Текст книги "Сборник памяти"

Срочно (за два дня) дописываю свой доклад «Вторая реплика» для Ялты. Завтра отъезд.

13 апреля, Ялта. Дом актера. <…>

Утром – море в 50 метрах под окном! Солнце. Всю ночь оно под окном же шумело.

<…> Надо сдаваться![52]52
  Домашнее присловье: при проявлении сильной забывчивости они приговаривали, что пора, пора добровольно сдаваться в психушку.


[Закрыть] Забыл плавки – то, что всегда клал в чемодан в первую очередь!.. Это, впрочем, не помешало славно поплавать в море. Вода чистая, пляж пустынен, солнце; на пляже пили мускатель.

Люди делятся на две категории: одни хотят жить здесь и сейчас, с максимальным телесным и душевным комфортом; другие – в памяти потомков, своих книгах, стихах, мелодиях, и ради этого готовы на любые лишения здесь и сейчас.

14 апреля. С утра почему-то вспомнился Борис Балтер. Умер больше 30 лет назад, а мог бы жить до сих пор. <…>

XXIV Чеховские чтения, Чеховский музей. <…>

16 апреля. Доклады почти все – полный бред. Не выдержу – сочиню очередную пародию. <…>

7 мая. Вчера прилетел в Кёльн. <…>

10 мая. <…> При каждой сложности (= неприятности) жизни (например, сейчас в Кёльне: содрали много за квартиру, сложно утрясал несостоявшуюся поездку в Париж и пр.) убеждаюсь, к ней (жизни) я не приспособлен, хотя, видимо, недурно много лет притворялся, и все считали, что у меня все в порядке. Не в порядке. Каждая чепуха стоит огромного нервного напряжения, последующего самоедства, что сделал все неправильно – а в этом состоянии не могу работать. А когда удается это не разгрести (этого почти не бывает), а отодвинуть, забыть (и загнать этим в тупик), то работаю несколько дней прекрасно, в последнее время таким образом написал статью (недурную, кажется) в Festschrif Вольфу Шмиду, полуторалистную статью о «Коньке-Гобунке». Таким же образом написал роман – но это была исключительная ситуация: Корея, никто ни с чем ко мне не лез, не было быта, никаких взаимоотношений ни с кем.

<…> «Dienstag, 13 Mai 2003 11:56 <…> <Мое стих-е, посланное по e-mail>[53]53
  М. Чудаковой, в Москву из Германии.


[Закрыть]

К <…>

Я приснился себе медведем, теперь мне трудно ходить.

Г. Адамович

 
Я все жилы тянул, надрывался
Человеком когда-нибудь стать:
Разучился лапу сосать,
Научился читать и писать.
Но, похоже, медведем остался.
Приучился носить костюм,
Шаркать лапой, убравши когти,
Перестал даже быть тугодум,
В заграницы езжу в гости.
По утрам я уже не рычу,
Косолапя противовольно;
Если гладить меня – молчу
Или тихо урчу довольно.
И почти привык к людям,
Правда, что-то их слишком много.
Но уж тут виноват я сам,
Что покинул лес и берлогу.
 

17 мая. <…> Покойный палеоботаник Сергей Викторович Мейен, про которого говорят, что его имя будет стоять рядом с именами Четверикова, Любищева, Вавилова, на вопрос, как отделить бесплодный шовинизм от естественного желания сохранить своеобразие, охранить культуру от безнациональных идей современности, сказал: «Индикатором должно служить отношение не к своей, а к чужой культуре: если «патриот» хоть чем-то принижает чужое, значит он ратует не за своеобразие, не за разнообразие культур, а за свое господство – значит, «возрождение» он видит в подавлении» (Вопр. ист. науки и техн., 1987, № 3. С. 171)».

11 июня. 10-го в ресторане «Огород» (Пр. мира, 28) был большой съезд в честь присуждения Ире Прохоровой Госпремии. <…>

На торжестве Ирина пела частушки и танцевала очень изящно. Общался с Галушкиным, Ивановой, <…> А. Зориным. Последний рассказывал, как он изучал в Гарварде со студентами мой роман. Один аспирант написал интересную работу: сравнение моего романа с «Виньетками» Жолковского. У обоих авторов преодоление мрачной действительности, но у Жолковского словом (и все в конце концов сводится к mot автора по поводу изображенного), а у Чудакова – при помощи коллективных усилий.

15 октября. <…> Л. говорит, что мне в моем романе помог не опыт «глубоких филологических идей», как считает Немзер, а опыт читателя классики, причем читателя-шестиклассника. Справедливо.

Но я сказал, что не воспользовался уроками классики в одном смысле: в смелости. Убрал целую большую главу с записями Антона («Записки дилетанта»), которая «выбивалась» по типу (что-то розановское, что-то похоже на Олешу).

