Текст книги "Человек как философская проблема"

Эти мистические идеи Я. Бёме нашли свое развитие в классическом немецком идеализме Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля, провозглашавших свободу человека как проявление свободы Духа. Так, согласно Гегелю, свобода – это в первую очередь отрицательность. Она же – независимость от страдания и зла. Более того, дух изначально в себе самом предполагает и страдание, и зло. Зло, – пишет Гегель, – есть не что иное как дух, «ставящий себя на острие своей единичности»[144]144
  Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. 3. – М., 1977. С. 26.


[Закрыть]. Иначе говоря, человек самим фактом своего конечного существования реализует изначально заложенное в духе (вместе со свободой) зло и страдает от этого, поэтому человеку, наделенного свободой духа, чтобы быть независимым от страдания и зла, суждено преодолевать их.

Преодоление страдания и зла, освобождение от всех форм наличного бытия, не соответствующих понятию духа, – вот цель бытия человека и его крест. Для духа преодоление зла – это не только возможность, но и необходимость. В сущности, эта власть духа над имеющимся в нем самом содержанием. Власть, которая составляет основу свободы духа как власть духа над самим собой, позволяющая – в данном случае человеку как его частному воплощению – если не искоренить зло, то хотя бы намеренно не творить его[145]145
  Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. 3. – М., 1977. С. 26.


[Закрыть].

Уже в древности мыслители различали моральное зло[146]146
  С формально – логической точки зрения, словосочетание совершенно абсурдное: не может зло быть «моральным», скорее, оно аморально, но смысл словосочетания понятен – это зло, которое обусловлено порочностью помыслов и поступков человека, его эгоизмом, жестокостью, лживостью, жадностью, похотливостью, сребролюбием, неблагодарностью, озлобленностью, тщеславием, цинизмом, невежеством, неразумностью и др. грехами, присущими человеческому роду.


[Закрыть] (порок или то, что позже уже в христианстве получило название греха) и зло физическое (страдание и смерть) причем, первое обычно рассматривалось как причина (вина человека), а второе – как наказание за человеческие проступки. Эта разделение проходит сквозь все морализаторские учения с античности до наших дней. Хотя со времен Гесиода (VII в. до н. э.) многие моралисты вздыхали о том, что более всех страдают как раз не безнравственные и порочные, а совестливые и добродетельные люди, а более всего – праведники, а то и вовсе – святые мученики, повторявшие в своей судьбе, в праведной жизни и мучительной смерти искупительную жертву распятого за человеческие грехи Христа.

Такая несправедливость не могла не вызывать сомнения и вопросы и в конце концов породило имморализм Фридриха Ницше (1844–1900), для которого свобода воли человека – это вовсе не источник зла, а условие «воли к могуществу» и рождения Сверхчеловека, стоящего «по ту сторону добра и зла, где свобода есть отрицание традиционной (христианской) морали и категорический отказ от бессмысленного выбора между добром и злом. После Ницше, провозгласившего «смерть бога» и переоценку христианских ценностей вопрос не только об источнике, но и самом онтологическом статусе, или природе, добра и зла стал неясен и логически нерешаемым.

В этом отношении очень показательны рассуждения о добре с точки зрения «здравого смысла» английского философа – аналитика и моралиста Джорджа Эдварда Мура (1874–1958)[147]147
  См: Мур Дж. Э. Принципы этики / Пер. с англ. Коноваловой Л. В. – Москва: Прогресс, 1984; Мур Дж. Э. Природа моральной философии / Предисл. А. Ф. Грязнова и Л. В. Коноваловой; Пер. с англ., сост. и прим. Л. В. Коноваловой. – М.: Республика, 1999. Исследованию этических взглядов Дж. Мура посвящена большая статья Л. В. Максимова «О дефинициях добра: Логико – методологический анализ», опубликованная в сборнике «Логический анализ языка: Языки этики» (М.: Языки русской культуры, 2000).
  URL:https://iphras.ru/uplfile/ethics/biblio/Maximov/Defin_dobra.html?ysclid=lmop7cxk8e634135243


[Закрыть], который, хотя и признавал объективность добра, пришел к выводу о «неуловимости» и «неопределяемости» добра, и чисто интуитивном способе его постижении, поэтому любая этика определяет не добро само по себе, а отдельные виды добра.

