Текст книги "Телеология культуры"

Культура Возрождения

Как уже отмечалось, переходные эпохи следует рассматривать одновременно и как завершение прошлой, и как начало будущей. Это требует от исследователей нетривиальных приемов интерпретации, но упрощение предмета грозит слишком основательной его деформацией, и поэтому иногда корректное изложение процессов предполагает «переключения регистра». Так, говоря о цивилизационных сдвигах XIV–XVI вв., нужно предпочесть рамки Нового времени, а не Ренессанса, чтобы избежать перспективных искажений. Тогда мы увидим следующие ростки новой эпохи. 1. Начинается формирование национальных государств, расколовшее Европу на автономные и конфликтующие регионы, и постепенно выдвинувшее лидеров: Англию, Францию и Испанию. 2. Утрачивается объединяющая роль папства, образуются национальные церкви, нарастают различные реформационные движения, часто смыкающиеся с политическим сепаратизмом. 3. Начинают «буксовать» политические механизмы сословно-представительных монархий. 4. Институт рыцарства теряет и политический, и военный смысл. 5. Возрастает вес сравнительно новых институций, зависимых от централизованной королевской власти: дворянства и бюрократии. 6. Крестьянство постепенно переходит в податный статус. 7. Расширяется автономия городов; у цеха появляется конкурент в виде мануфактуры и других форм наемного труда. 8. Растет активность торговли и связанной с ней динамики освоения географических пространств. 9. формируется новая экономика, основанная на торговом и финансовом капитале. Эти фундаментальные процессы подстегиваются и такими катализаторами, как чума середины XIV в., падение Византии в XV в., затяжные войны и восстания социальных низов.

Обозначить этот тектонический сдвиг цивилизации понятием «Возрождение» было не слишком удачным решением. Тем не менее термин закрепился. Принято считать, что первым слово Rinascita употребил в данном смысле Дж. Вазари в середине XVI в. Из статуса метафоры в статус термина слово переходит только в сер. XIX в. во французской версии – Renaissance – благодаря историку Ж. Мишле. Имелось в виду в первую очередь возрождение ценностей античной культуры. Но подразумевалось и то, что Средневековье было эпохой застоя и спячки (с чем сейчас мало кто готов согласиться), и Европа в XIV–XVI вв. наконец-то проснулась. На самом деле речь должна идти не столько о возрождении старой культуры, сколько о появлении приципиально новой. Это новое можно рассмотреть в аспекте трех великих культурных революций: этической, эстетической и религиозной.

