Текст книги "Мадам де Шамбле"

V

Тщетно пытался я снова заснуть.

Часы пробили восемь.

Поднявшись, я пересчитал золотые монеты, разбросанные Альфредом на ковре: там было более семи тысяч франков.

Я положил эти деньги в бронзовую чашу, стоявшую на камине, а затем оделся. Спустившись вниз, я сам оседлал лошадь, так как хозяин и слуги еще спали, и отправился на прогулку верхом.

Вернувшись около десяти часов, я встретил Жоржа. Он сказал, что хозяин хочет поспать до полудня и просит меня расположиться в его кабинете и представить себя в роли префекта, если это может доставить мне удовольствие.

Завтрак был уже готов, и я позавтракал.

Я еще сидел за столом, когда мне доложили, что некая дама желает поговорить с г-ном Альфредом де Сеноншем.

Я послал слугу узнать имя посетительницы.

Вскоре он вернулся и сообщил мне, что женщину зовут г-жа де Шамбле и у нее есть какое-то дело к префекту.

Мне стало любопытно, ведь еще накануне шла речь об этой самой особе. Вспомнив, что Альфред передал мне на время свои полномочия, я велел слуге проводить г-жу де Шамбле в кабинет префекта.

Взглянув в окно, я увидел, что она приехала в изящной двухместной коляске, запряженной парой лошадей. На козлах сидел кучер в повседневной ливрее.

Покинув обеденную залу, я прошел через переднюю, которая вела в кабинет, и встретил еще одного слугу в такой , же ливрее, как и у кучера – он сопровождал свою хозяйку.

Карета, лошади и слуги – все свидетельствовало о том, что г-жа де Шамбле действительно приехала по делу, поэтому я счел, что не допущу бестактности, если воспользуюсь оказанным мне доверием.

Итак, я вошел в кабинет. Посетительница уже ждала, сидя против света. Она была одета очень просто и в то же время необычайно изысканно: на ней было утреннее свободное платье из тафты жемчужно-серого цвета и соломенная итальянская шляпа с окантовкой из тафты того же цвета, украшенная колосками дикого овса и васильками.

Вуалетка из черного кружева наполовину скрывала ее лицо, которое она прятала от света.

При моем появлении посетительница встала.

– Господин Альфред де Сенонш? – спросила она мелодичным, как у певицы, голосом.

Я жестом попросил ее сесть и произнес:

– Нет, сударыня, я один из друзей господина префекта, и мне посчастливилось сегодня утром оказаться на его месте. Я буду всю жизнь благодарить судьбу, если смогу за этот короткий срок что-нибудь для вас сделать.

– Простите, сударь, – сказала г-жа де Шамбле, вставая и собираясь уйти, – но я пришла, чтобы попросить господина префекта (она сделала ударение на последнем слове) об одолжении, которое может сделать мне только он, если, конечно, захочет этого. Я загляну позже, когда он освободится.

– Ради Бога, сударыня, останьтесь! – воскликнул я. Госпожа де Шамбле снова села.

– Сударыня, если вы пришли сюда с просьбой и мой друг может ее исполнить, почему бы вам не взять меня в посредники? Неужели вы сомневаетесь в том, что я буду настойчиво хлопотать по делу, которое вы изволите мне доверить?

– Простите, сударь, но я даже не знаю, с кем имею честь говорить.

– Мое имя вам ничего не скажет, сударыня, так как вы никогда его не слышали. Меня зовут Максимильен де Вилье, но, к счастью, я не совсем незнакомый вам человек, как вы полагаете. Вчера меня представили господину де Шамбле. Мы сидели рядом за столом и долго говорили с ним за ужином и после ужина. Он пригласил меня в ваше поместье в Берне на открытие охотничьего сезона, и, не решаясь нанести вам визит, я намеревался сегодня же иметь честь послать вам свою визитную карточку.

Поклонившись, я прибавил:

– Сударыня, господин де Шамбле – очень достойный человек.

– Да, сударь, очень достойный, вы правы, – произнесла г-жа де Шамбле. При этом она вздохнула – точнее, у нее вырвался вздох.

