Текст книги "Призрак-40-2242. Литературный сборник"

Лейтенант гордо вскинул голову и, зажав нос большим пальцем, громко высморкался на чистый пол. Он считал себя передовым человеком. Читал Евтушенко, имел записи запрещенного Высоцкого, на партсобраниях цитировал Н. С. Хрущева и во все корки крыл сталинизм. Старые опера, начинавшие служить ещё при Ежове[8]8
  Ежов – народный комиссар внутренних дел (НКВД), отличавшийся особенным зверством. Расстрелян в 1937 году.


[Закрыть], только покряхтывали.

– Так точно! – ответил Грушевенко и решил, что сегодня он уж точно врежет на всю катушку.

Житья не стало от этих ученых. Развелось умников столько, что без бутылки и не понять, откуда они взялись.

– И замок сломанный за ваш счет, старшина. Проверю.

– Слушаюсь, – покраснел Грушевенко, а сам подумал: «Нет, сегодня обязательно напьюсь».

– Все свободны, товарищи! – радостно возвестил лейтенант. – Па – а–прашу расходиться!

С тем и отбыл.

А по поселку пополз слушок, что, дескать, ворюга Пушкин. Украл у государства золотишка на целый миллион и смылся. Геолог. Знаем мы таких геологов. Милиция зря, к кому попадя, не приходит. Небось, к Савченко или Григорьевым не пришли. А прямиком, шасть, и к Пушкину. Удивлялся поселок: это же надо! Проглядели всем гамузом врага народа. А такой тихоня… Ученый. Придурок! И пошло, и поехало. Мы же любим это дело, нам это только давай! Заклеймим, выведем на чистую воду!..

* * *

Он шёл урочищем. Вряд ли кто узнал бы сейчас в этом таежнике того Пушкина, что вернулся из армии в поселок лесорубов. Окладистая бородка. Волосы уже тронутые сединой, за спиной объемистый рюкзак. Одет в старую армейскую форму, на ногах ичиги[9]9
  Ичиги – мягкие сапоги без каблука.


[Закрыть], позволяющие ходить бесшумно. Забыл о нем поселок. Разве кто из старожилов встрепенется за чаркой со смешком:

– А Пушкина помнишь?

– Учил когда – то в школе.

– Да не поэта – нашего.

– Придурка?.. А как же, вот смехота – то. Вроде и парень был нормальный, видать, крыша поехала на этих книжках.

– Да уж… Ученье – свет, а неученых – тьма. Наливай. Сколько же лет прошло?..

– Ну, будь. Лет восемь, кажись, или десять – не помню. Вздрогнули!

– Давай.

* * *

Восемь лет. Скитания по тайге, жизнь в землянках, шалашах…

Лет пять работал с геологами. Замордовал начальника партии: а это что, а как, а почему, а откуда? Тот сначала охотно отвечал, а потом, когда вопросы стали более конкретные и вышли из сферы обычной человеческой любознательности, нервно ответил:

– Иди, учись, паря. Я тебе что, академия наук? А потом, и ты заруби это себе на носу, кое – что в нашей работе носит гриф «секретно». Ты же суешь нос, куда не попадя. Я понимаю – тобою интерес движет. Так займись геологией серьезно. Не могу я тебе всё рассказывать. Уловил?

– Уловил, – сказал Саша. – Но вы хоть записи мои посмотрите внимательно.

– Смотрел, – грустно сказал начальник партии. – Спорно всё. Хотя мысли толковые прослеживаются. И даже очень. Экспедицию бы по твоему маршруту…

– Так давайте свернем эту безнадегу, – оживленно сказал Саша. – Пойдем моим маршрутом.

– Наивняк, – усмехнулся начальник партии. – А план? Маршрут аж Москва утверждала. Не могу. Не поймут меня.

– Но это же пустой номер! – изумился Саша.

– Отрицательный результат – тоже результат. А тебе мой совет – уходи из партии. Не подумай. Не гоню. Мыслишь интересно. Я бы сказал – с большой перспективой, а потому – уходи. Один ты больше сделаешь, что с нами таскаться?.. Денег дам. И ещё кое – что.