Этическую революцию осуществил так называемый «гуманизм». Движение начиналось с культа античной образованности и морали у Петрарки и Салютати. «Искусство жизни», воспетое Петраркой и противопоставившее средневековому идеалу ценности духовного аристократизма, обозначает контуры нового понимания достоинства человека и новой этики. В центре оказывается понятие «virtu» – доблесть, достоинство. Virtu, в отличие от средневековой «добродетели», – это не преодоление природной косности и греховности, а развитие природных задатков, вложенных Богом в творение. Движение быстро превращается в элитный общеевропейский духовный институт, организованный по сетевому принципу и черезвычайно влиятельный (особенно если учесть, что кружки гуманистов зачастую формировались вокруг центров власти и под их патронажем). В трудах второй волны гуманистов – Бруни, Альберти, Валлы и др. – гуманистическая этика расширяется до исторической и социальной программы. К середине XV в. формируется такая гуманистическая идеология, как возрожденческий неоплатонизм, расцвет которого был отчасти обусловлен эмиграцией в Италию византийских ученых. В центре этого процесса – «платоновская школа» во Флоренции, возглавленная Фичино. В работах флорентийских платоников осуществлялся эклектический синтез неоплатонизма, герметизма, каббализма, арабской мистики. Пико делла Мирандола – один из лидеров школы – создает знаменитую «Речь о достоинстве человека», признаваемую манифестом зрелого гуманизма. Человек, утверждает Пико, сотворен Богом не окончательно, ему предоставлена свобода выбора завершающей формы. Он поставлен в центр мира, и дальнейшее движение зависит от него самого: вверх к ангельскому облику или вниз к животному существованию. В XVI в. традицию школы продолжает Патрици. Развивается и аристотелианская ветвь философии: Помпонацци, углубляя традиции падуанского аверроизма, делает шаг в сторону эмпиризма и сенсуализма. Параллельно (и в связи) с гуманистической мыслью, стремящейся христианизировать язычество, существует тенденция обновления с точки зрения гуманистического идеала собственно христианства. Она более свойственна северному Возрождению. В Нидерландах направление представлено девентерской школой «Нового благочестия» (Грооте, Фома Кемпийский). В Германии – Николаем Кузанским, Агриколой, Цельтисом. Мыслителям этого направления свойственна большая заинтересованность в очищенном от схоластики морально-религиозном практицизме, в анализе психологических глубин религиозной жизни. Близок этому направлению по духу протест Савонаролы (и позднего Пико делла Мирандолы) против языческих крайностей гуманизма. Особняком стоит в XV в. философия Николая Кузанского, выделяющаяся своей масштабностью и глубиной. Кузанец осуществил единственный в своем роде синтез ортодоксальной христианской философии, неоплатонизма и новейших тенденций гуманистической мысли. В этом отношении он – последний средневековый и первый нововоевропейский философ. Николай в своей теории «ученого незнания» утверждает богоподобность конечного разума и его способность познать абсолютное не только через явления, но через саму его непознаваемость, которая каждый раз дана уму особым образом. На этом принципе строится изощренная диалектика относительного и абсолютного, «максимума» и «минимума». Предвосхищая Бэкона и Декарта, Николай выдвигает программу тотальной реформы наук и религий. Однако в культурной ситуации Возрождения философия Николая Кузанского оказалась почти невостребованной. В XVI в. гуманизм переживает всесторонний кризис, и поздние его образцы – миры Монтеня, Тассо, Рабле, Сервантеса, Шекспира – несут на себе печать трагического разочарования в идеалах раннего Возрождения.

Параллельно этической революции гуманизма шла эстетическая революция, воплощенная в трудах живописцев, скульпторов, архитекторов и музыкантов. Появление таких инноваций, как прямая перспектива, светотень, портретный и цветовой натурализм, анатомическая точность, наука пропорций, индивидуальность манеры, меняли не только искусство, но и всю оптику культуры. (См. факультативы.) Новое искусство отнюдь не замыкалось в художественных мастерских; оно было большим социальным феноменом. Артель художников стала новой трудовой ячейкой общества, своего рода мануфактурой. Произведения искусства оказались выгодным объектом вложения капиталов. Украшение городов (в условиях их торговой и политической конкуренции), создание дворцов и особняков (фортификация – не в последнюю очередь) – все это делало художников организаторами и инженерами нового социального пространства. Появление светских заказчиков и спонсоров перенесло искусство в мирское пространство и сделало его фактором воспитания нового человека. Рядом с изобразительным искусством вырастает искусство слова, причем слова, сказанного на национальном языке. Литература, благодаря гуманистическим ценностям, росту образованности и книгопечатанию, становится великим культурообразующим фактором. Стоит особо отметить роль печатного станка не только для литературы, но и для появления растиражированной гравюры, доступной Библии: для вовлечения в пространство культуры широких социальных масс. Расцвет традиции городских и придворных праздников приводит к снятию табу на театральное искусство. Появляется в разных жанровых обличиях искусство драмы. Активно развивается, разнообразит жанры и совершенствует инструменты светская музыка, достигая в XVI в. удивительных высот в искусстве полифонии. В попытке флорентийских музыкантов и литераторов возродить античную драму неожиданно рождается небывалый жанр – опера. В конечном счете художник учил людей своей эпохи видеть и переживать мир по-новому, а эта способность всегда предшествует как основа всем остальным детализациям культуры.