Л.: – Не согласна! Твоя смелость – именно в отсечении этой главы и отброшенных тобою городских глав. Они в целом неплохие, но не лучше современной городской литературы, а остальной роман гораздо ее выше. <…>

Дневник последнего года (1 января – 31 августа 2005)[54]54
  Последняя тетрадь дневника, который А. П. вел всю жизнь, была начата 14 марта 2004 г. и закончена 31 августа 2005 г. В сентябре он начал новую толстую тетрадь. 22 сентября 2005 на презентации книги В. Аксенова «Зеница ока» в ресторане «Петрович», когда М. Ч., выступив, вернулась к их столику, он заносил в тетрадь только что ею сказанное, сделав, как обычно, комплимент по поводу ее выступления (с В. Аксеновым они в свое время познакомились вместе и писали о нем в их первой совместной статье в «Новом мире», в 1963 году). Эта запись была последней; через несколько часов начатая тетрадь пропала вместе с сумкой и всем ее содержимым – перед тем, как М. Ч. повезла мужа на «Скорой помощи» в больницу.
  Предпоследняя тетрадь осталась на рабочем столе А. П. на даче. Мы публикуем ее почти целиком, купируя несколько фрагментов, – высказывания одних знакомых о других, имена тех, кто не хотел бы, возможно, предавать тиснению свои неблагоприятные оценки людей. Суждения самого А. П., как правило, сохранены полностью (за исключением некоторых сугубо домашних инвектив по адресу дочери или внучки).
  Чаще всего упоминаемые в тексте имена близких – Маня, или Маша (их дочь М. А. Чудакова), Женечка (внучка – Е. Я. Астафьева), Янис (ее отец Я. У. Астафьев), Наташа (сестра А. П. – Н. П. Самойлова), Л. – М. О. Чудакова.


[Закрыть]

1 января.

Вчера длинный разговор с Л. – заклинает не откладывать издание «Чехова в рус. критике». Считает, что Ицкович возьмет. Давно, давно пора! Обещал ей приступить, поехав на дачу, в середине января.

6 января. 2-го у Л. на дне рождения: Инна, Маня с Янисом и Женечкой, Н. М. Зимянина и, как всегда за последние 25 лет, Саша Осповат. <…>

Пишу статью о тотальном комментарии «ЕО» в сборник Иры Сурат.

Объявили: население земного шара перевалило за 6 млрд. Это получилось, когда в Китае оно стало 1 млрд. 300 мил. Гордятся: это могло бы наступить еще 4 года назад, если б не их программа «одна семья – один ребенок». 4 года. Не густо. Еще недавно их было меньше миллиарда. А я что говорил еще 35 лет назад?.. Хорошо помню, как учили в школе: население Земли – 2 миллиарда. О, великий Мальтус! Никто не понимает, что через 50 лет (дай Бог, чтоб не раньше!) в мире будет 3 проблемы: потепление климата, нехватка пресной воды и перенаселенность. И все религиозные, партийные, социальные противоречия померкнут перед этим вселенским кошмаром.

8 января. Фильм Ф. Дзефирелли «Молодой Тосканини». Как всегда у Дзефирелли, музыкально и роскошно. Правда, Тосканини выступает там против отсебятины дирижеров, как поборник точного следования партитуре авторов. Фильм сделан в 88-м году, до опубликования дирижерских партитур Тосканини, из которых видно, как свободно он относился к тексту великих. Но при всем том – певцы, оркестр… Гениальный марш из «Аиды» – до слёз (слаб стал…).

9 января. С тех пор как в моей душе (лет в 12) открылась дверца в литературу и науку – ее уже сможет закрыть только смерть.

10 янв[аря]. Звонил Саша Кушнер.

– Я давно прочитал ваш роман – не знаю, роман это или нет, но это замечательное произведение. Прекрасно описаны все эти подробности, вещи, умения, дела. И какое у вас умение видеть предметы и любить их!

– Не знаю, конечно, сколь хорошо они описаны, но у меня была самонадеянная мысль, когда я дарил вам книгу, что вам это должно быть близко, что у нас общая любовь к предметному миру.

– Конечно, конечно! Ваш учитель в этом видении – Чехов, недаром вы о нем так много и хорошо писали. Но у вас – иначе. А дед – необыкновенный!

– Спасибо, Саша. Мне очень хотелось написать об этих людях, которые уже почти все ушли.

– Это нужно, нужно. Я тут недавно написал одну статью – о Мандельштаме и Пастернаке. Они были втянуты в этот круговорот.

– На самом деле мелкий, политический, хотя он и выглядит большой историей. Для них мелкий, для их масштаба. Но они не могли иначе.

