Текст книги "Приказано не умирать"

Глава 4. Комдив Маторин

Немцы прорвали оборону. Силами до батальона пехоты при поддержке трех танков двинулись по направлению к командному пункту бригады.

К полковнику Маторину пробрался замначштаба Сидоренко и стал докладывать, что приготовили к уничтожению всю штабную документацию. Маторин понимал, что на кон поставлена его многолетняя служба, опыт и, может быть, жизнь, приказал:

– Отставить! Все управление и штабных с оружием на КП. Бегом!

Остатки роты отступали группками по 3—4 человека, оставляя раненых. Медлить было нельзя. Маторин схватил автомат и запасные диски, бросился наперерез. Ударил короткой очередью вверх. Закричал, срывая голос до хрипа: «Занять оборону. В цепь…» Сзади набегали комиссар, ординарец. Залегли. Ударили очередями по немецкой пехоте. Отступавшие красноармейцы с винтовками залегли рядом.

Подполз сержант из разведроты: «Разрешите, приведу комендантский взвод…» Помчался короткими перебежками, низко пригибаясь к земле. Спасал склон и небольшая ложбина. Танки били осколочными, но с перелетом, осколки уходили по косой вверх. Неожиданно ударила «сушка» по головному танку. Вторым залпом повредила ему башню. Самоходка стояла в зарослях ольхи с разорванной гусеницей, лишенная маневра. Немецкие танкисты ее не заметили, подставили бок, а она гвоздила и гвоздила снаряд за снарядом.

Немецкая пехота рассредоточилась, стала умело обходить ложбину с двух сторон, двигаясь короткими перебежками при поддержке станкового пулемета. Ординарца ранило в предплечье. Постанывая и кривясь от боли, он отложил автомат, взялся набивать патронами автоматные диски.

«Сушка» осадила еще один танк. Едва успели порадоваться, проговаривая в грохоте боя: спасибо, братцы, спасибо… Запылала самоходка. Пантера совершила обходной маневр, расстреляла самоходку с близкого расстояния.

Маторин бросился на левый фланг, чтобы ударить по немцам, огибавшим склон. Ожгло по бедру, по руке. Переместился еще левее. Расстрелял оба диска. «Командир, держи… – начштаба Кобанов протягивал автоматный диск и гранату, – со мной еще пятеро. Отобьемся». А немцы ползли и ползли по склону.

Справа раздалось протяжное «ура-а!» Комендантский взвод набегал цепью во главе с сержантом из разведроты, который обладал недюжинной силой, умудряясь стрелять из Дегтярева, как из ППШ. Теперь все почувствовали себя бодрее. Пулеметчик вел огонь уверенно, короткими очередями, меткая стрельба прижимала противника к земле.

Маторин переместился в центр цепи и вместе со всеми стрелял по противнику. Ранение получил сержант-разведчик, но отказался уходить в тыл и, отплевываясь кровью, взялся набивать пулеметные диски. В горячке боя Маторин не ощущал боли, продолжал командовать группой бойцов и офицеров. Сошлись с немцами на расстояние броска гранаты, а гранаты закончились, и уже казалось полный «кердык», но дрогнула немецкая пехота, не выдержала, стала организованно отходить.

В медсанбате Маторин выспался впервые за последний месяц. Оба ранения легкие, пули прошли по касательной. Вроде бы, лежи, отдыхай, но нет, сразу навалилось мучительное: «Первое наступление, а такие огромные потери». Маторину казалось, что где-то недоглядел, не докрутил боевой механизм. Он считал себя грамотным специалистом, четырнадцать лет в Красной армии. Бои на Халкин-Голе позволили проверить себя, он умел найти решение в сложной обстановке, чем немного гордился. Поэтому месяц назад, когда прибыли на Волховский фронт, всё представлялось совсем по-другому.

