Текст книги "Мадам де Шамбле"

XI

Я облегченно вздохнул, лишь когда мы вышли из церкви на свежий воздух и увидели дневной свет.

Впрочем, тут же произошло событие, без труда вернувшее мои мысли в обычное русло.

У дверей церкви Грасьена ждал почтальон. Он вручил ему письмо с гаврским штемпелем.

Послание гласило:

«Ваш дядя Доминик скончался. Он оставил Вам небольшой дом по адресу: Церковная улица, № 12. Перед смертью он изъявил желание, чтобы Ваш свадебный пир состоялся в этом доме.

Душеприказчик».

Грасьен прочел письмо дважды.

– Надо же! – воскликнул он. – Вот так шутка! Молодой человек передал письмо жене.

Зоя, прочитав, передала его графине. Госпожа де Шамбле посмотрела на меня, и я понял, что она догадалась, в чем дело.

– Что вы на это скажете, госпожа графиня? – спросила Зоя.

– Да, что вы скажете? – настаивал Грасьен. – Я, например, нахожу, что нельзя так разыгрывать мужчину в день свадьбы, а то у него потекут слюнки.

– Возможно, это не шутка, – промолвила графиня.

– А что же еще? – спросил Грасьен. – У меня всегда, всю мою жизнь, был только один дядя – вот он! – и, слава Богу, он не думал мне ничего дарить. Не так ли, дядюшка?

– Это не имеет значения, – произнесла графиня, – давайте посмотрим на этот дом.

– Но ведь дом двенадцать принадлежит папаше Дюбуа! – воскликнул Грасьен.

– Этот человек продал трех сыновей, – заметила г-жа де Шамбле, – значит, он мог продать и свой дом.

Затем, обернувшись ко мне, она спросила с милой улыбкой, словно стараясь развеять мою тревогу, отчего бы она ни проистекала:

– Вы ведь со мной согласны?

– Разве я посмел бы в чем-то с вами не согласиться? – ответил я. – Пойдемте туда!

– И все же… – начал Грасьен.

– Делай, что тебе говорят, дуралей! – перебила его Зоя. – Наверное, кто-нибудь мог бы посмеяться над нами, если б захотел, но кому придет в голову смеяться над госпожой графиней?

Произнеся это, Зоя посмотрела на меня.

– Видит Бог, что это не я, – был мой ответ. – Итак, если госпожа графиня рискнет попытать удачу вместе со мной, я покажу ей дорогу.

– Пропустите господина де Вилье, – сказала Зоя и отошла в сторону.

Нас с графиней пропустили вперед.

Через пять минут мы подошли к дверям дома № 12.

В доме царило оживление – слуги из гостиницы «Золотой лев» во главе со своим хозяином заканчивали накрывать столы в мастерской нижнего этажа, стены которой были увешаны столярным инструментом: пилами, рубанками, фуганками, стамесками и т.п. Кухня пылала жаром, а маленькая столовая, превращенная в буфетную по случаю торжественного события, являла взору расставленные полукругом разнообразные вина для праздничного обеда и завершающего его десерта.

– Черт возьми! – воскликнул Грасьен, окинув мастерскую беглым взглядом. – Дядя Доминик знает толк в жизни!

– Значит, – весело отозвалась Зоя, – первый этаж тебя устраивает?

– Ну да, вполне, – ответил Грасьен, – здесь все очень мило.

– Надо бы осмотреть и второй этаж, чтобы узнать, так же ли он придется вам по вкусу, – предложил я.

– Ну, конечно, – сказала Зоя, взяв мужа за руку, – давайте поднимемся на второй этаж.

– А вы не хотите на него взглянуть? – окликнул Грасьен пришедших на свадьбу юношей и девушек.

Затем он обратился ко мне и графине:

– Вас я не принуждаю; думаю, что вы и так уже все видели.

Графиня собиралась ответить «нет», но я остановил ее.

