Текст книги "Тростниковая флейта: Первая книга стихов"

Стена

 
Базар жуков и кукол заводных,
Завязанных лоскутною верёвкой,
Гудит и омрачает всякий ум
И всяческую рвань запечатляет
В подкорке головного вещества.
И сталь звенит, и звякают составы
По рельсам, и тугая голова
Стучит по ним же. Я опять по шпалам
Прошёл… Но, Боже упаси, назад
Вернуться, изменить привычке
И по наитью заглянуть в мешок,
Где вертятся матрёшки заводные,
Наполненные сонмищем мокриц,
И по задворкам мокрые делишки
Струятся в рой бумажный, отмываясь,
Заламывая цену за грехи.
 
 
Всё это бы меня не оскорбило,
И не был бы расстроен властелин
Моей души, но я о том жалею,
Что камни передвинуть не могу,
От гибели спасая этот город,
И прохожу, инертный, как вагон,
Но с дюжиной проворных лошадей!..
И, кстати, о слонах: на этом рынке
Плебеи Тита Ливия сдавали
По символической для севера цене:
Я так хотел увидеть корабли
Строптивого любовника Дидоны,
Но мне достался двадцать первый том,
И начались Пунические войны…
 

4.1992

Илион

 
Не спи, любимый город! Посмотри,
Что в брюхе у заморского коня…
 

4.1995

Свечи листопада

 
Отзовётся голосом поэта
Реквием, что эхо пропоёт…
В раскалённом горле пистолета
Горе и отчаянье живёт.
Разорви на площади рубаху!
Уж стрельцы с повинною идут,
Сами устанавливают плаху,
Молятся и головы кладут.
 
 
Кто там был без родины и флага —
Топору попробуй расскажи…
Вот и опохмелится ватага
В поднебесье Стенькиной души.
И под низким русским небосводом,
Посреди ветров и пустырей,
Встанут и закружат хороводом
Образы загубленных людей.
 
 
Вьюга вертит корни бурелома,
Первым снегом скрадывая тьму.
Для живых в чистилищах разлома
Мёртвые построили тюрьму…
И уже без всякой антитезы,
По верёвке двинутся во льды
Мальчики, птенцы, головорезы —
Пасынки стрелецкой слободы.
 
 
Здесь не быть без мора или глада:
Что ни век – разбойничий посад.
Гасит ливень свечи листопада,
И плывут столетия назад.
Рвётся перекличка без ответа,
Эхо в голых кронах голосит.
Воронёный профиль пистолета
На виске у времени висит.
 

10.1993

Высокое прозрение дождя

 
Высокое прозрение дождя,
Медлительность в сознательном пейзаже
И смешанный с водою чернозём, —
Где путник, по дороге проходя,
Теряется, как без вести пропавший,
И целый мир течёт за окоём.
 
 
За окоёмом тоже целый мир —
Такой же мир, такие же деревья,
И дождь, и человек, бредущий вслед
Прозрачным небесам. Ориентир
На местности ему – его деревня,
Где зрение, рассеянное пред
 
 
Суровой бессознательностью дней,
Растеряно в медлительном пейзаже,
Потеряно – и больше ничего.
И к небу отрываясь от корней,
Уходит дождь, как без вести пропавший.
И некому назад вернуть его.
 

4.1995

Режиссёр

Ф. Феллини

 
Теперь он видит всё, когда за кадром
Оставил целый мир, открыл окно
В другой, где, словно в зеркале парадном,
Показывает Бог своё кино…
Он смотрит на себя, как будто в зале
Идёт премьера Страшного суда.
Мгновеньем вечность вспыхнет в интервале, Н
о ничего не вырвется сюда.
Не долетят ни звук, ни вспышка света,
И время не проявит негатив,
И будет незаряженной кассета
Раскручиваться, память окрылив.
И над своим расстроенным оркестром
Останется не властен дирижёр,
Когда над опустевшим лобным местом
Скрипач возьмёт на грифе фа-мажор…
 
 
Жизнь – только репетиция, попытка
Сыграть свою, единственную роль.
Мы все уйдём со сцены от избытка
Оваций, преломляющихся в боль.
И кто был тень во тьме, кто небожитель —
Верховная триада разберёт.
Свет гаснет… И уходит осветитель,
Его пути не знает звездочёт.
Но он был выбран и целенаправлен
Пройти из негатива в позитив.
Был воздух красным порохом отравлен,
И камера садилась на штатив…
И Рим врастал крестами в бархат ночи,
Скрипел ремнями в сутолоке дней,
Пока в нечётном ритме многоточий
Чеканил век медали и людей.
 