«Кое – что» имело для Пушкина ценность гораздо большую, чем деньги. Набор карт. Компас. Несколько образцов породы, геологический молоток и характеристику-рекомендацию на геологический факультет политехнического института.

– Тебе учиться надо, Александр Сергеевич, – повторил геолог. – Жаль, что ты не в штате партии, а как наемный рабочий. Но я изложил всё в характеристике, а это письмо декану брось в первый почтовый ящик, который встретится тебе по дороге. Попытай счастья. Спрос, как говорят, не удар в нос. Голова у тебя варит, крепко варит, а без диплома… Держись. Удачи тебе!

С тем и расстались.

* * *

– Мужики, – спросил Пушкин в институте, – кто здесь самый главный по геологии?

– Мужики в деревне, старик, – ответили ему со смешком, – а здесь абитура. К слову, о биноме Ньютона что – нибудь дельное можешь сказать?

– Учебник алгебры Киселева, старики, там всё написано, – в тон ответил Саша.

– У – у–у, шар! – одобрительно протянули «старики». – В деканат зайди, там всё расскажут.

Декан факультета геологии встретил его удивленно. Сначала около минуты разглядывал, и Саша уже было загрустил от этого созерцания, похоже, ничего хорошего не сулившее.

– Понятно, – наконец произнес декан, – именно таким я вас себе и представлял. Из письма Семенова, разумеется.

Пушкин вспомнил – это фамилия начальника геологической партии.

– Садитесь, Александр Сергеевич. Вы извините, но сначала я подумал, что ваш бывший шеф меня разыгрывает. Какое совпадение. М-да. Ну-с, батенька, с чем пожаловали?

– Не сочтите за наглость, – начал Саша, – но я, кажется, обнаружил крупное промышленное месторождение…

– А чего мелочиться, – с улыбкой прервал декан, – правильно. Если уже находить, то непременно крупное. Не обижайтесь. Шутка. Да, и каким же образом вы его нашли? Я догадываюсь, что таблички со стрелками и надписью: «уран», «свинец» или «молибден» на деревьях не висели?..

– Не висели, это точно…

– Всё, юноша. Тогда это беспредметный разговор. Конечно, письмо Семенова и его звонок – ваш плюс. Он серьезный ученый и специалист в своей области. Значит, вы его действительно чем – то задели, но пока вы имеете только представление о геологии не более того. Хорошо. Вы приехали поступать?

– Да. – Дельно. Закончите курс – тогда и поговорим, продолжим разговор. Если у вас к тому времени будет желание его продолжать. Месторождение… – хмыкнул декан. – Ну, вы, батенька, отмочили. Впрочем, Семенов писал – вы что‑то пытались изобразить. Материал есть какой – нибудь по этому вашему открытию?

– Есть. Вот.

– Ага. Хорошо. Оставьте. Экзаменационная горячка стихнет – я посмотрю. Адрес? Ага, есть. Ладненько. Если здесь действительно нечто серьезное – или хотя бы намек на это – авторство и государственную премию гарантирую, – уже весело закончил декан. – А как же без автора, обязательно. И последнее, к экзаменам готовы?

– Вроде…

– «Вроде» или готов?

– Учил.

– Тогда ни пуха, как говорят…

– До свидания.

– Горе с этими вундеркиндами, – вздохнул декан, когда дверь за Сашей закрылась, – но Пушкин, черт его задери, может и впрямь самородок, как утверждает Семенов. А хлопотать за него не буду. Не мальчик. Жаль. Не сдаст, наверное. Деревня или откуда он? А-а, посёлок. Один черт, не тот уровень…

Он ещё минут пять бормотал, проклинал экзаменационную суету, спрашивал себя: какого лешего люди прутся в геологию? Потом затрещал телефон, и он углубился в институтскую текучку.

* * *

Математика письменно. Тишина. Сопение. Яростное чесание затылка. Безнадежный взгляд в окно. В глазах пустынька. Тоска. А многие пишут. Саша только посмотрел на свой вариант и понял – финиш. Приехали. Разве что так?.. Через минуту озарило. Застрочил.

