Текст книги "Предводитель волков"

VI. ДЬЯВОЛЬСКИЙ ВОЛОС

Слуги, перестав беспокоиться о здоровье хозяина, отправились на поиски собак, продолжавших преследовать оленя.

Они нашли их спящими на красной от крови земле.

Было ясно, что псы загнали, растерзали и съели оленя, а если и оставались какие-нибудь сомнения в этом, их развеял вид рогов и обломков челюсти – то, что осталось от несчастного зверя и чего собакам не удалось разгрызть и уничтожить.

Кажется, одни они в этот день получили хоть какое-то удовольствие.

Охотники заперли гончих у Тибо в хлеву и, поскольку барон все еще спал, решили поужинать.

Они забрали весь хлеб, лежавший в ларе у бедняги, зажарили козу и вежливо пригласили хозяина разделить с ними трапезу, которую он в какой-то мере оплатил.

Тибо отказался под благовидным предлогом, сославшись на то, что еще не оправился от глубокого потрясения, вызванного смертью Маркотта и болезнью барона.

Он собрал обломки своего прекрасного кубка и убедился, что склеить его невозможно; затем стал размышлять, каким образом поскорее покончить с убожеством своей жизни, в последние два дня ставшей совершенно невыносимой.

Прежде всего перед его внутренним взором встал образ Аньелетты.

Он увидел ее такой, какими являются детям во сне ангелы, – в длинном белом платье, парящей в голубом небе на больших белых крыльях.

Она казалась очень счастливой, знаками звала его следовать за ней и говорила:

«Тот, кто пойдет со мной, узнает блаженство».

Но Тибо в ответ только качал головой и пожимал плечами, словно хотел сказать прекрасному видению:

«Да, да, это ты Аньелетта, я узнаю тебя. Вчера еще я мог пойти за тобой; но сегодня, когда, подобно королю, я в состоянии распоряжаться чужой жизнью и смертью, я не могу неразумно подчиниться только что родившейся любви, едва лепечущей свои первые слова. Стать твоим мужем, бедная моя Аньелетта, не значит ли это вдвое и втрое увеличить тяжесть груза, под которым изнемогает каждый из нас, вместо того чтобы облегчить нашу жизнь? Нет, Аньелетта, нет! Вы были бы прелестной любовницей; но жена должна мне принести столько же денег, сколько у меня теперь власти».

Совесть подсказывала ему, что у него есть обязательства по отношению к Аньелетте.

Но он отвечал себе, что, разорвав помолвку, сделает доброе дело для кроткого создания.

– Я честный человек, – шептал он еле слышно, – и должен пожертвовать своим удовольствием ради счастья милого ребенка. Впрочем, она достаточно молода, достаточно хороша собой и достаточно рассудительна, чтобы выбрать себе лучшую участь, чем та, что ожидает ее, стань она женой простого башмачника.

Из всех этих прекрасных рассуждений Тибо сделал вывод: вчерашние смехотворные обещания брошены на ветер, а о помолвке, свидетелями которой были лишь дрожащие листья берез да розовые цветочки вереска, надо забыть.

К тому же на мельнице в Койоле была красивая мельничиха, и воспоминание о ней сыграло не последнюю роль в решении Тибо.

Это была молодая вдова лет двадцати шести – двадцати восьми, свежая, пухленькая, с лукавым, дразнящим взглядом.

Она считалась самой богатой невестой в округе, мельница ее работала не умолкая, – как видите, во всех отношениях она как нельзя лучше устраивала Тибо.

Прежде он никогда не осмелился бы заглядываться на красивую и богатую г-жу Поле (так звали мельничиху).

Под нашим пером имя это возникает впервые, ибо впервые обладательница его серьезно заняла мысли нашего героя.

Он и сам удивился, как это он раньше не вспомнил о мельничихе, но сказал себе, что и прежде часто думал о ней, однако без всякой надежды; теперь же, когда он пользуется покровительством волка и одарен сверхъестественной властью, которую имел уже случай испробовать, он уверен, что легко устранит со своего пути соперников и достигнет цели.

Злые языки поговаривали, что у мельничихи характер не из легких и она сварлива.

Но башмачник решил, что с помощью дьявола он легко одолеет жалкого бесенка, который может обитать в душе вдовы Поле. Итак, на рассвете он задумал отправиться в Койоль (а мысли эти, разумеется, пришли ему в голову ночью).