 
Играй, скрипач! Пили по старым струнам.
Он здесь, внутри, вокруг, со всех сторон,
Сидит и смотрит в зеркале старинном
Свой неэкранизированный сон.
Теперь уже не Муза, только Парка
Ему постелет меру полотна
И рядом сбросит платье, словно прялка,
Освободится от веретена.
Раскроет время замыслы и книги,
Но плотным снегом ляжет на следы.
Над арками победные квадриги
Осунутся от ветра и воды.
Страницы перепутает биограф,
Заглядывая в тёмное окно.
Свет гаснет… Но горит кинематограф,
Кружится мир, и крутится кино.
 

11.1993

«часы…»

 
часы
остановились и как солнце
МГНОВЕНЬЕ ОЗАРЯЕТ МИРОЗДАНЬЕ
 

12.1994

Моцарт и Сальери

 
Сальери что-то напевает
И скрипку Моцарта сверлит…
Сальери Моцарта не травит,
А только гадости творит.
Ну что за век?! Злодей мельчает,
Великий Моцарт водку пьёт…
Его Сальери не отравит,
Но мелкой подлостью убьёт.
 

3.1994

Гамлет

 
Привет, мой шут! Я клоунов люблю,
Ведь правды не боится только шут.
В будильниках кузнечики куют
Секиру или славу королю.
О Дания бескрайняя моя!
О сонмище враждующих царей!
Где Гамлет в лабиринтах галерей
Дворцовых не разыщет короля.
 
 
В будильниках кузнечики стучат,
Простукивая всё, что протекло.
На Родине моей ещё светло,
Ещё волчица пестует волчат…
Ах, как им будет сладко на бегу
От промахов проворных егерей!
Ведь на картине Дании моей
Охотников – как ёлок на снегу.
 
 
В будильниках кузнечики гремят.
Скулят щенки, и близится стрельба.
Волками стать им выпала судьба,
Как иногда о людях говорят.
Пускай один над нами небосвод,
Но есть на нём особый волчий бог…
Но я молчу. И между этих строк
Слов нету, и не нужен перевод.
 
 
Из общих мест не вычеркнуть свой стих.
Не хочешь, но впадёшь в речитатив.
Безумием минуты окрылив,
Ты Гамлетом себя увидишь в них.
И застучат кузнечики в часах:
Ещё не время прошлое забыть!
И вертятся, как «Быть или не быть?»,
Всё те же отраженья в зеркалах.
 
 
О Дания бескрайняя моя!
Ещё звучит запев твоих волков,
И рёв трубы среди твоих снегов
Ещё зовёт на травлю короля.
Ещё в часах кузнечики поют.
Ещё светло на севере моём.
И мы с тобою всё ещё вдвоём,
Точнее – я и в зеркале мой шут.
 

1.1994

Мастер

 
Пришёл и мира не узнал…
И мир был полон удивленья
Его пришествию. В Раю
Другие грезились картины
Ему и миру. Архетип
Не жив ещё, пока свободен
От узнавания себя
В среде зеркал и отражений.
 
 
И Мастер входит в этот мир
И вносит зеркало, как море,
Колеблемое изнутри,
Где скользких гадов мириады
Лоснятся в тонком серебре,
И свет растёт на острие…
И до поры не узнан мир,
И нет конца такой игре.
 