– Позвольте попросить вас принять участие в сюрпризе, который мне удалось устроить, сударыня, – сказал я, – и если этот пустяк заслуживает награды, я буду вдвойне счастлив получить ее от вас – в таком случае, награда значительно превзойдет величину заслуги.

– Хорошо, – согласилась г-жа де Шамбле, – но с одним условием: вы мне обо всем расскажете.

– О! Рассказывать почти нечего, сударыня, – ответил я, указывая на открытую дверь в сад, сквозь которую виднелись плодовые деревья и цветочные клумбы.

Графиня устремилась в сад, как бы повинуясь моему внушению, и вскоре мы оказались под аркадой, густо увитой виноградом, который не пропускал ни единого солнечного луча.

– Посмотрим, так ли уж вам нечего рассказать, – произнесла Эдмея, снова переведя разговор на мой подарок новобрачным.

– Я имел честь говорить вам, сударыня, когда мне впервые посчастливилось вас увидеть, что, не будучи игроком, я, тем не менее, выиграл в карты довольно крупную сумму.

– Ваш выигрыш составил семь тысяч триста франков?

– Когда вы рассказали мне о Зое и Грасьене, я решил вложить эти деньги в устройство их быта, и, таким образом, освятить золото, происхождение которого казалось мне не совсем безупречным. Как вам известно, я дал Зое две тысячи франков на выкуп ее жениха, а затем истратил три тысячи на этот дом. Я приобрел его как посредник, чтобы молодожены сообща владели собственностью. Наконец, на оставшиеся две тысячи триста франков я купил инструменты и мебель. Как видите, счастье супружеской пары обошлось мне недорого.

– Счастливее всех тот, кто может делать других счастливыми! – воскликнула графиня, пожимая мне руку.

Мы продолжали гулять; г-жа де Шамбле погрузилась в свои мысли, и вскоре ее задумчивость обернулась печалью.

Я увидел, как две слезинки показались в ее глазах, покатились по длинным ресницам и, подобно каплям росы, упали на траву.

Забыв о моем присутствии, графиня приложила к глазам носовой платок. Некоторое время я молчал, не решаясь беспокоить ее, а затем произнес

как можно осторожнее, чтобы постепенно вывести ее из забытья:

– Сударыня, я позволю себе кое-что вам сказать. Графиня подняла на меня свои голубые глаза: в них еще блестели слезы.

– Что именно? – спросила она.

– Я знаю, какое воспоминание заставляет вас плакать.

– Неужели? – удивилась она и, покачав головой, с грустной улыбкой прибавила: – Это невозможно!

– Вы думаете о поместье Жювиньи.

– Я? – вскричала Эдмея, глядя на меня с испугом.

– Вы вспоминаете маленькую комнату, обтянутую белым муслином поверх небесно-голубого атласа.

– Боже мой! – воскликнула графиня.

– Вы также мысленно обращаетесь с молитвой к той небольшой мраморной Богоматери, что хранит ваш венок и букет флёрдоранжа.

– Да, она сберегла его, – произнесла г-жа де Шамбле с еще более печальной улыбкой.

– Стало быть, я был прав, – продолжал я, – когда говорил, что знаю, о чем вы думаете.

– Мне неизвестно, сударь, – сказала графиня, – каким образом вы проникаете в чужие сердца, но я не сомневаюсь, что этот божественный дар был ниспослан вам за то, что вы утешаете страждущих.

– Но если страждущие нуждаются в моем утешении, сударыня, им следует поведать мне о причине своих страданий.

– Раз эта причина вам уже известна, что еще они должны вам сказать?

– Разве вы не чувствуете, сударыня, что можно успокоить боль, излив ее в сердце друга? Жидкость, переполняющая одну чашу, легко умещается в двух кубках. Расскажите мне о Жювиньи, сударыня, а также о той благословенной поре, когда вы там жили… Поплачьте, рассказывая об этом, и вы увидите, как слезы унесут былую горечь ваших страданий.

– Да, я с вами согласна, – призналась графиня.

Мне не пришлось ее больше уговаривать, тем более что она и сама, видимо, испытывала потребность поплакать, к чему я ее призывал.

