Текст книги "Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе"
Автор книги: Александр Дьяченко
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Удивительные люди
Как-то, это еще до Великого поста, скончался у нас в поселке один бывший алкоголик, в свое время человек очень и очень пьющий. Жили мы с ним тогда в одном многоквартирном доме и даже в одном подъезде, потому и насмотрелся я на его художества вдоволь. И всегда поражался, какое же нужно иметь здоровье, чтобы так пить.
Жене в конце концов это надоело, и она выгнала его из дому. Потому пить он перебрался к маме. Мама с ним тоже не справлялась. Человек продолжал спиваться. Где он у нас только не валялся! Пять лет валялся, десять, пятнадцать. Окружающие, глядя на него, задавались одним– единственным вопросом: когда же он наконец умрет? А человек пил и не умирал. Однажды зимой, заснув в снегу в пятнадцатиградусный мороз и пролежав всю ночь, он не только не замерз, но даже и не обморозился. Понимая, что обычному нашему земному человеку такое не под силу, народ предположил, что этот, скорее всего, инопланетянин.
Пока он так пьянствовал, умерла его мама, и человек остался один. Ну все, решили соседи, теперь он точно пропадет. И вдруг произошло чудо. На удивление всем, он остановился. После четверти века беспробудного пьянства прекратил пить и взялся за ум. Чем человек занимался и на какие средства существовал, не знаю. Но руки у него были золотые. Помню, из разных выброшенных за ненадобностью железяк соорудил что-то наподобие «жигулей», и это подобие исправно ездило мимо храма по деревенской дороге. С шумом, скрежетом и дымом, но все-таки ездило.
Время шло, он часто менял машины. Каждое его очередное произведение гремело все меньше и уже почти не дымило. Однажды я шел по дороге в храм, а он, поравнявшись со мною, притормозил и предложил довезти, но я, поблагодарив, отказался. Сейчас жалею, что отказался, Господь давал шанс пообщаться.
И вот человек скончался, будучи абсолютно трезвым. Единственное, что я о нем знал еще из той прошлой жизни, когда он был моим соседом, что мама крестила его в детстве. Понимая, что молиться о нем никто не станет и в храм, чтобы заказать отпевание, никто не придет, я по собственной инициативе совершил по нему заочное отпевание. К моему удивлению, в день его похорон меня находят незнакомые, прилично одетые люди и сообщают о смерти этого бывшего алкоголика и о том, что хотели бы похоронить его как должно, в соответствии с законом.
Отвечаю, что усопшего я уже отпел и они могут не беспокоиться. Тогда один из них спрашивает:
– А что еще обычно делается в подобных обстоятельствах?
– Знаете, есть такая традиция в храм на помин по усопшему приносить подсолнечное масло, муку или хлеб. В наших местах еще приносят непользованное новое полотенце. Откуда этот обычай, не знаю, он существовал еще до меня.
– Я вас услышал, – ответил незнакомец.
Это мне уже потом староста рассказывала: буквально через час один из них снова приезжает и подает ей крошечный пакетик. В нем кусочек ткани, оторванной от салфетки, буквально полоска, сантиметра два шириной и длиной в десять. Тоненький кусочек черного хлеба, на нем крохотный ломтик ветчинки. Пенициллиновый флакончик из-под лекарства, наполовину наполненный подсолнечным маслом, и еще меньшего размера самозакывающийся полиэтиленовый пакетик со следами муки. Вручает старосте без тени улыбки. Мол, вот все, как договаривались.
Рассказывая, она, явно озадаченная, достает из пакетика приношения в память о бывшем алкоголике и раскладывает передо мною.
– Представляешь? Я что думаю: а вдруг это инопланетяне?
Обида
Помню, разговорился с одним своим знакомым. Пожилой уже человек и очень порядочный. В преклонных годах, тяжело болея, мог бы претендовать на вторую группу инвалидности и совершенно законно получать добавку к пенсии, но отказался.
– Совесть надо иметь. Народу и так трудно. Денег в казне вечно не хватает, а я такой заявлюсь и скажу: платите мне еще. Зачем? Мы же обходимся.
Хороший человек Иван Иванович, а в храм не ходит. И я не могу понять почему. Наконец мой знакомый разговорился:
– На Бога у меня обида. Не защитил Он меня. Я так на Него надеялся, а Он не помог. Давно дело было, еще при коммунистах, годах в семидесятых. Сам я состоял в партии и занимал хорошую должность. Мой начальник вот-вот должен был уходить на покой, и меня прочили на его место. Даже посылали на курсы повышения квалификации.