Я воспользовался недолгой паузой, последовавшей за вздохом, чтобы приглядеться к просительнице.

Это была молодая женщина лет двадцати трех-двадцати, четырех; выше среднего роста, с тонким и гибким станом, угадывавшимся под широкой свободной накидкой ее платья; с синими глазами такого темного цвета, что на первый взгляд они казались черными; с белокурыми волосами, ниспадающими на английский лад; темными бровями, мелкими белыми зубами и накрашенными губами, подчеркивавшими бледный цвет ее лица.

Во всем ее облике чувствовалась некая усталость или печаль, выдававшие человека, который устал бороться с физической или душевной болью.

Все это внушило мне еще более страстное желание узнать, что привело эту женщину в префектуру.

– Сударыня, – сказал я, – если я стану расспрашивать вас о причине, по которой вы почтили нас своим визитом, вам, возможно, покажется, что я хочу сократить счастливые мгновения нашей беседы с глазу на глаз, но, признаться, мне не терпится узнать, чем мой друг может быть вам полезен.

– Вот в чем дело, сударь: месяц тому назад состоялась жеребьевка рекрутского набора. Жениху моей молочной сестры, которую я очень люблю, выпал жребий идти в солдаты. Это молодой человек двадцати одного года; на его содержании находятся мать и младшая сестра; кроме того, если бы ему не выпало идти в армию, он женился бы на любимой девушке. Таким образом, его невезение принесло горе сразу четверым.

Я поклонился, показывая, что внимательно слушаю.

– Так вот, сударь, – продолжала г-жа де Шамбле, – призывная комиссия, возглавляемая господином де Сеноншем, будет заседать в следующее воскресенье. Стоит господину префекту сказать хотя бы слово врачу, который будет проводить медицинский осмотр, и бедного юношу освободят от воинской повинности, а ваш друг осчастливит четырех человек.

– Однако тогда он, возможно, сделает несчастными четверых других, – ответил я с улыбкой.

– Каким образом, сударь? – спросила г-жа де Шамбле с удивлением.

– Это вполне вероятно, сударыня. Сколько молодых новобранцев требуется округу, где живет ваш подопечный?

– Двадцать пять.

– Есть ли у юноши какие-нибудь основания для того, чтобы его освободили от службы?

Госпожа де Шамбле покраснела.

– По-моему, я сказала вам, – пробормотала она, – что пришла попросить господина префекта об одолжении.

– Простите меня за прямоту, сударыня, но это не одолжение, а несправедливость, которая обрушится на какую-нибудь другую семью.

– Я вас не понимаю, сударь.

– Но это же очень просто, сударыня. Требуются двадцать пять новобранцев. Предположим, не отдавая никому предпочтения, что к службе годен лишь каждый второй. Таким образом, общее число молодых рекрутов возрастает до пятидесяти, а пятьдесят первому ничего не грозит. Вы понимаете меня, сударыня?

– Вполне.

– Так вот, если в качестве одолжения одного из двадцати пяти молодых людей освободят от службы, пятьдесят первый, находившийся под защитой своего номера, пойдет в армию вместо него.

– Это так, – вздрогнув, проговорила г-жа де Шамбле.

– Следовательно, сударыня, я был прав, когда сказал, что из-за счастья четырех ваших знакомых могут стать несчастными четверо других и что одолжение, которое мог бы сделать вам мой друг, возможно, обернется несправедливостью.

– Вы правы, сударь, – сказала г-жа де Шамбле, вставая, – мне остается только попросить вас кое о чем.

– О чем же, сударыня?

– Отнесите поступок, на который я некстати отважилась, на счет моей легкомысленности, а не слабодушия. Я просто не подумала. Мне важно было лишь одно: спасти бедного мальчика, необходимого своей семье. Нельзя так нельзя, давайте забудем об этом. В мире прибавятся еще четыре несчастные души, но этого никто не заметит.