 
Но входит мастер, вносит дверь
И три запаянных сосуда,
И над собою трижды три
Колец и сфер, и холод неба
Несёт волненью вопреки.
И узнаванию подобен
Отныне будет каждый шаг
И каждый миг во всей Вселенной.
 
 
Какое зеркало во мгле!
Колеблемое, словно море.
Он сам сокрыт внутри него,
И сам собой ещё не узнан,
Пока в среде других зеркал
Не отразилось удивленье
Его пришествию, и свет
Горит в запаянном сосуде…
 

11.1994

Неутолимое

 
Пройти бы вновь по облаку небритым
И снова всех красивыми считать…
 

6.1994

Случайные стихи

 
День рваный, словно лист черновика.
Но мне его не вычеркнуть, как строчку.
Вселенную штормит от ветерка!
И некуда поставить даже точку.
И как шумят мои календари,
Колеблемые волнами распада.
И сбитые ступеньки у двери
Похожи на ступени водопада.
 
 
Падение – возвышенный удел
Осенних звёзд, классического снега…
И дождь лавиной сходит на пробел,
Врастая в плоть зелёного побега.
И я пишу случайные стихи,
Забыв простую логику сложенья.
За окнами древесные верхи
Плывут по вертикалям вдохновенья.
 
 
И хочется придумать каламбур
Без лишних препинаний или точек.
Вей, ветерок! Пой песню, трубадур!
Останься неразборчивым, мой почерк.
Вей веселей! Заигрывай, строка,
Пред Музой, словно девушкой нескромной,
Пока ещё печаль моя легка,
И этот мир, по-прежнему, огромный.
 

5.1994

Белая тьма

 
Свобода – вроде ледохода:
Пылает свет, растёт вода…
Кругом вода! И тьмы народа
Бредут неведомо куда.
Куда?.. Кому какое дело!
И если солнце плавит лёд,
То и тебе уже приспело
Попасть в весенний переплёт.
 
 
Бредут свободные народы.
Издатель шлёпает стихи.
В порту большие пароходы
Надели красные верхи!
И вслед за белым ледоходом,
Среди незрелой синевы,
Летит Свобода пред народом,
На крыльях, но без головы.
 
 
И тьмы бредут, не зная прока
От ледохода и весны.
О, Родина! Когда б до срока
Пришли грядущие сыны.
Какое пламя на витрине!
Какое небо в ледоход!
И белый памятник на льдине
Похож на белый пароход…
 
 
Поэты, пойте! Тьмы, бредите!
Блуждайте между фонарей,
Но про меня не говорите,
Что я какой-нибудь злодей.
Я – скиф, достойный пьедестала
Цивилизованных веков:
Не мне ли Муза диктовала
Родную речь без матерков…
 
 
Расти, вода! В моём народе
От света тьму не отделить.
Не то что птицею, но вроде,
Мне суждено над ним парить.
И если вправду пуля – дура,
Пускай стреляют – улечу!
Такая вот Эстремадура:
Я жить на Родине хочу.
 

6.1994

Восток и Запад

 
Начну сначала: зыбью синей
Ползли над морем облака,
И между морем и пустыней
Качалась лампа рыбака.
Она была ещё свободной
От козней длинной бороды,
Пока во мгле молвы народной
Огни горели у воды,
А позже лодки: пики, черви —
И стрелы падали с руки,
Как побережьем, вдоль по верви,
Прошли краплёные полки.
 
 
И плетью вспаханное море
Кипело пеною у рта,
Как будто воины в дозоре
Не разглядели ни черта —
И проглядели: нищий с лампой
Привёл с собою в город льва,
И страшный зверь тяжёлой лапой
Чертил на мраморе слова.
Из них текли, как будто реки,
Все даты, битвы и дела —
В какую даль, в какие веки
Простая лампа завела!
 
 
О, Боги! Да избегнет тленья,
Кто обратит назад поток!..
Но лишь полуденные тени
С вершин крадутся на Восток.
А между тем гонцы и вести
Сгорели, выбились из сил…
Но как в учебнике, на месте
Осталась пропасть Фермопил.
Там ястреб кружится в просторе,
И лев гуляет между скал.
Там плетью вспаханное море…
Из нас там каждый побывал.
 