На наш взгляд, тут неверна сама постановка вопроса. Во – первых, проблема дефиниции добра ничуть не сложнее, чем вопрос о дефинициях понятий бытия и блага, о которых философы – аналитики предпочитают вообще не говорить. Во – вторых, любое понятие, которое невозможно определить, невозможно и помыслить, даже если речь идет о том, что постигается в первую очередь интуитивно (например, то же бытие). В-третьих, суть дела состоит вовсе не в дефинициях, а в понимании онтологического статуса добра и зла и той роли, которую они играют в бытии человека и его нравственной природе. В-четвертых, (и это главное), добро «само по себе» и не должно определяться, поскольку оно всегда существует и, соответственно, должно рассматриваться в отношении либо к Богу, либо к человеку и всегда соотносительно злу, что собственно и делали большинство мыслителей «всех времен и народов».

Например, для В. С. Соловьева (1853–1900) добро есть самоочевидное и бесспорно доступное познанию, безусловное, божественное начало («добро от Бога»)[148]148
  См.: Соловьев А. С. Оправдание добра. Нравственная философия / Соловьев В. С. Сочинения в 2-х томах. Т. 1. – М.: Мысль, 1988.


[Закрыть]. У Соловьева добро – это, в сущности, тоже благо, представленное в человеке и его истории. Понятие блага выступает по отношению к понятию добра как общее к частному, абсолютное в относительном.

Иначе говоря, если благо – это преимущественно онтологическое понятие, характеризующие бытие как таковое, то понятия добра и зла обозначают, скорее, морально – нравственные явления, характеризуют субъективные переживания и субъектно – деятельное отношение людей к чему – то для них положительному или отрицательному, полезному или вредному, ценному или разрушающему какие – то ценности, как минимум суетного, ложного, не имеющего особого значения, но отвлекающее от чего – то действительно ценного и важного.

Если благо объективно и абсолютно, то добро и зло соотносительны и относительны, субъектно – объектны по содержанию и субъективны по форме и к тому же носят исторически обусловленный характер. Они суть некие отношения в мире существования людей, зависящая от конкретного места и времени (эпохи). Это морально – нравственная атмосфера или даже среда обитания человека, его «вторая природа».

Добро есть то, что соответствует целостной духовно – телесной природе человека, а зло – то, что ее разрушает. В сущности, это и будет универсальной дефиницией понятий добра и зла.

Все понятия, включающие в себя отсылку к понятию добра, – всегда выражают деятельное отношение человека к тем или иным явлениям и его оценку. Об этом наглядно свидетельствует русский язык, в котором существует свыше ста слов, содержащих корень «добро»:

добр, добренький, добренько, добреть, добришко, доброволец, доброволица, доброволка, доброволочка, добровольно, добровольно – принудительно, добровольно – принудительный, добровольность, добровольный, добровольский, добровольческий, добровольчество, добродеев, добродей, добродейка, добродетель, добродетельно, добродетельный, добродушие, добродушно, добродушный, доброжелатель, доброжелательница, доброжелательно, доброжелательность, доброжелательный, доброжелательство, доброжелательствовать, доброкачественно, доброкачественность, доброкачественный, добролюбие, добром, добромыслов, добронравие, добронравно, добронравный, добронравов, добропорядочно, добропорядочность, добропорядочный, добросердечие, добросердечно, добросердечность, добросердечный, добросмыслов, добросовестно, добросовестность, добросовестный, добрососедский, добрососедство, доброта, добротворский, добротно, добротность, добротный, добротолюбие, доброхот, доброхотно, доброхотный, доброхотов, доброхотство, доброхотствовать, добрый, добрыня, добрых, добряк, добрячка, добрячок, задабривать, задабриваться, задобрить, задобриться, задобрять, задобряться, недобро, недоброжелатель, одабривать, одабриваться, одобрение, одобренный, одобрительно, одобрительный, одобрить, одобриться, одобрять, одобряться, подобреть, по – доброму, по – добрососедски, подобру – поздорову, посдабривать, посдабриваться, посдобрить, посдобриться, поудабривать, поудабриваться, поудобрять, поудобряться, предобрый, раздабривать, раздабриваться, раздобреть, раздобрить, раздобриться, сдабривать, сдабриваться, сдобрить, сдобриться, сдобровать, сдобрять, удабривать, удабриваться, удобрение, удобренный, удобреньице, удобритель, удобрить, удобриться, удобрять, удобряться