Общеевропейской религиозной революцией стала Реформация, в ходе которой формируется новый тип человека; из переживающей кризис гуманистической программы высвобождаются жизнеспособные и адекватные своему времени ценности и модели поведения. Провозгласив верность идеалам раннехристианской общины, лозунг спасения «только верой» и признания авторитетом «только Писания», реформаторы отвергли целый религиозный космос предшествующих веков: церковную иерархию, верховенство римского первосвященника, культ святых и Богородицы, почитание икон, пышные обряды и даже ряд таинств, оставив только крещение и причащение. Их община с самоуправлением, выборностью священников, простотой богослужения была новым социально-культурным элементом, из которого со временем вырастают и республиканские ценности, и правозащитная активность, и новая трудовая мораль, согласующаяся с «духом капитализма». Борьба с «идолопоклонством», которую начинает окрепший протестантизм, оказала значительное влияние на судьбы европейской культуры: в ряде регионов удалось затормозить развитие изобразительного искусства, театра, но музыка и литература – напротив – получили от новой конфессии мощные стимулы. Но главным культурным продуктом Реформации стал новый канон личности, равно далекий и от средневекового образца, и от ренессансного идеала. Это – тот самый моральный, рациональный индивидуум с активной жизненной позицией, каким мы его видим в разных модусах в ходе истории Нового времени.

Реформация не была единственным духовным итогом XVI в. Утонченный меланхоличный скептицизм Монтеня сохраняет в эту эпоху этические импульсы классического гуманизма. Натурфилософия развивается в трудах Бруно, превратившего ее в радикальный пантеизм, и Телезио, существенно приблизившего ее к будущему новому естествознанию введением в привычный пантеистический гилозоизм нового метода изучения натуры «из своих собственных принципов». Бурно развивается мысль Контрреформации, в рамках которой осуществляются социальные, психологические и педагогические новации Лойолы, предложившего свою, антилютеровскую концепцию личности. Переживает неожиданный расцвет «вторая схоластика», раскрывшая в томизме новые ресурсы. Результаты, достигнутые при этом в онтологии Фомой де Вио (Каэтаном) и Суаресом, по-настоящему оценили только в нашем веке. Рабле, Мор, Кампанелла создают яркие утопические мифы о совершенном обществе. Одновременно Макивелли формулирует свои жесткие рекомендации по управлению реальным обществом, закладывая основы современной социологии, а Боден создает теорию правового государства, веротерпимости и суверенитета, начиная эпоху современной юридической мысли. Все это говорит о подспудных поисках философской методологии, каковую найдет следующее поколение мыслителей. Исторический драматизм этого века и его разочарование в гуманистической программе в известной мере стимулировали возвращение к собственно философским установкам. Таким образом, XVI в. можно парадоксально назвать периодом плодотворного распада культуры Возрождения.

Культура раннего Нового времени

Эпоху, в которой мы живем, принято называть Новым временем. Это понятие, так же как именования «античности», «средних веков» и «Возрождения», появилось в круге гуманистов XVI в., которые стремились переосмыслить способы описания истории. В Средние века было принято разделять мировую историю на эпохи четырех монархий: ассиро-вавилонской, мидо-персидской, греко-македонской и римской. Гуманисты отказались от толкования истории как продолжения жизни Римской империи в новых обликах: в виде Византии и Священной Римской империи. Но с какого момента начинать отсчет Новой истории, ученые так и не договорились. Чаще всего рубежом считали падение Константинополя (1453). В учебнике немецкого историка Целлариуса (Historia tripartita, 1685) всемирная история делится на древнюю (до Константина Великого), среднюю (до 1453) и новую (после 1453). Поздние историки предпочитали начало Реформации (1517), начало Английской (1640), а то и французской (1789) революции. Для наших целей достаточно представить себе то хронологическое поле, в котором произошел великий культурно-исторический поворот. Несомненно, две даты – 1492 г.