3.1994

Тростниковая флейта

 
И там летел такой же снег, и ночь
Всходила вверх, и люди растворялись
В кромешной тьме миров, как в лучших снах.
И каждый знак той жизни был печатью,
Ключом великих тайн. И новых слов
Рожденье не боялось соучастья
В забытых преступлениях души.
 
 
И там окаменевшим плавником,
Осколком первородной странной жизни,
Свою судьбу ребёнок рисовал…
И отраженья длились над водою,
Как рыбы, ускользающим письмом.
Ах, что же это было – сказка, чудо?..
Хранят ли боги эти письмена?
 
 
И там был дом, и старые часы
Стучали, шли, звенели, куковали…
Тогда ещё никто не умирал,
И никогда никто не знал забвенья,
И, кажется, рождения никто
Тогда не знал… И дни проворно плыли
Над пиками возвышенных ночей.
 
 
И там цвели цветы, и дерева
Вплетали в облака свои вершины,
И лился свет в окно косым дождём,
Просачиваясь дальше, в бесконечность.
И жизнь росла с прирученным огнём,
И в пламени роились архетипы,
Как внутренняя музыка стиха.
 
 
Но что же это было: сказка, быль?..
Никто не разгадал, хотя мы родом
Оттуда все. И мир совсем иным
Нам кажется. Но где он настоящий:
Вот здесь, где лес над озером чернил
Шумит листвою алфавита, или
Он там, где шёл впервые белый снег…
 

4.1993

Зима

 
Люблю тебя, зима! Твой свет во мгле морозной
И месяц над моим ущербным очагом.
За окнами огни горят, и светят звёзды.
Лежит моя страна в молчании ночном.
Но там, среди снегов, в торжественном покое
Высокий светлый дух, как имя у земли,
Таится в глубине, как будто вековое
Безмолвие зимы раскинулось вдали.
 
 
Есть имя у земли, как русло подо льдами,
Как будто чародей, играя крутизной,
Сошёл с далёких гор высокими снегами
И спрятал тайный знак под белой бородой.
Всё – тайна. Только где прообраз этой стужи?
Как родственник, Мороз спешит на Рождество:
Усы и борода, и прочее – снаружи,
И что-то есть внутри, но непонятно – что?
 
 
Люблю тебя, зима! Я обращаюсь к Слову
И правлю каждый слог, и думаю, что был
Не прав, когда не внял призыву или зову
И первые слова едва не позабыл.
Троянова тропа «через поля на горы»
Затеряна во мгле трояновых веков,
Запутаны следы, заснежены просторы,
И леса частокол стоит среди снегов.
 
 
И перстень золотой, и крест на чёрном блюде —
Метнулся огонёк над хатой колдуна!
И снова Новый год. И ожидают люди
Явление Христа, но видят Перуна…
И столько разных дум, в ночном колючем свете,
Нахлынут в тишине, как будто на ночлег.
До утренней зари проходит семь столетий,
И семь веков идёт над Родиною снег.
 
 
Зима на новый лад все сказки перепишет,
Закружит, заведёт Ивана-дурака.
В седьмые небеса струится дым над крышей
И в тридевять земель дорога далека.
Раскинула зима безмолвие ночное,
Мерцает в пустоте холодная звезда.
Прислушайся на миг – привидится такое,
Что не придумал бы нигде и никогда.
 
 
Люблю тебя, зима! Свеченье долгой ночи,
Протяжную метель и тяжести вериг
Пустыни вековой, и смысл многоточий
Священной простоты твоих глубинных книг.
Пусть Родина моя пологими холмами
В молчании ночном раскинулась вдали,
Но есть высокий дух над белыми снегами,
Как в русле подо льдом есть имя у земли…
 

Мазурово —1.1992

Снегопад

 
Где, как во время оно, в шубах
Воловьих бродят мужики,
Как прадеды, в сосновых срубах
Живут суровые стихи.
Где бабы с Девою-Обидой
Детей от сглазу берегут,
Проникни в тайну, но не выдай,
Укрой подальше в свой закут.
 
