Текст книги "Тростниковая флейта: Первая книга стихов"

«Продолжить с греками союз…»

 
Продолжить с греками союз,
И за папирусом в Египет!..
Пока из чаши свет не выпит,
Легка вода и прочий груз.
 
 
Я вёсла бросить не могу,
Поскольку миром правит Логос:
Качает Нил священный лотос,
И куст горит на берегу…
 

5.1990

Идиома

 
Египет Айгюптос Страна Та-Кемет
Чёрная Земля где упало мумией в ящик
 
 
БЕЛОЕ СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ
 

 
на крышке жрецы начертали
 
 
КОМУ СУЖДЕНО ТОТ И ЛЯЖЕТ
 

 
тайна какая-то здесь
 

6.1994

Прозрачные импровизации

 
Прозрачный слон бредёт среди песков,
Бесплотный призрак, утреннее соло.
Он выжат из восходов и стихов,
Как самое изысканное слово.
Он меньше полосатого шмеля,
Но больше галактической системы.
Шагает слон, и вертится земля
В пределах нерешённой теоремы.
 
 
Его переполняют времена,
Прозрачные границы или виды.
Он помнит города и племена
Эпохи легендарной Атлантиды.
Но некому решить простой вопрос
В узилищах обыденности бренной:
Он призрак или просто альбинос —
В негроидном значении Вселенной?..
 

1991

 
Прозрачно всё – камин, часы, стена…
В моём окне прозрачное свеченье.
И за окном прозрачная Луна
Несёт потустороннее значенье.
Жужжание прозрачного шмеля
Расстреливает светом партитуру,
И в полночь погружается земля,
Как в забытье учитель или гуру.
 
 
Пускай он созерцает со спины
Селену на прозрачном небосводе,
Но пропасть в небесах моей страны
Темна, друзья, как мистика в природе.
Но где, скажите, родина слона?
Погонщик где, плывущий величаво?
Несбыточным душа моя полна…
Душа полна, и сказано кудряво.
 

1993

 
Всё это существует без меня —
Всё заданной прозрачности согласно.
И всё уже свершилось до меня,
Прошло туда-сюда волнообразно.
Прошло и повторяется. Опять
Начнёт всё щебетать и оперяться.
Но сколько можно перевоплощаться,
И как всё это надо понимать?
 
 
Слоны преображаются в слонов,
И люди – в человеков, и обратно.
Но, словно пионер, всегда готов
Я кануть, чтоб вернуться безвозвратно.
Когда бы вправду вечным был покой,
Когда бы мы навек бросали кости…
Но отправляясь к Богу, словно в гости,
Мы снова возвращаемся домой…
 

1.1995

Стихи во время дождя

 
В местечке под названьем Камыши,
Вдали от сопредельных территорий,
Я вычисляю путь своей души
Среди других дорог и траекторий.
 
 
Размытый вид. Безлюдие вокруг.
Философ-дождь грустит о человеке.
Посмотришь – и подумается вдруг,
Что это всё в другом каком-то веке,
 
 
Что миллионы или сотни лет
Пройдут от обусловленной разлуки,
Я снова возвращусь на этот свет
И проливным дождём умою руки,
 
 
И ничего не зная о былом,
Пойду бродить среди большого леса,
И пропою рокочущим стихом
Про подвиги Ясона и Улисса.
 
 
Держу ответ, как циркуль над водой,
Философ-дождь напомнил о пропаже.
И вот она, мечта, передо мной
Восходит во вневременном пейзаже.
 
 
Ту женщину и целый легион
Событий, уготованных мне Богом,
Уже не вычтет даже миллион
Бегущих лет. Здесь вечность за порогом.
 
 
Кружится дождь, как в пропасти слова.
Высокий лес шумит о человеке.
Местечко Камыши – вода, трава…
В каком ещё увидимся мы веке?
 

8.1991

Поэма о крыльях

 
Подумаешь, небо!
ТЮРЬМА ФАНТАЗИИ
 

7.1989

Сентябрь

 
Сентябрь, как ящик с лимонадом —
В зелёном – жёлтая вода.
Есть время перед листопадом
Принять ещё немного льда.
Но вдруг среди античных статуй
Возник монах и начал петь
Псалмы суровому солдату,
Что держит золото и медь.
 
 
Тогда и вспомнил я Египет,
Роняя свет на полотно,
Схватил ладонями эпитет
И осень выпустил в окно.
И день вздохнул песочным зноем,
Весь в белом, словно древний жрец,
Как будто следом за изгоем
Опять бредут стада овец.
 