Плюс слова с частицей «не», которые указывают на отсутствие должного добра, и приставкой «пере», указывающий на неоправданную избыточность, нарушение меры и превращение добра в зло:

недоброжелательница, недоброжелательно, недоброжелательность, недоброжелательный, недоброжелательство, недоброжелательствовать, недоброкачественно, недоброкачественность, недоброкачественный, недоброкачественый, недобропорядочно, недобропорядочность, недобропорядочный, недобросовестно, недобросовестность, недобросовестный, недобрососедский, недоброта, недобротный, недоброхот, недоброхотно, недоброхотный, недоброхотство, недобрый, недоудобрить, недоудобриться, неодобрительно, неодобрительный, несдобровать, переудобрить, переудобриться, переудобрять, переудобряться.

Немногим меньше в русском языке и число слов, содержащих корень «зло»:

Беззлобие, беззлобный, зло, злость, по – злодейски, позлённый, позлить, позлиться, позлобствовать, позлорадствовать, позлословить, разозлённый, разозлить, разозлиться, презлой, злейшего, озлившись, злобность, озлобившись, злюсь, злоключения, злобные, злокачественный, злобы, озлобить, злых, озлобленным, злости, злеть, злить, злиться, злоба, злобить, злобиться, злобный, злободневность, злободневный, злобствование, злобствовать, зловещий, зловоние, зловонный, зловредный, злодей, злодейский, злодейство, злодействовать, злоехидный, зложелатель, злой, злоключение, злокозненный, злонамеренность, злонамеренный, злонравие, злопамятность, злопамятный, злопамятство, злополучный, злопыхатель, злопыхательски, злопыхательство, злорадный, злорадство, злорадствовать, злоречивый, злоречие, злословие, злословить, злостный, злосчастие, злоумышленник, злоумышленница, злоумышленный, злоумышлять, злоупотребить, злоупотребление, злоупотреблять, злоязычие, злоязычник, злоязычница, злоязычный, злыдень, злыдни, злюка, злючка, злющий, беззлобное, злишь, злом, злым, злит, назло, злоумышлением, озлобленными, злись, злеющий, незлобивый, незлой, озлобиться, злились, озлённый, озлеть, озлить, озлиться, озлобление, озлобленность, озлобленный, озлоблять, озлобляться, злостная, злую, злоумышляли, злоумышленники, зловонным.

Когда В. И. Даль в своем знаменитом толковом словаре живого великорусского языка пишет о добре и зле[149]149
  Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 томах / Даль В. И. – М.: РИПОЛ классик, 2006. / Том 1. А-З. Толкование В. И. Далем слов с корнем «зло» и приводимые им поговорки и пословицы – это, в сущности, русская «народная философия» добра и зла, изложенная на нескольких страницах его «Толкового словаря» Т. 1. С. 603–750.


[Закрыть], он выступает не столько как филолог, сколько философ, размышляющий о неразрывной онтологической и логической связи этих противоположных феноменов бытия человека и указывает на многоликость как добра, так и зла, которая россыпью представлена в русских пословицах и поговорках – в этой нашей истинно национальной философии и мудрости.

Однако многоликость добра и зла не заслоняет Далю их онтологическую и антропологическую сущность: «ЗЛО ср. худое, лихое, худо, лихо; противопол(ожность) – добро. Духовное начало двояко: умственное и нравственное; первое относится к истине, а противоположно ко лжи; второе к добру (благу) и к худу, ко злу. Всякое зло противно божескому порядку. В отвлеченном виде, зло олицетворяется духом тьмы».