– Не могли. Но лучше бы Мандельштам не писал «Мы живем, под собою не чуя страны». И не читал бы это всем. Хотя да, тогда это был бы не он. Но сколько бы еще написал!..

Лене тоже очень понравился ваш роман. Не собираетесь ли в Питер? Заходите. Посидели бы втроем, поговорили.

11 января. Кажется, статья летит к концу – в пушкинский сборник Иры Сурат. Читая с утра до глубокой ночи Пушкина, еще раз напишу: слаб стал до слез на великую русскую литературу. Пушкиным надо было заниматься раньше, когда нервы были крепче.

Любищев записывал время по минутам – на чтó сколько ушло. Нечто попробовать – хоть с неделю?..

/Сегодня – полтора часа на ремонт молний у сумки (после того, как узнал, что в мастерской починить или вставить одну стоит 120 р.)/[55]55
  Прямыми скобками А. П. стал было отчеркивать описание подобных дел; но дел было много, тратить время на записи, видимо, не захотелось.


[Закрыть]. …Да, школа ВВ[56]56
  Инициалами «ВВ» или «ВВВ» А. П. всегда передавал имя своего учителя академика В. В. Виноградова.


[Закрыть] – великая школа. Говорят, эрудиция. Конечно, он знал больше о русском языке, чем любой другой филолог. Но не это главное. Главное у него – ощущенье слóва, проникновение до самых его глубин и всех приращений и потерь в контексте – этим поистине дьявольским чутьем не обладал более никто. Хотелось бы надеяться, что хоть в какой-то степени я этому у него научился…

13 янв[аря].

…Уж был денёк!

Вчера с 10⁰⁰ показывали меня на ТВ по «Культуре». От наговоренного минут на 20 в студии оставили минуты две. Все ж не зря – принес им целую сумку книг ВВ, кои они и показали, а без меня не догадались. Был Кань Чул (сочинял ему вступительное слово). Потом поликлиника (жить буду!), в 17 час. на Пушк[инской] комиссии Валя Непомнящий читал свои мемуары (см. «Записи докл[адов]» № 4) – «Вокруг Пушкина». Первый – о Свиридове: «В 90-м году И. Роднянская, одна из выдающихся критиков нашего времени, предложила мне написать рец[ензию] на книгу Свиридова. Я не музыковед, не знаю нот и в жизни не прикасался ни к одному муз. инструменту. Но благодаря советскому радио я знал всю симфоническую классику, пел весь шаляпинский репертуар и проч. <Сказать Вале: мои музыкальные познанья – оттуда же!>. Свиридова тогда я знал не много. Но «Роняет лес багряный свой убор…» <пропел очень точно первую фразу> – это… Романсы Глинки, Рубинштейна – это: Пушкин и Рубинштейн, Пушкин и Глинка, а Свиридов – это Пушкин и Пушкин! Такое еще только у Бородина и Кюи. <Не «Сожженное ли письмо»?..>

Второй мемуар – речь на вручении Солженицынской премии Панарину за «Реванш истории». Ряд известных, но хороших цитат: «Все думали не об истине, а единственно о пользе» (Карамзин); «Культура – система табу» (Леви-Стросс). Еще не было времени, когда бы отменили все табу. Это – наше время. Панарин: Наша эпоха – предельной порчи человечества. Сейчас – не поражение России, а всего мира. И т. д., излагает Панарина со своими комментариями – о гибели культуры, всеобщем хамстве и прочее известное.

Сказать Вале: а не есть ли постоянная констатация нами всего этого равносильна нагнетанию средствами массовой информации сведений об убийствах, грабежах, катастрофах – т. е. создания катастрофического сознания, как говорят социологи – культуры человека пугающегося, живущего в сознании страха, боящегося этих ужастиков и одновременно желающего потреблять их еще и еще. То, что ты (мы) занимаешься при этом высокой культурой, – не оправдание. Она до масс не доходит. Не следовало бы подумать о средствах прямой борьбы с созданием в социуме этого катастрофического сознания, а не утешаться тем, что мы ушли в пещеры?..

Потом – мемуар про Крейна, к[ото]рый подсчитал, что Валя выступал у него в музее около 70 раз. «Крейн создал музей из ничего, из воздуха. Это – энергия народа, к[ото]рую Крейн собрал в кулак». «В его музее сквозь вещи проступал пушкинский текст»[57]57
  А перед этим Валя сказал, что у него нет трепета перед вещами: что из этой кружки пил Пушкин (прим. автора).


[Закрыть].

