Текст книги "Слово атамана Арапова"

Выпущенная стрела метко пронзила правый глаз воина. Сабля выпала из его руки, а тело тут же вышибла из седла толстая ветка. Вторая стрела пронзила горло еще одного воина.

– Идите себе подобру-поздорову, – зло прошептала девушка, натягивая тетиву и целясь в спину испуганно заворачивающего коня третьего воина. – Не щас, чуточек позже, вас казаки все едино вышибут отсюда!

Оставшиеся воины развернули коней и поспешили присоединиться к углубляющемуся в лес войску. Не забыть Мариуле их лиц, вначале торжествующих, а затем скованных страхом.

– Простите, казаки, что не смогла отвести беду. Чем смогла, тем и помогла.

Девушка смахнула набежавшую на глаза слезу, соскочила с дерева прямо в седло стригущего ушами коня и, легонько пришпорив его бока каблучками сапог, с тяжелым сердцем углубилась в лес.

21

Сабля султана описала в воздухе дугу и застыла в его руке, указывая на укрепление казаков, что незамедлительно послужило сигналом к атаке. Морщась от боли, пульсирующей в раненом плече, Танбал, как только смог, громко выкрикнул слова команды:

– Две сотни вперед. Еще две в обход, к реке. Казню всех, по чьей вине хоть один из казаков вырвется из окружения!

С воинственными завываниями два передовых отряда стали подбираться к частоколу. Впереди, угрожающе размахивая саблей, пришпоривал коня мурза Хаким. Вот воины миновали ров, приблизились к насыпи. Все спокойно. Вот они уже у частокола. Остановились. Но вдруг пять громовых ударов раздалось от укреплений, в воздухе повис ужасный визг, а в белом дыму корчились около двух десятков окровавленных тел людей и столько же бьющихся в агонии лошадей.

Несколько минут спустя вновь грянула пушка, за ней вторая, третья, четвертая. Залпы следовали с молниеносной быстротой. Загремели выстрелы ружей и пистолетов.

Первый приступ не удался. Хаким с уцелевшими воинами поспешно отступил к султану, едва сдерживающемуся от лютой злобы.

– На штурм, псы, – проскрежетал сквозь плотно сжатые зубы Танбал, натянув поводья. – Атакуйте беспрерывно, не давая казакам опомниться.

Мурзы тут же поспешили исполнять прозвучавший приказ.

– Хаким! – закричал султан, обращаясь к покрывшему себя позором мурзе. – Уж лучше бы ты погиб сразу, душа заячья.

Как только конь Хакима остановился рядом с повелителем, а голова мурзы склонилась в мольбе о пощаде, Танбал взмахнул саблей, и испуганный конь помчал обезглавленное тело хозяина в лесные заросли.

– Смерть! Смерть всем неверным!

Султан пришпорил коня и помчался к насыпи. Прогремел выстрел, с головы его слетел шлем. Танбал в одно мгновение сорвал шлем с воина, скакавшего рядом, и надел его.

– Вперед, воины! Мы не должны покрыть себя позором.

С ожесточением билось войско у стен осажденного поселения. Не менее ожесточенно оборонялись казаки, которым, кроме своих жизней, терять было нечего. Женщины и мужчины плечом к плечу стойко держали оборону. С невероятным усилием поднимаются усталые руки и стреляют ружья, рубят сабли. Кочевники упорно наседают со всех сторон, отступают и наступают вновь. Но больше уже нельзя выдержать, невозможно!

Вот войско кочевников пробилось на территорию поселка. Казаки, сняв пушки, стянулись к атамановой избе. Кочегуров рубит, колет, стреляет. Арапов бьет и разит всех, кто только смог к нему приблизиться. Кочевники высоко, на конях. Но и сверху не могут сразить отчаянно сопротивляющихся защитников поселка. Закаленные в многочисленных походах казаки одинаково хорошо умели воевать как против пешего, так и против конного противника. Казалось бы, все, нет спасения нигде! Крики и стоны наполняют лес, земля пропитывается кровью – гуляет всюду смерть! И не стало более строящегося городка казаков, а остались лишь пылающая огнем долина, покрытая телами людей, коней, и плотное кольцо степных воинов, окруживших последний оплот казаков – атаманову избу, за дверью которой скрылись последние защитники разгромленного поселения.