 
Где счёт годам уже за тыщу,
И столько леса наросло,
Прочувствуй в новом топорище
Прадедовское ремесло.
Где из дублёных шкур воловьих
Глаза раскосые глядят,
Держи топор у изголовья
И стереги своих ягнят.
 
 
Где утро, как во время оно,
Кропит палёные снега,
Вращают сферы небосклона
Воловьи длинные рога.
Где дуб, терновником увитый,
Раскинул ветви новины,
Читай в попутчике небритом
Черты глубокой старины.
 
 
И сам, как царь, в сосновом срубе
Живи и правь свои стихи,
Пока ещё на древнем дубе
Зимой заснежены верхи,
Пока ещё на белом свете
Морозом скован белый сад,
И в каждой кроне – белый ветер,
И в каждом слове – снегопад…
 

Басандайка —12.1994

Лесная школа

 
И слышу свист полозьев на снегу,
И ласточки весенней щебетанье…
 

Ф. И. Тютчев

 
Когда в непроходимую тайгу
Нам выйдет путь – последуем расколу!
И в белом храме Спаса-на-снегу
Соорудим свою лесную школу.
Пускай вокруг безумствует пурга,
Под ноги рассыпая вертикали,—
Всё это мы уже расшифровали
И не такие видели снега!
 
 
Поэзия – лесная школа. Лес
Незаменим в строительстве. Не внове
Поэтам подниматься до небес,
До Бога, подрастая в каждом слове.
С вершинами сверяя каждый слог,
Не нам скорбеть о лаврах или славе.
Мы выдумать себе её не вправе,
Когда пером владеет только Бог.
 
 
Когда в непроходимую тайгу
От суетного скроемся смиренно,
Мы на апокрифическом снегу
Прочтём стихами формулу Вселенной,
И в зеркале густых мифологем
Увидим, как над Родиною сонной
Идут снега, и дуб качает кроной —
Зелёный дуб, не узнанный никем.
 

1.1995

Зимние улицы

 
Не город – просвещённые задворки,
Где люди, как морозы, бородаты
И к облаку привязаны верёвкой
Троллейбусы на улице покатой,
Где год за годом выше снегопада
Становятся оставленные ниши,
И теремов заснеженные крыши
Глядят из остановленного взгляда.
 
 
Привет тебе, покинутый скворечник!
Резной карниз и щебет воробьиный…
Стою, как у распятья, старый грешник,
Я под твоим навершием старинным,
Где Бог слетел узорочьем на ставни
И связь других частей ничуть не проще,
Где идолы чернеют в белой роще,
И время перекатывает камни…
 
 
И сказано, что люди, а не стены
Подняли свод над городом и миром.
И в мире, словно в городе старинном,
Мне хочется поверить в перемены.
 

Томск —1.1995

Пришелец

 
Как человек эпохи сновидений,
Старик явился прямо со стены.
Я мирно спал. И образы, как тени,
Блуждали по задворкам тишины.
В глубоком сне мне было не услышать,
Как рукописи пели в пустоте,
А он читал стихи, летал над крышей
И строчки поджигал на высоте.
То лепестками розы, то шипами
Старик кружился над потоком сна,
Пока восход прозрачными кусками
Не обрамил распятие окна.
Рассвет застал его за новым делом,
И шелестел страницами весь день
Пришелец мой: он к чёрному на белом
Прилаживал утраченную тень.
А я писал пейзаж – портрет заката,
Пока он не погас, – и правил стих.
Вставали звёзды. И глаза Сократа
Глядели исподлобия на них.
Но минул век. Эпоха сновидений
Прошла, как дождь, пропала за стеной.
Истлели книги. Растворились тени.
Один старик приходит в домик мой.
И я пишу картины, правлю вирши
И в мирном сне не вижу больше снов.
И свет ночной всё глубже или выше,
И день уже, как ночь, без берегов.
 