Госпожа де Шамбле смахнула слезу, блестевшую на ее ресницах, словно капля росы, и, кивнув мне на прощание, направилась к двери.

Я смотрел, как она удаляется, и сердце мое болезненно сжалось.

– Сударыня, – обратился я к ней. Женщина остановилась.

– Не будете ли вы так любезны тоже сделать мне одолжение?

– Я, сударь?

– Да.

– Какое же?

– Присядьте еще на миг и выслушайте меня. Госпожа де Шамбле печально улыбнулась и вернулась на прежнее место.

– Я резко говорил с вами, сударыня, и было бы непростительно с моей стороны, если бы я не предложил вам способ все уладить.

– Какой способ?

– Сударыня, одни купцы торгуют мертвой плотью – они зовутся мясниками; другие продают живую плоть: их имена мне неизвестны, но я знаю, что такие люди где-то есть и у них можно купить замену для вашего подопечного.

Невыразимо грустная улыбка промелькнула на лице г-жи де Шамбле.

– Я думала об этом, сударь, – произнесла она, – но…

– Но?..

– Мы не всегда можем позволить себе такую роскошь, как доброе дело. Замена для новобранца стоит две тысячи франков.

Я кивнул.

– Если бы я располагала своими деньгами, – продолжала она, – я бы отдала их не раздумывая, но мое состояние принадлежит мужу, точнее, он им распоряжается, и я сомневаюсь, что господин де Шамбле позволит мне взять эту сумму, так как моя молочная сестра для него ничего не значит.

– Сударыня, – спросил я, – не могли бы вы позволить постороннему человеку совершить добрый поступок, коль скоро это не удается сделать вам?

– Я не понимаю вас, сударь, ведь я не допускаю, что вы предлагаете мне купить замену для моего подопечного, – ответила г-жа де Шамбле.

– Простите, сударыня, – настаивал я, видя, что она снова собирается встать, – и все же соблаговолите выслушать меня до конца.

Госпожа де Шамбле осталась на месте.

– Я никогда не играл, так как поклялся, вернее, пообещал своей матушке этого не делать. Сегодня ночью мой друг Альфред де Сенонш вынудил меня доверить ему сто франков, чтобы пустить их в игру. Поставив деньги на кон, он выиграл шесть или семь тысяч, часть из которых, вероятно, принадлежит вашему мужу. Утром Альфред вручил мне выигрыш, и я согласился взять его, заранее решив, что потрачу эти деньги на доброе дело или на несколько добрых дел. Бог прочитал мои мысли и послал мне вас, сударыня, чтобы я немедленно осуществил свое намерение.

Госпожа де Шамбле не дала мне договорить. Поднявшись, она сказала:

– Сударь, вы, должно быть, понимаете, что я не могу принять подобное предложение.

– Поэтому, сударыня, я делаю его не вам, – возразил я. – Вы лишь укажете мне, где болезнь, которую я могу излечить, или слезы, которые я могу осушить. Я пойду туда, чтобы излечить эту болезнь и осушить эти слезы – от вас же не потребуется даже благодарности. Вскоре, когда станут собирать пожертвования для какой-нибудь бедной семьи, деньги на восстановление храма или покупку места для погребения, я тоже приду к вам, сударыня, и протяну свою руку, а вы положите туда луидор. В таком случае, вы дадите мне больше, чем я даю вам сегодня, так как это будут ваши личные сбережения, в то время как я хочу вручить вам две тысячи франков, ниспосланные мне судьбой, а если вы их примете, то скажу – Провидением.

– Вы можете дать мне честное слово, – взволнованно спросила г-жа де Шамбле, – что получили эти деньги при обстоятельствах, о которых рассказывали?

– Клянусь, сударыня, я не стал бы лгать, даже ради того чтобы заслужить право совершить доброе дело.

Госпожа де Шамбле протянула мне руку, и я почтительно поцеловал ее. Почувствовав прикосновение моих губ, женщина вздрогнула и слегка отпрянула.

– Я не вправе мешать вам, сударь, спасти эту семью от отчаяния, – сказала она. – Я пришлю к вам своего подопечного, а лучше – его невесту; бедный юноша будет счастлив вдвойне, если узнает обо всем от нее.