Последний мемуар не слышал – ушел на годовщину ВВ к Виктории. Были: Ю. Л. Воротников, В. Г. Костомаров, А. Б. Куделин, Надя – вдова Ю. В. Рождественского, Св. М. Толстая, вдова Никиты Ильича (я в разговоре: «…портрет Льва Ник[олаеви]ча, к[ото]рый тогда висел у него в кабинете…» С. М.: «Он и сейчас висит. Он же приехал из Югославии. И мы до сих пор не знаем, кто его написал, откуда он…»). Куделин рассказывал анекдоты, Костомаров в сотый раз вспомнил про статью «Это не русский язык» 48-го года (но не помнил, кто автор) и говорил что-то о том, что у ВВ много определений стилистики, но ни одно не повторяет другое и т. п. Надо мне в следующий раз, если он будет, сказать что следует о ВВ – о том знании и чувстве языка, помноженном на трудно представимую эрудицию, которых не было ни у одного ученого ХХ в. (даже у Шахматова и Щербы).

/[…] Заклеивал ручку у половой щетки./

Сказать Вале: Демидова очень хорошо читала замечательные стихи Пастернака, Бродского и др. о Рождестве. А в конце включили голос священника из рождественской литургии и колокола. И это было лишнее! Эти две равновеликие величины – сами в себе и не нуждаются в поддержке одна другой.

6 февраля. Просматривал том Л. Пумпянского – впервые после того, когда работал над ним так тяжело с Николаевым (но комментарий вышел превосходный). Вопросы все те же… Пумпянский предлагает строить историю литературы по вершинам – даже не писателей, а произведений – «Ревизор», «МД»[58]58
  Общепонятные в гуманитарной среде по контексту сокращения такого рода – МД («Мертвые души»), ЕО («Евгений Онегин») мы не раскрываем.


[Закрыть] и др. Не есть ли это все же, как я всегда считал, методологический тупик?..

7 февр., 20 часов. 3 дня провели с Женечкой на даче, в тишине, мире и согласии, беседах о литературе и жизни. Поскольку было – 22⁰ С, сначала на 1-м этаже было +6, перед отъездом – +22⁰ С. Снег, псы, кот.

8 февраля. Умерла Таня Бек на 55-м году жизни, от инфаркта. Выпивая с ней в Липках 23 октября, мог ли подумать я!..

Говорили о ней с Л. Сказала о причинах любви ее ко мне в последнее время:

– Она тебя особенно полюбила после твоего романа. Это и есть настоящий литератор – ценить другого литератора за то, что он сделал.

10 февраля. Hamburg, Gastehaus an der Elbchaussee 195a. Из аэропорта ехали с Татьяной Толстой, к[ото]рая, как и я, приглашена als Mitglied des Puschkin-Preis-Kuratoriums der Alfred Topfer на заседание – видимо, последнее по врученью Пушкинских премий, дальше у них реорганизация, будет одна премия на все виды искусства (денег жалко). По дороге разговаривал по-немецки с таксистом восточной внешности и переводил Татьяне, присовокупляя свои замечания про таксиста, а когда расплачивался, тот сказал, что понимает по-русски, т. к. афганец и год провел в Ташкенте «в школе» – ясно, какой, – мог бы, мерзавец, сказать и раньше.

С Таней пили кофе и ужинали, выпили две бутылки вина, обсуждали кандидатов, рассказывала про свою клиническую смерть в 18 лет – что видела. А видела воронку, куда ее втягивало вперед ногами, свет, странный звук и еще что-то из набора, описанного в книге «Жизнь после жизни». «После этого я перестала бояться смерти, т. к. поняла, что на ней все не кончается». Поговорили об ее дедушке, А. Н. Толстом.

– Я никогда не верил, что он был пьяница. Написать столько к 62-м годам! Наоборот, он был трудоголик.

– Конечно! С утра садился и до обеда никто ему не должен был мешать. А насчет вина – он больше притворялся, он был актер. Он больше любил застолье, бражничество как действо.

Рассказала, как Алик Жолковский, ухаживая за Ольгой Матич, был вызван ее тогдашним любовником-негром на мордобой. В волненьи, негр сказал что-то на сомали. Автор книги «Синтаксис сомали» на этом же языке ему ответил. Пораженный негр вместо драки кинулся обниматься.

Я рассказал ей про родителей Ольги, про Ледовый поход и проч.

Рассказала: Таня Бек умерла не от инфаркта, как сказали по ТВ (офиц[иальная] версия), а проглотив 40 таблеток какого-то снотворного. Причина самоубийства – травля ее Е. Рейном, Синельниковым и Чуприниным после истории с Туркмен-баши.

Звонил Вольф Шмид. Ирине сделали операцию – 12-часовую. Пока все обошлось.

12 февраля. Вчера было последнее заседание жюри Пушкинской премии, которую фонд Тёпфера закрывает, о чем нам его представитель долго и нудно рассказывал.