Сеньор Жан проснулся, едва запела славка. Он совершенно оправился от вчерашнего недомогания; ударами хлыста подняв слуг, он отправил тело Маркотта в замок, а сам решил, чтобы не возвращаться домой ни с чем, поохотиться на кабана, как будто вчера ничего особенного не случилось.

К шести часам утра он покинул жилище Тибо, заверив этого последнего в своей признательности за гостеприимство, оказанное в бедной хижине ему самому, а также его людям и собакам; за эти заслуги барон обещал совершенно забыть о мелких обидах, причиненных ему башмачником.

Легко догадаться, сожалел ли Тибо об уходе сеньора, охотников и собак.

Оставшись один, он некоторое время созерцал свое разоренное жилище: пустой ларь, разбитую мебель, ненужный хлев, покрытый отбросами пол.

Но он сказал себе, что все это – естественные последствия пребывания в его доме знатного сеньора, а будущее представлялось ему слишком лучезарным для того, чтобы долго предаваться печали.

Достав воскресную одежду, он принарядился как мог, позавтракал последним куском хлеба с последним обрезком козьего мяса, запив все стаканом ключевой воды, и отправился в Койоль.

Тибо решил в тот же день попытать счастья у г-жи Поле.

Он вышел около девяти часов утра.

Самая короткая дорога на Койоль идет через Уаньи и Пислё.

Как же получилось, что Тибо, знавший леса Виллер-Котре не хуже, чем портной знает карманы на сшитом им костюме, свернул на кретьенельскую дорогу, удлинив путь на целых пол-льё?

Это получилось оттого, что дорога через Кретьенель проходила вблизи того места, где Тибо впервые увидел Аньелетту; пока расчет вел его к койольской мельнице, сердце тянуло в сторону Пресьямона.

В самом деле, почти сразу за Ферте-Милоном он увидел на обочине прелестную Аньелетту, которая рвала траву для своих коз.

Он мог пройти мимо так, чтобы она его не заметила, это было совсем легко: девушка стояла к нему спиной.

Но бес толкал его прямо к ней.

Аньелетта, склонившаяся с серпом в руках, услышала шаги и подняла голову; узнав Тибо, она покраснела.

Но, залившись краской, она радостно улыбнулась и вся просияла; ее румянец был вызван не враждебными чувствами к башмачнику.

– Ах, – сказала она, – вот и вы. Я всю ночь думала о вас и молилась за вас.

И Тибо вспомнил, что в его собственных снах Аньелетта пролетала по небу, сложив руки для молитвы, в ангельском одеянии и с ангельскими крыльями.

– А по какому случаю вы обо мне думали и за меня молились, прелестное дитя? – развязно, как сделал бы какой-нибудь молодой дворянин из свиты принца, спросил Тибо.

Аньелетта посмотрела на него своими большими глазами цвета неба.

– Я думала о вас, потому что люблю вас, Тибо; я за вас молилась, потому что видела, как с сеньором Жаном и его доезжачим случилось несчастье и у вас из-за этого были неприятности… Ах, если бы я слушалась только своего сердца, я сразу же поспешила бы к вам на помощь.

– Надо было так и сделать, Аньелетта, вы нашли бы веселую компанию, уверяю вас!

– Но я совсем не этого хотела, господин Тибо; я помогла бы вам принять их. О, что за чудесное кольцо у вас на пальце, господин Тибо!

И девушка показала на кольцо, полученное им от волка. У Тибо кровь застыла в жилах.

– Это кольцо? – переспросил он.

– Да, вот это.

Видя, что Тибо медлит с ответом, Аньелетта отвернулась и вздохнула.

– Конечно, это подарок какой-нибудь знатной дамы, – прошептала она.

– Да нет, – с уверенностью законченного лжеца возразил Тибо, – вы ошибаетесь, Аньелетта, это обручальное кольцо: я купил его, чтобы надеть вам на палец в день нашей свадьбы.

Аньелетта грустно покачала головой.

– Почему вы не хотите сказать мне правду, господин Тибо?

– Я вам ее сказал, Аньелетта.

– Нет.

И она покачала головой еще печальнее.

– А почему вы думаете, что я обманываю вас?