На этот раз поднялся уже я и сказал:

– Я задерживал вас дважды, сударыня, а теперь спешу вернуть вам свободу.

– Не сердитесь, если я воспользуюсь ею, чтобы поскорее сообщить добрую весть моим бедным страдальцам. Вы осчастливите целое семейство, сударь, и Господь воздаст вам за это!

Поклонившись, я проводил г-жу де Шамбле до двери прихожей, где, как уже было сказано, ее ждал слуга.

Когда я остался один, меня охватило необычное состояние духа, или, вернее, души.

Вернувшись в кабинет, я некоторое время стоял возле двери, не понимая, почему я продолжаю стоять, и не осознавая собственных мыслей.

Я лишь вспоминал недавнюю сцену, чувствуя себя во власти могучих чар. Кроме того, я испытывал физическое и нравственное блаженство, какое до сих пор еще не посещало меня, но не отдавал себе отчета в том, чем вызвано это состояние.

Мне казалось, что я обрел небывалое равновесие всех своих способностей. Все мои чувства обострились до такой степени, что, казалось, приблизились к своему апогею.

Я ощущал себя счастливым, хотя ничто в моей жизни не изменилось и ничто как будто не предвещало радости.

Мне было стыдно, ведь я сказал себе после смерти бедной матушки: «Я уже никогда не буду счастлив!»

И вот теперь я думал о своей утрате не с прежней скорбью, а со светлой грустью, заставившей меня обратить взор к Небу.

И тут меня ослепил луч солнца, упавший на лицо.

– О моя добрая, моя обожаемая матушка! – вскричал я вполголоса. – Не ты ли глядишь на меня?

В тот же миг легкое облако заслонило солнце, а затем луч показался снова и засиял еще ярче.

Мне подумалось, что тень смерти промелькнула между солнцем и мной.

Луч же света был улыбкой, и я улыбнулся ему в ответ, а затем снова опустился в кресло, стоявшее напротив того, где только что сидела г-жа де Шамбле.

Я погрузился в мечты, и дальнейшие полчаса показались мне одними из самых приятных в моей жизни.

Из забытья меня вывел слуга Альфреда, сообщив, что пришла девушка, одетая как нормандская крестьянка.

Нетрудно было понять, что это молочная сестра г-жи де Шамбле, которая хочет меня поблагодарить.

Я велел слуге проводить ее в кабинет, а затем взять две тысячи франков из бронзовой чаши на камине и принести их мне.

VI

В самом деле, это была молочная сестра г-жи де Шамбле.

Я увидел, как в кабинет входит прелестная крестьянка, выглядевшая на два-три года моложе своей хозяйки (я употребляю это слово, так как впоследствии узнал, что она выполняет в доме графини обязанности горничной).

Как мне и сказали, посетительница была одета в платье нормандской крестьянки, но весьма кокетливо. Благодаря своему наряду, который чрезвычайно ей шел, она показалась мне одной из самых хорошеньких девушек, каких я когда-либо видел.

Щеки ее пылали от смущения.

– Вы тот самый господин, что… тот самый господин, что… – пролепетала девушка.

– Да, это я, тот самый господин, что… – отвечал я со смехом.

– Дело в том, что госпожа сказала о том, что кажется мне невозможным.

– Что же сказала вам госпожа?

– Она сказала, что вы дадите нам две тысячи франков, чтобы купить замену для Грасьена.

В тот же миг вернулся слуга и передал мне две тысячи франков.

– Это очень даже возможно, – произнес я. – Вот деньги, милое дитя. Протяните руку.

Девушка колебалась.

– Вот видите, вы сами этого не хотите.

Она робко протянула руку, и я положил на ее ладонь две тысячи франков золотом.

– О Господи! – вскричала девушка. – Какая крупная сумма! Сможем ли мы когда-нибудь вернуть вам долг!

– Дитя мое, разве госпожа не сказала вам, что я, напротив, даю эти деньги лишь при условии, что вы не станете их возвращать?

