Текст книги "Телеология культуры"

Эстетические доминанты века – литература и музыка. В этой области происходят наиболее радикальные художественные новации.

Литература осваивает новые жанры: эпистолярный, публицистический, «готический»… Но главным событием было окончательное рождение романа в его разных жанровых и национальных версиях. В рамках литературы появился эмблематичный для XVIII в. «сентиментализм» – идейно художественное течение, которое противопоставило рационализму чувство как ключ к «человеческой природе». Культ чувства не только открывал богатство духовного мира обычного естественного человека, но и мыслился как путь к примирению сословий и торжеству добродетели. Музыка становится равноправным родом искусства и, благодаря реформам музыкального языка, обретает способность сообщать большие идеи и создавать большие повествования. Продолжается расцвет изобразительных искусств: их стилевая динамика позволяет много понять в духе XVIII в. Эволюция прежних больших стилей приводит к свертыванию барокко и мутации классицизма в сторону более аристократичной, холодной, интеллектуальной его версии. Но появляется и «родной» для XVIII в. стиль: рококо. Морфологические особенности рококо связаны с его отталкиванием от пафоса барокко и классицизма и утверждением прав частного и интимного на игру, прихоть, фантазию. Главная пространственная схема рококо – изогнутая, прихотливая линия, родственная очертаниям морских диковин. Рококо утверждает эстетику принципов, которые были раньше скорее маргинальными: изысканность, интимность, театральность, декоративность. Главная область приложения его манеры – интерьер, прикладное искусство, малые архитектурные формы. Но не стоит торопиться с оценкой рококо как измельчавшего, выродившегося барокко. Достаточно гениального Ватто, чтобы убедиться в том, что у рококо есть своя «философия» и своя «драматургия»: это стиль, впервые освоивший личное как таковое, без его сублимации и перевода на язык абстрактных идеалов. XVIII век часто отождествляют с Просвещением. Однако для понимания эпохи такое упрощение чревато аберрациями. Вместе с этим «титульным» течением века существовали его культурные оппоненты, которые можно обобщенно назвать Контрпросвещением, и альтернативные форматы культуры, которые надо учитывать не только как часть «мизансцены», но и как участников внутрикультурного диалога. Просвещение – это широкое культурное движение в Европе и Северной Америке конца XVII–XVIII вв., ставившее своей целью распространение идеалов научного знания, политических свобод, общественного прогресса и разоблачение соответствующих предрассудков и суеверий. Центрами идеологии и философии Просвещения были Франция, Англия и Германия. Свое концентрированное выражение идеология Просвещения получила во Франции в период с 1715 по 1789 г., названный веком Просвещения (siecle des lumieres). Кантовское определение Просвещения как «мужества пользоваться своим собственным умом» говорит о принципиальной установке Просвещения на наделение разума статусом высшего авторитета и связанной с этим этической ответственностью его носителей – просвещенных граждан. При всех национальных особенностях Просвещение имело несколько сформулированных ниже общих идей и принципов. Существует единый порядок природы, на познании которого основаны не только успехи наук и благополучие общества, но и морально религиозное совершенство; верное воспроизведение законов природы позволяет построить естественную нравственность, естественную религию и естественное право. Разум, освобожденный от предрассудков, является единственным источником знания; факты суть единственный материал для разума. Рациональное знание должно освободить человечество от социального и природного рабства; общество и государство должны гармонизировать с внешней природой и натурой человека. Теоретическое познание неотделимо от практического действия, обеспечивающего прогресс как высшую цель общественного бытия.