Дивизия вошла в состав гвардейского корпуса, которым командовал генерал-майор Дорен, участник Гражданской войны. Даже внешне он соответствовал представлению об отце-командире: зачесанные назад волосы, открывавшие широкий лоб, короткая щетка усов, ободряющий взгляд с легкой полуулыбкой.

Генерал выслушал внимательно доклад. Задал несколько толковых вопросов по вооружению, подготовке бойцов и вроде бы собирался их похвалить. Но когда узнал, что офицеры еще не участвовали в этой войне, то заметно помрачнел, сразу переменил тон. Долго всматривался, словно хотел сказать: что-то вы молодо выглядите, товарищи командиры, как же доверили вам дивизию.

Намеки на молодость угнетали. Маторин однажды отрастил усы для солидности, которые торчали рыжевато-черными клочками, вызывая усмешки. Пришлось сбрить.

Вышел из штаба корпуса с бригадным комиссаром Зильдерманом словно оплеванный. Томило, прямо-таки жгло от желания доказать, что не зря формировали, а потом обучали тактике боя батальоны и самих бойцов, там – под Красноярском. На фронт ехали с твердой уверенностью, что без сибиряков, без их опыта не будет победы над врагом.

Маторин занимался отправкой на фронт стрелкового полка в составе дивизии, когда пришла телеграмма из штаба округа, ему предписывалось срочно прибыть в Новосибирск. Друзья офицеры провожали с хмурыми лицами, вслух слово «арест» не произносилось, но это витало в воздухе. Ночью в полупустом пассажирском вагоне, вырванный из привычного круговорота дел, он ощутил себя одиноким, незаслуженно обиженным. Попытался заснуть, но мрачные мысли лезли в голову. Готовился к самому худшему. Знал, что случайно из мобилизационной подготовки офицеров не выдергивают. Думал о жене и пятнадцатилетней дочке, прикидывал, что им будет тяжко в долгой разлуке.

Вышел в коридор и стал глядеть в окно. За окном мелькали поля, перелески, изредка у самой железной дороги – отдельные домики с крохотными огородами. Вот промелькнули грязные дощатые бараки, с четырех сторон огороженные забором с колючей проволокой и сторожевыми будками. Нетрудно было догадаться, что это лагерь заключенных. Подумал про отца, который, живет в неволе в таком же бараке за колючей проволокой. Знает, наверное, что началась война, и страдает вдвойне.

В 1938 году получил письмо от мамы из Бийска, она сообщала о повторном аресте отца органами НКВД. Письмо пришло в село Акатово, где стоял его разведывательный батальон. Здесь же располагался штаб дивизии. Атмосфера в Дальневосточном военном округе мрачная из-за постоянных арестов, а тут еще письмо мамы… Словно сорвало стопорный кран, он своим приглушенным ночным воем разбудил жену. Впервые за много лет Валя сама налила ему водку дрожащей рукой и долго гладила по лицу, пыталась успокоить. А ему казалось в тот момент, что все устои, вся тщательно выстроенная жизнь рушится.

Утром написал рапорт об увольнении из армии.

Командир дивизии Васильев долго вертел в руках рапорт, тер лоб, хмыкал и тяжко вздыхал. Прекрасный послужной список, в Москву ушло представление на досрочное присвоение очередного звания. Когда узнал об аресте отца, сказал без сюсюканья просто: «Не глупи. Вчера увезли на ночь глядя командира полка Кривцова… Оформлю тебе отпуск. Езжай домой, там видно будет».

В последнее время даже друзья не откровенничали, избегали разговоров на политические темы, объяснялись все больше намеками, мимикой. Сообщение об аресте Кривцова позволило понять, что Васильев на его стороне.

Когда переехали из Новосибирска в Бийск, то Семен Цукан распрямил плечи и работу нашел очень приличную экономистом в Промбанке. Образованных людей не хватало.