* * *

Предупрежден – значит, вооружен. Ожидавшие вторжения казаки и днем, и ночью находились при оружии. В этот злосчастный день они молча отобедали и с тяжелым сердцем ожидали прихода киргизов. К полудню небо заволокло тучами. Иногда выглядывало солнце, освещая притихший лагерь. На земляном валу у частокола стоял Нечай Санков и дремал, оперевшись на ружье. Вдруг он выпрямился и стал прислушиваться. Со стороны степи доносился неясный шум. Какая-то лавина приближалась к лагерю. Казак взял на изготовку ружье и, обращаясь к насторожившимся поселенцам, что было мочи закричал:

– Слухайте, казаки! Кажись, нехристи у порога, язви их души! Прощевайте коли што, аль свидимся ешо, коли живы останемся!

Враг действительно был уже близко. Как черная буря, надвигалось конное войско к земляному валу. Сам Господь Бог не смог бы его остановить. Но казаки уже дружно поднялись к частоколу и взялись за оружие. Завязался нелегкий жаркий бой. Послышался грохот пушек, треск оружейных и пистолетных выстрелов. Затем дрались всем, что попадало под руку: пиками, саблями, топорами. В ужасной сумятице боя то тут, то там гибли люди.

Василий Арапов отчаянно сражался в первом ряду казаков, его ружье и пистолеты сразили немало кочевников, пытающихся пробиться в поселение. Его острая сабля сокрушительно бушевала среди вражеских всадников. Он искал глазами Кочегурова, но нигде его не находил.

А доблестный есаул тем временем руководил стрельбой из пушек. Немало он положил врагов у частокола. Затем он бился как лев, сокрушая наседавших врагов острой саблей. Приказав отступать к атамановой избе, он предпринял отчаянную попытку с одной лишь саблей сдержать врагов. Один из мурз Танбала, опередив всех, стремительно обрушился на Кочегурова с обнаженной саблей, но явно переоценил свои силы. Двумя быстрыми взмахами сабли есаул поразил в бок коня и отрубил голову наезднику.

С большим трудом и с завидным упорством отбивались уставшие казаки от яростных атак противника. Кочевники решили утомить храбрых вояк и взять их в плен. Но судьба решила иначе. Оставшиеся в живых все-таки успели втиснуться в дверь атамановой избы, которую тут же крепко заперли изнутри и придавили тяжелыми дубовыми скамейками.

Осипов Данила хрипло вздохнул и рухнул у порога. Подоспевший атаман тотчас наклонился и приподнял тяжелую голову казака. Осипов был еще жив, но не мог произнести ни слова, кровавая пена показалась у него на губах. Из груди торчал обломок стрелы. Данила сражался храбро, с лезвия сабли его текла кровь, и он упал от слабости лишь тогда, когда убедился, что исчезла последняя надежда на жизнь.

– Всыпь им, атаман, – прохрипел на прощание умирающий казак. – Да так всыпь, штоб…

Осипов умер, так и не закончив фразы, а Арапов обвел притихших людей тяжелым взглядом и, тяжело вздохнув, распорядился:

– Все айда в подпол, да шибче, коли ешо пожить хотите.

* * *

А что в это время происходило в поселении? Как все кипит, горит и бурлит! Море голов, сплошное море! Сюда собрались все отряды киргизского войска. Пламя пожарища дрожит на лицах воинов и озаряет окружающий их полумрак, где вокруг мурз теснятся, шумят и галдят люди. Огонь освещает суровые лица, сверкающие глаза, сжимающие оружие руки.

Танбал осадил вздыбившегося коня у стен атамановой избы и, едва разомкнув ссохшиеся губы, сорванным голосом прохрипел:

– Ломайте дверь и вытаскивайте собак наружу.

Скрестив на груди руки, он угрюмо наблюдал, как разгоряченные боем воины дружно навалились на крепко запертую дверь. Танбал выглядел усталым и недовольным. Проезжая по лагерю, он успел рассмотреть, что число убитых его воинов во много раз превышает число убитых казаков и казачек. В плен не взяли ни одного. Такая победа не радовала, а раздражала молодого султана. Его тяжелая от усталости голова была укутана пестрым платком. Из-под платка едва виднелось бледное лицо. Веки припухли, глаза, всегда такие живые и ясные, покраснели от утомления, утратили блеск.