Добро, противостоящее злу, согласно В. И. Далю, есть благо, которое существует одновременно и как деятельное начало (идея), и материально – вещественная польза, и нравственный принцип: «Добро – всё то, что приносит людям, жизни, природе, всему окружающему удовлетворение, спокойствие, радость; также сердечное, расположительное отношение к кому – чему, к другому, другим; соответствующее свойство души; также приятное, радостное событие, хороший, положительный поступок, поведение; хорошее, полезное дело; вообще добро есть идея, которая существует как действующее, деятельное начало; это добрые люди и их добрые дела <…> Добро – вещественно: всё доброе, имущество или достаток, стяжание, добришко, особенно движимость; в духовном значении: благо, что честно и полезно, всё, чего требует от нас долг человека, гражданина, семьянина; противоположное худу и злу»[150]150
  Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 томах. Т. 1. – М.: Дрофа, 2008.


[Закрыть].

* * *

Раздвоенность и противоречивость действительного существования человека как духовно – телесного существа в реальном мире, где «правят бал» добро и зло, обусловливают противоречивость и его нравственной природы, основой и ядром которой всегда признавались добродетели, которые, однако, всегда перемежались с недостатками, изъянами, ошибками, слабостями, пороками, страстями и человеческими грехами. Как говорил Блез Паскаль (1623–1662), есть только два типа людей: праведники, считающие себя грешниками, и грешники, считающие себя праведниками.

Добродетели и пороки

Уже в античности одной из главных тем философии была тема добродетелей человека. Древние мыслители обычно называли четыре главных добродетели – мудрость, умеренность, справедливость и мужество. В учениях Сократа, Платона и Аристотеля добродетель мыслились и как цель философствования, и как средство достижения блага. В «Никомаховой этике» Аристотель особенно подчеркивает деятельную сторону всякой добродетели, когда всё прекрасное и благое в жизни достигается правильными поступками. Иначе говоря, если доброта – это свойство натуры доброго человека, то добродетель всегда означает добрые поступки и дела.

У Эпикура первой добродетелью было разумение (мудрость). Оно признавалось величайшим благом и средством достижения всех добродетелей, которые для него были сродни сладкой жизни. Для стоиков само благо – это добродетель, а добродетельные поступки – одновременно цель и средства обретения блага.

Неоплатоник Плотин, предвосхищая нравственные принципы христианства, усматривал в добродетели, скорее, средство достижения блага, некое преддверие подлинной жизни. В учениях христианских мыслителей средневековья (Григория Нисского, Августина Блаженного, Северина Боэция, Фомы Аквинского) эта мысль станет главной.

Кроме того, именно Августин расширил «античный» список добродетелей, включив в него сугубо христианские добродетели – веру, надежду и любовь. Позже появилась традиция противопоставлять семь главных добродетелей семи «смертным грехам»: гордыне – смирение, алчности – щедрость, зависти – любовь, гневливости – терпение, блуду – целомудренность, чревоугодию – умеренность, унынию – усердие. Впрочем, названия могли варьироваться, например, гнев мог называться злобой, а терпеливость – добротой, уныние – ленью, а усердие – трезвением (словом, означающим не отрезвление после алкогольного опьянения, а способность взглянуть на сложную ситуацию без упаднических настроений, но и без хвастовства с целью решительно исправить ее всеми доступными средствами).

Кроме того, сам список добродетелей и грехов всё расширялся и расширялся. Так, в перечне преп. Петра Дамаскина (XII в.) называется уже 238 добродетели и 298 пагубных страсти[151]151
  URL: Трость Скорописца: 238 добродетелей и 298 страстей, которые упоминаются в Священном Писании (myrophoros.blogspot.com)


[Закрыть]. Любопытен и появившийся в XV веке список Томаса Хоука «20 правил рыцаря» (в сущности, рыцарских добродетелей), включавший уединение, смирение, благодарность, гордость, взаимодействие, дружбу, прощение, честность, изящество, терпение, справедливость, щедрость, дисциплину, упорство, добрую речь, уважительность, любовь, бесстрашие перед смертью.

Впрочем, даже такая добродетель, как справедливость, которая в античности почиталась благом, в христианском мировоззрении нередко относилась к области зла (см.: преп. Исаак Сирин), в крайнем случае – рассматривалась мерой допустимости неизбежного зла, тогда как областью подлинного добра утверждается милосердие.