– Но, сударь, вы же не можете дать нам такую сумму просто так?

– Я и не даю эти деньги просто так, а заставлю вас за них расплатиться.

– Боже мой! Каким образом?

– Успокойтесь: вам лишь придется поговорить со мной пять минут о ком-то, кто очень вас любит и не любить кого вам не достанет неблагодарности.

– Я люблю только двух людей на свете, не говоря о моей матушке и младшей сестре: Грасьена и госпожу де Шамбле. Нет, мне следовало бы сказать: госпожу де Шамбле и Грасьена, так как, по-моему, я люблю ее еще больше, чем своего жениха.

– Значит, мы поговорим об одной из этих особ.

– О ком же?

– О госпоже де Шамбле.

– Очень охотно, сударь. Я так люблю ее, что буду говорить о ней с большим удовольствием.

– В таком случае, присядьте, – сказал я, пододвигая к девушке стул, – и доставьте себе это удовольствие.

– О сударь! – воскликнула она, продолжая стоять. Я настаивал на своем, и девушка села.

– Представьте себе, – начала она так страстно, что было ясно: слова льются прямо из ее сердца, – представьте себе, что я никогда не расставалась с госпожой де Шамбле. Она была всегда так добра ко мне, что я не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить ее, даже если буду молиться за нее всю жизнь. Вы видите мой наряд, сударь, и находите его красивым, не так ли? Госпожа де Шамбле хочет, чтобы я была хорошо одета; она говорит, что ей доставляет удовольствие наряжать меня как куклу, словно она опять стала маленькой девочкой. Видите ли, сударь, все это лишь отговорки для того, чтобы придать мне смелости, ведь госпожа де Шамбле уже не раз ссорилась с мужем из-за денег, которые она тратит на мои наряды. Но в этом отношении она всегда думает прежде всего обо мне, и лишь потом о себе.

– Однако, – перебил я девушку, – госпожа де Шамбле говорила, что вы ее молочная сестра, не так ли?

– Да, сударь, я действительно ее молочная сестра.

– Но на первый взгляд она показалась мне несколько старше, чем вы.

– Ах, сударь, конечно, ведь огорчения старят человека. Я почувствовал, как мое сердце сжалось. Значит, я не ошибся: г-жа де Шамбле несчастлива.

– Огорчения? – переспросил я.

Девушка поняла, что она сказала больше, чем ей следовало.

– О! Когда я говорю «огорчения», вы, разумеется, понимаете, сударь, что я подразумеваю под этим заботы. Если человек богат, это еще не значит, что он обязательно счастлив; напротив, нередко деньги, которые иногда так нужны (она с радостью поглядела на золотые монеты, лежавшие в ее руке), становятся причиной многих страданий. К тому же есть пословица «Не в деньгах счастье», не так ли?

– Увы, это правда, бедное дитя! Так гласит пословица, и, поверьте, меня очень опечалит, если она относится к госпоже де Шамбле.

– Ах, конечно, сударь, милостивый Бог посылает хорошим людям испытания.

– Давно ли госпожа де Шамбле вышла замуж? – спросил я, чтобы сменить тему разговора.

– Четыре года тому назад; ей было тогда восемнадцать.

– Значит, ей сейчас двадцать два?

– Да, сударь, двадцать два.

– Вероятно, это брак по любви? Девушка покачала головой и сказала:

– Нет.

Затем, понизив голос, она добавила:

– Их сосватал священник.

– Священник? Какой священник?

– О нет, сударь, никакой, ничего не было! – вскричала девушка, словно испугавшись собственных слов.

И она тут же поднялась с места.

– Дитя мое, – сказал я, – мне хотелось поговорить с вами о госпоже де Шамбле, потому что она показалась мне приятной особой, но я не собирался выпытывать у вас тайны вашей благодетельницы.