Дрожа всем телом от нетерпения, смотрел Танбал на запертую дверь атамановой избы, за которой успели скрыться жалкие остатки казаков. Он не видел штурмующих дом воинов, не слышал их выкриков, ни звона оружия. Он весь обратился в зрение и видел только стонущую от ударов бревна дверь.

Воинам довольно долго пришлось повозиться с прочной дверью. Но вскоре она не выдержала очередного мощного натиска и распахнулась. Отбросив бревно, воины тут же ворвались внутрь, но вместо победного клича султан услышал лишь вопли досады и разочарования.

Появившийся на крыльце мурза Кадыр виновато развел руками, давая понять, что в захваченной избе никого из казаков нет.

– Будьте вы прокляты, псы неверные! – неистово взревел охрипшим голосом султан и, соскочив с коня, устремился к крыльцу.

Последовавшие за ним воины бранились, сыпали проклятия, улюлюкали и взвизгивали, точно гиены, настигшие добычу. Ворвавшись в дом, они принялись ломать, крушить и разбивать вдребезги все, что попадалось под руку. Доломали так долго сдерживавшую их дверь, выломали окна, с гоготом и ревом бросали в огонь то, что принадлежало казакам.

А на улице стояли шум и крики. Точно одержимые нечистью, воины ревели, скакали по разгромленному поселку, толкались. Все кипело, бурлило, клокотало – казалось, наступил Судный день.

Вылетевшая из пожарища искра упала на лошадь Танбала. Животное взвилось на дыбы – у него загорелась грива. Конь ринулся в самую гущу воинов, будто его оседлал сам шайтан. Другие лошади, закусив удила, понеслись за ним. На завоеванной территории воцарилась паника.

Тем временем воины тщательно обшарили все закоулки в избе, после чего сообщили султану, что никого не нашли.

«Вскрывайте полы, рабы, ищите схрон или подкоп». – Потерявший от приступа ярости человеческий облик, Танбал стегал своих воинов камчой, калечил саблей, но изменить хода событий он не мог. Казаки обманули его и ушли, воспользовавшись подземным ходом. И настигнуть их уже вряд ли удастся. Хотя…

Подгоняемые камчой, воины султана один за другим спрыгивали в обнаруженный подкоп и исчезали в нем, как в пасти огромного ненасытного чудовища. Затем Танбал выбежал на улицу и едва не лишился чувств, увидев, какая участь постигла его коня. Вернувшися воины сообщили, что остатки казаков, ушедшие из избы, успели отплыть на стругах. В ответ на это хан крепко выругался и от внезапного приступа усталости и горя лишился чувств.

* * *

Василий Арапов первым выбрался из подземного хода наружу и быстро огляделся. Кочевники толкались посреди поселения у горевшей атамановой избы. А у реки, к счастью, никого не было. Струг тоже оказался на месте. Умело замаскированный ветками, он был незаметен. Присутствие средства к спасению слегка взбодрило опустошенную поражением душу. Атаман повернулся к лазу и помог выбраться Агафье Рябовой, Акулине Пудовкиной, Пелагее Санковой и Устине Крыгиной. Последним выбрался отчаянно плюющийся и матерящийся есаул Кочегуров.

– Боле никово? – с надеждой в голосе спросил Арапов, тщетно пытаясь разглядеть за спиной Кочегурова еще кого-нибудь.

– Не-а, я, чай, последним буду. – Есаул в два прыжка оказался у струга и принялся спешно срывать с него маскировку. Женщины проворно подхватывали ветки и забрасывали ими выход из подземного лаза.

– Неушто все полегли? – все еще сомневаясь, спросил атаман.

– Как есть все, царствие им небесное, – не отрываясь от работы, подтвердил Кочегуров. – Баб и то секли насмерть, псы поганые. Ладно хоть детишек со Степанидой в Яицк сплавили.

Из подземного хода послышались возгласы преследователей, что немедленно подстегнуло и без того спешащих казаков.

– А ну навалися, бабоньки! На-ва-лись, ми-лы-е!