 
И ливнем сколотое солнце,
Внезапно или впопыхах,
Сметает листья, как червонцы,
И лёд сгорает на руках.
И вновь пророческая осень
Берёт своё на старый лад.
Грустит на паперти Иосиф,
И в город входит листопад.
 

9.1989

Осеннее цветение

 
Осеннее цветение… Цветы,
Неторопливой жертвенной походкой,
Идут уже в другое бытие
Другого обязательного мира…
Пусть мир неповторим, но что понять,
Запомнить или выкинуть ребёнок
Успеет перед створками дверей —
Какой заряд хранит ликейский мел?
 
 
Сентябрь… Гладиолусы, шары,
Левкои, розы, астры, хризантемы —
Все пригодились, чтобы выстлать путь,
Верней, убрать гирляндами однёрку:
Задал им Бог по первое число!
Неповторимой жертвенной походкой
 Они идут в анналы сентября,
И падает в гербарий жёлтый лист.
 

9.1994

Проба воздуха

 
Проба воздуха вполне криминогенна,
Осень жарит, словно автоген.
Каллиопа, Клио, Мельпомена…
Девять муз, классическая сцена,
И в дырявой бочке Диоген.
 
 
Осень отрезвляет лимонадом,
Надвигая шляпу на глаза,
Смотрит криминальным зоосадом
И сгорает вешним листопадом,
Глупая, как будто стрекоза.
 
 
Всё красиво, хорошо, спокойно,
Даже грязь присыпана песком.
Трафаретить это недостойно,
Не заметить – вовсе непристойно,
Если даже музы босиком
 
 
Входят за решётки или в парки,
И факир с удавом на руке
У кассира требует заварки,
И в партер лучи электросварки
Вносит Чаплин в чёрном котелке!
 
 
Это осень? Это просто сцена!
Птичий клин на бронзовом щите.
Это песня в бочке Диогена.
Каллиопа, Клио, Мельпомена…
Девять муз, и море в решете.
 

10.1990

Цвет и тени

 
Дождь в акварельной столице
Смыл очертания света:
Плавают красные рыбы
На полотне Фудзиямы…
 
 
Вот где скрывается тайна!
Мир евразийской пряжи
Белый, как снег. Император
Смотрится в зеркало Сены…
 

11.1991

Катунь

В. Шукшину

 
Рассвет не выловить в реке,
Когда река – поток рассвета,
Когда она, как будто Лета,
Теряет память вдалеке,
Предполагая только грусть
В певце: с рождения и после
Он между нами или возле
Читает реки наизусть.
 
 
Его теплом ещё согрет
Былой рубеж былинной славы,
Но возвращается двуглавый
Орёл на брошенный Пикет.
И свет пылает над холмом!
И ангел, словно перед боем,
Простого инока героем
Рисует в русле серебром.
 
 
Река не ведает преград,
И поднимая в гневе гребни,
Она выбрасывает камни,
Смывая золото назад,
И обретая берега,
Лишь управляет берегами,
Как свет, струится перед нами,
Вливая кротость во врага.
 

Сростки– 7.1990

Ликбез

 
Там было много музыки, но птицы
Едва ли пролетали за кордон.
Сверкали заполярные зарницы,
И «Туполев» кружился, как шпион.
И матерный солдатский алюминий
Черпал снега в подобие ковша,
Пока ещё у гарпий и эриний
Снаряды наливались не спеша.
 
 
А между сим была библиотека
С томами в переплётах или без…
И в полости последнего отсека
Томился необъявленный ликбез.
Делились поимённо, словно сахар,
Двусложные чеканные слова.
И шёл урок, суровый, будто прапор,
И жаркий, как январские дрова.
 

5.1990

В сибири снег

 
В Сибири снег от неба до порога
И вечера длинней, чем Енисей.
Здесь нечего и вымолить у Бога.
И горизонт, как будто Колизей,
Зияет многоглазою стеною.
И, арки высекая изо льда,
Как в пропасти, шумит над головою
Сибирская упрямая вода.
 
 
Согреешь крылья, выпорхнешь на волю,
Но пустота, как трещина, вокруг —
Бульдозером по замкнутому полю
Вычерчивает чёрный полукруг.
Но может быть, удачливей пространство
Ничем не ограниченных легенд?
К чему такое южное жеманство:
Здесь ландия – вернее – СУПЕРЛЕНД!
 