Как мы тогда жили? Да как все, с женами не венчались, и детей никто не крестил.
Все бы ничего, только как ни приеду в отпуск к себе в деревню, так мать с теткой и начинают: мол, закон Божий не уважаете, нехристями живете, и как вы так можете. И пилят, и пилят, и пилят, и пилят.
Слушал я их, слушал и наконец решился. Думаю, может, на самом деле неправильно живем. Раз так, то повенчаюсь с женой и сыновей покрещу.
Долго мы с супругой решались, но однажды собрались-таки и отправились в церковь. Все дела одним днем и переделали.
Батюшка говорит: теперь вы должны в церковь ходить, молиться и причащаться. Книжку какую-то подарил. Предупредил: нелегко будет, но просите Его о помощи, и Он вас не оставит.
Месяц проходит, и вызывают меня к парторгу. Дверь в кабинет открываю, а тот увидел меня, из-за стола выбегает и, не здороваясь, как заорет:
– Ты что, с ума сошел?! – Трясет какими-то бумажками и тычет мне их прямо в лицо. – Что же ты такое надумал, а? В попы записался? Мы тебя как перспективную единицу на должность выдвинули. Там, – он с благоговением показал в потолок пальцем, – твою кандидатуру уже одобрили. Тебе поверили, а ты всем нам в душу плюнул. Эх ты! Готовься к собранию, велено тебя из партии исключить.
Как я тогда молился:
– Господи, сделай, чтобы меня не исключили из коммунистической партии! Сам посуди, никак этого нельзя допускать. О месте начальника я уже и не мечтаю, свое бы не потерять!
Просил я Его, просил, а меня все равно из партии вышибли. Батюшка что обещал? Молись, говорил, и Бог тебя защитит. Не защитил Он меня, не помог. А ведь меня тогда и в Москву бы могли перевести. Не перевели, и карьера моя накрылась медным тазом. Обидно.
Так что в церковь я с тех пор не ходок.
Дети природы
Дело было на Пасху в самом начале нулевых. Если конкретнее, то на Радоницу 2000-го года. После литургии настоятель благословил мне отправляться на городское кладбище служить заупокойные литии на могилках усопших православных христиан.
Это был мой первый такой опыт служения на кладбище в день всеобщего поминовения усопших. Кладбище, куда я в тот день направился, на то время в городе было единственным и очень старым. Многие из тех, чьи родственники были погребены на этом кладбище, подходили ко мне заранее, еще в храме, и просили обязательно побывать у них на могилках. Договаривались, обещая ждать меня в условленных местах.
Беда только в том, что я на то время никогда прежде на этом кладбище не бывал и весьма смутно представлял, где и кто обещал меня дожидаться. Потому, пройдя на кладбище через главные ворота, я тут же оказался в окружении множества цыганских семей, пирующих здесь же, прямо на центральной аллее. Столы, накрытые всякой всячиной, дымящие мангалы с жарящимся шашлыком и бутылки со спиртным.
Изрядно подвыпившая толпа, завидев священника, отреагировала шумно и радостно. Пока я, в соответствии с нарисованным на бумажке маршрутом движения, пробирался до мест, где меня дожидались в первую очередь, ко мне то и дело подбегали какие-то люди со стаканами в руках, предлагая помянуть их покойничков. Я извинялся, отказывался и бежал дальше.
Вдруг из целого хора навязчивых предложений выпить я услышал просьбу о молитве. Остановился и стал всматриваться в окружающих меня людей:
– Кто просит помолиться? – И увидел цыгана лет тридцати пяти, приятной наружности, аккуратно постриженного и совершенно трезвого.
– Я прошу. Помолись, батюшка, о моих друзьях. Они лежат рядом. Вон там. – И он махнул рукой куда-то в сторону от центральной дорожки.
– Хорошо, ведите.
Мы подошли к двум холмикам с не по-цыгански скромными надгробиями. На фотографиях молодые мужчины, обоим лет по тридцати.
– Вот, батюшка, это мои друзья. Ехали вдвоем и разбились. Помолись о них.