Проверять не стал. Знал – правильно. Едва ли не в числе первых сдал работу. Теперь два дня свободных. Он прилежно, с усердием первого ученика, ходил на консультации. И перед экзаменами по устной математике, протолкавшись через плотную толпу абитуриентов, обнаружил в списках свою фамилию. Оценки не было. Зашел в приемную комиссию. А там популярно объяснили, увы, «неуд». Матюкнулся про себя, ничего уточнять не стал, в тот же день уехал к себе в поселок.

* * *

Две недели спустя в приемную комиссию зашел декан геологического факультета.

– Как А. эС. Пушкин, сдал?

– «Неуд» к сожалению.

– М-да, – грустно изрек декан.

– Нам эти протекции, – понял по – своему председатель приемной комиссии, – поверьте, вот уже где сидят, – показал он на свою шею.

– Да как вы не поймете, коллега! – воскликнул декан. – Парень пять лет в геологической партии отработал. Думающий. Производственник. Безусловно, наш человек. А вы… Найди его теперь, а я и адрес где – то затерял…

– Адрес есть, – сказал председатель. Вот. Но и нас поймите, девять человек на место. Вы бы только видели его контрольную!.. Нет, решено правильно, но с использованием высшей математики. Её в школе не проходят – списал, видимо, кто – то из преподавателей помог, так сказать. Я ещё с этим разберусь.

– Да не списал он, – поморщился декан. – Начальник партии, где он работал, все пять лет с ним занимался. Знания, конечно не академические, но на приличном уровне.

– Так зашли, сказали бы. Откуда кто знал?..

– Что уж тут уж… Ладно. Адрес я возьму.

– А что такой ажиотаж вокруг этого А. С.?

– Шар, – улыбнулся декан, – так говорят наши студенты. Вот ведь парадокс: решил всё правильно и получил «неуд». Преподаватель, что – побеседовать не мог?

– Он ушел сразу. Наверное, тот случай, когда горе от ума.

– Вот именно – случай. А парня, похоже, потеряли…

– Да расскажите же!

– Тороплюсь, батенька. Как – нибудь. Черт! А может это и к лучшему? Должен же появиться алый парус на горизонте. Может быть, может быть…

И ушел, оставив заинтригованного коллегу почти в изумлении.

Наделал шороху А. С. Пушкин…

* * *

Посёлок злорадно хихикал:

– Наш – то ученый на первом же экзамене срезался. А всё туда же, геолог, куда там…

Странно, но всему поселку, вроде как, полегчало. Вот уж, в самом деле – сгорела своя хата, надо и соседу подпалить. Однажды зашла Шура.

– Завалил?

– Да. – А что?

– Математику.

– Ты не убивайся сильно, видать, не дано…

– Чтобы ты понимала?.. Я задачи методами высшей математики решал. Правильно всё, а не зачли.

– Всюду блат, – вздохнула Шура.

– А – а–а, – махнул он рукой, – пропади оно всё пропадом: геология, математика, камни эти…

– Зря, – сказал Шура. – Ты мечтой не кидайся. В поселке люди простые – лесорубы. Может они чего – то не понимают, вот и чешут языки. А у тебя мечта высокая и цель. Иди к ней и не шарахйся по сторонам. Капля воды она, знаешь, камень долбит.

– Утешила, – усмехнулся Саша. – Что же мне до седых волос к этой цели тащиться?

– Быстро только кошки… – заметила Шура. – Если это не тра – ля – ля, то – да. А, если фасонишь, то, конечно, можно и забросить всё.

– Ладно, Шура, иди. Разберусь.

– Я пойду. Не гони. Но слова мои запомни. Не знаю, когда получится, но сердцем чую – всё будет нормально. Может не так скоро, но всё, что ты задумал – сбудется. Прощай.

– Будь счастлива.

А через день пришел Боровой. Муж Шуры.

– Слушай, ученый, я не посмотрю на твои ранги – по тыкве в раз настучу.

– Всё? – спросил Саша

– А чо? Пойдем, выйдем. Рога поотшибаю моментом.