Есаул ловко обрубил красной от крови саблей опутывающие струг крепления, после чего навалился крепким плечом на его высокий борт.

– Хосподи, подсоби, не дай нам сгинуть в рабстве на чужбине далекой.

Отдав остаток сил спуску струга на воду, беглецы едва успели погрузиться в него и оттолкнуться от берега. Выползавшие из лаза преследователи, к счастью, не имели при себе луков, что спасло казаков от верной смерти. Степняки, стоя на берегу, в бессилии выли и потрясали над головой бесполезными саблями, но плыть за приближающимся к середине реки стругом не решился никто.

– Ну што, сцапали нас, рыла свинячьи? – потрясая окровавленными кулаками, злорадно орал в сторону удаляющегося берега есаул Кочегуров. – Што, обделались до самой макушки, сукины дети?

– Уймись, Петро! – Арапов отпустил весло и, стараясь не смотреть на угрюмо гребущих женщин, горько ухмыльнулся: – Вота и се, што от нас, горемык, осталось, Петро. Четыре бабы да мы с тобой. Наших тама и землицей присыпать некому. Геройски погибших казаков…

Голос атамана дрогнул, а на глаза набежала слеза. Его могучее тело вдруг сотрясли рыдания, и он, опустив голову, обхватил ее обеими руками.

– Будя, Василий. – Кочегуров обнял атамана за поникшие плечи и попытался неуклюже утешить: – Знать тама наверху у Хоспода сие несчастие написано было. Сам поди знашь…

– Отчыпысь. – Арапов сбросил с себя руку есаула и, выхватив саблю, в бессильной ярости замахнулся на убегающий берег. – Я ешо возвернусь! Помяните слово мое, нехристи! Не один возвернусь, а с немалым числом молодцов отчаянных! И ступим мы на берег сей большой силой! Не зрить вам боля реки Сакмары, злыдни треклятые. В ТОМ ДАЮ СЛОВО СВОЕ! Вам ешо неведомо, как крепко держит слово свое Василь Арапов!

22

В отличие от не в меру горячего Танбала мудрый Исмаил-бек решил действовать по-иному. Будучи уверенным, что предупрежденные его лазутчиком кулугуры давно покинули поселение, бек собирался без потерь просто сжечь поселение и, купаясь в лучах славы, унизить тем самым Танбала. Исмаил ничуть не сомневался, что юношеская горячность султана навредит ему. Предупрежденные опять же его лазутчиком казаки вряд ли позволят победить себя наскоком. Прежде чем погибнуть в неравном бою, эти бестии погубят немало воинов Танбала. Ну а далее… Султану ничего не останется, как взять в жены дочь великого воина, спасшего степь от расселения пришлых казаков. А он сразу же отдаст свою славу зятю, восхвалив его доблесть перед эмиром, уже обо всем наслышанным. Ну а если все интриги не возымеют на Танбала никакого действия…

– Великий бек, лагерь пуст. – Вернувшийся из разведки воин почтительно склонил голову, дожидаясь дальнейших приказаний.

– Ты в том уверен?

– Да.

– Тогда во имя Аллаха вперед!

И, пригнувшись к седлу, несутся к частоколу воины, сжимая в руках горящие факелы. Они мчатся стремительно, как поток. И вдруг грянул гром выстрелов, и смерть скосила первые ряды. Как муравьи, карабкаются спешившиеся воины на насыпь, а из-за частокола льется на них свинцовый дождь. В страшном реве, сотрясающем воздух, уже не слышны оружейные выстрелы, не слышны и стоны раненых.

Несмотря на большие потери, воины Исмаил-бека все же приблизились к частоколу и предприняли отчаянную попытку преодолеть укрепление. Ружья оборонявшихся смолкли, а над частоколом сверкнули сабли.

– Бей, руби! – ревели осажденные.

– И-я-я-я, – визжали атакующие воины.

Первые ряды, добравшись до частокола, тут же присели, позволив следующим встать себе на плечи. Затем они выпрямились, и воины, стоявшие на плечах, легко перемахнули через частокол. Осажденные и атакующие сошлись грудь с грудью, руки и ноги сплелись. На территории поселения за закипел ожесточенный бой. Стоявшие насмерть бородачи-кулугуры и воины Исмаил-бека сплелись в один кровавый клубок, который кружится, визжит, стонет, клянет, колет и гибнет. Как сотни молний, сверкают клинки сабель, рассекая воздух. Мурза Карим в бешенстве машет саблей, подгоняя своих воинов в бой. Напрасно: кулугуры держатся стойко – где стоят, там и рубят где стоят, там и падают.