(открытие Америки и завершение Реконкисты) и 1521 г. (Вормсский эдикт, объявивший Лютера еретиком) – могут также претендовать на статус символического рубежа. Где-то между ними происходит невидимый перелом в судьбе Европы, и начинается ускоряющееся формирование культуры Нового времени. XVI в. проходит под знаком «осени Средневековья»: в попытках все более усложняющихся и все менее жизнеспособных образов дряхлеющей цивилизации продлить свое существование. Но, с другой стороны, было бы ошибкой недооценивать плоды этой «осени». Среди достижений XVI в.: «вторая схоластика», вторая волна рыцарских романов, фламандская полифоническая музыка, поздняя готика, маньеризм, оккультная натурфилософия, испанский и английский позднеренессансный театр, т. е. невероятно красивые и сложные символические миры, которые богатая опытом культура создает в надежде выжить. Ей синхронны ростки новой культуры: Лютер, Коперник, Макиавелли, Лойола, Тициан… Но пока эти явления не делают погоды (за исключением, конечно, Реформации). Ситуация меняется в XVII в.: «осень» еще длится и плодоносит, но рядом с ней уже – молодая, агрессивная революционная культура Нового времени.

Главный духовный конфликт, который пришлось разрешать XVII в., заключался в исчерпанности двух великих культурных программ: средневековой и возрожденческой. Секуляризованный властный институт, которым стал дотридентский католицизм, и культ самообожествленного человека в идеологии гуманизма были одинаково разочаровывающими и к тому же несовместимыми результатами позднего Ренессанса. В то же время Европа не хотела отказываться от нелегко доставшихся духовных сокровищ. И XVII в. удалось найти формулу, которая стала осью для последующего культурного морфогенеза. Человек – в согласии с гуманистами – признавался высшим после Бога существом. Но в согласии с традицией веры – не благодаря своей природе, а как единственный обладатель и хранитель сверхприродного дара Небес. Что это за дар, нужно было еще понять, но «компас» заработал, что позволило интегрировать культурные силы. Та ценность, уникальным хранителем которой был признан человек, чаще всего понималась Новым временем как разум. Соответственно, задачей новой эпохи было построить культуру на разумных основаниях.

Три революционных деяния XVII в. лежат в фундаменте Нового времени. Первое – новая экономика, которую принято называть не слишком удачным термином «капитализм». (Более резонным было бы именование «индустриальная экономика», но индустриальная система появилась лишь в XVIII в.) Из всех важных компонентов этой системы – товарное производство, превращение труда в товар, предпринимательство, рынок, конкуренция, машинная техника, развитые формы кредита – в XVII в. наиболее выявилось рождение нового сословия: сословия независимых предпринимателей, будущей буржуазии. Пока это еще не класс, это – сословие, которое как таковое имеет свое место в разделении труда и на этом основывает и уклад жизни, и культурные традиции, и определенные привилегии, но по сути это «куколка» будущего класса. Буржуазия уже кормила не только себя, но и общество, однако достойного места в сословной системе для нее не было. Она не могла взять на себя роль культурного лидера, каковая принадлежала аристократии и духовенству, но фактически уже вырабатывала альтернативные ценности, хорошо согласующиеся с веком Разума. Первейшими среди этих ценностей были индивидуальная ответственность и активизм как новый канон личности. Протобуржуазия, страдающая от слабости социального статуса и нехватки прав, и, с другой стороны, старые сословия, страдающие от невозможности гармонично вписаться в новую систему, создавали внутри общества напряженное конфликтное поле.