Конкретные пути реализации этой программы в рамках Просвещения существенно расходились. Особенно значителен был разброс в мнениях о религии: практический атеизм Ламетри, Гольбаха, Гельвеция и Дидро, рационалистический антиклерикальный деизм Вольтера, умеренный деизм Д’Аламбера, благочестивый деизм Кондильяка, эмоциональный «деизм сердца» Руссо. Объединяющим моментом была ненависть к традиционной церкви. При этом, однако, деизм Просвещения не исключал таких организационных форм, как масонская квази-церковь с ее ритуалами. Гносеологические различия были менее разнообразны: в основном просветители придерживались эмпиризма локковского толка с подчеркнуто сенсуалистским толкованием происхождения знаний. Сенсуализм мог носить механико-материалистический характер (Гельвеций, Гольбах, Дидро), но не исключался скептический и даже спиритуалистический вариант (Кондильяк). Онтология интересовала просветителей в меньшей степени: они предоставляли решение этих проблем конкретным наукам (в этом отношении философия Просвещения может считаться первым вариантом позитивизма), фиксируя лишь очевидность существования субъекта, природы и бога-первопричины. Только в «Системе природы» Гольбаха дана догматическая картина атомистически-материального бытия. В социальной сфере просветители старались обосновать теорию прогресса и связать ее со стадиями хозяйственного и политического развития общества (Тюрго, Кондорсе). Экономические (Тюрго), политические (Монтескье), правозащитные (Вольтер) идеи Просвещения сыграли значительную роль в становлении либеральной цивилизации современного Запада.

Важно отметить, что Просвещение имело основательный социальный субстрат. Его идеологи составили хорошо интегрированное сообщество, объединенное в то, что называли «республикой ученых» (Republique des lettres), с единым литературным пространством, с влиянием на складывающиеся в это время средства массовой информации, с общеевропейским рынком интеллектуального труда, общим французским языком. Просветители впервые образовали тот специфический общественный слой, который позже назовут «интеллигенция»: сообщество, обладающее большим идейно информационным влиянием, но не несущее при этом ответственности перед государственной системой. Это движение внутри общества дополнялось встречным движением со стороны власти, «просвещенным абсолютизмом». Государи ряда европейских стран (Иосиф II в Австрии, Фридрих II в Пруссии, Екатерина II в России и др.), провозгласив «союз философов и государей», небезуспешно проводили политику модернизации устаревших социальных институтов, упразднения части сословных привилегий, секуляризации государства, смягчения цензуры, земельной, судебной и образовательной реформ.

Национальные школы Просвещения имели свои особенности. Идеология французского Просвещения отличается своей радикальной социальной и антиклерикальной направленностью. Для нее характерна блестящая литературная форма, в ряде случаев дающая литературные и публицистические шедевры (Дидро, Вольтер, Руссо). При все своем остром интересе к социальной и исторической проблематике французские просветители не создают общей философии истории, растворяя специфику исторического в природе с ее властью случайности и в произволе человеческой воли. Цвет французского Просвещения объединило издание «Энциклопедии» (1751–1780), возглавленное Дидро и Д’Аламбером. «Энциклопедия» стала своего рода эмблематическим деянием просветителей, поскольку объединяла в себе функции пропаганды науки, воспитания граждан, воспевания созидательного труда, объединения авторов в «партию» просветителей, эффективного практического предприятия и «полезной» эстетики, воплощенной в великолепных гравюрах. В программных статьях («Вступительное рассуждение», «Энциклопедия») перед «добротной» философией была поставлена задача «объять единым взглядом объекты умозрений и операции, которые можно выполнить над этими объектами», и строить заключения «исходя из фактов или общепринятых истин». Английское Просвещение сосредоточено на проблемах утилитарной морали (Шефтсбери, Хатчесон, Гартли, Мандевиль) и сенсуалистической эстетики (Хом, Берк, Шефтсбери, Хатчесон). В гносеологии оригинальна шотландская школа «здравого смысла». Английский деизм более увлечен проблемой веротерпимости и свободомыслия, чем богословскими проблемами (Толанд, С. Кларк, А. Коллинз). Немецкое Просвещение более метафизично и плавно вырастает из традиций классического рационализма XVII в. (Чирнхауз, Пуфендорф, Томазий, Вольф, Крузиус, Тетенс). Позднее немецкое просвещение увлечено религиозными спорами (под влиянием пиетистского фермента) о веротерпимости, пантеизме, соотношении прав государства и церкви (Реймарус, Мендельсон, Лессинг, Гердер). Баумгартен и Лессинг вносят заметный вклад в эстетику. Гердер – один из первых создателей принципа историзма – создает обширную картину эволюции природы от неорганической материи до высших форм человеческой культуры.