В Новое время акцент в понимании добродетели смещается к воле человека творить добро в соответствии с Законом божьим (Декарт, Локк, Беркли), что должно вести человека к счастью и благу. Однако уже Кант в своей этикотеологии, изложенной в его «Критике практического разума» формулирует неразрешимое противоречие (антиномию) между желанием счастья и добродетелью:

«…или желание счастья должно быть побудительной причиной максимы добродетели, или максима добродетели должна быть действующей причиной счастья»[152]152
  Кант И. Критика практического разума / Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 445.


[Закрыть]. Однако первое невозможно, ибо желание счастья как причина добродетельного поступка не может считаться моральной максимой; второе невозможно в нашем земном мире по причине отсутствия в нем необходимой связи (или соответствия) между добродетельными поступками и счастьем. По этой причине «нельзя ожидать необходимого и достаточного для высшего блага сочетания счастья с добродетелью в мире [даже] с помощью самого пунктуального соблюдения моральных законов»[153]153
  Там же.


[Закрыть]. Поэтому ошибочно рассматривать мораль как «учение о счастье», она не есть средство достижения счастья на земле, а учение о счастье (эвдемонизм) ошибочно в своей основе[154]154
  Там же. С. 465.


[Закрыть].

Вместе с тем Кант отнюдь не отрицал веру и надежду на совпадения добродетельности и счастья в потустороннем мире, а кроме того подчеркивал, что христианство дало человечеству идеал святости. Идеал практически недостижимый, но в повседневной жизни ему соответствует вполне доступный для большинства людей принцип порядочности: «Я признаю, что при помощи порядка природы мы не можем создать никакой святости, которая оправдывала (наши поступки), но мы все же можем создать моральную ценность (…) и она может содействовать святости[155]155
  Кант И. Рукописи 1764 года / Соч. 2. С. 193.


[Закрыть].

Философскому осмыслению человеческих добродетелей В. С. Соловьев посвятил отдельную главу в своем фундаментальном труде «Оправдание добра. Нравственная философия» (1897). Определив три основания человеческой нравственности – чувство стыда, жалость и религиозное чувство благоговения, которые в своем единстве есть совесть, Соловьев с этой точки зрения подверг анализу и четыре «античных» добродетели (разумность, умеренность, мужество, справедливость), и «августиновские» веру, надежду, любовь, и семь «смертных грехов», и семь противостоящих им добродетелей, и кантовский нравственный ригоризм, осуждавший «мнимое право лгать во имя спасения (блага)».

По Соловьеву, добродетельный человек есть человек, каким он должен быть. Другими словами, добродетель есть нормальное или должное отношение человека ко всему с точки зрения своего достоинства к тому, что ниже его, равно ему или превосходит его. Кого – то мы жалеем, кого-то уважаем, перед кем – то благоговеем и всегда стыдимся, если поступаем ниже собственного достоинства.

Каждая из добродетелей является таковой не сама по себе, а в зависимости от причины и цели того иного помысла и поступка. Иначе говоря, любая добродетель становится добродетельной в зависимости от того, почему человек добивается человек чего – то, какими принципами руководствуется, и нравственна ли сама цель его усилий. Если цель или средства ее достижения безнравственные, не соответствующие высшему Благу (а им, конечно, почитается Бог), сводится к корысти, эгоизму, злобе, обиде, мстительности, зависти, ненависти, жестокости, трусости, глупости, тщеславию и т. п., то это будет мнимая добродетель, каким бы правильным и «законным» по форме ни был тот или иной поступок. По форме он может быть вполне логичным и легальным (мол, «имею право»), но безнравственным по сути.

В связи с этим Соловьев особенно подробно останавливается на такой добродетели, как правдивость (честность). С одной стороны, она соответствует библейской заповеди «не лги» (точнее, «не лжесвидетельствуй») и формально исключает «ложь во имя спасения», поскольку «правда перестает быть правдой, если может быть хоть один случай, в котором позволительно отступить от нее». Соловьев приводит хрестоматий пример: «… когда кто-нибудь, не имея других средств помешать убийце, преследующему свою невинную жертву, скроет преследуемого у себя в доме и на вопрос убийцы, не находится ли здесь такой – то, ответит отрицательно, а для большей убедительности «отведет ему глаза», указав на совсем другое место, то одно из двух: солгавши таким образом, он поступил или согласно с нравственным долгом, или противно ему?»