 
Но плоскость в перевёрнутом сосуде
И с трёх сторон, должно быть, не видна.
Трёхмерные беседы о погоде —
Условная, но страшная война.
И лучший выход из любых условий
Предполагает временный уход,
Раз между всех прослоек и сословий
Есть общий, неделимый кислород.
 
 
Среди многоступенчатого неба
Есть неопределённая среда,
И ликами Бориса или Глеба
В пространстве зашифрована вода —
Живая или мёртвая, как воздух
Из угольных стволов и рудников,
И целятся рождественские звёзды
В терновники шахтёрских городов.
 
 
И этот снег, высокий, словно ода,
На сотни лет уже необратим.
С природою рифмуется свобода,
И Колизей всё там же, где и Рим.
И в белозубом падающем хрусте
Таёжных, мировых и прочих рек
Есть что-то из легенд о Заратустре,
Струящихся на плечи через век.
 
 
А пустота выкручивает запах
Огромных, черно-бурых, вековых
Зверей державных с кольцами на лапах
И с розами на ранах ножевых.
И может быть, в прокуренном вагоне
И я созрел, высвистывая гимн,
Раз машет мне рукою на перроне
Доброжелатель или аноним.
 
 
«Смотрите, он переступил пределы,
Закованные льдами на века!»
И шёпотом добавил: «Кости целы,
А прочее долепят облака».
Но остролистый уличный терновник
Не выдержал и выдохнул слова…
И стелется на белый подоконник
Ещё не пожелтевшая листва,
 
 
А снег идёт, из арок или окон,
Летит и льётся, падает на дно.
И парки из распущенных волокон
Плетут очередное полотно.
И пустота над выбеленным садом
Стремится прочь – пускается в разбег!
И время обращают снегопадом
Обычные слова: «В Сибири снег…»
 

Кемерово – 2.1990

Из дневника

 
В голове мысли Солона
И ещё какой-то бред о том,
Что ночь – есть зеркало света,
Как большая Луна над Элладой
В час, когда в Сибири
Вспыхивает утро.
 
 
Это и есть весёлый призрак
Благоденствия над Поднебесной:
Конфуций ещё не пил чай,
А фаланги уже видны Дарию…
 
 
Впрочем, и Александра погубило вино.
 
 
Вокруг одни прокураторы!
 

8.1989

Лунная дорога

Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу…

М. Булгаков

 
Что можно разглядеть в полуночном просторе,
Когда поёт в полях разнеженный свинец.
Здесь нужен ход иной, как витязю в дозоре,
Здесь странный колорит – кругом один багрец.
Как будто дождь в ведре – ни юность и ни зрелость.
Хоть выколи глаза… Вы слышите, Мессир?
Как делится на двух невинная дебелость,
И самый верный шаг даётся на блезир.
 
 
Из бездны – только гул. Торопится подснежник…
И стены – поперёк дорог и площадей.
И как ещё сказать про вьюгу и валежник?
Пищит на воле мышь, но в клетке – соловей.
Я выйду из угла навстречу командиру…
Да только вот давно его на свете нет.
Вы слышите, Мессир? Меняю плащ на лиру,
Пока ещё вдали струится мягкий свет.
 
 
У звёздного коня дымящаяся грива.
Допустим, этот стих – бесполый, как вино.
А помнишь, где росла малиновая слива,
И ты порой влетал в открытое окно?
И вот уже бурлит по тёмным коридорам
Ристалище из книг, и молится монах.
Вперёд же по холмам и прочим косогорам,
Пока клубится пыль, а может быть, и прах.
 
 
Я полночь пережду у лунного колодца,
Оставлю только то, что втайне полюбил,
Отдам за просто так земного иноходца —
И светом истеку среди других светил.
И пусть поёт свинец в полуночном просторе,
Пусть бледный свет луны течёт на этот мир.
Здесь нужен ход иной, как витязю в дозоре…
Здесь лучше онеметь. Вы слышите, Мессир?
 

5.1990

Рассвет

 
Из тьмы ковали боги свет.
И в первородных волнах света
Всходила жизнь, росла планета,
И в недрах ночи рос рассвет.
И взмахом птичьего крыла
Преображалось мирозданье,
Брела природа на закланье
Во мгле, и отворялась мгла.
И ты, родившись под луной,
Пока ещё не видел света,
Во тьме предчувствие рассвета
Несёшь подлунной стороной.
Но так аморфно божество!
Как будто стало сердцем глины,
Но, чтоб дойти до сердцевины,
Тобой становится оно.
И солнце зреет в облаках!
И в клубах топота и рёва
На звук полуденного зова
Плывут столетья на быках.
 

