стремительную реку, искрящуюся на солнце. Зависшее в зените солнце начинало склоняться к западу, что говорило о наступлении полудня. Воздух кристально чист, а по голубому небу неслись легкие розовые облака.

Обернувшись, султан разглядел плотные клубы пыли, поднимаемые копытами коней приближающегося войска. А рядом с ним у реки одиноко стоит гора, и на вершине ее вырисовывается обнесенное частоколом поселение кулугуров.

Усилившийся гул подсказал, что войско приближается к холму. Вдалеке в солнечном свете блестели шлемы воинов, наконечники их пик, и уже довольно явственно слышались короткие приказания начальников. Войско быстро заняло пространство между двумя холмами. Со стороны поселения раздались несколько выстрелов, послышались крики. Пять конных отрядов выстроились напротив частокола, и еще два окружили его с двух сторон до берега реки. Позади готовых к первому штурму отрядов сидел на коне мрачный Исмаил-бек, а рядом с ним – воины из его охраны.

Подняв руки, старик сочным басом читал подходящие случаю суры из Корана. Грустная напевность чтения, стихи святой книги, мерно льющиеся, как воды реки, укрепили в молодом султане веру в предстоящих победах. После того как чтение кончилось и воины провели ладонями по сосредоточенным лицам со словами «аминь», Танбал привстал на стременах и, обращаясь к Исмаил-беку, крикнул:

– Учитель, да пошлет Аллах тебе победу!

– О, я тоже желаю тебе того, повелитель, – поспешил ответить привычной придворной лестью Исмаил-бек, потянув за уздечку и разворачивая коня.

– Два дня даю тебе для уничтожения неверных.

Танбал взмахнул рукой и пришпорил коня. Несколько минут спустя он скакал во весь опор в низовья реки, как всегда, намного опережая свое войско. Наслаждаясь бешеной скачкой, султан не думал о предстоящей победе, которую он привык считать неизбежной и само собой разумеющейся. Он думал про Исмаил-бека, осмелившегося надеяться выдать за него свою дочь-дурнушку. «Возгордился Исмаил. Ну что ж, пусть тешит свое тщеславие несбыточной надеждой, пусть мечтает о зяте-султане, пусть живет этим». Танбал был уверен, что, как только поселения будут уничтожены, а заслуженная слава прочно закрепится за ним, он подыщет способ избавиться от назойливого старика.

Султан не собирался дожидаться ночи, как того советовал осторожный Исмаил-бек. Он хотел побыстрее добраться до казаков и во что бы то ни стало ускорить сражение. Танбал понимал, что ночной натиск сильно воздействует на сознание людей. Сотни всадников с факелами скачут вокруг укреплений, топот копыт, дикие крики сотрясают землю, горящие стрелы впиваются в частокол, и маленькие язычки огня сольются в мощный пожар.

Но не того ожидал от предстоящей победы честолюбивый султан. Ему не терпелось разбить казаков с наскоку, затем вернуться к осторожному Исмаилу и опозорить старика, отобрав командование над войском. Об укреплении кулугуров Танбал уже не думал. Он даже и не сомневался в его предстоящем падении. Пусть не этим днем, но с наступлением утра непременно.

Пущенная кем-то стрела чиркнула наконечником по козырьку шлема: выстрел был точен, но металл, к счастью, оказался крепче. Вовремя увидев вторую стрелу, летящую в него из леса, султан успел прикрыться щитом: стрела ударилась в стальную пластину и отскочила.

Охранники плотным кольцом окружили своего повелителя и на ходу наугад стали пускать в лес стрелы.

Третья стрела, вылетевшая из чащи, все же достигла цели, но не убила, а ранила Танбала, впившись зазубренным жалом в плечо. Из глаз султана как будто посыпались искры, в голове загудело, а из раненого плеча сквозь сетку кольчуги просочилась кровь. Но позволить себе поддаться слабости, деморализующей войско, он не мог. Скованный болью, Танбал все же выхватил меч, издал торжествующий крик и на виду сотен воинов пренебрежительно выдернул стрелу с красным оперением из онемевшего от дикой боли плеча.

Подхватив крик военачальника, конная лавина на бешеном скаку вторглась в лес, приблизилась к укрепленному лагерю казаков и с ходу обрушилась на его стены всей своей значительной мощью.

* * *

Надежно укрывшись в кроне дуба, Мариула терпеливо дожидалась приближения вражеского войска. Она, конечно же, знала, что не сможет остановить его; девушка хотела попытаться ранить или даже убить султана. Карты сказали, что юноша обречен! Но сколько раз ни пыталась заинтригованная девушка выяснить смысл магической вести, раскидывая карты, они упрямо молчали.

Отделив султана взглядом от его воинов, она выпустила в него подряд несколько стрел, которые достигли цели. Однако он не пострадал, как будто его оберегала какая-то темная сила. Несколько всадников отделились от войска и поскакали в сторону укрытия Мариулы. Ехавший впереди степняк вырвал из ножен саблю. Размахивая ею, с дико выпученными глазами, он пробился сквозь густые заросли колючего кустарника прямо к дубу, скрывавшему девушку. «Да как ты смел?! Как ты смел пускать стрелы в самого султана!!!» – считывала Мариула гримасы на лице воина, словно фразы из книги.

Низкорослый, почти квадратный, в блистающем на солнце шлеме, с широким красным лицом, с прищуренными глазами, с обнаженной саблей над головой, кочевник выглядел довольно страшным. Но девушка, не думая об опасности, выхватила из колчана стрелу и ловко наложила ее на тетиву лука. «Не успею!» – с холодеющим сердцем подумала она, видя, как конный отряд стремительно приближается к ее укрытию.