Я достаю кадило и начинаю разжигать уголек. Зажечь его вне пономарки – это целая проблема. Благо уже тогда появился быстро воспламеняющийся уголь, афонского производства. Когда он уже достаточно разгорелся, я попросил пригласившего меня цыгана подержать кадило, а сам, отвернувшись от него, лезу в саквояж за ладаном.
Пока доставал текст заупокойной литии – тогда я еще не знал его наизусть, – открывал коробочку с ладаном, вижу мое кадило вовсю разгорелось ярким пламенем с переливающимися всполохами зеленого цвета. Еще из кадила повалил густой дым.
В недоумении смотрю на кадило и ничего не понимаю. Когда это я успел положить в него ладан? Или это так специфически дымно разгорается чудо афонских технологий? Ладно, надо будет учесть и не пользоваться им в закрытых помещениях. Беру текст литии и начинаю службу.
Вдохновенно молясь – еще бы, моя первая самостоятельная лития на могилках, – наблюдаю, как сопровождавший меня цыган пару раз проворно ныряет к моему кадилу, заботливо поправляя то и дело цепляющиеся одна за другую цепочки. Я служу, кадит мое кадило все тем же зеленым пламенем.
Целый день я потом провел на кладбище, поспевая от одной могилки к другой. Сжег целую упаковку угля, но никогда больше не выдавало мое кадило столь понравившегося мне пламени изумрудно-зеленого цвета.
Уже под конец, собираясь покидать кладбище, уставший, иду на выход все по той же главной аллее. Вдруг снова вижу того благочестивого цыгана, что первым обратился ко мне с просьбой помолиться о его друзьях. Он встает из-за стола и спешит в мою сторону.
– Батюшка, не знаю даже, как тебе это сказать. Только это… когда ты служил на могилках моих друзей, я тебе в кадило травку подсыпал. Любили покойнички покурить. Вот я и подумал, пусть побалуются. Это ничего, это не страшно?
Так вот откуда это яркое пламя с зелеными всполохами! А я думал, издержки афонских технологий. Увидев, как от этой новости я изменился в лице, цыган сообразил, что сделал что-то не так.
– Что? Это грех?! – запричитал он, чуть не плача. – Что же мне делать?
– Что делать? Иди в храм на исповедь и кайся.
– В храм? – Человек уже реально плачет. – Так это только завтра. Я же теперь всю ночь спать не буду! Отец, отпусти мне грех, отпусти!
Вижу, не отстанет он от меня, и, накрыв его голову епитрахилью, читаю над ним разрешительную молитву.
И снова человек счастлив. Благодарит меня и возвращается за стол на свое прежнее место.
Две истории
Заговорили о цыганах, и вспоминается одна такая история. В то время меня как раз еще только рукоположили и отправили служить в городской храм на место второго священника. Город, в котором располагался храм, даже не районный центр, небольшой, с населением всего двадцать тысяч человек.
Уже никто не помнит, когда в самом городе и в окружающих его деревнях появились цыгане. Всего несколько больших родственных общин. Живут эти люди обособленно в соответствии с национальными традициями. Разговаривают на своих языках, и женщины носят одежду, которую не увидишь на наших русских девчонках.
Именно в том городском храме, куда меня назначили, цыгане традиционно крестили своих детей и отпевали усопших. В цыганской общине, проживавшей в одной из деревень в нескольких километрах от города, скончался пожилой мужчина, а отпевать его договорились у нас в храме. Настоятель благословил мне совершить отпевание, а сам куда-то уехал.
Прибыл я в храм к назначенному времени. Сижу жду. Нет покойника. Взялся читать в алтаре Псалтирь, условившись, что меня вызовут по прибытии усопшего. Прочитал целую кафизму. Тишина. Не знаю, что делать. И спросить не у кого, настоятель в отъезде, а привычные сегодня всем нам мобильники тогда еще только-только входили в обиход. Уйти тоже неудобно, мало ли по какой причине задержались.
Прошло еще сколько-то времени. Цыгане наконец приехали и стали заносить усопшего в церковь. Помню, среди провожающих не было ни одной женщины. Одни только мужчины и мальчики-подростки. Еще меня удивило, как эти люди были одеты. На дворе самый конец прошлого века. В моде мужские пиджаки малинового цвета. Так вот на всех цыганах, до единого, даже на мальчиках, были пиджаки именно такого малинового цвета. Еще черные брюки, туфли, тоже черные, с длинными узкими носами. На головах – огромные кепки-«аэродромы». В годы моего детства в таких кепках щеголяли по Москве приезжие из Грузии.