– Да, – продолжала г-жа де Шамбле, – когда я узнала о продаже Жювиньи, это было для меня страшным ударом. Я рассердилась на господина де Шамбле не за то, что он продал землю, и даже не за то, что он продал дом, а за то, что он не предупредил меня об этом заранее, чтобы я могла вынести из маленькой комнаты, о которой вы каким-то образом узнали, дорогие мне с детства и юности предметы, ведь память о них хранит мое сердце… Если бы только, – добавила графиня, – если бы только я могла взглянуть на свою комнату в последний раз, навеки проститься с любимыми вещами и помолиться у ног моей бедной маленькой Богоматери, это не избавило бы меня от страданий, но, возможно, боль была бы не такой сильной. Бог не даровал мне такого утешения… Давайте поговорим о чем-нибудь другом, сударь.

– Последний вопрос, сударыня: разве вы не можете получить от нового владельца поместья то, чего не смогли добиться от мужа? У него нет причины дорожить памятными вещами, о которых вы сожалеете. Он разрешит вам на них посмотреть и даже унести их с собой. Трудно поверить, что нынешний хозяин придает этим предметам такое же значение, как вы, это было бы невероятно. Если вы что-то предпримете, пошлете ему записку или письмо…

– Я совсем не знаю этого человека. Мне говорили, что он живет в Париже, даже имя его мне неизвестно.

Я собрался было возразить, но тут мы услышали приближавшийся детский голос, громко повторявший: «Матушка!»

В тот же миг я увидел в конце аркады девочку лет пяти-шести, которая подбежала к нам и бросилась в объятия графини.

Эта девочка назвала г-жу де Шамбле матушкой!

Я почувствовал, что меня поразили в самое сердце, и, вероятно, сильно побледнел – мне даже пришлось прислониться к одной из арок, чтобы удержаться на ногах.

Графиня наклонилась и поцеловала девочку, но не так нежно, как сделала бы это мать.

Выпрямившись, она посмотрела на меня и, видя, что я побледнел и дрожу, спросила:

– Что с вами? По-моему, вам плохо!

– Мне сказали, что у вас нет детей, сударыня, – произнес я едва слышным голосом.

Графиня посмотрела на меня удивленно и спросила:

– Ну, и что же?

– Сударыня, девочка зовет вас матерью.

– Она мне не дочь, сударь. Этого ребенка определили ко мне, чтобы заставить меня совершить благое дело.

Госпожа де Шамбле снова улыбнулась, но ее улыбка показалась мне скорее горестной, чем печальной, особенно, когда она выделила слова: «Чтобы заставить меня совершить благое дело».

Но, главное, теперь я точно знал, что у Эдмеи нет детей.

Невольно я схватил графиню за руку и быстро поднес ее к своим губам, так что она не успела мне помешать.

– О благодарю, благодарю! – воскликнул я. Госпожа де Шамбле тихо вскрикнула и вырвала у меня свою руку.

– Натали! – произнесла она.

Оглядевшись вокруг, я увидел какую-то женщину в том же конце аркады, откуда появилась девочка.

Заметила ли она, что я взял графиню за руку, и видела ли, что за этим последовало?

Я уверен, что именно из-за присутствия незнакомки у Эдмеи вырвался крик и, вероятно, поэтому она так резко отдернула руку.

– Кто такая Натали? – спросил я.

– Женщина, которую приставили следить за мной.

– Это мать девочки?

– Да.

Затем, обращаясь ко вновь появившейся особе, г-жа де Шамбле сказала:

– Подойдите сюда, Натали. Почему вы там стоите?

– Я не знала, можно ли подойти, – ответила женщина тем резким и почти враждебным тоном, что присущ злым людям, неспособным простить своим благодетелям добро, которое те для них сделали.

– Почему же вы теперь не подходите? – спросила графиня.

Натали не ответила.

– Кто разрешил Элизе сюда приехать? – продолжала г-жа де Шамбле.

– Господин аббат Морен; он сказал, что надо хоть чем-то порадовать ребенка.