– А в чем дело, юноша? – спросил Саша. – Врываетесь в дом, хамите, что за дела? Впрочем, мне эта наглость где – то даже импонирует: без фокусов, запросто…

– Да в гробу я видал твой импорт! Что, сейчас врезать?

– А давай.

– Да неохота связываться. Последний раз предупреждаю: к Шурке будешь приставать – кончу.

– Выпить хочешь?

– А чо есть?

Пока наливалась чарка, пока Саша резал сало и хлеб Боровой косился на все эти дела, соображая, как же быть в новой ситуации: шел подраться, а выходит разговор. То есть правильно это или нет? Решив, что жизнь покажет, когда начинать, он решительно уселся на табурет. Выпили. Помолчали. Налили по второй.

– Тебе нравится моя баба? – наконец не выдержал Боровой.

– Мне нравится другая дама, – сказал Саша.

– Поселковая? – заинтересовался Боровой.

– В известном смысле – да. – Ты мне про смысл мозги не пудри, как её зовут?

– Наука.

– Не-а, правда, в поселке говорят, что ты чокнутый.

– Наверное…

– Нет, я так ничего не пойму, налей – ка ещё. – Подцепив ножом кусок сала, добавил. – Мужик ты с прибабахом, в этом я убедился, но ничего – терпимо, а если к Шурке будешь приставать, во! – и показал кулак.

– Понял, – усмехнулся Пушкин.

– Ну – бывай. Пошел я. – Уже уходя, обернулся с порога. – А ты не шибко храбрый. Забоялся…

– Предупрежденная схватка – выигранная схватка, – ответил Саша.

– Всё по – умному шпаришь, – сказал Боровой. – Дело твоё, я перед тобой не лезгинку бацаю, а предупредил.

– Спасибо.

– А – а–а, – махнул рукой Боровой, – что с тобой говорить…

Хлопнула калитка. Саша подивился тому, как это Шура – с каким‑то особым чутьем, непонятным, почти колдовским – выбрала этого парня. Может назло ему?

Коля Боровой – тракторист, в поселке ценился, да и статью не подкачал. Высокий, стройный, чернявый, волосы кучеряшками лицом приятен. Семь классов, правда, но по тем временам это было достаточно солидное образование. Фотография на Доске Почета. Что ещё надо? Вряд ли Шура ошиблась в выборе. Её практичный ум подсказал, видимо, единственно верное решение. Да и тракторист в леспромхозе получал чуть меньше летчика – испытателя. Крепко зарабатывали, чего уж… А в сердце оставалась саднящая заноза…

* * *

Так прошел год. Зиму он провел с охотниками. Всю весну занял огород. А в конце мая в поселок въехал, сверкая лаком, большой автомобиль. Пацаны на передке прочитали: «ЗиМ».

Председатель поселкового Совета не знал, как быть. К кому это высокие гости пожаловали. Более того, он с трудом понял, что Александр Сергеевич Пушкин – это и есть тот дурачок, придурок, о котором спрашивали приезжие.

– Да дома, видать, – огорченно сказал председатель. – Все чегось пишет. Так вы, товарищи, не обижайтесь, тронутый он у нас, вавка у него в голове.

– Вот мы и приехали побеседовать, товарищ. Вы нас проводите к Пушкину, а уж мы разберемся, уверяю вас.

– Давно пора с ним разобраться, – председатель аж вспотел от возбуждения. – Давно. Морочит он головы людям. Ученый, понимаешь…

Поселок взбудоражился. Большая, сверкающая лаком машина, вызывала интерес и самые разные разговоры. Склонялись к мысли, что это не милицейский «воронок», значит оттуда. Заметут голубчика, век воли не видать.

Однако Пушкин не вывели под белы рученьки и не связали, а вышел он из дома с большим свертком белой – белой бумаги и кипой тетрадей. Горя на его лице поселковые не замечали. Наоборот, растеряно – восторженное выражение лица удивительно его изменило.

Почти весь поселок запрудил улицу. Всем было интересно посмотреть, как заметут Пушкина. Саша глазами отыскал Шуру. Она, поймав взгляд, протиснулась к машине.