Итак, картина. Дверь в храм распахивается, и опаздавшие цыгане, все как один в малиновых пиджаках одинакового покроя, в черных брюках и черных туфлях с длинными узкими носами, с грузинскими «аэродромами» на головах, точно муравьи, облепив гроб с разных сторон, заваливаются внутрь помещения. Не думаю, чтобы гроб был таким тяжелым, что нести его нужно было всем сразу, скорее каждому просто хотелось в этом деле поучаствовать.
Не знаю, как сейчас, но раньше, когда мы жили еще той прежней жизнью, бывая изредка в цирке, я неизменно обращал внимание на целый штат мужчин в одинаковой униформе, как правило, такого же красного цвета. Их так и называли – «униформисты». Во время представления они обычно стояли по обе стороны от выхода на арену. Когда нужно было подготовить реквизит для очередного выступления, они делали это слаженно и красиво.
В тот момент эти цыгане мне живо напомнили как раз тех самых рабочих сцены, затаскивающих на арену цирка волшебный ящик для иллюзиониста.
Кстати, помню, по времени это был февраль. Я их еще пожалел и подумал, как замерзли эти люди в одних пиджаках и летних туфельках на тонкой подошве.
Гроб открытый. В нем покойник, понятно, что в таком же малиновом пиджаке. Цвет его брюк остался для меня загадкой, зато ботинки, а вернее, туфли у покойного на ногах торчали вверх своими длинными носами. Рядом с головой покойника лежала такая же огромная кепка и пачка сигарет «Прима». В моем детстве они продавались по четырнадцать копеек.
Люди очень торопились, было заметно, что они волнуются. Благо у меня все было готово к отпеванию, потому, не тратя времени, тут же приступил к делу. Не успел я, совершая каждение, обойти вокруг гроба, как, мягко ступая туфлями с длинными, загибающимися вверх носами, ко мне подошел один из цыган и, глядя умоляющим взглядом темно-карих глаз, попросил:
– Батюшка, мы опаздываем. Везде все заказано, все по времени. Я тебя прошу, отпевай побыстрее.
Ладно. Решаю опустить начальные молитвы и сразу же перейти к песням канона.
– Упокой, Господи, души усопших раб Твоих…
Опять тот же цыган с умоляющим взглядом:
– Бать, не тяни!
Хорошо, тогда сократим до литии.
– Со духи праведных скончавшихся…
Цыган нетерпеливо дергает меня за рукав рясы:
– Опаздываем…
Читаю разрешительную молитву и, показав пальцем в сторону гроба, командую:
– Забирайте.
Те ликуют:
– Спасибо, батюшка, выручил!
Радостные цыгане, нахлобучив на головы свои огромные кепки, разом ухватившись за гроб, единой толпой, едва не бегом поспешили на выход.
Самое быстрое в моей практике отпевание: на все про все ушло меньше пяти минут.
Вскоре – а отслужил я в том храме священником чуть больше года – мне вновь пришлось отпевать цыгана из другой, на этот раз городской, семьи.
В назначенное время в храме без опоздания собралась уже совсем другая публика. Солидно, по-европейски одетые люди, мужчины при галстуках. Пока я, готовясь начать отпевание, зажигал свечу, ко мне обратился пожилой цыган, высокий, выше меня ростом минимум на полголовы, крепкого телосложения, но не толстый.
Представившись, назвался певцом и сказал, что поет… а где поет, я уже не вспомню. Еще сказал, что усопший приходится ему каким-то родственником, и попросил благословения подпеть мне во время богослужения.
Я согласился, совершенно не принимая во внимание, что разговариваю с профессионалом. Мы как у себя привыкли? Если во время того же отпевания церковный клирос помогает священнику, так он ему именно помогает. Хор поет негромко, никто из клирошан не выделяется и не кричит. С профессионалом, а тем более солистом, совместного пения у батюшки никак не получится.
Мало того, что голос у этого певца оказался рокочущим баритоном, переходящим в бас, так и чинопоследование самого отпевания он почему-то знал чуть ли не наизусть. Может, ему приходилось подрабатывать где-нибудь на клиросе в столичном храме? Тогда многие, и не только музыканты, страдали от безработицы.
Мои негромкие возгласы совершенно терялись на фоне его могучего баритона, заполняющего собой все внутреннее пространство храма. Еще, нередко путаясь в партиях, мой помощник брал на себя и многое из того, что положено пропевать священнику.