Потом обсуждали кандидатуры. М. Эпштейн (выдвинул Вольф, считая его основателем эссеистики), А. Гольдштейн (Андреас), М. Соколов и Парамонов (Толстая), Л. Рубинштейн (Вольф), Гандлевский (я; вторым я назвал Парамонова). Таня очень ратовала за Соколова (образованность, стиль, создание своего жанра). Вольф считает Леву Рубинштейна замечательным стилистом, чутким к слову и т. п. Я подробно защищал Гандлевского, который одинаково хорош и как прозаик и как эссеист, и как поэт, а про Соколова сказал, что особенного литературного блеска в нем не вижу. Все защищали свои кандидатуры, и Парамонов оказался единственной фигурой, которая устроила всех. На том и порешили.

А в 18 часов у нас с Таней был творческий вечер в Гамбургском университете. Присутствовало в большом амфитеатре человек 100–150 – «весь русский Гамбург», как сказал Вольф Шмид. Я читал главу «Гимн Советского Союза» и даже пел кусочки гимна по-немецки, чем очень развеселил зал и сорвал большой аплодисмент.

Таня читала кусочек из «Кыси».

Потом до 20²⁰ отвечали на вопросы и еще минут сорок раздавали автографы и приватно беседовали.

У Тани спрашивали про ее «Школу злословия» на ТВ, она отвечала, что передача доживает последние разы.

– Не трудно ли вам было выходить из страшного мира «Кыси»?

Таня: – Трудно было входить. Портить свой разговорный язык и т. п.

Рассказала, что задумала роман еще в 86-м году после посещенья деревенского дома, к[ото]рый покупала ее сестра и где сортир представлял собой две параллельные жердочки [следует рисунок], за одну держишься, на второй сидишь, выставив задницу в хлев, где коровы (видимо, для создания общей навозной кучи). Но тут началась перестройка, было много интересного, и вернулась она к замыслу только в конце 90-х, закончив роман в 2000 г.

«– До этого я писала только рассказы, и роман училась писать в процессе его писания – а как иначе этому можно обучиться? А там уже текст диктует свои законы – к голове тигра не приставишь селедочный хвост».

Мне тоже задавали много вопросов, часто глупых или сложных: как вы относитесь к современной литературе? Высказал свою любимую мысль, что мир становится все абсурднее и хаотичнее, но писатель не должен рабски это отражать, а в душе своей держать идею сдерживающей гармонии, чтобы все не рассыпалось уж совсем на куски. Забыл привести аналогию с языком: он портится, и ничего с этим не поделаешь, но мы должны сопротивляться до последней возможности и растянуть этот процесс на возможно более долгий срок. (Герцен: «Куда ямщик и так уже мчит жандарма».)

Спрашивали, на каком материале написал я роман, жил ли в Казахстане. Кратко это рассказал. Какая-то женщина сказала, что ссыльных немцев не отпустили обратно в Поволжье, с чем я не согласился, ибо мы с Л. и Машей, путешествуя по Ахтубе на байдарке, видели их целую деревню.

Накатил бочку на современную интертекстуальность, использовав пример, уже задействованный мною в заметке в «Знамени» (№ 1), прибавив туда материал из зарубленной мною в «Чеховиану» статьи Щукина из Кракова о числах в «Трех сестрах»; к слову упомянул Потебню – проблема «своих газов»[59]59
  См. в статье 1975 года: «Процесс понимания Потебня сравнивает с возгоранием одной свечи от другой: «Пламя свечи, от которой загораются другие свечи, не дробится; в каждой свече воспламеняются свои газы. Так при понимании мысль говорящего не передается слушающему; но последний, понимая слово, создает свою мысль, занимающую в системе, установленной языком, место, сходное с местом мысли говорящего»» (Теория словесности А. А. Потебни // Чудаков А. Слово – вещь – мир. От Пушкина до Толстого: Очерки поэтики русских классиков. М., 1992. С. 154).


[Закрыть] и т. п.

И прочее, уже не вспомнить. С Толстой составили славный тандем, заявив «не могу молчать», я два-три раза вмешивался в ее ответы, а она подхватывала мои (отразил это в инскрипте «от участника тандема»). Когда я сказал, что никто из серьезных людей не читает уже «Лит[ературную] газету», она добавила: «А. П. выразился слишком интеллигентно» и вмазала газете по первое число на уровне семантического гнезда «дерьмо».