Просвещению сопутствовала теневая идеология Контрпросвещения, которое не было так хорошо связано общеевропейскими сетевыми отношениями, да и вообще не было интегрированным движением, но в полемике с оппонентами выдвигало идеи, которым предстояло большое историческое будущее. В ходе этой полемики становится заметен кризис европейского Просвещения: он высвечивается в апологии эмоциональной и народной стихии у позднего Руссо, в немецком литературно-философском течении «Буря и Натиск» с его агрессивным волюнтаризмом, в программе «веймарской классики» Гёте и Шиллера, в антипросвещенческих выпадах Гамана и ф. Якоби, в визионерской мистике Сведенборга, в консервативных идеях Бёрка. Исторической границей заката европейского Просвещения становятся 1780–1790-е гг. В эпоху английской промышленной революции на смену публицистам и идеологам в культуру пришли инженеры и предприниматели. Великая французская революция разрушила исторический оптимизм Просвещения. Немецкая литературно-философская революция пересмотрела статус разума и его привилегий. Наступила новая эпоха.

Девятнадцатый и двадцатый века

XIX век как культурную эпоху можно отсчитывать с 1815 г., когда постановлениями Венского конгресса была очерчена политическая система посленаполеоновской Европы и относительная стабильность позволила раскрыть потенциал, накопленный Просвещением. Европейский мир XIX в. – это индустриализм, урбанизм, колониальная экспансия, расцвет естествознания, техническая революция, вовлечение в политику широких социальных масс, секуляризация общества и изоляция церкви. Наука оказалась востребованной промышленностью; на плоды их совместной деятельности ссылаются политики, требуя убрать препоны прогрессу. Кажется, что начинает сбываться сциентистская утопия ф. Бэкона. Культурными героями впервые становятся политик, инженер, ученый и даже революционер. Техника спешит на помощь идеям прогресса и социальной справедливости. Металлургия и промышленная химия дают новые недорогие материалы. Строительная техника удешевляет жилье. Бытовой комфорт и гигиена становятся нормой для среднего класса. Продовольственная проблема начинает решаться с помощью химии, создающей искусственные удобрения. Железные дороги и паровой флот сжимают пространство; телеграф, телефон, радио сжимают время; тиражирующая техника делает информацию доступной всем в кратчайшее время. Общество потрясено изобретением фотографии, которая сделала читателей газет свидетелями событий, а любителей искусства – обладателями точных копий шедевров. Да и сама фотография становится искусством (и в руках таких мастеров, как Дж. Камерон, – высоким). Одержимое мечтой о подвижной фотографии, ученое сообщество изобретает к концу века кинематограф.

Бурно демократизируется сфера образования: обязательным становится начальное, а позже и среднее образование. Университетское образование осваивает прогрессивную гумбольдтовскую модель. Политехническое образование становится в один ряд с классическим.