Зато Александру Цукану в школе совсем не понравилось, держали за чужака, стали вышучивать из-за того, что одевается, как сын нэпмана. Задирали. Но после того, как на занятиях по военной подготовке Александр выбил на мишени 47 из 50, – неожиданно появился приятель – Васька по кличке Стригун, бодрый озорной парень. В свои шестнадцать лет он с легкостью жонглировал пудовой гирей и мог отжимать ее от плеча десять раз. Васька верховодил не только в школе, но и среди местной шпаны, которая подрабатывала у рынка на подноске вещей. Высшим проявлением его дружбы стало приглашение на заработки.

Стригун в рынке договорился с женщиной об оплате, с легкостью вскинул на плечи корзину, в руке баул и двинулся через площадь, покрикивая весело: «Сашка, Сашка… Не отставай!» Цукану досталась тяжелая плетеная корзина. Он старался изо всех сил, пыхтел, обливался потом, но безнадежно отставал.

Стригун бросил небрежно «слабак». На заработки больше не приглашал, чем Цукана раззадорил. В сарае у деда он нашел два старых подшипника, тележную ось и соорудил разлатую тачку, в которую легко укладывались баулы и мешки. Вскоре по Бийску забегали парни с подобными тачками, но главное, что Сашка был первым. А первым ему хотелось быть не только в стрельбе из винтовки. Отец помог соорудить во дворе турник, показал несколько упражнений и удивил тем, что может подтянуться много раз.

– Мы же казачьего роду-племени, – сказал он, похлопывая сына по спине, что было в редкость, потому что про свое прошлое в Новочеркасске в должности окружного казначея Семен Цукан старался не поминать лишний раз.

Александр начинал подтягиваться рано утром, чтоб не видели, как он извивается червяком, а достать подбородком перекладину не может. Только через два месяца выдернул себя вверх, а потом сделал подъем-переворотом и закричал от радости, словно получил золотую медаль. Ему хотелось быть первым, и он стал. Сначала в Омской пехотной школе Красных командиров, затем на первенстве по стрельбе в Сибирском военном округе, и даже лучшим командиром пулеметного взвода, выбивая из «максима» на мишенях такую чечетку, что даже опытные стрелки удивлялись. Тогда не задавался вопросом – зачем? Это казалось естественным и простым: чтобы родину защищать. Как любить отца, мать.

Александр вспомнил, как отец случайно нашел в его сумке 150 рублей и хотел изорвать деньги, избить сына, уверенный, что деньги ворованные. Это был неподдельный гнев человека, принявшего раз и навсегда простое и понятное: не укради. Только самодельная тележка помогла убедить, что это честно заработанные деньги, что он копит себе на рубашку военного покроя. «В чем же могли обвинить далекого от политики экономиста Бийского Госбанка, дослужившегося до заместителя управляющего?» Это было вне логики, здравого смысла… Но это было. Пришли поздно вечером, выдернули отца и увели, обвинив в контрреволюционной деятельности. Он стал сыном врага народа, а про училище Красных командиров ему говорили – нужно забыть.

Но мать надоумила. Когда получал удостоверение личности, записался на ее фамилию и стал – Александром Семеновичем Маториным.

Бывал в Бийске только наездами, чтобы проведать родных. Узнавал новости от Стригуна, который неожиданно стал комсомольским вожаком и посещал Бийский окружком, где всем заправляла Остроумова. Женщина широко известная в партийных кругах, дружившая с женой «всесоюзного старосты». Ему нравился этот город, где прижилось немало переселенцев из Москвы, Ленинграда, Саратова. Они создали культурный слой города, художественные мастерские, музей, обновили училище.