После этого действа со Шмидом, Ириной (недавно ей сделали операцию по ее онкологии – 12 часов под общим наркозом), Марком Лубоцким, Ольгой и Татьяной ужинали во французском ресторане, где я почти все время проговорил с Лубоцким – о музыке. Он явно соскучился по такому разговору с немузыкантами. Рассказывал:

Не так уж обдирала советская власть выезжавших за границу музыкантов, как мы привыкли думать. Москонцерт оплачивал дорогу, пребыванье в отелях, а это огромные деньги! («Знаю, знаю, вот я в Сиэтле…»), оплачивала переговоры с менеджерами – а это еще бóльшие.

Записи Волковым разговоров с Шостаковичем в оригинале. Перед каждой главой Ш[остакович] писал: «Прочитал, согласен» – еще до чтения. Так что могло что-то попасть, что не говорил – есть там темы, к[ото]рые с Волковым он вряд ли обсуждал. Но все же не возражал. В целом он Волкову верит и считает его очень знающим и тонким музыковедом. Я продолжил тему, рассказав об его интересных выступленьях на «Свободе».

Говорил о любви Д. Ш. к Блантеру – в его кабинете в Союзе композиторов висел портрет песенника. В кабинете Хренникова – статуэтка Бетховена, Бах, Чайковский и огромный бюст самого Хренникова.

Жванецкая плохо владеет композицией, ее трудно воспринимать.

Сейчас успех имеют раскрученные музыканты, преимущественно молодые, кто известен каким-нибудь скандалом, цветными волосами или смелым декольте. Просто серьезному музыканту трудно.

Сальери не убивал Моцарта – зачем ему было это делать, он был достаточно известен (был учителем Бетховена), писал очень хорошую музыку. Это Пушкин виноват!

<Да, ничего не поможет! Никакие аргументы. В русском сознании он навсегда останется убийцей музыкального гения человечества, как война 1812 г. – как ее дал Толстой, а Пугачевский бунт – Пушкин в «Кап[итанской] дочке».>

Таня рассказала про музей Берлинской стены – экспонаты рассказывают, как через нее перебирались: в выпотрошенном моторе фольксвагена (хватало на 100 м завода после пропускного пункта), в двух чемоданах на верхней полке купе [сделанный А. П. рисунок двух чемоданов, сдвинутых вместе выбитыми торцами, с ручками и уголками…] с выбитыми пограничными стенками и т. п.

В одном ответе на вопросы сказала о вечной печали по России до 1917 г. и смерти Пушкина. Я горячо поддержал; сказав, что к ней можно применить слова Розанова о Лермонтове – «вечно печальная дуэль». Дуня Смирнова плачет, когда о дуэли заходит речь. Не удивляюсь, я почти тоже. Рассказал им, как не мог досидеть эту сцену в показе мима Марселя Марсо: на твоих глазах убивают Пушкина!..

Вечер. Вольф и Ирина Шмиды пришли к нам на виллу семейства Тёпфер на Elbe-шоссе 195-а (ост. автобуса Liebermushkrasse) на ужин. Выпивали, вспоминали прошлое. Ирина рассказывала о детях – сын Вольфа женат на бразилианке, выучил португальский язык, ее сын тоже на какой-то иностранке и т. п. Говорили о филологии (Ирина защищала интертекстуалистов и проч.). Вольф сказал, что им все звонили и говорили, какой удачный был вечер вчера, «весь русский Гамбург шумит».

Потом с Татьяной еще с час беседовали на разные темы; говорила о том, какой мерзавец В[…], умеет устроить свои дела, гипнотизируя тех, от кого это зависит, и проч.

Перед этим ходил по магазинам и купил два превосходных галстука.

В 100 м от виллы – Эльба, по которой тянутся с огнями баржи бесконечной длины.

Ночь. Звонила Ира Гитович, хвалила наше с Антоном Рябовым выступление по ТВ в защиту многострадального Словаря русских писателей. «Насчет Вашего выражения свирепости на лице, к[ото]рое Вы обещали создать в адрес врагов, – получился ручной лев. А остальное было хорошо. Теперь надо не упускать инициативы!» Легко сказать. На этих мерзавцев не действует ничто. Но, как я сказал по ТВ: мы не позволим!..

Марк Лубоцкий:

– Щедрин – плохой композитор.

– Но зато во всем мире знают «Кармен-сюиту» – знакомые мелодии, великие балерины…

– Да-да, очень знакомые… (Смеется.)

23 февраля, Москва. Прилетели, Янис встретил, довезли Татьяну до Войковской. Зовет Мариэтту в свою передачу (договорились уже давно).

14 февраля. Первая лекция по «Е.О.» в Школе-студии МХТ. Разошелся, говорил о поэзии вообще, читал наизусть Олейникова (видно было, что слышат впервые), вспоминал Д. Н. Журавлева и говорил о других (плохих) чтецах, о важности понимания текста для актеров.