4.1991

Лестница

 
Я лестницу приставил к небу
И оглянулся в тот же миг:
Возничий гнал свою квадригу
По полотну раскрытых книг,
А небеса роняли шорох
Ещё неокрылённых птиц
И зажигали звёздный порох
В пылу аттических зарниц.
 
 
Твои ли это удалые?
Да нет, как будто бы не те.
И солнечные пристяжные
Ползли в безгласной высоте.
Но расторопным звероловом
Вилась отеческая плеть,
Как будто голос шёл за словом —
Родиться или умереть.
 

7.1990

Поэт

 
Ступи на рукотворную тропу,
Взойди нерукотворною тропою —
Увидишь всё, что над и под тобою,
И солнце уподобится столпу.
Ах, как сладка борьба за каждый миг
Над облаком в лучах прямого света!
Вот ремесло, вот истина поэта —
Сражение невидимых квадриг.
 
 
Но если ты призванию не рад —
Вселенная ни в чём не виновата!
Её вода на привкус горьковата,
Зато кристалл – на тысячу карат…
Виновник! Ты идёшь всегда один,
Не зная цели, впрочем, как предела.
Твоя душа в Элизиум влетела
И сброшена обратно – ты один
 
 
На боевом слоне, как Ганнибал,
Вновь ищешь путь, но только слон – прозрачный,
Да ты и сам, как будто сын внебрачный,
Крадёшься в государственный астрал.
Куда тебе до утренней звезды —
Вдали не свет, а только призрак света!
Вот ремесло, вот истина поэта —
Кристалл внутри магической руды.
 

7.1994

Белый лист

 
Белый лист – утро на горных вершинах,
легконогий туман, сокровенный источник,
неизречённая мысль или контрольный билет,
первый подснежник в лесу, новый смолистый забор —
предвосхищенье граффити, первенец и альбинос…
 
 
Каждый из нас ощутил музыку белых полотен
или бесцветный испуг в профиле чёрного дня.
Белое солнце встаёт, и покрывается осень
пухом сгорающих птиц на острие ноября.
 
 
Сомнамбулический сон вывернет ночь наизнанку,
или напьются цветы матовой влаги белил —
 
 
это на улице снег,
это слова на граните,
это влюблённый Нарцисс
в зеркале из теорем.
 

11.1990

Метаморфозы

 
Это новый планктон заселяет моря и пустыни,
Поглощая в себя минеральную пыль облаков.
И кончается век, и становится крепче латыни
Закалённая речь в саблезубом огне языков.
 
 
Это ночью поют мириады зелёных амфибий!
Это горная цепь преломила драконий хребет.
Это море кипит на летучей неоновой рыбе,
И опять немотой переполнен последний поэт.
 
 
Раскалённая речь в лабиринтах возвышенной страсти
Растекается, как по лагунам реликтовый скот.
И кончается век, и ломается время на части,
И процеженный дождь возвращается на небосвод.
 
 
Но зачем это всё? Как всегда – никому не понятно!
Это новый кумир насаждает аркады аллей.
Это снова сады расцветают – и кто-то обратно
Проникает сюда и молчит у открытых дверей…
 

6.1994

Азия

 
Азия – серый камень, поросший мохом.
Под ним и хранится сосуд,
В котором лежат письмена.
Но только грядущее знает
Истину вечного Слова.
И позабытые люди
Все тропы к нему стерегут.
 

Горная Шория – 9.1989

Второе небо, или Синий пояс осенней радуги

 
И плыл корабль… И ночь плыла.
Катилась яблоком звезда
И млела чёрная вода,
И мгла горела добела,
Как будто хрупкая свеча,
Внезапно или сгоряча,
Зашлась и выбилась из сил,
Когда рассвет плодоносил
И тяжесть падала с плеча.
 
 
Сей удивительный прозор
Навеял мне достойный вид.
И хор полночных Аонид
Увлёк, сдвигая кругозор,
Поближе к центру бытия,
Да так, что выгнулась земля
Тугой еловой тетивой
И повела зелёный строй
От ноты «ми» до ноты «ля».
 
 
Как будто чёрная гора
Из родника струила свет,
И, воздух пробуя на цвет,
Я нёс на кончике пера,
Что видел взгляд: и под, и над…
И величавый листопад
Шуршал таинственным крылом,
И осень через бурелом
Сходила словно водопад.
 