Вновь загремели выстрелы. Обошедший гору отряд киргизов собирался неожиданно ударить в спину обороняющихся. Всадники неслись, как черти, гикая и подвывая, но навстречу им выдвинулся отряд кулугуров, который до поры до времени томился в засаде. Воины встали на спины лошадей, готовясь перемахнуть через частокол, но, будучи встречены смертоносным огнем, повернули обратно.

Мурза Карим предпринял попытку остановить обращенных в бегство воинов, но вскинул руки и рухнул оземь под ноги собственного коня, и взбешенное животное поволокло его по пропитавшейся кровью земле. Среди обороняющихся кулугуров раздались веселые выкрики.

Третий отряд, посланный Исмаил-беком, тайком пробрался вдоль реки и, отрезав кулугурам путь к отступлению, предпринял дерзкую атаку. Однако и он был встречен градом пуль обороняющихся, оставленных Гавриилом для обеспечения отхода.

Всюду кипит бой. Ничего не слышно, кроме трескотни ружей, звяканья сабель, стонов и воплей. Ярость усиливается. Уже значительная часть степняков преодолела частокол и вступила в схватку с кулугурами. Обороняющиеся окружены, сдавлены. Атакующие жгут их землянки и все плотнее сжимают свои ряды.

Мужики во главе с Гавриилом обороняются с отчаянием обреченных. Все знают, как тяжела неволя в Хиве и как сладок рай на небесах, обещанный старцем. Сам Гавриил весь в крови, с искаженным гримасой лицом, как косой, рубит своей саблей головы степняков и кричит, обращаясь ко всем, кто только его слышит:

– К реке! Рвемся к реке, чады мои. Лес тама!

И обезумевшая толпа бросается к выходу, легко прорвав кольцо воинов Исмаил-бека.

– С Богом! За веру нашу! – надрывая легкие, кричит Гавриил. Но его сражает стрела, он падает на колени, и стрелы одна за другой вонзаются в его могучее тело.

Но кулугуры не бросили своего вождя. Осыпаемые градом стрел, ударами сабель и пик, они все же пробились с боем к реке и углубились в лес. Мало их осталось, очень мало. Большая часть геройски сложила головы на вершине холма, а те, кто остался в живых, истекая кровью, уходили в лес, унося с собой своего старца вождя, друга и бога.

* * *

Конь под Исмаил-беком вздрогнул и встал на дыбы, когда передовой отряд воинов встретил залп огня из-за укреплений. Не ожидавший ничего подобного бек едва удержался в седле, успев обхватить шею испуганного животного. «Как так? Не может быть!» – запрыгали в голове беспокойные мысли. Да разве он приказал бы атаковать укрепления, зная, что защитники не покинули поселение?

Повинуясь взмаху руки бека, двое воинов сняли с лука тетиву, обхватили ею шею разведчика, обманувшего Исмаил-бека, и, с силой потянув за оба конца, мгновенно обезглавили несчастного воина.

– А теперь остановить сражение, – отдал очередной приказ бек, и воины, пришпорив коней, помчались в гущу битвы.

Далекоидущие планы Исмаил-бека вдруг начали рушиться прямо на глазах. И виной тому какой-то ничтожный разведчик, не выполнивший до конца свой долг. Знал бы Исмаил-бек, что кулугуры не покинули поселение, непременно что-нибудь придумал бы, чтобы выманить их из укрытия. Вопрос – пленить или отпустить кулугуров – теперь отпал сами собой. И судьбе было угодно сделать так, что он уподобился своему бесшабашному ученику Танбалу.

Видя, что развернувшееся сражение остановить уже невозможно, Исмаил-бек ввел в бой третью сотню и, не сомневаясь в его исходе, погрузился в свои уже отнюдь не веселые мысли.