Вторым после капитализма великим деянием века стало создание абсолютистской политической системы, которая на какое-то время оказывается оптимальным решением. Абсолютизм, в отличие от сословно-представительной монархии или олигархической республики, давал ту предельную централизацию власти, которая могла создать солидарное целое из молодого национального государства. Единый субъект власти в абсолютизме – начало, отрешенное, отъединенное от всех остальных сословий. Абсолютный монарх не потому абсолютный, что всевластный, как это иногда простодушно трактуют: он абсолютен, потому что не является ничьим представителем, кроме целого государства, он – отец всей нации, тогда как «старый» король был представителем военно-аристократического сословия. Поэтому он может всех призвать к ответу и осуществить универсальный арбитраж. В XVII в. это было примирение конфликта аристократии и буржуазии: с одной стороны, поддержка ослабевшей аристократии, потому что она – дух нации, ее смысл, и с другой – протекторат над буржуазией, которая юридически была плохо защищена. Еще одним союзником абсолютизма стала бюрократия, формированием которой активно занималась власть. хорошо организованная, образованная опора власти, каковой было чиновничество (особенно во Франции), стала фактором культуры, добавив к ресурсам «дворянства шпаги» прагматическую и этатистскую идеологию «дворянства мантии». Еще одна функция абсолютизма – это персонификация власти. То, что власть имеет лицо, с точки зрения культуры и психологии (даже психоанализа) власти очень важно в моменты собирания нации. Абсолютный монарх наделен всей полнотой власти, но наделен и ответственностью. Но отвечает он не перед народом, что было бы противоречиво в этой системе, а перед законом. Правда, он же его и создает как суверен, но перед существующим законом он ответственен. Правовая мысль, активно развивающаяся в XVII в., выдвигающая такие идеологические концепты, как «естественное право» и «общественный договор», показывает, что движение гражданского сознания «снизу» было фактором, вынуждающим монархов признать свою ответственность перед законом. Кроме того, монарх отвечает перед Богом и за свои ошибки, и за народные грехи. Для XVII в. это тоже было релевантным решением, которое казалось сообществу логичным и справедливым. Наконец, абсолютная власть была властью династической, что избавляло от рисков политического маятника и позволяло готовить наследника к будущим функциям властителя с детства. Немаловажно и то, что абсолютизм окончательно упразднил средневековое двоевластие папы и императора: церковь стала подразделением государственной власти, своего рода департаментом духовных дел. После религиозных войн XVI в., морально и политически разваливших всю Европу, такое решение позволило блокировать опаснейший источник конфликтов и даже взращивать понемногу принцип веротерпимости. Со временем это приведет Европу к другой фундаментальной проблеме: высшие духовные ценности и ориентиры попадут или в сферу частного выбора индивидуума, или в сферу влияния непредназначенных для этого институтов: искусства, науки, философии, государственной идеологии. Тем самым будут созданы предпосылки многих культурных болезней, включая тоталитаризм. Но XVII в. с этой проблемой еще не столкнулся. Стоит обратить внимание на то, что абсолютизм в силу своей формообразующей мощи был не только политической структурой, но и моделью для культурного творчества: регулярно организованный и законосообразно движущийся вокруг центра мир – это матричный образ, который мы часто встречаем в символических системах Нового времени.

Наконец, третьим фактором кристаллизации новой культуры стала наука. В период от Галилея до Ньютона происходит создание невиданной науки, у которой есть новый предмет – природа (а не бытие в целом, как у старой науки) и два новых инструмента: эксперимент и математический язык. Появилось экспериментально-математическое естествознание. Чтобы это естествознание работало, надо все, что не подчиняется опыту и математическому описанию, отодвинуть в сторону как не относящийся к науке предмет – религию, метафизику, мораль… Или же в этой предметности найти то, что может быть рационально «исчислено». Много позже критики и скептики скажут, что эксперимент – это дача показаний под пыткой, математика – пустые формы рассудка, природа – бессмысленные субъективные феномены и т. п. Но XVII–XVIII вв. стали триумфом раскрепощенных сил рассудка и опыта. Показателен союз науки с философией, обусловленный потребностью науки в новой теории познания. Союз оказался взаимно плодотворным: наука получила гносеологический фундамент, а философия в XVII в. пережила один из самых успешных периодов своей истории. Эмпирический метод окончательно подорвал влияние схоластической культуры; механицизм, благодаря успехам физики, математики и астрономии, стал не только научной концепцией, но и мировоззрением культуры. Благодаря науке начинают появляться новые образцы машинной техники, да и себя наука обеспечивает такими инструментами, как микроскоп и телескоп, которые фантастически расширяют возможности опыта. Рядом с Галилеем и Ньютоном появляется плеяда гениев новой науки: Бойль, Гук, Гюйгенс, Декарт, Кеплер, Левенгук, Лейбниц, Непер. Социально-научный проект ф. Бэкона, предполагавший передачу политической власти сообществу ученых, не кажется в этом контексте абсолютной утопией, и организации, подобные обществу розенкрейцеров, исподволь пытаются воплотить этот замысел.