– Да хранит меня Бог, сударь, сказать о ней что-то, чего не следует говорить! Что до ее секретов, мне они известны не больше, чем другим в доме, ведь она никогда ни на что не жалуется. Какое счастье, если бы она встретила человека, которому могла бы довериться. Друг с добрым сердцем ее бы утешил, а я думаю, что госпожа де Шамбле очень нуждается в утешении.

Я сгорал от желания узнать больше, но понимал, что было бы бестактно продолжать свои расспросы. К тому же совесть не позволяла мне злоупотреблять простодушием или чувствительностью девушки.

Возможно, я и так уже зашел слишком далеко.

– Дитя мое, – сказал я, – позвольте заверить вас в одном: я был бы счастлив стать тем другом, в котором, по вашим словам, госпожа де Шамбле столь нуждается. Я был бы счастлив открыть ей свое сердце, чтобы она могла с радостью излить туда свои тайны. Я не знаю, представится ли когда-нибудь такой случай, будет ли это завтра, через год или даже через десять лет, но если когда-нибудь этот день настанет и госпожа де Шамбле примется искать друга с преданным сердцем, напомните ей обо мне. Я надеюсь, что об остальном позаботится Бог.

Девушка посмотрела на меня с удивлением.

– Хорошо, сударь, я напомню ей о вас, – сказала она, – так как я уверена, судя по тому, как вы это говорите, что вы сделаете для нее то же самое, что сделал бы брат.

Я положил руку ей на плечо и сказал:

– Сохрани эту веру в своем сердце, дитя мое, и в нужный час не забудь обо мне.

– Будьте покойны, – ответила девушка.

Она направилась к двери, но вдруг остановилась со смущенным видом.

– Ну, в чем дело? – спросил я.

– О! – воскликнула она. – Дело в том, что…

– Что?

– Нет, я не посмею…

– Смелее, дитя мое.

– Это было бы слишком большим одолжением.

– Говори же.

– Нет, нет, я лучше поручу госпоже попросить вас об этом.

– Что ж, пусть будет так! – сказал я, надеясь, что благодаря этой просьбе я удостоюсь письма или визита графини. – Но только госпоже, любой другой человек получит мой отказ.

– Даже я? – со смехом спросила девушка.

– Даже ты, – ответил я.

– Что ж, придется добиться от госпожи, чтобы она обратилась к вам с просьбой.

– В таком случае я заранее обязуюсь ее исполнить.

– Ах, сударь, – вскричала молодая крестьянка, – как жаль, что не вы…

– Как, ты опять за свое! – воскликнул я.

– Нет, нет, ничего! И девушка убежала.

В тот же вечер я получил в Рёйи следующее письмо от г-жи де Шамбле:

«Сударь!

Зоя уверяет меня, что нуждается в моей помощи, чтобы попросить Вас о большом одолжении. Хотя я не понимаю, каким образом и почему я могла бы повлиять на Ваше решение, ее желание представляется мне столь естественным, что я рискну передать Вам ее просьбу.

Итак, сударь, она уполномочила меня просить Вас почтить своим присутствием ее бракосочетание. Бедное дитя обязано Вам своим счастьем, и, вполне естественно, она хочет, чтобы Вы были ее свидетелем.

Если Вы примете приглашение Зои, я буду счастлива, так как мне представится возможность еще раз поблагодарить Вас.

Признательная Вам

Эдмея де Шамбле».

– Кто принес это письмо? – спросил я у слуги.

– Какой-то парень, с виду деревенский, – ответил тот.

– Молодой?

– Года двадцать два-двадцать три.

– Пригласи его войти.

Посланец появился на пороге. Это был крепкий молодой человек с румяными, как яблоки, что растут вдоль нормандских дорог, щеками, с белыми, как пшеница, что колосится в полях, волосами и голубыми, как васильки, глазами – истинный потомок народов, пришедших с севера вместе с Роллоном.

Однако было видно, что он не унаследовал боевого духа своих предков, – должно быть, слишком много лет протекло с тех пор.

– Так это вы новобранец? – спросил я.

– О! Я был им еще утром, – ответил парень, – а сейчас, благодаря вам, уже нет.

– Как, уже нет? Значит, вы нашли себе замену?