Его половина войска понесет урон, и немалый. К сожалению, этому уже не помешать. Радовало только то, что и Танбал одержит нелегкую победу. Что же предпринять теперь? Как использовать сложившуюся ситуацию в свою пользу? Какую интригу запустить следующей, чтобы обуздать гордость султана и выдать за него дочь?

Что ни думай, а остается только одно – отравить гордеца, а затем вырвать его из лап смерти, проделав это тонко и умно, чтобы не возбудить подозрений. Заставив думать Танбала, кому он обязан своей жизнью, необходимо сразу же приступить к восхвалению его мнимой доблести, чем добиться еще большего расположения к себе. Ну а затем…

Мысли Исмаил-бека смешались при виде скачущего к нему во весь опор воина. Но он быстро взял себя в руки и закончил свои размышления до того, как конь гонца остановился рядом.

Лекарь Танбала сделает свое дело. А он, Исмаил-бек, – свое. И никуда не деться гордецу Танбалу из цепких когтей учителя. Остается еще один губительный для него козырь – грамота бухарского эмира. Но ею Исмаил-бек воспользуется лишь тогда, когда не останется никаких способов воздействовать на строптивца Танбала.

– Что ты привез мне, воин? – Исмаил-бек внимательно посмотрел на невозмутимое лицо гонца и перекинутый через круп его лошади непонятный тюк.

– Я привез тебе весть о победе, Исмаил-бек! – Воин почтительно склонил голову и коснулся правой рукой своей груди. – Почти все неверные убиты.

– Почти? – Брови бека в недоумении приподнялись.

– Лишь жалкая горстка смогла пробиться в лес, – так же невозмутимо ответил воин.

– А это что у тебя? – Исмаил-бек кивнул на привезенный воином тюк.

– Женщина. Я захватил ее у реки. – Воин небрежно сбросил пленницу к ногам коня бека и после очередного почтительного поклона спросил: – Что скажет великий бек войску? Продолжать ли погоню?

– Нет! Лес густой и коварный. Нам могут устроить засаду.

Исмаил-бек окинул скорчившуюся на земле женщину изучающим взглядом, после чего закончил:

– Войско расположить на отдых. Будем ждать возвращения султана. Пленницу ко мне в шатер и никому не показывать.

– А что делать с поселением?

– Сжечь дотла, а пепел развеять. Ничто не должно напоминать более о проживании нечестивцев на земле нашей.

* * *

Расположившись поудобнее в душистой мягкой траве на берегу реки, Нюра погрузилась в свои мысли. То, что она пережила за минувшие сутки, было неожиданно и ново для нее, и она не знала – хорошо это или плохо.

На небе плывут облака. Большое, добела раскаленное солнце нет-нет да и пробьется сквозь облака, на несколько минут заливая светом притихший, как будто ожидавший чего-то лес.

Безлюдье. Глазам просторно: куда ни глянь, конца-краю нет. И большая, большая тишина! И все это вечно было, есть и будет. И она, Нюра Батурина, будет жить вечно, как солнце над головой, как густой лес вдоль берегов реки, как степь с горько пахучей полынкой и блеклыми ковылями.

Девушка тяжело вздохнула. Она вспомнила жену и сына Гавриила. И ее вновь возмутила их грубая злая ложь. Нюра почувствовала, что глубоко и мучительно обиделась на них. А Никифор?..

Желала ли она любви казака, сломавшего ей жизнь? До сих пор она почти не думала об этом. Она изгоняла любовь как слабость. Она ненавидела прошлое, ненавидела настоящее, ненавидела легкомыслие и все, что ее окружает.

В эти минуты Нюра, как никогда раньше, была строга к себе. Она старалась вытравить в душе всякое стремление к нежности, к ласке и уюту. После всего случившегося с ней девушка боялась размякнуть, потерять вдруг пробудившуюся ненависть к семье Гавриила, потерять свою решительность, силу.

Почему-то ей захотелось страдать, стиснув зубы, и не склонять при том головы. И еще кое-что поняла Нюра. Поняла отчетливо, что ее жизнь фальшива и бесцельна. Видит Бог – до последних событий она была примером выдержки, принципиальности, дисциплины. Но приютившие их с Никифором кулугуры ее не любили. Никто и никогда не звал Нюру к себе. Работать ставили всегда вровень с мужчинами.