Какие-то места из текста отпевания артист явно не помнил, но вместо того, чтобы замолчать, он просто переходил на звукосочетания гласных букв: оооо-аааа-уууу. И выходило, что в ответ на мои возгласы публика получала потрясающей силы вой, в котором тонули все мои жалкие попытки перекричать солиста.
На мои предупреждающие жесты человек не реагировал, продолжая наслаждаться эффектом звучания собственного голоса под каменными сводами храма.
Второй раз в своей жизни я, невольно соревнуясь с профессионалами, оказался в таком беспомощном состоянии. Однажды в городе Краснодаре я, молодой офицер-двухгодичник, во время пробежки по стадиону угодил на тренировку профессиональных бегунов-легкоатлетов. Те, вместо того чтобы попросить меня избавить их от моего присутствия, смиренно носились рядом со мной по свободным дорожкам. А я, стыдясь самого себя, продолжал наматывать круги по стадиону.
Все это время за тренировкой наблюдал чей-то огромный немецкий дог. Он молча лежал рядом с беговыми дорожками, но всякий раз при моем приближении поднимался, словно он был моим тренером, и начинал подгонять меня басовитым лаем:
«Ускоряйся! Ускоряйся! Что ты плетешься, как черепаха!»
Вот и тогда во время отпевания в храме мне казалось, что все присутствующие цыгане только и делают, что укоряют про себя безголосого батюшку, который что-то там шепчет себе под нос. С таким-то помощником можно и самому постараться.
Оказалось, что нет. Только закончилось отпевание, как народ принялся бурно благодарить нас за доставленное удовольствие. А один цыганский дедушка, тот и вовсе, потребовав продолжения, полез в карман за деньгами, собираясь заказать еще одно отпевание, только уже «на бис».
Видимо, в своей среде этот дедушка был человеком особо уважаемым. С его мнением считались все остальные члены семьи. И еле мы все вместе уговорили его этого не делать.
Рай и ад
Надежда, моя соседка, выйдя на пенсию, устроилась работать в общественную баню. Но не в такую баню, куда мы раньше ходили с целью помыться и в парилке попариться, а в современную, оснащенную по последнему слову достижениями высокого банного искусства.
Понятно, такое заведение изначально задумывалось не с целью банальной помывки – помыться можно и дома, – а с целью отдохнуть, пообщаться и приятно провести время. Специально ради этого во дворе перед баней соорудили стационарный мангал, а внутри помещения устроили буфет с широким ассортиментом спиртных напитков. Кстати, при желании спиртное можно приносить с собой.
Встречаясь со мной, Надежда здоровалась и, вздыхая, порой добавляла:
– Батюшка, вот что я тебе скажу. Не мне, тебе в этой бане надо работать. Банщик – вот человек, к которому за советом или поговорить, а порой и просто, чтобы их хоть кто-нибудь выслушал, обращается множество разнообразных, подвыпивших душ.
Мужики, те просто напиваются, а женщины, те нет. Женщины – народ сложно организованный. Ей мало выпитого шампанского. Напоется, напляшется, а потом ей еще и поговорить, и поплакаться нужно. Душа переполнена чаще всего чем-нибудь нехорошим, воспоминаниями, обидами разными. Ей бы излиться, как это бывает незнакомому попутчику в вагоне поезда дальнего следования. Да только где взять такого человека, способного выслушать? Нет такого попутчика, зато есть банщик. Вот они меня и донимают.
Я говорю: ну чего ты ко мне идешь? Вишь ты, нашла она себе дежурные уши. Мне этого не надо, мне за это не платят. Ты к батюшке в церковь иди, на него и вываливай. Кстати, у меня сосед в церкви работает, давай познакомлю. Не, говорит, к попам не пойду, я им не верю. А потом, к попу трезвым надо идти, а на трезвую голову какой разговор?
Но я-то знаю, Надежда, та только на словах такая резкая, а как кто заплачет у нее на плече, так и выслушает, и по головке погладит. Так что понимает она меня, своего соседа, и мой нелегкий поповский труд. Потому и сочувствует:
– Двое мы здесь с тобой души лечим. Только у тебя, батюшка, свой приход, а у меня свой.
Однажды в какой-то из дней Рождественского поста ставлю автомобиль на стоянку, как раз через дорогу напротив бани. Нужно сказать, что стоянка относительно бани расположена на возвышенности, потому мне со своего места видно все, что происходит рядом с баней.