Сейчас мы знаем, что энтузиазм уверовавшего в прогресс XIX в. не вполне оправдался: Европу ждал трагический XX в. Чтобы понять эти зигзаги истории, надо перенести внимание от триумфа индустрии и техники к идейной жизни века. К 40-м гг. окончательно формируются долго вызревавшие идеологии, которые станут ведущей ментальной силой века: национализм, социализм, либерализм, консерватизм. Стоит подчеркнуть, что мы имеем дело не с наукой или философией, а с идеологиями, т. е. с идейным оформлением ценностей, которые имеют внетеоретический характер. То, что идеология становится сильнее рационального знания (нуждаясь, впрочем, в имитации теоретичности), уже много говорит о духе века. Одной из самых влиятельных идеологий становится национализм. Традиционный способ идентификации лица или группы – через религиозную, политическую или социальную принадлежность – в XIX в. был потеснен идеей этнического (биологического) субстрата, который сам по себе содержит некие моральные качества. Такой тезис – простой и не налагающий особой ответственности – льстил мещанскому (доминирующему в XIX в.) сознанию. Он оказался мощной политической силой в руках демагогов. Опасные формы национализм приобретает в Германии времен борьбы с Наполеоном. Да и во Франции крепнет то, что станет позже шовинизмом и расизмом (например, в социалистической риторике Сен-Симона уже зазвучал мотив различения свободолюбивого духа галлов и рабского духа франков). До этого национализм был скорее позитивной силой: развитие национальных культур, изучение родной истории, краеведение, фольклористика, забота о родном языке – все это обогащало культуру и давало богатый материал искусству (достаточно вспомнить романы Вальтера Скотта с их исторической и этнографической основательностью). Как ни парадоксально, тот национализм был интернационален. Начинается заинтересованное знакомство с ценностями экзотических культур, в том числе культур Дальнего Востока. Расцвет археологии, палеографии, источниковедения открывает истинную древность. В этой атмосфере возникает и культурология. Но 30–40-е – время рождения идеологий – ставят и решают другую задачу: создать миф, которым можно мобилизовать массы. В свете этой задачи начинается дрейф национальной идеи к вирулентным версиям: к расизму, шовинизму, джингоизму, национальному мессианизму и т. п. Сходную мутацию претерпели и другие социальные доктрины. Либерализм и консерватизм теряют способность к диалогу и впадают в узкую доктринальность. Комплекс идеалов социальной справедливости превращается в тактику немедленного перераспределения собственности. Под социалистическими лозунгами развивался весьма большой спектр учений – от анархизма до коммунизма, – и некоторые из них оказались вполне жизнеспособными, но идеологический дискурс, в который они были облечены, сыграл скорее деструктивную роль для культуры века. Именно в эти годы формируется идеология терроризма не как крайнего средства для достижения политических целей (что было всегда), а как самостоятельной ценности и перманентного инструмента свободы. Особо надо сказать об антибуржуазных настроениях, которые составляют парадоксальный фон этого века классовой победы буржуазии. Критика «мещанства», «филистерства», «обывательства» и других превращенных форм буржуазности становится дежурной темой публицистов и литераторов. Это говорит об определенном надломе в культурной идентичности Нового времени. Общеевропейская революция 1848 г. и связанное с ней становление легальных политических партий придают идеологиям статус партийных программ, и это во многом формирует духовную атмосферу XIX в. с ее политизацией, практицизмом, релятивизмом.

Культурологический анализ устройства идеологий позволяет сделать несколько неожиданное открытие: в их основе лежит литературный способ представления реальности. И это не случайно. XIX в., теряя устои просветительского рационализма, становится веком торжества литературы и беллетристических форм сознания. Ключевые стилистические споры века также в первую очередь происходят в литературной сфере. Таково, например, столкновение романтизма и реализма, за которым скрывалась более широкая культурная динамика, но выразившая себя все же в терминах литературной войны. Описывая дух позитивистской культуры XIX в., обычно изображают примерно такую цепочку свойств: натурализм, психологизм, историцизм, релятивизм. Можно обозначить общий центр этих предикатов: уверенность в том, что «посюсторонний» природный мир и его «венец» – человек – являются единственной реальностью, а все попытки найти иное измерение суть небескорыстные мифы, которые надо беспощадно разоблачать. Такая картины мира зрела в ходе всей постсредневековой истории, но предельного выражения она достигла в XIX в.