– Получилось? – спросила вполголоса.

– Да, – выдохнул он и горячо шепнул. – Бросай всё, бери пацана и в машину. Поедем со мной.

– Поздно, Саша. Да и не могу я… – Виноват я, понимаю, но и я не мог.

– Что ж виноватых искать… Разные у нас дороги, разные судьбы.

– Прости, Шура.

– Бог простит. Езжай.

– Александр Сергеевич, нам пора, – позвали из машины.

Пушкин обвел глазами людей, поселок, прощаясь навсегда. Машина приняла его. Хлопнула дверь. «ЗиМ» – тронулся.

– Ничего, Шура, – сказал подошедший Боровой. – Будем жить, как жили, куда деваться… Я знаю, что у вас ничего не было. Да обидно же, что ты к нему бегала.

– Уж, если кто и дурачок в поселке, так это ты, – грустно сказала Шура.

– Ну, – согласился Боровой, – пошли домой, Шурок. Живность пора кормить. Опять же, пацан…

Было майское воскресенье 1967 года. Александра Сергеевича в поселке больше никогда не видели. Говорили, что он окончил институт, стал большим ученым, получил Государственную премию. Говорили. А как оно было на самом деле, так никто и никогда не узнал. Да и сам поселок через десять лет прекратил своё существование.

И там, где некогда кипела жизнь, только сухие листья, гонимые ветром, с легким шорохом кружат на пустынных улицах, между срубами, почерневших от времени домов.

Арсеньев – п. Веселый. – Арсеньев

1997 год

ПРИЗРАК 40–2242
(роман)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОЛОГ. ЛОС-АНДЖЕЛЕС. АВГУСТ 1990 г

– Пустые хлопоты, – сказал Майкл Таппер. – Вы, дорогой Уолтер, хотя и являетесь обрусевшим американцем, но не знаете русских совершенно. Особенно на современном историческом отрезке.

– Почему это? – обиделся Уолтер Шервуд. – Я, в отличие от вас, уже несколько раз бывал в России и знаю этот, как вы говорите, «исторический отрезок» не понаслышке. Там сейчас нет коммунистического режима и, полагаю, что проблема будет решена.

– Ну, не знаю… Я не разделяю ваш оптимизм. Кроме того, прошло столько лет… Наверняка местные аборигены из дюралевой обшивки вашего самолёта наделали ложек, а «плексом» заделали окошки в избах.

– Вы начитались Чехова и Достоевского, Майкл. Нынешний российский абориген смотрит передачи TV через спутники, на столе у него телевизор «Самсунг», в ушах наушники плеера фирмы «Сони», а заказы на дом он делает через Интернет.

– Не думайте, что вы меня убедили, Уолтер, как бы ни был здоров бык, а на банке все равно написано «тушенка».

– Не понял вашего сравнения, – Уолтер вопросительно поднял бровь.

– А что тут понимать, Уолтер. В России есть замечательный, на мой взгляд, писатель Жванецкий. Так вот он говорит, что, когда идет битва за урожай – уборка зерновых в России, называется битва – это значит – дождь.

– Россия полна парадоксов, – заметил Уолтер, – но мы сейчас говорим не о загадочной русской душе.

– И о ней тоже. Я к тому, что от самолета остались, как говорят русские, рожки да ножки. А потом, кому он интересен ваш аэроплан? Не проще бы на базе хранения подыскать нечто похожее и выставить его на обозрение жаждущей сенсаций публике…

– Возможно, – согласился Шервуд, – если бы ни одно обстоятельство – живы ветераны этого полёта. Не хочется выглядеть идиотом. Этот самолет имел несколько модификаций, и ветеран сразу обнаружит подмену. Так как самолет серии «G», например, заметно отличался от серии «Б». Близится пятидесятилетие знаменательной даты, и хотелось бы получить реальную машину. Сохранили же настоящую «Энолу Гей»[10]10
  «Энола Гей» – самолет Б-29, с которого в 1945 году на Хиросиму была сброшена атомная бомба.


[Закрыть].