Я вышел из машины, достал телефон и собираюсь позвонить. В это время дверь в баню распахивается, и в то же мгновение, хохоча и приплясывая, из нее на улицу разом вываливаются три девицы.
Еще лет тридцать назад их отнесли бы к женщинам бальзаковского возраста, по сегодняшней классификации – все они молодежь до сорока. Пьяные и потому веселые, едва сохраняя равновесие, они забавно выплясывают что-то наподобие джиги.
На головах у всех троих поверх обтягивающих лыжных шапочек красуются ободки с красного цвета рогами из мягкого материала.
Моя соседка Надежда, выпроваживая гостей, довела их до калитки. Увидела меня, обрадовалась и крикнула:
– Вот, батюшка! О чем мы с тобой и говорили. Как видишь, у тебя свой приход, а у меня свой! У нас девушки отдохнули, в баньке попарились, соответственно, и набрались. Слышь, как горланят, сердешные?! Теперь твоя очередь! Самое время принимать моих «чертовок» на покаяние! – И, уже обращаясь к веселящимся подругам, добавляет: – Вперед, красавицы! Из ада прямиком на небеса. – И показывает им рукой в мою сторону.
Те, какими бы ни были пьяными, рассмотрели во мне священника и принялись возмущаться:
– Позвольте, что значит «из ада»?! Почему «из ада»?!
Надежда:
– Как это почему? Вы друг на дружку-то посмотрите, какие у вас на головах роги повырастали! – И смеется: – Чертовки! Как есть чертовки!
Девушки приглядываются, видят рога и перестают смеяться. Мгновенно протрезвев, еще какое-то время соображают, а потом дружно направляются в мою сторону.
– Батюшка, мы не хотим в ад! Не хотим! Прости нас Христа ради! – И, не снимая украшений с рогами, лезут ко мне на стоянку.
И вот уже все трое, размазывая по щекам пьяные слезы, утыкаются мне мягкими рожками кто в грудь, кто в бок.
– Кать, ты расскажи, расскажи о своей беде!
– Ой, батюшка родненький! Мне уже тридцать шесть, а детей все нет. Бросит меня мой Мишка, точно бросит. Я уж и к Матронушке ездила, в очереди отстояла. Ребеночка просила, а его все нет.
Вторая «чертовка» тоже плачет. Глажу ее по рожкам:
– А у тебя что?
– Последнее время с мужем постоянно ругаемся. И с работой вот тоже, как бы с нового года не сократили.
Смотрю на третью. Лицо знакомое. Только при встречах со мной она, не здороваясь, проходит мимо.
– А ты что заходишься?
– Так подруги это мои. Из Москвы ко мне на день рождения приехали. Люблю я их очень! Потому и плачу, что жалею. Батюшка, не хотим мы в ад! На небеса хотим!
– Ладно, не плачьте, замолвлю о вас словечко. Только и вы о Боге не забывайте, в храм приходите молиться. Хоть что-нибудь делайте ради вашего спасения.
– Придем, придем! Обязательно придем!
И вот уже весело галдящая троица с рожками красного цвета на головах, пританцовывая, отправляется себе дальше. Иногда кто-нибудь из них неловко оступается и падает в снег. Остальные помогают подняться и тоже падают. Женщины барахтаются в снегу и продолжают веселиться.
Со времени той встречи прошло недели две. Однажды вечером захожу в «Пятерочку» и вижу ту самую женщину, одну из трех, что живет у нас в поселке. Она выбирает что-то из продуктов и складывает в тележку.
Остановился немного в стороне, смотрю на нее и думаю: интересно, если я к ней сейчас подойду и поздороваюсь, будет ли это с моей стороны корректно? Как-никак всего две недели назад человек лил слезы у меня на груди, к чему-то это да обязывает. Если не поздороваюсь, она может и обидеться.
Пока я так стоял и размышлял, женщина, словно услышав мои мысли, подняла на меня глаза и посмотрела. Взгляд без эмоций, так смотрят на чужих, незнакомых.
Равнодушно пробежав по моему лицу глазами, она продолжила выбирать товар. А я обрадовался, что сам не подошел к ней и не стал набиваться на разговор.
Ладно, пускай не узнала, зато сняла ободок с рогами. В наше время это уже что-то да значит.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.