Но самым тяжелым было то, что она поняла: пришлые – это Никифор и она! Добродушие на лицах кулугуров – не что иное, как видимость, маска. Нюра неожиданно почувствовала в себе такое неуемное, страстное желание любви, участия и нежности, что сама испугалась. Она поймала себя на том, что ей хочется со всеми дружить и что она с наслаждением штопала бы вечерами вместе с женщинами чужие рваные, плохо простиранные, загрубелые портянки за простое слово благодарности, за добрый взгляд.

Сгустившиеся облака окончательно закрыли собою солнце. Нюре хотелось плакать. Девушка вспомнила мать. Замученная, рано увядшая, затравленная жизнью, она всегда была так ласкова, так участлива… Как она там сейчас? Жива ли?

В высоком небе появились орланы-белохвосты и полетели над лесом куда-то в низовья реки. Порой птицы останавливались в воздухе и терялись из виду, уходя в плотные облака. Нюра, отвлекаясь от мыслей, долго следила за ними, и ей самой хотелось лететь в эту манящую высь. Убаюканная воспоминаниями и мыслями, она уснула. Девушка тихо лежала в лесной прохладе рядом с журчащей рекой.

Вдруг, сотрясая воздух, поднялся бешеный вой. Нюра вскочила и завертела головой, пытаясь осмыслить, что происходит. В это время кочевники пошли в атаку на поселение. В ответ загремели выстрелы, и атака была отбита. Но враги ринулись вновь и еще неистовее. Ружейные залпы защитников так же участились. И вдруг окружающий поселение частокол со всех сторон усеяли упорно наседающие воины. Много их полегло под градом пуль кулугуров, но киргизы не отступили.

У берега реки показался еще один отряд. У подножия горы всадники спешились и стали карабкаться вверх к частоколу. Раз, другой и третий атаковали они укрепления, раз, другой и третий отбивали их защитники. Зеленая трава на склоне горы окрасилась в красный цвет и сделалась скользкой, как ледяная горка студеной зимой. Но кочевники вновь и вновь взбирались наверх к частоколу. И было их еще больше прежнего.

Наконец, врагам удалось сломить упорное сопротивление кулугуров. Бой завязался внутри поселения.

«Огонь! Сабли из ножен, браты!» – гремел над грохотом битвы могучий бас старца Гавриила, и сам он выскочил из пролома в частоколе на политую кровью тропу. Но, сделав шаг, старец зашатался и тяжело присел на правое колено утыканный множеством стрел.

«За веру, крест святой, вперед, браты!» – загремел все еще живой Гавриил и, сопровождаемый отбивающимися от врагов мужиками, ринулся вниз, к спасительному лесу. Маленький отряд, окруженный и преследуемый многочисленными силами противника, таял на глазах. Но прежде чем отдать свою жизнь, каждый из кулугуров уносил с собою по нескольку жизней своих врагов. Каждый шаг был смертельным для киргизов. Сабля кочевника задела висок Гавриила, кровь залила его лицо, глаза, и он ничего не видел. Но, поддерживаемый двумя крепкими мужиками, он все же упрямо шагал вперед.

Со сжимающимся от ужаса сердцем Нюра наблюдала из своего укрытия за происходящим. Встать на ноги и бежать подальше от места боя в лес не хватало сил. Кругом лежали убитые. На коленях девушка поползла к реке. И вдруг из-за ракиты выскочил всадник. Взвизгнув от радости, кочевник пришпорил коня и поскакал прямо на Нюру. Девушка сжалась в комок и зажурилась. Воин ловко выпрыгнул из седла, набросился на Нюру и, намотав её косу себе на руку, придавил коленом грудь.

– Хосподи, помоги! – в ужасе закричала девушка и ладонями прикрыла лицо. – Хосподи…

Она не увидела, но почувствовала, что напавший на неё кочевник занёс для удара руку. Нюра вздрогнула, кровь бросилась ей в лицо, но руки она не отдёрнула, только как можно крепче сжала губы.

Девушка не видела, как чьи-то огромные руки схватили оседлавшего её кочевника за кисть и за горло. Подняв его в воздух, Гавриил бросил врага оземь с такой силой, что вышиб из него дух.

– Издохни, чёртов пёс! – пробубнил старец, присев возле Нюры.