– Ну да! За деньги можно найти все что угодно. Жан Пьер, сын папаши Дюбуа, вытянул номер сто двадцать. Парню ничего не грозило, но папаша вдолбил ему в голову, что он хочет быть солдатом, и тот в это поверил. Мы сговорились с ним за тысячу семьсот франков – триста франков Зоя должна вам вернуть.

– Каким образом, – спросил я, – отец мог вдолбить в голову сыну, что он хочет быть солдатом? Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что он заставил парня поверить, будто того тянет в армию.

– С какой целью отец это сделал?

– О! Папаша Дюбуа хитрец.

– Хитрец?

– Да, ловкач.

– Как это?

– Старый плут, вот он кто! – вскричал парень.

– Я прекрасно вас слышу, но почему этот человек хитрец, ловкач и старый плут?

– Папаша Дюбуа думает только о земле.

– Я вас совсем не понимаю, дружище.

– Да? Но я-то себя понимаю.

– Мне кажется, этого недостаточно, раз нас двое.

– Ваша правда, но какое вам дело до папаши Дюбуа, вы ведь из города, а он бедный крестьянин?

– Это меня интересует, так как я люблю учиться у других.

– О! Вы шутите! Чему я могу научить такого человека, как вы?

– Вы можете просветить меня насчет папаши Дюбуа.

– Я вам уже все сказал и не отказываюсь от своих слов.

– Вы сказали, что это хитрец, ловкач и старый плут, который думает только о земле.

– Истинная правда.

– Очень хорошо, но правда эта на дне колодца: ее еще надо оттуда извлечь.

– О! Я не хочу отзываться о папаше Дюбуа плохо, но такой уж характер у этого человека. Он посылает в армию третьего сына, а первые двое уже отслужили свое: их убили в Африке. Но ему все нипочем, ведь ему за них заплатили.

– Вот как! Да ведь этого малого следовало бы величать не папашей Дюбуа, а папашей Горацием.

– Нет, нет, его зовут Дюбуа.

– Я хочу сказать, что он патриот.

– Патриот, он? Очень его такое волнует! Он печется только о земле.

– О земле отечества?

– Да нет же, о собственной земле. Старик все округляет свои владения. Скоро у него будет целых двенадцать арпанов.

– А! Теперь я понимаю.

– Видите ли, для него земля – все. Жена, дети, семья – что они значат для него? Ровным счетом ничего! Главное – это земля. Каждое утро, с пяти часов, папаша Дюбуа уже копается на своем поле и бросает на участок соседа каждый камень, что попадается ему под руку. В зависимости от времени года он то пашет, то сеет, то собирает урожай. Вот вы встречаете папашу Дюбуа на улице. Он шагает с корзиной в руках и смотрит по сторонам. Вы гадаете: «Что он там такое может искать?» А ему нужен конский навоз, чтобы удобрить землю. От рассвета до заката он работает на своей земле, и завтракает там, и обедает, а скоро, наверное, и спать будет в поле! В воскресенье папаша Дюбуа приводит себя в порядок и отправляется в церковь. И как вы думаете, за кого он там молится Боженьке? За мертвых или живых? Как бы не так! Он молится за свою землю, за то, чтобы не было ни бури, ни града, чтобы не померзли его яблони да не полегли его хлеба. А после службы, когда все отдыхают или веселятся, он снова идет на свое поле.

– Как! Он работает даже в воскресенье?

– Нет, он не работает, а развлекается: выдергивает траву, ловит полевых мышей, уничтожает кротов. Вот и все его утехи, но, похоже, ему больше ничего не надо. Папаша

Дюбуа продал двух своих старших сыновей и купил на эти деньги еще земли. ,

– Разве вы не сказали, что несчастных убили в Африке?