 
И волны Леты или лет
Срывали с камня серый мох.
Дышал гранит, и каждый вздох
Вбирал языческий завет
Из глубины таёжных вод.
И время шло – как будто вброд,
Когда среди запретных сфер
Вставала сфера Орты-Чер,
И Ульгень правил небосвод.
 
 
То день всходил. И горный дух
В распадки гнал густой туман.
И пел неведомый шаман
Перед вершинами, на слух
Вершин сверяя голоса.
И звонко падала роса,
И бубен между синих гор
Вздыхал, вступая в разговор,
И эхо прятали леса
 
 
И поглощали в свой желток
Всю соль неясных миру слов.
И молчаливый зверолов
Входил в дымящийся поток
Лесной реки и ставил сеть,
И бил шаман в сырую медь,
И зверь выскакивал из нор,
И человек из рода Шор
Боготворил земную твердь.
 
 
Легко текла моя строка,
Журчал родник, и горный лёд
Хрустел, и двигался вперёд
Поток преданий, и река
Слова гранила, как клинок,
И, раскаляя водосток,
Бросала в ледяную печь
Ещё бесформенную речь,
Пока в печи горел восток.
 
 
И день играл с огнём и ввысь
По горным тропам восходил.
Шаман над бездной голосил,
И над землёй рычала рысь,
Вонзая когти в облака,
И кровь по лезвию клинка
Плыла, но отражал гранит
Уже единый алфавит
От века или на века.
 
 
А осень падала в излом
На голубой овал хребта,
И грозовая высота
Свинец сливала под углом
На полотно кривых зеркал,
И день пылал во весь накал
Ленивым пламенем в воде,
И пламя, словно на гвозде,
Качалось между чёрных скал.
 
 
Так в сон вступая наяву,
Я открывал волшебный мир,
И мой земной ориентир,
Как будто камень на плаву,
Кружил меня, и вслед за ним
Я шёл – пророк и пилигрим —
Среди неведомой страны
Другой, обратной стороны…
А впрочем, мир необозрим,
 
 
Как неделима высота.
И, проходя все восемь дуг,
Я на девятый полукруг
Тащил распялину креста,
Как будто думал побороть
Среди небес свою же плоть
И обрести в немой глуши
Простор для слова и души,
Кусок меняя на ломоть,
 
 
Как цепь долин на цепь хребтов.
Но здесь молчание – закон.
И, вторя ветру в унисон,
Я, словно шорец-зверолов,
Молился сразу трём богам,
Читая руны по слогам,
И что-то зная о Христе,
Немел уже на высоте,
Внимая небу и снегам.
 
 
Я видел бреющий полёт
Орла над выжженной грядой.
Он плыл, как знак, над головой.
Но нечет это или чёт?
Про то неведомо и мне.
И только пятна на Луне
Несли классический прилив.
И боль, и радость примирив,
Я растворялся в синеве.
 
 
И ток её метаморфоз
Плотнел в невидимой дали.
И все вершины от земли
Стремились вглубь, наперекос
Другим, но родственным мирам,
И, разделив их пополам,
Я принял образ или вид,
И хор далёких Аонид
Теперь звучал и здесь, и там.
 
 
А впереди заросший склон
Уже ронял глухую тень.
И как бы долог не был день,
Но солнце движется в наклон,
Беспечно или напролом,
И пропадает за углом…
Но предначертан вечный ход,
И календарный переход
Готовит новый перелом.
 
 
Бим-бим-бум-бом… В колокола
Ударил в башне звездочёт.
И, завершая перелёт,
Скрестились в небе два крыла.
И узел стягивал Эрлик
Вокруг горы, и шёл старик,
И мокрым веником камлал,
И свет во тьму переступал,
Как шёпот переходит в крик.
 
 
Лиловым сыпал листопад,
Перекрывая изумруд.
И возле культовых запруд
Стоял, не зная про распад,
На чёрном капище Тайгам —
Посол уже к другим богам.
Он небо слушал между крон,
И нарастал со всех сторон
Вороний гомон или гам.
 
 
И словно долгий разговор
Течёт с утра и до утра,
Смолистым дымом от костра
Поплыл двуструнный перебор.
И человек вершил обряд
И ставил звёзды на догляд,
Как будто пламя над тайгой,
И удалялся по прямой,
Куда ещё доходит взгляд.
 
 
Но можно было лишь дойти
До смысла будущей зимы,
И взять у времени взаймы
Отрезок ближнего пути,
Раз верхний слой над головой
Грозил ледовою корой,
И робко падал, наугад,
Ещё незрелый снегопад
И таял вместе с синевой.
 