– Элизе было бы приятнее играть с девочками своего возраста, чем ехать на свадьбу.

– Может быть, госпожа прикажет отправить девочку обратно в пансион?

– Нет, раз уж она здесь, пусть остается.

– Поблагодари госпожу, Элиза, – велела Натали, поджав тонкие, мертвенно-бледные губы.

– Спасибо, матушка-графиня, – сказала девочка. Графиня обняла ее.

– Ребенок останется со мной, – заявила она. – Ступайте.

Женщина удалилась, а малышка осталась с нами.

В тот же миг послышались веселые крики – это приглашенные на свадьбу ворвались в сад. Я подумал, что Грасьен и Зоя, должно быть, ищут нас. Вероятно, г-жа де Шамбле подумала о том же, так как мы оба машинально вышли из-под аркады, скрывавшей нас от чужих глаз, и направились к гостям.

Новобрачные подошли к нам.

Зоя раскраснелась.

– Право, вот так дядюшка! – сказал Грасьен. – Он ничего не забывает! Старик подумал обо всем, даже о люльке для своего внучатого племянника, хотя тот еще не родился.

– Но скоро появится на свет, – заметил какой-то толстый добродушный крестьянин.

– Если это будет угодно Богу и госпоже Грасьен! – воскликнул молодой муж, сияя, и подбросил свою шляпу в воздух. – А теперь, – продолжал он, – как только госпожа графиня пожелает, мы сядем за стол.

Эдмея очень просто и естественно взяла меня под руку, и мы направились к дому.

XII

Я не собираюсь описывать свадебный пир, перечисляя, какие блюда нам подавали и какие грубоватые шутки там звучали.

Мать Зои и графиня сидели одна справа и другая слева от Грасьена, а меня с его дядей поместили слева от новобрачной.

Аббат Морен не пришел на свадьбу, сославшись на то, что суббота – постный день. Он собирался пообедать дома, так как в такие дни его пища была не только простой, но и скудной.

Я сидел напротив графини и, вопреки своей воле, не спускал с нее глаз.

Зоя наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Не смотрите так на госпожу: Натали следит за вами. Я бросил взгляд на Натали.

Чувство неописуемой зависти было написано на лице этой женщины, которой приходилось обслуживать гостей вместе со слугами, в то время как ее дочь сидела за столом.

Трапеза была долгой, и я почувствовал усталость; графиня тоже выглядела утомленной.

Наконец, все поднялись из-за стола.

– Не подходите к госпоже де Шамбле, – сказала мне Зоя. – Прогуляйтесь по саду. Я сейчас приду и скажу вам, каковы дальнейшие планы на сегодняшний день.

Я отошел с видом полного безразличия, радуясь, что у нас с графиней наметился своего рода заговор, а Зоя была его связующей нитью.

Усевшись на скамейку в конце увитой виноградом аркады, я стал перебирать в памяти мельчайшие подробности этого дня, почти незаметные для постороннего человека, но имевшие для меня огромное значение.

На задворках моего сознания неизменно маячила мысль о священнике, который произвел на меня столь необычное впечатление.

Несомненно, такое же впечатление он производил и на графиню: я почувствовал, как она дрожала, когда я вел ее под руку, и заметил, с каким трепетом она сказала мне: «Молчите!»

Затем другие подробности дня снова возникли в моей памяти. Я спрашивал себя, почему девочка называла г-жу де Шамбле «матушкой-графиней» и с какой целью этого ребенка сделали, можно сказать, членом семьи.

«Чтобы заставить меня совершить благое дело», – произнесла Эдмея странным тоном.

Как бы мало я ни знал графиню, мне казалось, что излишне было заставлять ее совершать благие дела.

Кроме того, мне вспомнились слова Эдмеи о Натали, когда я спросил, кто она такая: «Эта женщина приставлена следить за мной».

Кто же велел Натали шпионить за графиней?

Вероятно, г-н де Шамбле.

Однако муж Эдмеи не был похож на ревнивца, способного устроить слежку за женой.