Начиная с 70-х гг. власть позитивистской культуры ослабевает: появляется новое течение, которое можно обобщенно назвать модернизмом. Его лозунг – освобождение творческих сил человека от диктатуры натурализма. Найденная новая субъективность связана была также с новым переживанием объективности как трансцендентного мира таинственных смыслов. В отличие от классического («платонического») представления об идеальном мире, модернистское размещало место встречи человеческого и трансцендентного именно в субъективном мире, предельным воплощением которого было художественное творчество, которое понималось в близком романтизму ключе как прообраз всех других видов творчества. Модернизм породил богатый спектр стилей, школ и направлений, среди которых такие значительные, как импрессионизм, символизм, ар-нуво, неоклассицизм. Ответная мутация произошла и с реализмом, который приобрел утонченно натуралистические формы и парадоксально сблизился с символизмом (например, в прозе Золя). Модернизм оживил культурные домены, которые в предшествующие десятилетия оказались в застое: театр, оперу, философию, художественную критику. Несмотря на провозглашенную элитарность, модернизм хорошо уживался с законами культурного рынка. Он не просто сосуществует с процветающей массовой культурой (которая сама по себе была важнейшим созданием XIX в.), но и задает для нее новые мотивы, сюжеты, идеи. Показательно, что культурными идолами конца XIX в. становятся Вагнер, Ибсен и Ницше. Синтетическая опера-миф; психологическо-метафизический театр, воинствующая философия волюнтаризма – эти миры объединяются и модернистским прорывом в эстетическое измерение гуманизма, и – в то же время – неизбывным психологизмом, близким человеку позитивистской эпохи.

Уже в первые годы XX столетия выявляется рождение иной культуры, которая существует параллельно и во взаимодействии с модернистскими форматами, но выражает новую эпоху. К началу Первой мировой войны (что было важнейшим культурным рубежом) мир заметно изменился. Вторая волна индустриализации, начавшаяся в 70-е гг., окончательно увела Европу от аграрного прошлого. Научно-технический прогресс приводит к радикальному укрупнению производства, что требует колоссальных финансовых средств. Это в свою очередь вызывает объединение капиталов в акционерные общества, создание транснациональных корпораций. Появление в этих условиях сверхсильных государств, манипулируемых масс, мировых конкурентных пространств прямо или косвенно приводит к эрозии гуманизма и демократических ценностей. Происходит кризис классических структур западной цивилизации. Наиболее наглядно это выражено в появлении художественного авангарда: кубизм, фовизм, абстрактивизм, футуризм, экспрессионизм, дадаизм, сюрреализм бесконечно варьируют открытие мира без человека, переживание неантропоморфной, отчужденной от гуманистического измерения реальности. Сильной стороной авангарда было отвержение антропоцентризма и самовлюбленного субъективизма старого искусства. Но опасной стороной этих новаций было сближение авангарда (в том числе политическое) с новорожденной тоталитарной идеологией, которой также хотелось избавиться от «слишком человеческого». Неклассические формации появились во всех областях культуры (особенно в ходе 20-х гг., когда появляется классика всего неклассического): в литературе происходит распад романа (главной литературной, а может быть, и мировоззренческой формы XIX в.); в поэзии происходит глубокая деструкция традиционного поэтического языка; театр разрушает грань между зрителем и сценой, создавая активистские политически ангажированные перформансы; кинематограф рождает небывалое гипнотическое массовое искусство; появляется психоанализ, неклассические формы науки (физики, математики, логики), заново рождается генетика. Это взрывоподобное рождение новых мировоззрений открывает культуре мир, в котором человек выглядит случайным побочным продуктом безличных сил и процессов. Однако опыт первых трех десятилетий XX в. нельзя назвать негативным. Во-первых, авангард (по крайней мере ранний) явился сильной версией решения культурных коллизий. Во-вторых, традиционные ценности европейской культуры обновились, пройдя испытание. Достаточно упомянуть масштабное возвращение к религиозным истокам, которое затронуло все три главные христианские конфессии.