До Бийска Александр Маторин не доехал. В поезде его разыскал офицер из комендатуры, передал предписание: явиться в штаб дивизии. Приготовился к самому худшему…

Все отпуска и командировки отменялись. Разведывательный батальон в срочном порядке перебрасывали к советско-китайской границе. Среди всей мобилизационной неразберихи, творившейся в дивизии, самым страшным оказались карты Генерального штаба с грифом «совсекретно». Карты создавали топографы из НКВД, с многократным смещением координат, чтобы запутать возможного противника. Но запутали войсковые подразделения Красной армии. При отсутствии опытных командиров в пехотных, а особенно в артиллерийских частях, это стало непреодолимым препятствием в виде болот и косогоров, которые не были нанесены на карты. Ему пришлось с дивизионным топографом отрисовать и нанести на карту подходы к северо-западному склону сопки Безымянной. Здесь 2 августа батальон понес первые потери убитыми и ранеными.

Приходилось вести наступление по узкой болотистой полосе между озером Хасан и государственной границей из-за чего получили лишние, неоправданные потери. Но приказ на бой со всей строгостью требовал от командиров и бойцов: ни в коем случае не нарушать государственной границы Маньчжоу-Го.

Атака Заозерной и Безымянной велась без артиллерийской поддержки из-за опасения, что снаряды могут перелететь через государственную границу. К исходу дня 2 августа полк, преодолев вброд и вплавь озеро Хасан, вышел на северо-восточные скаты сопки Заозерная. Уставшие, промокшие красноармейцы под сильным огнем залегли, начали окапываться. Перед бойцами лежало пространство, сплошь оплетенное проволокой. После команды «вперед!» – десятки трупов повисли на заграждениях, устрашая тех, кто успел залечь на склоне, пряча голову от осколков и камней. Атака полка захлебнулась. Подразделения, атаковавшие Безымянную, овладели восточными скатами, но дальше продвинуться не смогли…

Комдив Васильев предлагал обойти японцев по маньчжурской территории, чтобы быстро овладеть их окопами с тыла и сохранить бойцов.

– Нарушать границу запрещено! – безапелляционно заявил командующий, подчиняясь приказу из Москвы.

– В генштабе хотят дерьмо топтать и не испачкаться, – сказал он сгоряча, и эта фраза аукнется ему после приграничного конфликта.

Связь между подразделениями осуществлялась с помощью посыльных. Царила неразбериха, одна из рот прибыла на поддержку разведбатальона с холостыми патронами и учебными деревянными гранатами.

В штабе корпуса, где собрали командиров подразделений, ощущалась растерянность. Приезд маршала Блюхера, а затем и начальника Главного политуправления РККА Мехлиса, только усилил нервозность. Вместо спокойной работы по рекогносцировке по подавлению огневых точек японцев требовалось громкое «ура!» и срочная победа любой ценой по приказу Генштаба.

Артподготовка, начавшаяся 6 августа, была оглушительной и мощной. Перепахали разрывами обе сопки. Следом пошли волнами бомбардировщики ТБ-3. Но японским полкам не нанесли существенного урона. Японцы сумели за короткий срок создать копониры, минные и проволочные заграждения. Они грамотно оборонялись, стреляли метко. Десятки танков Т-26 запылали черными дымными факелами.

В следующей атаке потери убитыми и ранеными составили в полках до трети личного состава. В разведбате погиб командир роты Константин Сергеев. С ним Маторин ездил на соревнования по стрельбе в СибВО. После удачного выступления Сергеев уговорил зайти к нему домой в гости, где мама приготовила какой-то необычный пирог. Этот праздничный пирог и разрумянившееся от хлопот лицо мамы Кости Сергеева долго не давали покоя Маторину, он понимал, что придется посетить старенький дом в пригороде Новосибирска и объяснить, как же такое случилось…

Командир дивизии Васильев собрал друзей, чтобы отметить сорокалетие в узком кругу. Жил он в сборно-щитовом доме с просторной верандой. Офицеры уселись на веранде после обильного ужина отдельно от женщин.