Несмотря на авторитет Канта и Фихте, которые однозначно осуждали ложь даже в этом случае, Соловьев называет саму постановку такого вопроса ложной, а потому тут не может верного ответа. Здесь спрашивают, соответствует ли добродетель самой себе, тогда как правильный ответ может быть дан лишь в том случае, если задаться вопросом о том, соответствовал ли данный поступок благу или нет. И ответ этот, конечно, очевиден.

Анализируя такую «античную» добродетель, как терпеливость, Соловьев связывает ее с великодушием и духовным мужеством, но при этом замечает, что так называемая «терпимость» как «допущение чужой свободы» (сегодня это называют толерантностью) не есть сама по себе ни добродетель, ни порок, а может быть и тем, и другим в зависимости от обстоятельств, предмета и мотивов такого «терпимого» отношения.

Таким образом, согласно Соловьеву, никакая добродетель не является добродетелью сама по себе. И вера может быть отнюдь не добродетелью, если предмет этой веры ничтожен и безнравствен, и надежда может оказаться напрасным самообольщением, а любовь – порочной и даже преступной, если не соотносить конкретные добродетели, а главное – поступки людей, с основными принципами нравственности (стыдом, жалостью, благоговением, достоинством человека и его совестью) и, конечно, «добром от Бога», т. е. Благом.

Счастье человека[156]156
  Раздел написан в соавторстве с главным редактором сетевого литературно – философского журнала «ТОПОС» Валерией Юрьевной Шишкиной. URL: https://topos.ru/article/ontologicheskie-progulki/blago-i-schaste-cheloveka


[Закрыть]

Казалось бы, счастье – это то, что каждому понятно безо всяких объяснений, однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что понятие это очень многозначно, а само явление – весьма сложное, противоречивое и даже парадоксальное. Так, польский исследователь В. Татаркевич выделял четыре основных значения в понятии «счастье»: удача как благосклонность судьбы, состояние радости, удовлетворенность жизнью, обладание благами[157]157
  Татаркевич В. О счастье и совершенстве человека, пер. с польск. А. В. Коноваловой. – М., 1981.


[Закрыть].

Но еще больше значений указывал В. И. Даль, давая толкование русскому слову «счастье»:

• «со – частье», доля, пай;

• рок, участь, доля как судьба;

• везение, успех, удача, счастливый случай;

• благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, смут, тревоги;

• всё то, что покоит и доводит человека, по убежденьям, вкусам и привычкам его, вообще, всё желанное;

• состояние души как покой и довольство.

Многообразие значений и оттенков слова «счастье» В. И. Даль показывает, приводя множество русских пословиц, поговорок и присказок. Вот лишь некоторые из них: «На счастливого и зверь укрощается, на несчастного всякий гад подымается», «Счастливо играть – людей обирать; несчастливо играть – себя обижать», «Не родись ни умен, ни красив, а родись счастлив», «Счастливому и промеж пальцев вязнет», «Счастье, что трястье: на кого захочет, на того и нападет», «Счастливому (богатому) не что деется: живет да греется», «Счастливый скачет, бессчастный плачет»[158]158
  Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 томах. Т. 1. – М.: Дрофа, 2008.


[Закрыть]

В американской литературе о счастье принято говорить в двух значениях: как благоприятных условиях реальной жизни и как психическом состоянии человека (его ума)[159]159
  См.: Стэндфордская философская энциклопедия. Счастье. Дэн Хэйброн. Пер. с англ. А. С. Мишуры URL: https://philosophy.ru/ru/happiness/


[Закрыть]. Иначе говоря, счастье – это одновременно и объективная реальность, и субъективное переживание этой реальности. Несмотря на простоту и даже некоторую детскую непосредственность такого разделения, на наш взгляд, оно вполне разумно, поскольку счастье – это (кстати, так же, как добро и зло) всегда взаимоопределяемость субъекта и объекта, или отношение их единства и целостности, хотя смысловых оттенков уже в самом слове «счастье», конечно, много больше.