Может быть, это сделал священник?

Закрыв лицо руками, я полностью, насколько это было возможно, погрузился в свои мысли, как вдруг мне показалось, что чья-то фигура заслонила от меня заходящее солнце.

Я поднял голову и увидел Зою.

– Какие новости? – спросил я.

– Вот что мы решили, – ответила она, – госпоже графине не пристало веселиться с крестьянами вроде нас. Поэтому она вернулась в усадьбу и появится здесь только перед началом бала.

– Так будут танцы?

– Что за вопрос! Разве может хорошая свадьба обойтись без танцев?

– Итак, ты сказала, что графиня вернется, чтобы открыть бал?

– Да, с Грасьеном. А мы будем танцевать с вами напротив них, если только вы окажете мне честь, пригласив на первую кадриль.

– Разумеется!

– Затем вы будете танцевать с госпожой графиней, а мы с Грасьеном – напротив вас.

– Браво!

– Ну как, хорошо я придумала?

– Так хорошо, что мне страшно хочется тебя расцеловать, до того я рад.

– Что ж, целуйте!

– А как же Грасьен?

– Грасьен прекрасно знает, что я его люблю – даже если вы поцелуете меня двадцать раз, он не станет ревновать.

Я протянул руку, чтобы привлечь Зою к себе, но, подняв голову, заметил графиню в том самом окне, где накануне горел свет: значит, действительно, это была ее комната.

Заметив мое движение, Зоя оглянулась.

– Графиня! – воскликнул я.

Девушка посмотрела на г-жу де Шамбле с доброй, кроткой и благодарной улыбкой, что так идет всякому юному лицу.

Графиня махнула ей в ответ рукой и кивнула мне.

Я вскочил и, оставаясь недвижным, стал молча смотреть на Эдмею.

Она закрыла окно.

Я снова опустился на скамью.

Через мгновение я услышал вздох и взглянул на Зою.

Она покачала головой и с печальным видом воскликнула.

– Вы любите ее, бедный мой!

– О! Как безумец! – произнес я, понимая, что мне не стоит опасаться той, которой было сделано подобное признание.

– В таком случае, мне вас жаль, – сказала Зоя.

– Почему же тебе меня жаль?

– Вам придется сильно страдать.

– Тем лучше!.. Я предпочитаю страдать из-за нее, нежели быть счастливым с другой.

– Это так, но, возможно, вы будете страдать не один.

– Не хочешь ли ты сказать, Зоя, что графиня могла бы меня полюбить? – спросил я.

– Боже упаси! – вскричала она.

– Почему?

– Да ведь, сдается мне, это ужасно, когда любишь не собственного мужа, а кого-то другого.

– А если женщина не любит своего мужа?..

– Кто вам сказал, что госпожа графиня не любит господина графа?

– Никто, ты права.

На миг я замолчал, а затем, взяв молодую женщину за руки, попросил:

– Послушай, Зоя, ты должна рассказать мне все.

– Что все? – спросила она.

– Что это за священник, почему девочка зовет госпожу де Шамбле матушкой-графиней и кто прислал женщину по имени Натали следить за ней.

– Это тот священник, что выдал госпожу графиню замуж, – несколько нерешительно произнесла Зоя.

– В первый или во второй раз?

– Во второй?.. Так вам известно, что госпожа была замужем дважды?

– Разве это секрет?

– Нет.

– О Зоя, Зоя, ты могла бы рассказать мне столько всего, если бы захотела!

– Секреты госпожи – это не мои секреты, – произнесла она, качая головой.

– Ты права, и продолжать расспросы значило бы не уважать себя. Но если бы ты знала, как мучат меня все эти тайны!

– О каких тайнах вы говорите?

– Рана на голове Эдмеи в первую брачную ночь…

– Кто вам это сказал? – спросила Зоя, вздрогнув.

– Как видишь, мне это известно.

– Никогда не говорите об этом госпоже, хорошо? сказала молодая женщина, умоляюще сложив руки.