– Пусть пожалкуют, пусть перемоют наши косточки, – пошутил Васильев, вытащив из тумбочки, припрятанный НЗ в виде початой бутылки корейской водки с плавающей внутри змейкой. Эту экзотическую водку привозили из Манчжурии. Но не водка, а слово казачье зацепило Маторина. «Не донской ли рожак?» – подумал, но спросить не решился.

Выпили, причмокивая и негодуя, что прямо-таки самогон, хоть и со змейкой, и тут же уцепились разговором за больное. За арест маршала Блюхера. Маторин негодовал, считал, что его сделали козлом отпущения за неудачные действия в русско-японском конфликте.

Васильев эту горячность не принимал, хотя соглашался, что с Блюхером обошлись чересчур жестко. Он вспомнил докладную Генерального штаба, которую оба читали, но по-разному: «Бои на озере Хасан в 1938 году показали серьезные недостатки в боевой обученности войск РККА, которые выразились в ее конкретных действиях в ходе пограничного конфликта… Что, разве не так? Ты же штурмовал Безымянную!»

Начальника штаба за глаза звали «старик», он вдруг сказал вперебивку:

– Водка не ахти у корейцев, да и воевать не умеют… – Подразумевая, «как и мы», но сказать вслух – поостерегся. – За Блюхера не знаю, а вот секретный приказ Ворошилова за номером ноль сорок хорошо помню, там четко сказано, что боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказалась на недопустимо низком уровне. Войсковые части раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен… Вы же помните, ни дорог, ни мостов, про связь говорить стыдно.

– Я у Фрунзе батальоном командовал. Думаю, он не допустил бы такого беспорядка в войсках, когда две армии против одной японской, при могучей поддержке танков и авиации ничего сделать не могут.

– Японцы ушли непобежденными. Им поступил приказ оставить позиции, чтобы не воевать на два фронта с нами и с китайцами.

Васильев глянул укоризненно на Маторина: «Ты больше нигде так не говори». Чтоб пригасить спор, предложил: давайте-ка за наших женушек, им ведь тоже не сладко порой в этих глухих поселках.

В Новосибирске его никто не встречал. Что уже радовало. В штабе разговаривали уважительно, тут же представили командующему.

– Мне доложили о вашей успешной мобилизационной работе, – сказал генерал Толкунов. – Будете теперь отвечать за формирование и отправку маршевых батальонов. Потребуется помощь, обращайтесь прямо ко мне.

– Тогда позвольте узнать, товарищ командующий. Меня сняли с поезда перед отправкой на фронт. Получается, что мне кто-то не доверяет?

Толкунов выбил барабанную дробь на столешнице, преодолевая необъяснимый зажим, возникавший каждый раз, когда приходилось по телефону вызывать начальника особого отдела округа.

– Подполковник Маторин обижается, что не отправили на фронт. Есть у вас что-нибудь на него?

Особист выдержал паузу, оглядывая Маторина, с едва приметной усмешкой человека, который посвящен в некую великую тайну:

– Ничего порочащего нет… Иначе бы доложил.

– Вот и отлично. Даю слово, что при первой же возможности направлю на фронт.

И на том спасибо, хотел сказать Толкунову. Но не сказал, не имел права. Но понял, что отцовская судимость над ним не довлеет. Надо было делать рутинную работу. И делать ее лучше других.

Каждый день прибывали сотни солдат из запаса. Первым делом их обрабатывали безжалостно в санитарно-пропускных пунктах. Одеть, обуть во все военное, как положено, распределить по воинским специальностям, чтобы сформировать подразделения. Затем выдать снаряжение и личное оружие, обеспечить продовольствием согласно норме, посадить в вагоны.

Для этой нелегкой работы отобрали лучших сержантов и солдат кадрового состава. Маторин иногда подходил, проверял бесперебойность работы этого конвейера. Осматривал новобранцев. Занятно было видеть, как обмундированные во все новое, они озираются по сторонам в поисках знакомых. Вот один из солдат удивленно вскрикивает:

– Васька! Да ты это или нет?