Например, в том же английском языке русское слово «счастье» переводят не только как happiness, но и целым рядом близких по значению слов, каждому из которых и в русском языке есть соответствующее контексту слово или речевой оборот: luck (счастье как случай, удача), fortune (счастье как фортуна), fortune’s wheel (счастье как колесо фортуны), bliss (счастье как нега), blessing (счастье как благо), felicity (счастье как удача или меткость), chance счастье как (шанс), mercy (счастье как милость), blessedness (счастье как блаженство), sunshine (счастье как солнечное настроение), rejoice (как интенсивное переживание радости от конкретного повода), wheel (счастье как везение), good innings (счастье как благополучие).

* * *

Уже само русское слово «счастье», где корень – это «часть», требует осмысления феномена счастья человека в его оппозиции – «ЦЕЛОЕ». В глубокой древности в языческих представлениях и верованиях самым важным было понятие жизни вообще и жизнь человека в первую очередь. Всё иное, включая оппозицию жизни смерть, – это уже понятия производные. Все самые древние представления связывались с целостностью человека и зависимостью его целостности (жизни) от ее внешних факторов.

В нумерологии – древней системе приложения числа к пониманию законов постигаемого человеком мира, в сакральных представлениях о числах, «один» соотносится понятием «ЦЕЛое», а два и далее – уже разные «взаимодействия с ним». Один, един, единить, единство… – это прежде всего о наблюдаемой человеком живой целостности.

Протославянский язык, который, возможно, древнее санскрита, привнесенного в Индию извне, формировался подобно ризоме, в центре которой «матрица целостности». Удивительно, но такое важное слово «ЧЕЛОВЕК», присутствующее во всех славянских языках в русском или несколько изменённом произношении, вообще не имеет общепринятой этимологии! Если основываться на центральном для русского языка понятии «ЦЕЛостность», вполне можно допустить, что «ЧЕЛОвек» («ЦЕЛОвек») подразумевает отдельную ЦЕЛОстность. Единственность.

Из целостности человека проистекает и наше православное представление о любви и счастье. Любовь – это то, что не лишает любимого физической и душевной целостности, а только укрепляет её. Любовь – это не о себе, но начинается с понимания собственной целостности и уважения к ней, о чем ясно дает понять апостол Павел в Первом послании коринфянам (гл. 13).

Из философии целостности возникает и русское представление о сЧАСТЬе как обретении той ЧАСТи, которой не хватает до ЦЕЛостности отдельного человека. Тут можно возразить: человек изначально не целостен. Это так, на это он тоже запрограммирован: чтобы не сидел, сложа руки. Но пожелать ему быть ЦЕЛым, стремиться к целостности это лучшее из всех пожеланий. С морфемой «цл» такие слова, как «ЦЕЛить» и «ЦЕЛовать». «Ущербность» как антоним понятию «целостность» только подтверждает правомерность дискуса о «сЧАСТЬе» как недостающей части для целостности.

Каждый конкретный язык есть средство и результат постижения конкретного мира в конкретных обстоятельствах, потому он отражает различающиеся картины мира. Философское основание понятия «счастья» в английском, к примеру, разительно отличается от такового в русском языке. На это обратила внимание Татьяна Миронова. Если в русском «счастье» в основании содержит «часть», корень, который образует множество слов от «уЧАСТи» до «уЧАСТкового», то английское слово “happiness” в основании имеет индо – протоязыковой корень “hap” («ХАП»), который и в русском языке присутствует в слове «ХАПать»[160]160
  Татьяна Леонидовна Миронова. Броня генетической памяти. URL: https://www.rulit.me/books/bronya-geneticheskoj-pamyati-read-432494–2.html


[Закрыть]. Словарь Вебстера по части этимологии даёт древненормандское «happ» (удача) и глубже не идет. «Хап» значительного «куста» слов не породил, но английский вообще не может похвастать единым философским или лингвистическим базисом: язык стал результатом множества завоеваний и имеет немецкий, нормандский и латинские напластования, а что касается староанглийского, то он утратил флективность и много еще чего.