– Ты и сама понимаешь, что в ее жизни много тайн, например ребенок, которого навязали графине.

– Маленькая Элиза?

– Да.

– Это объясняется очень просто: у господина де Шамбле нет детей, и он пожелал, чтобы его жена удочерила девочку ради собственного удовольствия.

– Да, а также, чтобы Натали могла спокойно следить за ней, не так ли? Зоя ничего не ответила.

– Я ненавижу эту женщину, – продолжал я, – она состоит из одной зависти, злобы и притворства. Во время свадебного обеда Натали завидовала собственной дочери, которая сидела за столом, в то время как мать стояла и обслуживала гостей.

– Я не хочу защищать Натали, – возразила Зоя, – но разве правильно, чтобы мать обслуживала дочь, чтобы ребенок сидел за столом, а его мать стояла?

– Осторожно, Зоя! Ты начинаешь осуждать свою хозяйку.

– А кто вам сказал, что госпожа отдала такое распоряжение?

– Если это сделано без ее ведома, как она допускает подобное?

– Господи Иисусе! Неужели вы думаете, что бедняжка делает то, что хочет!

– И все же, кто такая Натали, откуда она взялась?

– Перед тем, как появиться у госпожи, она служила у аббата Морена. Топнув ногой, я воскликнул:

– Ох! Опять этот священник! Неужели от него никуда не деться?

Зоя умолкла. Всякий раз, когда я бранил аббата Морена, она беспокойно озиралась вокруг, словно опасаясь, что он сейчас возникнет из-под земли.

– Хорошо, Зоя, – сказал я, – возможно, когда-нибудь мне удастся заслужить у твоей хозяйки больше доверия и она расскажет мне все, чего ты не можешь сказать. Но в одном ты можешь не сомневаться, дитя мое: если госпоже де Шамбле когда-нибудь потребуется моя жизнь – моя жизнь в ее распоряжении.

Зоя протянула мне руку со словами:

– Прекрасно! Вот слова, идущие от сердца. Она приложила руку к своей груди и сказала:

– Моя жизнь тоже в ее распоряжении. О! Она отлично знает, кому ей можно доверять и кого ей следует опасаться, бедняжка моя!

Я заметил, что слова Зои о графине пронизаны огромной нежностью и в то же время бесконечной жалостью к ней.

Чрезвычайно прискорбно встречать у слуг жалость к своим господам вместо привычной зависти, ибо это признак глубочайшего горя хозяев.

Я решил больше ни о чем никого не спрашивать, а заслужить доверие графини, чтобы она сама рассказала мне обо всем.

Закрыв глаза, я представил Эдмею рядом с собой – я чувствовал, как ее голова лежит на моем плече, ее волосы слегка касаются моего лица и ее дыхание сливается с теплым ароматным воздухом, который я вдыхал. Тихим, робким, прерывающимся голосом она рассказывает мне историю своей души, говорит о своих надеждах и радостях, разочарованиях и печалях, о равнодушии к обыденному и стремлении к неведомому. По ходу рассказа темп ее речи то замедляется, то ускоряется, и рыдания, сотрясающие ее грудь, передаются мне. По две слезинки, чистые и прозрачные, как капли майской росы, падают из ее и моих глаз на наши переплетенные руки и сливаются воедино. Чувство бесконечного блаженства, целомудренное, как дружба, сладкое, как любовь, возвышенное, как самопожертвование, охватывает наши души и поднимает нас над землей, чтобы мы могли постичь жизнь ангелов, которые уповают на Бога, живут в Боге и любят в Боге!

– О! – воскликнул я, вставая. – Это был бы рай на земле, небесное блаженство на этом свете.

Я сделал несколько шагов, не понимая, куда иду, но затем опомнился и огляделся. Неподалеку стояли Зоя и Грасьен; они тихо разговаривали, поглядывая в мою сторону, и в их взглядах читалась жалость.

– О! Не жалейте меня, – сказал я новобрачным, – вы лишь счастливы, а я… О! У меня в душе поселился ангел надежды!