Мих. Андреич (преподает у них мастерство) сказал, что так и надо, что им это нужно, то ничего подобного они не слышали и не знают, «а отступления ваши пусть вас не смущают – это и есть самое интересное!»

– Да, я когда слушал Бонди, Виноградова, то с нетерпением ждал, когда в общем курсе они отклонятся и расскажут что-нибудь об Андрее Белом, Мейерхольде, Щербе…

Надо еще что-нибудь повспоминать и им порассказывать.

На лекции была Женечка. Может, и удастся приобщить ее к литературе… Сказала: «Знаешь, они очень удивлялись, что ты все читаешь наизусть, никуда не подглядывая, и Пушкина, и Олейникова, и других поэтов. Наша учительница всегда подглядывала в книжку, и их учителя, наверное, тоже. Я-то привыкла, что ты все знаешь, а они ведь нет!»

* * *

Идею равенства французские революционные массы поняли не как равенство перед законом, а как получение равной доли с тех, кто их умнее, талантливее, лучше работает и поэтому богаче. И это изменило ход истории: сначала это стало главной идеей русской революции, потом левого движения во всем мире, потом к этому подключились майнорити в Америке[60]60
  Весь третий мир, к[ото]рый хочет получить доступ к благам цивилизации Европы (прим. автора).


[Закрыть], в последние годы – мусульмане в их ненависти к богатым [в] Америке и Европе – кто еще захочет всеобщего равенства во всем и к чему это приведет?.. Не будет ли это вторым столкновением – как варвары с античной цивилизацией?

В России современной это уже раскололо общество на как никогда ненавидящие друг друга части. И неимущие, воспитанные советской властью, считают, что и они независимо от своего потенциала и способности работать имеют право, как и вторая часть, на путешествия на Канары и Майорку. Но это не получается, и они чувствуют себя обделенными и несчастными.

15 февраля. Обсуждается в газетах и ТВ повышение зарплат военным.

Короли средневековой Европы были умнее нас, имея профессиональную армию и создав институт наёмников. Это прежде всего позволяло делать войны локальными и не столь массово-кровавыми. Всеобщая воинская повинность столкнула уже не армии, а народы, и известно к чему это привело уже в XIX и начале ХХ в. Понадобились все ужасы ХХ века и его страшные изобретения, чтобы вернуться к идее средневековья с его немногочисленной профессиональной армией, дающей возможность остальным молодым людям в самые цветущие свои годы осваивать профессии и заниматься общеполезным трудом.

Вчера в передаче на ТВ (программа А. Архангельского «Тем временем») показывали меня с речью в защиту нашего бедного «Словаря русских писателей». Выступающий хотя и сказал то, что нужно, но самому себе не понравился, хотя Л. сказала, что все нормально и даже эмоционально. Какое там эмоционально – сдержанно и сухо. А злобную фразу в адрес чиновников, кою даже репетировал перед зеркалом, вырезали. «Злобы побольше», как говаривал Салтыков-Щедрин. И свободы – вальяжности побольше – скован. Почему? Внутренне свободен, не волнуюсь (еще не хватало). Не артист-с!

По ТВ «Два капитана» (1976, 1-я серия из 6). За столом поют романс «Вот вспыхнуло утро, румянятся воды…»

…И вспомнилась ему бабка, которая так замечательно пела этот романс. А нет ее на свете уже 35 лет. И вспомнил он еще автора замечательной книги, по которой сделали этот сериал. И его уже нет в этом мире – целых 16 лет.

16 февраля. Вместо – вместо всего! – читаю для «Чеховианы» статьи: Собенникова, не очень корректно обращающегося с текстами предшественников[61]61
  А. П. пришел в редкое для него раздражение от этой статьи; особенно он был поражен и возмущен необъяснимым заявлением автора, что тот первым начинает изучать то-то и то-то у Чехова; А. П. говорил, что просто не знает, как реагировать, – «Не могу же я написать ему, что это исследуется еще в первых моих студенческих статьях!» М. Ч. посоветовала вместо этого поставить эпиграфом к письму слова из «Записок покойника», что он и сделал. Работа над статьями «Чеховианы», большинство которых в той или иной степени раздражали его своим уровнем (поскольку не все члены редколлегии готовы были держать научную планку), и тяжелая переписка с авторами бессмысленно съедала в последние годы время А. П., отнимая его от огромных, оставшихся невыполненными замыслов; об этом не раз шли семейные разговоры, кончавшиеся его словами: «Или я должен выйти из редколлегии и снять свое имя, или следить за уровнем!..».


[Закрыть]; Н. Разумовой, освоившей несколько философских терминов, в коих ее статья совершенно не нуждается («Новая драма … взяла на себя миссию осмысления и оформления новой онтологии», «кризис затронул глубокие эпистемологические слои», «распадение системы, основанной на логоцентрической корреляции между человеком и миром» и т. д.).