3.1994

Ноев ковчег

 
Дана мне речь природы волновой
И голос, утопающий в туманах,
Когда о побережьях или странах
Поёт на долгих реях кормчий мой.
 
 
Простой сизарь, птенец, пернатый брат…
Мой голубь из библейского ковчега.
Издалека, как айсберг, вихрем снега,
Восходит легендарный Арарат.
 
 
Безбрежна вавилонская вода:
Ни кораблей, ни облаков, ни башен…
Мне отзвук из грядущего не страшен,
Но страшно в тихом море иногда.
 
 
И сколько раз я птицу выпускал
И верил возвращенью человека,
Как будто жил, не ощущая века,
И пил отраву собственных начал.
 
 
Я голубя лелеял на руке
И шёл к неровной линии заката,
Но не гора, лишь призрак Арарата
Плотнел и рос, и таял вдалеке.
 

2.1993

«За грусть, разлитую вдвоём…»

 
За грусть, разлитую вдвоём,
За одинокий дым над лесом
Поверь строительным отвесом
Снегов и неба окоём.
Как вольный каменщик, с утра,
Как зодчий мира сердцевины,
Твори на улице картины
И слушай музыку двора.
 
 
Ещё пять лет – и век пройдёт,
Рассыплет ворохом страницы,
И Музы ветреные жрицы
Закроют храмы на учёт.
Но в центре круглого числа
Проступит вновь невинность, целость,
И новый век погрузит в полость
Всю мощь галерного весла.
 

12.1994

Ласточка

 
Все стихи написаны. И в небе
Не найдётся ни окна, ни следа,
Чтобы в нераспаханном Эребе
Выронить хоть спичку. Кифареда
Поражает звон зелёной бронзы
Со стены Эола. И гробницы
Принимают формы или позы,
Как на алтаре отроковицы.
 
 
Все поэты были… Но не вправе
Я строку закончить. Этот ветер
Ласточку не тронет, но поправит
Направленье воздуха. На свете
Не осталось ловчего и клетки
Для такой изысканной приманки.
Нам теперь привычнее, чем с ветки,
Пение внутри железной банки.
 
 
Кончилась эпоха. Но не в этом
Времени задача. Лишь лакуны
Новым или будущим поэтам
Оставляют скифы или гунны.
Словно в строчках ласточки скольженье
Рвётся на фрагменты или взмахи,
Океан раскачивает пенье,
Сложенное в панцирь черепахи.
 

6.1995

Корабль-город

Корабль-город, где твой капитан,

Где твой Улисс, привязанный верёвкой

К высокой мачте? Пение сирен

Уже не так опасно – мы привыкли

К тому, что нам накатывает рок.

И я, как твой случайный пассажир,

Немею с каждым днём, хотя и слышу

И музыку твою, и голоса —

Другого города оставленный попутчик

И капитан другого корабля.

Корабль-город, если бы не вдруг

Мы были бы навязаны друг другу

И если бы не тот свирепый вой,

И роковое пенье, и сирены,

Как чудно было б в море разойтись!

И плыть, и петь, и грезить наяву,

И задавать проклятые вопросы,

Но на свободе, где один компас

По временам бывает не уверен

В себе самом среди магнитных бурь.

Корабль-город, исповедь моя

Летит с руки, как голубь из ковчега,

И так отрадно верить… Пусть вдали

Два берега – вот Сцилла и Харибра! —

Сближаются… Успеем ли пройти?

Успеем ли собрать остатки слов

Крылатых строк, отправленных на ветер

В бескрайнюю отчизну островов.

Ах, волны, волны – тайнопись богов.

Ах! Отческие чудо-острова.

Корабль-город, бросила судьба

Нам жребий, или скипетр свободы, —

Вот посох, что на палубу жрецы

Внесли, прибили к мачте и забыли,

И получился в море – просто крест.

Единственный, что выдвинула ночь,

Оплавленный в огни святого Эльма.

Гори, моя лампада! Красен день

Сияньем этой ночи. Мы пришельцы.

И нам все маяки – лишь миражи.

9.1994