Немаловажно то, что наука стала эффективно самоорганизовываться. Появились научные академии, сообщества и кружки, которые нередко пользовались покровительством власти (хотя меценатство по-прежнему остается главной формой поддержки науки). Возник своеобразный эпистолярный «интернет»: система ученой переписки при посредничестве добровольных «секретарей». Появился новый культурный идеал, идеал науки, которая стала критерием любого знания. В XVII в. появляется почти математическая социология у Гоббса; этика, «доказанная геометрическим способом», у Спинозы; система права, построенная Пуффендорфом как последовательность теорем; педагогика Коменского, задуманная почти как аграрная система, выращивающая нужный продукт. Экспериментально-математическое естествознание как парадигма науки и дедуктивно-аксиоматические построения как универсальная модель рационализма стали на долгое время общекультурной матрицей.

Научная и экономическая революции намного пережили абсолютизм и стали неотъемлемой частью культуры Модернитета. Но культура не может состояться, пока она не выстраивает в себе канон желаний и переживаний. Новой культуре необходимо построить свою эстетику, свою сенсорику, так сказать. И XVII в. это удалось. Он создает два грандиозных новых стиля – классицизм и барокко, которые позволяют так же, как язык математики в науке, артикулировать, упорядочить мир. И классицизм, и барокко вырастают из последних версий ренессансного искусства, но задачи культурного строительства, поставленные XVII в., придают эстетическим формулам размах миросозидающей программы. Классицизм и барокко весьма разные стили, но у них есть общая территория, на которой они согласуются в решении общей задачи искусства – в привнесении смысла в аморфную массу переживаний и ощущений. Классицизм упорядочивает эту массу при помощи, условно говоря, «математической» эстетики. Остановить поток времени, раздробить континуум пространства, наладить связи у раздробленной массы, гармонизировать ее, найти общую меру между человеком и этим упорядоченным миром – вот, что делает классицизм. То есть он вносит структурное в стихийное. Барокко же – это стиль, который вносит в инертную материю жизненно-витальное. Все, что покоится, надо заставить двигаться; все, что движется, надо заставить имитировать движение растения, т. е. разветвляться, изгибаться, возвращаться к себе, опять выбрасывать какие-то ростки. В одном случае перед нами логическое, в другом – биоморфное искусство. Но в XVII в. они друг друга обогащают как две стороны одной системы. Любая полноценная модель культуры – это не одно решение на все случаи жизни, это – система активно конкурирующих и спорящих решений. В науке и философии точно так же две боролись системы – рационалистическая и эмпирическая. В политике тоже можно найти набор противоборствующих систем. Но это не просто плюрализм: в случае состоявшейся культуры это – разные функции одной и той же системы. Если логика «сборки», интеграции сильнее, чем логика центробежная, логика полемики, это значит, что история породила жизнеспособную культурную систему. У такого мира есть каноны, программы, законы, аксиомы, и они могут достаточно долго работать. Но важно осознать и то, что все эти общие принципы работают для общих систем. Для индивидуума никакой закон культуры не является необходимым. Индивидуум всегда, в любой момент может выйти из культурной системы. Паскаль, к примеру, – философ, математик, изобретатель компьютера и многого другого, пассионарный религиозный деятель – «типичный представитель» XVII в. Но он также был из тех немногих людей своего века, которые отвергали его культуру. Паскаль заявил, что он возвращается от Бога философов к Богу Авраама, Исаака и Иакова. От мира как страшной бессмысленной бездны – к миру личной веры. Паскаль поднимает восстание против своей культуры: один на один, и у него в этом отношении почти не было союзников. Культура, как можно убедиться, ничего не предопределяет, она лишь дает систему инклинаций: склонностей, подобных наклонам рельефа.