17 февраля. Продолжаю смотреть по ТВ «Два капитана». По-прежнему поражаюсь каверинскому мастерству сюжета. Сказал Л., что это качество – от внутренней активности личности, и с этой точки зрения меня не удивляет мастерство интриги и в ее рассказах старых и ее новой прозе. (По ходу заметил, что у одного из величайших писателей нового времени – Чехова – не было этой черты в темпераменте, не зря же он писал: «во мне огонь горит ровно и вяло». Великий огонь, но ровно и без напора. И отсюда вся его бессюжетность в противоположность Достоевскому, который создает невероятные сюжеты и адским напором энергии своей личности завораживает читателя, заставляя верить в невероятности «Села Степанчикова», «Дядюшкина сна» и скандалов «Идиота».) Посему – жду ее новых находок в сюжетах Жени Осинкиной и Митеньки. И не надо бояться сложных кусков в детской прозе. Читая «Два капитана» в 8–9 лет, я понимал всё (разумеется, во многом только верхний слой, но таки понимал).

Л.: – Но ты был особенный ребенок, не забывай.

Пожалуй; но не один же такой был. Если серьезные куски текста повлияют хоть на 1 % читающих детей – это уже достаточно.

Татьяна Толстая сказала, что мои идеи по рекламе надо сначала запатентовать, а потом идти в компанию «Тефаль» и др.

* * *

Недавно понял, почему мне всегда нравился Дюк Эллингтон, – узнал, что в отличие от других представителей джаза и попсы он получил нормальное воспитание и образование (в том числе музыкальное), не баловался наркотиками, не был замешан в скандалах и проч. и проч. Ничего этого не было почти ни у кого из его коллег по массовому цеху, все это благотворно отразилось на его вкусе, манере, стиле – чудес не бывает.

19 февраля. В «Линии жизни» С. В. Михалков: «Литературоведы говорят, что баснописцев было много, но остались Крылов и Михалков. У Крылова прекрасные басни, но есть и слабые. Я написал 250 басен».

Интересно, какие это литературоведы такое говорят? Вот еще один случай стопроцентного, геббельсовского вранья – сразу вспомнилось, как на приеме у патриарха, где мы сидели с ним вместе за «писательским» столом, я спровоцировал Радзинского на вопрос: много ли народу бывало на знаменитых междусобойчиках у Сталина в 1940-х годах. И старый лгун, не моргнув своими выцветшими голубыми глазами, сказал: «У Сталина? Да я никогда там не бывал!» Меж тем точно известно, что после написания им гимна, он, как и Симонов, бывал почти на каждом таком «парти». Сказал, не задумываясь, твердо, глядя через стол в глаза Радзинскому. Выучка советского партаппаратчика! Опытного Радзинского трудно сбить и смутить, но и он – только рот раскрыл.

Л. написала замечательную статью «Три «советских» нобелевских лауреата». Впервые нечто внятное сказано о Шолохове – ничего похожего не было, несмотря на громадную литературу о нем. Да и о Пастернаке. Да и о потоках литературы советского времени.

Если и эта ее статья пройдет незамеченной, как некоторые другие тоже замечательные, – значит уже никого не интересует литература страшного советского времени – ее герои, борцы, ее сдавшиеся. Только бы успела она изложить давно готовую концепцию в систематическом виде!..

23 февраля. 22-го были с Бочаровым у Ю. Н. Чумакова и Лоры в г[остини]це РГГУ. По ритуалу Сережа вспоминал год и день, когда они познакомились у меня в Беляеве. Они обсуждали книгу Маши Виролайнен, которую я не читал («Тяжело, сложно, но грандиозно»). Вспоминали, что новую страницу в изучении ЕО открыли Семенко, Штильман и моя публикация Тынянова в «Новых открытиях» («О композиции «Евг<ения> Онегина»»). Сережа в очередной раз вспомнил мое высказыванье о том, что Ю. Н. и он, Сережа, открыли новый язык в писании об ЕО, начав писать о нем сложно. (Видимо, ему этого никто не говорил – у нас такое не принято!)

Я рассказал Сереже, что нашёл ход к патриарху (через В. В. Полонского), но письмо пусть пишет он. Я могу продиктовать ему только первую строку: «Ваше святейшество!» Все смеялись. Два года назад мы заручились поддержкой высшей светской власти, теперь – высшей духовной. Если и это не поможет, остается последняя инстанция: к Господу Богу. (Стал записывать свои остроты, как Алик Жолковский. Впрочем, он их не записывает, а помнит до единой и через 40 лет воспроизводит в своих «Виньетках».)