– Это не имеет значения – земля-то все равно осталась. Уже три года он обхаживает Жана Пьера, смотрит, как парень растет, и хвастает перед всеми: «Посмотрите, какого красавца-кирасира получит король Луи Филипп!» Теперь Жана Пьера зовут в Берне не иначе как Кирасир. За месяц до жеребьевки папаша Дюбуа каждое утро ставил свечку иконе Богоматери в церкви Нотр-Дам-де-ла-Кутюр, чтобы она вложила в руку его сына подходящий номер, конечно, не для того чтобы тот остался дома, а для того, чтобы продать его, как и старших. Старому плуту снова повезло! Его первенец вытащил девяносто пятый номер, второй сын – сто седьмой, третий – сто двадцатый. Если бы у него был еще один сын, то ему, наверное, достался бы сто пятидесятый номер.

– Так вы обо всем договорились и уже подписали договор?

– Даже заверили его у нотариуса. Мы сразу отдали тысячу семьсот франков, а остальные деньги Зоя должна вам вернуть.

– А вы, друг мой, так же страстно любите землю, как папаша Дюбуа?

– Нет, я живу, как птицы Божьи, за счет того, что выращивают другие.

– И, как птицы, все время поете?

– Стараюсь как можно чаще, но, должен вам признаться, в последние две недели я не пел, а горевал.

– И все же у вас есть какое-нибудь ремесло?

– Я обихаживаю фуганок, а цветет у меня рубанок: я подмастерье у столяра папаши Гийома. Он платит мне пятьдесят су в день, но я верю, что когда-нибудь получу тысячу экю в наследство от американского или индийского дядюшки, которого у меня нет, и тогда заведу собственное дело.

– Вам бы хватило для этого тысячи экю?

– О да, вполне, а на оставшиеся деньги можно было бы купить супружескую кровать, но у меня нет богатого дядюшки…

– В самом деле, у вас нет богатого дядюшки, но зато есть госпожа де Шамбле. Она очень любит вашу невесту и к тому же богата.

– Вы правы, но только это бедное милое создание не распоряжается деньгами, иначе Жана Пьера купили бы не вы, а она… Поверьте, я очень вам благодарен, ведь тысячу семьсот франков не найдешь в куче стружки. Именно столько это стоило, и Зоя должна вернуть вам триста франков…

– Ладно, ладно, мы потом рассчитаемся. А пока, дружище, я чуть не забыл, что мне следует ответить на письмо госпожи де Шамбле.

– И на наше приглашение.

– И на ваше приглашение… Вам я скажу коротко и ясно: я приеду.

– Ах, как приятно это слышать! Право, вы славный… Ой, простите, извините! – вскричал Грасьен, отдергивая свою протянутую руку.

– За что простить? За что извинить?.. – сказал я, в свою очередь протягивая ему руку.

– Еще бы! Разве может подмастерье столяра так запросто с виконтом, бароном или графом… Правда, когда у обоих доброе сердце…

– Вы правы, наше рукопожатие – это мост над бездной. Дайте вашу руку, друг мой.

Мы крепко и чистосердечно пожали друг другу руку.

– Теперь осталось только письмо, – сказал Грасьен.

– Сейчас вы его получите. Я написал:

«Сударыня!

Вы предоставляете мне возможность снова Вас увидеть и еще раз поблагодарить за то, что Вы помогли мне совершить небольшое доброе дело. Если Вы и впредь будете так меня одаривать, я стану игроком.

Мы вместе поздравим Ваших подопечных и пожелаем им счастья.

С глубоким почтением

Макс де Вилье» .

– Держите, дружище, – сказал я Грасьену, – вот письмо. Передайте его госпоже де Шамбле завтра утром.

– О! Не завтра утром, а сегодня вечером! – вскричал Грасьен.

Я посмотрел на часы: стрелка уже перевалила за девять.

– Но ведь вы будете в Эврё не раньше десяти…

– Это не страшно. Госпожа сказала мне: «Когда бы ты ни вернулся, Грасьен, принеси мне письмо господина де Вилье». Сами понимаете, после такого пожелания она получит его даже в полночь.

Парень ушел, оставив меня совершенно счастливым при мысли о том, что г-жа де Шамбле ждет мой ответ не безучастно и приказала ей вручить мое письмо в любое время.