– В-29 не летал к русским, Уолтер. Впрочем, ищите. Но предупреждаю заранее – правительство Соединенных Штатов к этой акции не будет иметь отношения. Разве что на заключительном этапе, – усмехнулся Майкл.

– Я и не рассчитывал на правительство. Конечно, это будет выглядеть частным предприятием.

– Да, Уолтер. У вас есть подходящая кандидатура для этой акции? Желательно, чтобы это был кто – то из летчиков. Чтобы инициатива исходила от него.

– Это просто, – улыбнулся Шервуд. – Дадим в прессе сдержанную, полную первобытного патриотизма статью о героях-летчиках. Ещё живы кое – кто из парней Йорка. Краткое интервью с ними по телевидению. Скупо, ни к чему не призывая, но, напомнив Америке, что близится юбилей знаменитого рейда. Полагаю, что найдется пара патриотов, которые и завертят колеса этого предприятия. Нам же останется только отслеживать ход грядущих событий и направлять в нужное нам русло.

– Вы, полагаете, сработает? – спросил Майкл.

– Убежден.

– Ну, что же, с нашей стороны возражений нет. А заодно…

– Я вас умоляю, Майкл! Без всяких «заодно». У русских хотя и демократия, но атавизм настороженности к иностранцу ещё не скоро пройдет. Так что не нагружайте меня вашими «заодно».

Знаете, Уолтер, у русских есть выражение «напугать пыльным мешком из – за угла». Чего вы боитесь?.. Подумаешь, пара снимков какого – нибудь бывшего военного аэродрома…

Уолтер Шервуд откровенно рассмеялся.

– Это у нас старые аэродромы остаются неприкосновенными и на них хоть через пятьдесят лет можно сажать самолеты. У нас – не у русских.

– А что, на взлетной полосе русские сажают кукурузу? – удивился Майкл Таппер.

– Хорошо, – продолжая улыбаться, сказал Уолтер. – Я привезу вам пару снимков. Увидите.

– Ну и договорились. Я же не прошу вас снимать стратегические ракетоносцы.

Шервуд хмыкнул.

Они прогуливались по тенистым аллеям парка. Речь шла о делах давно минувших дней, о самолете Б-25Б, перелетевшем в далеком нынче 1942 году к русским и исчезнувшем где – то в необъятных просторах России.

Майклу Тапперу чуть больше тридцати. Лицом похожий на простецкого рязанского парня, великолепно знающий русский язык, Таппер слыл знатоком Азиатско – Тихоокеанского региона и считался перспективным сотрудником. Не ЦРУ[11]11
  ЦРУ – центральное разведывательное управление США


[Закрыть], конечно. Некого фонда, который собирал и анализировал материалы различного характера стран АТР. К нему, как к знатоку России, и обратился Уолтер Шервуд, возглавлявший Ассоциацию пропавших самолетов, миллионер, свободный художник, бывший военный летчик. Человек близкий к влиятельным кругам. Словом, преуспевающий бизнесмен.

В отличие от Таппера, который был одет, как босяк, в почти драные джинсы и легкую рубашку, Шервуд, несмотря на жару, был при галстуке, сером, в мелкую клеточку костюме и легких парусиновых туфлях.

Он мог обойтись и без Майкла Тапера, но Шервуд подозревал, что фонд, где трудился Майкл, не более чем ширма, что за этим стоит более могущественная организация, а работать всегда проще, если тебя поддерживает невидимая, но мощная сила. И ещё Шервуд знал точно – Майкл напрямую сотрудничает с российско-американской комиссией по делам военнопленных и пропавших без вести. Серьезная контора. А потому Шервуд не стал задавать вопрос: для чего этой комиссии нужны снимки заброшенных советских аэродромов. Может там обнаружится некто пропавший без вести?

Шервуд улыбнулся.

– Чему вы так загадочно улыбаетесь, Уолтер, словно Монна Лиза?

– От хорошего настроения, Майкл.

– Да, хорошо! Может, зайдем куда, да ударим по рю – машке?

– Я не собираюсь бить посуду, а выпить не откажусь, пожалуй.

– Хорошо! – Майкл рассмеялся.

Стоял август 1990 года.