30-е, 40-е гг. были временем резкого торможения культурной динамики, что было вызвано трагическими потрясениями мирового масштаба. Более или менее поступательно развивалась лишь наука, востребованная всеми силами, вовлеченными в конфликты. Но в 50-е гг. мы видим начало новых процессов. Послевоенная Европа и ее ценности – культура потребления, индустрия развлечений, коммерциализация авангарда, влияние средств массовой информации, власть транснационального капитала, планетарная техника – вызвали активный протест молодой части общества. Контркультура и молодежные движения 60-х, совпавшие с первым кризисом тоталитарного мира, окончательным распадом колониальной системы, появлением «зеленого» движения, создают предпосылки для появления новых стилевых и идейных форм – особенно в музыке и кинематографе. Неоконсервативные настроения 70–80-х гг. добавляют к этому синдрому интерес к традиционным ценностям (состав которых зависел от субъекта консервативной ностальгии: в США это были классические либеральные ценности, в СССР – православные, в региональных культурах этнический патриотизм и т. п.). Отсутствие радикально нового в этих послевоенных культурных течениях говорит о том, что современная культура переживает «инкубационный» период, значение которого можно уяснить только постфактум.

Новые процессы 1960–1980-х гг. принято называть культурой постмодернизма, определяя его как отрицание объективных критериев нормативной оценки культурного продукта, утверждение игрового, полицентричного, принципиально эклектичного характера культуры. Такая номинация представляется несколько поспешной, вызванной потребностью найти имя для неясных процессов. Видимо, для характеристики современности нужна определенная временная дистанция.

Во второй половине XX в. мир в целом, несмотря на локальные конфликты и трагедии, пережил благополучную эпоху. Отсутствие тотальных войн и научно-техническая революция вкупе с победами демократической политической системы, урбанизацией, относительным решением продовольственной проблемы, распространением системы всеобщего среднего образования и доступного высшего образования привели к появлению «государства всеобщего благоденствия» как нормы и образца для подражания. Не замедлили с появлением и новые проблемы: опасные следствия глобализации (унификация культур, возможности корыстной манипуляции планетарными процессами); агрессивность массовой культуры; кризис семьи; рост экстремизма и терроризма. Ряд цивилизационных проектов в конечном счете затормозился: освоение космического пространства утратило утопический размах, создание мирового государства перестало быть безусловной целью человечества, экологические проблемы поставили под вопрос бесконтрольность индустриального прогресса. В то же время с ускорением идет информационная революция, развивается электроника, генная инженерия и биотехнологии, медицина. На эти направления возлагаются и определенные социальные надежды. Несомненно, резко возрастает значение правозащитного движения. Возможно, еще рано говорить о формировании «постиндустриального» или «информационного» общества. Но контуры будущего цивилизационного витка уже проступают.

Возможно, знание культурных ритмов Модернитета дает нам некоторую возможность прогноза: если мы принимаем такой механизм культуры, как поочередная (вициссивная) смена двух типов культур – «дневной» и «ночной», и допускаем предложенную выше артикуляцию внутри типа, то локализовать свой период мы можем как «вечернюю» эпоху «дневного» типа. То есть, если обойтись без метафор, – как начало распада парадигмы Нового времени (Модернитета). На смену приходит новый «ночной» тип культуры, который было бы слишко поспешно номинировать как «новое средневековье» (хотя этот концепт достаточно популярен, и Бердяев был не первым, кто его предложил), но родство которого с двумя известными нам изоморфными эпохами – «ночь» перед «греко-римским днем» и «ночь» Средневековья – можно ожидать. Генеральные процессы мировой культуры, которые без большого риска впадения в метафизику нетрудно усмотреть в обозримом историческом времени следует, пожалуй, признать константой. Они таковы: культурный антропогенез (как замещение остановившегося биологического антропогенеза);

свободное целеполагание в гражданском правовом обществе как социальная телеология культуры; инструментально-символическое пространство, обеспечивающее материальную и духовную адаптацию, как непосредственная цель любой эпохи.

Если же говорить о чертах грядущего культурного периода, то прежде всего надо вспомнить о неизбежности «буферного» переходного периода, который наблюдался в Средиземноморье и Европе дважды. Это – поздний доминат Римской империи и позднее Средневековье XIV–XV вв. Основные черты «культурного апокалипсиса»: неэффективность и хрупкость переусложненных социокультурных систем; феномен «варварства»; большие миграции; экологические и демографические потрясения, эпидемии; изменения климата.

Позитивные или альтернативные приобретения новой эпохи можно представить в виде следующего реестра.

(1) Конец национальных государств.