– Петя? Чертяка, не узнал дружка своего!

Парни радуются, что не потерялись, обнимаются, громко хохочут, как дети.

– А шевелюра куда делась? – спрашивает Петя.

Васька трет стриженую голову: «Плевать. Девки меня и такого полюбят».

И никакого страха, лишь растерянность от непривычной суеты, новизны и даже бравада, что оружие в руках и скоро они двинутся давить фашистов поганых.

Маторин простудился, отлеживался дома. Выпала возможность пообщаться с семьей, вникнуть в задачник по алгебре и геометрии. Дочь собиралась поступать в медицинский техникум после восьмого класса, чтобы быстрее вырваться из-под материнской твердой опеки. Повышенная температура и жар терзали по ночам, днем пробивало холодной испариной. Но болезнь отступила. Майор Никулин, замещавший его, через вестового прислал записку с пожеланиями выздоровления, два ярко-желтых лимона и вежливый намек, что много срочных дел и его ждут с нетерпением на службе.

Впервые за три месяца Маторин оказался в выходной день дома и поэтому решил приготовить необычный обед, чтобы удивить дочь и жену. С утра перетряс пищевые запасы и понял, – удивить можно только картофельными драниками со свиными шкварками.

Служебная квартира на втором этаже смотрела окнами в небольшой парк, где клены осыпали прохожих, скамейки, траву разлатыми красно-желтыми листьями. Через дорогу за высоким зеленым забором располагался гарнизонный госпиталь. В его окнах бликовало, разбрасывая солнечных зайчиков, осеннее солнце. По ночам подмораживало, а днем в затишке припекало так, что хотелось снять гимнастерку. Вспомнил, что дочь давно уговаривала сходить на концерт в гарнизонный Дом офицеров или хотя бы в кино.

Он обжарил с двух сторон первую порцию драников и стал звать к столу, проговаривая, как когда-то делала бабушка в Бийске: «Налетай! С пылу, с жару, по пятаку за пару…»

Его давно раздражал шум под окном и матерщина, но бросать стряпню не хотелось.

Дочка с набитым ртом, вскинула вверх большой палец, выставила оценку «отлично». Кивнула в сторону окна: «Там в парке военные дерутся. Те, что из госпиталя. Уже не первый раз».

Жена чмокнула в щеку: «Саша, ты просто чудо». Стала разливать по чашкам чай и пояснила, что приберегла немного настоящего китайского, который он привез из последней командировки.

– Ты не удивляйся, – пояснила Валя. – Они тут на скамейках постоянно пьют и буянят. Военный патруль подошел урезонить их. А они вызверились на них с костылями: мы кровь за родину проливали… Те развернулись и ушли. А эти хохочут им вслед во всю глотку.

– Я сама видела, как они по простыням из окна спускались, – понизив зачем-то голос, сообщила дочь. И тут же без перехода: – Так мы идем сегодня в кино или нет?

Маторина буйство раненых зацепило. В частях люди, готовясь к отправке на фронт, вели себя спокойно, диких происшествий не случалось. А тут такое безобразие по всему городу. Он знал, что большинство раненых в этом госпитале, даже в боях не участвовали, получили увечья и болезни в прифронтовой полосе, на формировании. Некоторыми занималась армейская прокуратура, подозревая в умышленном причинении вреда здоровью. Маторин тут же напрямую связался с комендатурой и приказал всех пьяных солдат отправлять на гарнизонную гауптвахту. Потребовал действовать так каждодневно, привлекая наряды милиции.

Вскоре ему передали слова благодарности от начальника госпиталя, которую он принял с легким сарказмом: эх, если бы все проблемы решались так просто.

В конце ноября поступил приказ из штаба СибВО. Ему надлежало срочно отбыть на станцию Клюквенная, где в кратчайшие сроки укомплектовать стрелковую дивизию, погрузить в эшелоны и отправиться с ней на фронт.