 
Тогда и вспыхнула свеча,
Вонзая в небо жёлтый клин.
И по тропе ультрамарин
Повёл слепого скрипача.
И мгла горела добела,
Мерцали звёзды – тьма цвела…
И было слышно, как вблизи
Шуршал листвою Таг-Эзи,
И осень полночью плыла.
 
 
И горы двигала земля,
Смещая к небу материк.
А над землёй высокий пик
Алел, как парус корабля,—
Уже совсем в другой стране,
И на обратной стороне
Священный пояс восходил
И светом девяти светил
Буравил мир в зелёном дне.
 

Горная Шория – 9.1989

Вершина

 
Распятье читается в каждом окне,
И тень возникает на каждой стене.
Следы оставляет любая ступня.
И пепел останется после огня.
 
 
Но символ полёта – не крылья, а крест.
И место героя – не крепость, а Брест.
И ночь, поглотившая крики беды,
Прозрачнее всякой проточной воды.
 
 
Как всякая правда коварнее лжи,
Опаснее бритвы тупые ножи.
Рождённое слово острее пера,
Но ниже Голгофы любая гора.
 

8.1988

II Монолог

Автограф

 
Всё начиналось с Байрона… Стихи
Нахлынули как волны. Словно это
Хромой и гениальный англосакс
Расправил все четыре чёрных тома
И тень твою впустил на полотно,
Не различая верха или низа,
Что по сей день, как лондонский туман,
Плывёт так и не пойманным рассветом
На мой мольберт. И в сердце тот же вид
Зияет романтической занозой.
 
 
За окнами уже совсем темно.
И я, как тот, чьё имя шито бронзой,
Сижу и пью надежды сладкий мёд,
Быть может, яд, а может быть, и воду…
И может быть, что всё наоборот,
И стих вдогонку пуле или ветру
Летит, как белый снег, из-под пера.
Но вещи постигая не рассудком,
Я чувствую в движенье фонаря
Твою волнообразную природу.
 
 
В провинции и сахар – словно соль,
Но жить спокойней, если не способен
Разменивать на мелочь божий дар.
И дар любви, когда иного нет,
Светлей благоговейного напитка.
Но есть ещё забвенья жуткий сон…
И выход из тоннеля или транса
Предполагает выдох тех частиц,
Которые, подобно чёрной саже,
Определяют местный колорит,
Перегружая улицы и вены.
 
 
Вокруг бурлит такой водоворот,
Что остаётся лишь гадать по звёздам
И лить на скатерть приторный сироп,
Нектар, что при достоинствах портвейна,
Слабее подогретого вина,
Какое мы нечаянно разлили.
И пятна красок ярче, чем цветы,
На вмятых в небо старых половицах,
Куда мы выжимали облака,
Как наше кратковременное лето.
 
 
Поэт – скиталец. Только никуда
Не убежать, не изменить пространство.
И Байрон, покидая Альбион,
Не думал, что найдёт свою Элладу…
А я подняться пробовал наверх,
Переступая горы, как ступени,
Но глубже стала пропасть, и вдали
Твои глаза, как утреннее небо,
Буравили сентябрьский свинец
Во весь накал классической лазури.
 
 
И город зажигает тот же свет,
Раз не дожил ещё до ностальгии.
Страна спешит в другие рубежи,
Перебирая ценности и цены,
Как ягоды в ведре. А я один
Иду по бесконечному проспекту,
Быть может, только к самому себе,
Храня на сердце самый точный адрес
И зная самый верный телефон,
Но как мне тяжелы все эти цифры.
 

Кемерово —10.1989

Обратная перспектива

 
Я утратил чувство постоянства
Очага, пространства и подруги,
Словно открываю бесконечность
В параллельных линиях Востока.
Знаю, что родился на Востоке
У реки, под синими горами,
Но не помню, как я оказался
В Западной, но всё-таки Сибири.
 
 
Вот и не решу простой задачи:
Как раздвину на ладони пальцы,
Всё смотрю, куда лучи уходят,
Так и ничего не разумея.
А какая выйдет перспектива,
Если два перста не разойдутся?
Как две капли – это бесконечность
В параллельных линиях Востока.
 
 
Может, мне на родину вернуться?
Да кому я там, бродяга, нужен.
Вот и повторяю: ветер, ветер…
Только обернулось против ветра.
Против ветра – годы или строки…
Белый свет, как будто посторонний,
Созерцаю, растопырив пальцы,
Взглядом из обратной перспективы.
 

11.1990