* * *

С глубокой древности моралисты связывали счастье человека с высшим благом, дорогу к которому обеспечивает добродетельная жизнь, при этом пугали людей земными и потусторонними карами за всякие прегрешения, однако сама жизнь на каждом шагу показывает, что счастье и добродетели – вещи мало связанные между собой, о чем еще в VII до н. э. сокрушался Гесиод в своем сочинении «Труды и дни»:

 
Нынче ж и сам справедливым я быть меж людей не желал бы,
Да заказал бы и сыну; ну, как же тут быть справедливым,
Если чем кто неправее, тем легче управу находит?
Верю, однако, что Зевс не всегда же терпеть это будет.[161]161
  Гесиод. Друды и дни / URL: https://ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1425407002&ysclid=lnosadmmor213068037


[Закрыть]
 

Спустя два тысячелетия Кант окончательно развел счастье и долг, наслаждение жизнью и категорический нравственный императив[162]162
  Кант И. Критика практического разума / Соч. Т. 4. Ч. 1. С. 465.


[Закрыть].

В. С. Соловьев так формулировал эту проблему: «… у нас пока только два требования – разумное требование долга и природное требование благополучия – 1) все люди должны быть добродетельны и 2) все люди хотят быть счастливыми. Оба эти требования имеют естественные опоры в существе человека, но оба не заключают в себе достаточных оснований или условий для своего осуществления, при этом они фактически не связаны между собою, весьма обыкновенно противоречат друг другу, и попытка принципиального их соглашения (в утилитаризме) не выдерживает критики»[163]163
  Соловьев В. С. Оправдание добра. – М.: Институт русской цивилизации, 2012. С. 247.


[Закрыть].

А если вспомнить различные философские учения в духе индуизма и буддизма (например, философию А. Шопенгауэра), то и вовсе окажется, что именно желания человека и, соответственно, его стремление к счастью – это главная причина, или источник, всех его страданий. На бытовом уровне – безо всяких заумных философско – религиозных интроспекций и «вселенских» рефлексий – люди то и дело вспоминают житейскую мудрость: «Не гонись за счастьем, не будет и несчастья», – формулируя таким способом один из парадоксов счастья, на который обращали внимание многие философы.

Таким образом, счастье – при всей его очевидной желательности для всех – «вещь» не просто сложная, но весьма проблемная и даже «коварная». Как сказал поэт, «в счастье всегда есть что – то предательское»[164]164
  Стихи.ру / URL: https://stihi.ru/2009/10/02/1809?ysclid=lnorfz9ktr432752790


[Закрыть]. Не удивительно, что и в философии с античности до наших дней существовали различные подходы в трактовке природы и сущности счастья.

Условно их можно разделить на оптимистические («Счастье возможно!») и пессимистические («Ах, в этой жизни счастья нет нигде»). О пессимистах речь пойдет чуть ниже, а вот среди условно оптимистичных учений можно выделить три основные традиции.

Во – первых, традицию, связанную с именами Пифагора – Сократа – Платона – Аристотеля – Лейбница – Гегеля. Для этой традиции характерно понимание счастья как приобщения к всеобщему благу (Богу) и его интеллектуальное созерцание посредством добродетельного образа жизни, который достигается благодаря обретенной мудрости. Эта традиция изначально вполне согласовывалась с христианскими ценностями и представлениями, согласно, которым безгрешная жизнь на земле сулит вечное счастье в раю, а высшее счастье человека – любовь к Богу.

Во – вторых, традицию Демокрита – Эпикура – гуманистов эпохи Возрождения – английских и французских материалистов XVII–XVIII веков – Фейербаха – прошлых и современных утилитаристов (например, Дж. Милля). В этом случае счастье понимается как наслаждение жизнью, разумеется, при благоразумной умеренности и социальной солидарности, и ответственности. Принцип очень простой – maximum наслаждений и minimum страданий при их общем положительном балансе как для индивида, так и общества в целом.

В-третьих, традицию, идущую от стоиков (Сенека, Эпиктет, Маркс Аврелий), согласно которой счастье состоит не в наслаждении, а в соответствии должному – нравственному долгу, личному достоинству и счастью другого. В законченном виде такой подход выражен в учении Канта о нравственном категорическом императиве. Стоический идеал «трудного счастья», как и первая традиция, также не противоречит христианским представлениям о неизбежных земных страданиях и вечном счастье на небесах. Как это ни парадоксально, к этой традиции можно отнести и атеистическую, презирающую «мещанское счастье» благополучия этику марксизма, согласно которой счастье – это борьба и самопожертвование ради счастья на земле всего человечества в светлом будущем.