Еще один аспект, который выявляет характер культуры XVII в., – диспозия жанров искусства. Городская и садово-парковая архитектура являются естественными доминантами для урбанистической культуры, каковой является Новое время. Изобразительные искусства – особенно учитывая их ренессансную предысторию – также были призваны формировать и воспитывать всю культурную оптику XVII в. Но в ряду ведущих жанров века оказались и те, которые не были заведомо ожидаемыми: театр, опера, инструментальная музыка. Литература же, напротив, ослабила динамику своего развития. Театр в условиях зарождения гражданского общества и рецессии роли церкви возвращает себе то значение пространства коллективных переживаний, которое он имел в античном обществе. Особо показателен театр французского классицизма (Корнель, Расин, Мольер), который стал лабораторией новой этики и психологии. Музыка начинает завоевывать небывалые для ее истории культурные пространства, осваивая новые гармонические формы, жанры, инструменты. На стыке театра и музыки рождается опера: жанр неизвестный дотоле Европе, но оказавшийся одним из главных в судьбах искусства Нового времени. Соединение голоса, текста, театрального действия и музыки оказалось тем типом «временного» синтеза, перед влиятельностью которого отступила даже пространственная ансамблевость архитектуры. Словесность XVII в. не так значительна (особенно по сравнению со своими ренессансными достижениями). Ее основная работа в это время – формирование национальных литератур, создание литературного языка. Если драматургия и поэзия достаточно активны, то проза переживает «инкубационный» период. Но нельзя не отметить начало становления литературного жанра, со значимостью которого для Модернитета может сравниться лишь опера. В XVII в. зарождается роман – обширное прозаическое повествование, сосредоточенное на судьбах героев и их жизненном контексте. Получив в наследие от поэтики позднего Ренессанса плутовской роман (пикареску), рыцарский роман и «Дон Кихота» Сервантеса, XVII в. начинает создавать свои компоненты (например, психологическая составляющая, открытая романом М. де Лафайет «Принцесса Клевская») и превращать этот субстрат в жанр, способный стать зеркалом сложной социально-психологической среды Нового времени.

Восемнадцатый век

Культура XVIII в. во многом определяется позитивными социально-экономическими сдвигами, обусловленными в первую очередь эффектом новой экономики и правовых реформ. Их плоды обеспечили веку сравнительно благополучное существование вплоть до наполеоновских войн. Политический баланс, поддерживаемый «вестфальской системой», относительная социальная защищенность граждан, устойчивый рост населения, отсутствие продовольственных кризисов, больших эпидемий, тотальных войн, наступательное движение цивилизации и связанный с этим рост бытового комфорта – все это внушало веру в прогресс и способствовало расцвету общественных и частных инициатив. Век жил с удовольствием и азартом. Показательны социальные изменения в ведущих странах Европы: в Англии и Франции. (В культурном отношении XVIII в. – это гегемония Франции, и на ее примерах нагляднее всего виден общественный прогресс.) Зависимость индивидуума от государства становится меньше, частная жизнь завоевывает себе все большее пространство. Важные изменения происходят со статусом семьи. В городском обществе начинает доминировать нуклеарный тип семьи (родители и дети), что приводит к изменениям семейной психологии: важнее становятся внтурисемейные эмоциональные отношения, больше времени уделяется общению с детьми и воспитанию. В XVIII в. расцветают различные формы самоорганизации общества, защищенные от прямого контроля государства: салон, клуб, литературный или научный кружок, кафе с его завсегдатаями и т. п. Это превращало общество в констелляцию разнообразных субкультур. Некоторые из них – такие, как масонские ложи или сообщество просветителей – перерастали рамки приватности и становились общественными движениями. Некоторые, напротив, становились индивидуальными «проектами»: например, пресловутый феномен «авантюриста» XVIII в. Но в целом общество благодаря такой вариативности социальных групп становилось богаче и сильнее. Расцвет витальности повлек интерес культуры к индивидуальному, частному, личному, своеобразному и даже ненормативному. Общество ждет теперь ответа на свои вопросы не от науки, а скорее от искусства. Наука XVIII в. переживает весьма плодотворный период: подъем биологии и рождение химии; географические открытия; расцвет гуманитарного знания и появление целого букета новых наук (истории, социологии, культурологии, психологии, антропологии, сравнительного языкознания). Но все же эта страница истории науки характеризуется скорее экстенсивным развитием, систематизацией и самоорганизацией, чем радикальными открытиями. Другое дело – искусство. Оно раскрывает в XVIII в. возможности, заложенные предшествующим столетием.