(a) Замещение национальных государств планетарной системой новых политических субъектов.

(b) Появление универсальных центров арбитража и управления мировой системой, аналогичных средневековому имперскому центру.

(2) Упрощение системы и усложнение ее элементов.

(a) Переход от социальной «мегаломании» к малым функциональным субъектам (парцелляризация, миноризация).

(b) Появление новых легитимных форм самоуправления.

(c) Повышение значения национальных, религиозных и хозяйственных принципов самоидентификации.

(d) Дезурбанизация; формирование «мировой деревни».

(3) Социальный реверс.

(a) Расконсервация старых социальных модулей и их прагматическое переосмысление.

(i) Община.

(ii) Корпорация.

(iii) Профсоюз.

(iv) Университет.

(v) Квазисословия: армия как «новое рыцарство»; наука как модус элиты.

(vi) Церковь.

(4) Переход от глобальных войн к локальным войнам.

(a) Появление террористического интернационала и больших террористических бизнес-проектов.

(b) Неоварварство, «лишние люди»: появление нового объекта социальной манипуляции.

(5) Консервативная экономика.

(a) Экономика досуга.

(b) Примат неиндустриальных форм труда.

(i) Диверсификация и полицентризм экономики.

(ii) Примат аграрности.

(iii) Дефицит занятости.

(iv) Механизм табуирования отельных видов труда.

(v) Преодоление количественного разрыва между «силой» и «совестью».

(vi) Административное торможение «прогресса».

(6) Экологический поворот.

(a) Энергетическая революция. Неагрессивные формы извлечения электрической энергии: Солнце, биопроцессы и т. п.

(b) Примат накопления и консервативных форм повседневной жизни.

(7) Социальные трансмутации.

(a) Примат коренных прав человека. Легитимизация политической и военной интервенции.

(b) Повышение социальной роли семьи и малых групп.

(c) Защита ювенильности от инфантильности.

(d) Расширение игровых форм культуры и смыкание их с трудом и политикой.

(8) Кризис старых ценностей.

(a) Конец ренессансного гуманизма и антропоцентризма.

(b) Переход от натурализма к трансцендентализму.

(c) Дискредитация сциентизма.

(9) Новая аксиология.

(a) Право как универсальный и нейтральный регулятор культурных отношений.

(b) Информация как наиболее востребованный продукт.

(c) Религия и искусство как интеграционная сила культуры.

(10) Религиозный поворот. (a) Традиционные религии вместо неокультов.

(b) Маргинализация «эзотерики».

(c) Конец экуменизма.

(d) Некомпульсивные формы союза государства и церкви.

(11) Новая наука.

(a) Реставрация социального достоинства гуманитаристики.

(b) Доминанта биологии и медицины.

(c) Перманентность и дистантность образования.

(d) Радикальное повышение роли университетов.

(12) Новая философия.

(a) Отказ от натуралистической парадигмы. Конец позитивизма.

(b) Реабилитация мифа.

(c) Возвращение метафизики.

(d) Новая рациональность.

(i) Строгость и точность вне сциентистского канона.

(ii) Социальная и моральная ответственность интеллектуала.

(iii) Неопредмечивающее мышление.

(iv) Новое освоение и герменевтическая интерпретация классики.

(13) Новое искусство.

(a) Аудиовизуальная революция.

(b) Поворот от мимесиса к имагинации.

(c) Расширение непрофессиональной художественной активности.

(d) Эстетизация среды.

Предложенный перечень нельзя, разумеется, принимать за ответственный прогноз: это, скорее, культурологическая игра или, если угодно, результат критического анализа критики постиндустриальной культуры, которая сейчас стала самостоятельным интеллектуальным жанром. По крайней мере, один вывод мы вправе сделать: на горизонте перед нами не новые адачи, а новые решения старых. Происходит креативный пересмотр исходного переживания «осевой эпохи»; аксиомы опять становятся гипотезами, очевидность – видимостью. Но этот ритм, как мы видели, вписывается в европейский механизм циклично-маятникового процесса.