– О Хосподи, утекам отселева! – воскликнула девушка, проворно вскакивая и хватая Гавриила за руку. – Тама все…

Она лишь кивнула в сторону разгромленного лагеря, будучи не в силах выговорить страшные слова, готовые сорваться с её уст.

– Уходы в лес, дева. Спасайся. – Старец выплюнул изо рта кровавый сгусток и изобразил губами что-то наподобие улыбки. – Спасайся, Нюрка, покедова ешо нехристи доселе не добралися.

Отдав остаток сил на спасение девушки, Гавриил тяжело повалился на бок. Израненное тело его кровоточило. Старец изнемогал. Нюра схватила его за одежду и потащила под куст. Гавриил был неподвижен и неимоверно тяжёл. Но, затратив много сил, девушка всё же смогла затащить его под ветви куста, который на некоторое время скрыл их обоих от рыскавших повсюду врагов.

– Воды, Христа ради, – обессилевший старец присел и облизал кончиком языка пересохшие губы.

– Щас, Боже. – Нюра выпорхнула из укрытия и, сорвав на ходу лопух, поспешила к реке. «Потерпи, отец, – мелькали в голове мысли. – Щас я, быстро!»

Вода касалась берега в нескольких шагах от укрытия Гавриила. Девушка мгновенно преодолела это расстояние. Проворно свернув лопух кульком, зачерпнула воды, а когда развернулась, чтобы бежать обратно к укрытию, с ужасом увидела ещё одного кочевника, выскочившего из кустов.

Вздрогнув, Нюра выронила наполненный водой лопух и попятилась к кусту, ветви которого скрывали старца. Не думая ни о чём, кроме как о том, как спасти раненого от приближающегося врага, она уже коснулась спиною веток укрытия и в это время мощная рука Гавриила вдруг ухватила её за плечо и отшвырнула в сторону. Сам старец не замедлил встать рядом с девушкой, тяжело дыша и покачиваясь на ослабевших от потери крови ногах.

– Отоды, дочка. Вона лес, заросля тя скроют! Ты тикай отселя, а я покажу энтой сволочи, што ешо кое-што могу!

Он опустился на колено, прицелился и твёрдой рукой выстрелил из пистолета. Киргиз высоко подпрыгнул, точно раненая рысь, и упал. Гавриил тут же выхватил из-за пояса рожок с порохом и принялся заряжать ещё дымящийся ствол пистолета.

– Ты ешо здеся? – Старец недобро покосился на Нюру, отложил в сторону заряженный пистолет, выхватив из-за пояса второй, засыпал в ствол мерку пороха.

– Я? – Девушка растерялась и, не зная, что ответить, лишь развела руками.

– Я те ужо не защита. Вот помру, а тя в полон бисовы дети сволокут. Не спасёмся мы вдвоём, Нюра. Христом Богом прошу – уходы!

С трудом сообразив, что спорить с Гавриилом бесполезно и он не успокоится, пока она не уйдёт, Нюра помогла старцу вновь укрыться под кустом и сделала вид, что уходит. Однако, проделав несколько шагов в направлении леса, девушка юркнула под соседний куст, ветви которого не менее надёжно укрыли её как от глаз врага, так и от угасающего взора Гавриила. Затаившись, Нюра решила дождаться конца кровавых событий или помощи от кулугуров, которые непременно вернутся за старцем, и она не ошиблась в своих ожиданиях. Девушка услышала, как скрипнул прибрежный песок, и увидела, что из леса крадучись вышел мужчина.

Теряясь в догадках, кто осторожно идет по берегу – друг или враг, Нюра затаила дыхание. Превратившись в живую статую, она внимательно следила за фигурой, которая склонилась над трупом кочевника. Незнакомец осторожно потрогал пальцем отверстие от пули и резко выпрямился. Девушка закрыла глаза, потом снова открыла их, и по телу её пробежала лёгкая дрожь. Кровь запульсировала в жилах, и казалось, что голова расколется пополам. По коже пробежал мороз. Послышались шаги, и человек, старательно скрывавший своё лицо, уверенно пошагал в направлении укрытия Гавриила, на которое указывал тянувшийся по берегу кровавый след. Отчаянно борясь с охватившей её паникой, Нюра приоткрыла рот.