– Потому что в это кольцо я могу всунуть два своих пальца.

В самом деле, у Тибо каждый палец был толщиной с два пальчика девушки.

– Если оно слишком большое, Аньелетта, мы отдадим его уменьшить.

– Прощайте, господин Тибо.

– Как прощайте?

– Да.

– Вы уходите?

– Ухожу.

– Почему, Аньелетта?

– Я не люблю лжецов.

Тибо искал, чем поклясться, чтобы успокоить Аньелетту, но ничего не смог найти.

– Послушайте, – вновь заговорила Аньелетта и слезы выступили на ее глазах, ведь ей приходилось делать над собой большое усилие, чтобы уйти от Тибо, – если это кольцо действительно предназначено для меня…

– Клянусь вам, Аньелетта.

– Хорошо, дайте мне кольцо на сохранение до дня нашей свадьбы, а тогда я отдам вам его, чтобы его освятили.

– Я только этого и хочу, Аньелетта: я мечтаю увидеть кольцо на вашей хорошенькой ручке. Вы очень верно заметили, что оно велико вам. Я сегодня иду в Виллер-Котре; мы снимем мерку с вашего пальчика, и я отдам кольцо господину Дюге, ювелиру, чтобы он его уменьшил.

Улыбка снова появилась на губах Аньелетты, а слезы на ее глазах мгновенно высохли.

Она протянула Тибо свою маленькую ручку.

Тибо с минуту подержал ее в своих, поворачивая то вверх то вниз ладонью, потом поцеловал.

– Ой, – сказала Аньелетта, – не надо целовать мою руку, господин Тибо, она недостаточно красива для этого.

– Тогда дайте мне что-нибудь взамен. Аньелетта подставила ему лоб. Потом с детской радостью попросила:

– Давайте примерим кольцо!

Тибо стащил кольцо с пальца и, смеясь, хотел надеть его на большой палец Аньелетты.

Но, к крайнему его удивлению, кольцо оказалось слишком тесным и не прошло через сгиб.

– Смотри-ка! – изумился Тибо. – Кто бы мог подумать! Аньелетта засмеялась.

– В самом деле, забавно, – сказала она.

Тибо примерил кольцо на указательный палец Аньелетты. Кольцо отказалось налезть и на него.

Тибо попробовал надеть его на средний.

Можно было подумать, что кольцо все сильнее сжимается, как будто боится запачкать эту девичью ручку.

После среднего Тибо попробовал надеть кольцо на безымянный палец.

Он сам носил кольцо на этом пальце.

И снова его постигла неудача.

Чем дольше продолжался опыт, тем сильнее дрожала ручка Аньелетты, а у Тибо пот катился градом со лба, как будто он выполнял самую изнурительную работу.

Он чувствовал, что во всем этом есть нечто дьявольское.

Наконец очередь дошла до мизинца Аньелетты.

На этом тонком, хрупком, прозрачном мизинчике кольцо должно было болтаться, как болтался бы браслет на пальце Тибо; но этот мизинчик, как ни старалась Аньелетта, так и не пролез в кольцо.

– Ах, господин Тибо! – воскликнула девушка. – Что все это означает, Боже мой!

– Кольцо сатаны, вернись сатане! – и Тибо с силой бросил кольцо на камни, надеясь, что оно разобьется.

От кольца посыпались искры, словно от удара о кремень, оно отскочило назад и само наделось Тибо на палец. Аньелетта, видевшая все это, смотрела на Тибо с ужасом.

– Ну и что здесь такого? – стараясь взять дерзостью, спросил башмачник.

Аньелетта не ответила.

Только взгляд у нее становился все более испуганным. Тибо не мог понять, что она увидела. Аньелетта медленно подняла руку и, показывая пальцем на голову Тибо, сказала:

– О господин Тибо, господин Тибо, что это у вас?

– Где? – спросил Тибо.

– Вот! Вот! – повторяла Аньелетта, все больше бледнея.

– Да где, в конце концов? – закричал башмачник, топнув ногой. – Скажите, что вы там увидели.

Но вместо ответа девушка закрыла руками глаза, закричала и в страхе пустилась бежать со всех ног.

Тибо, совершенно ошеломленный происшедшим, даже не пытался ее догнать.

Он не двигался с места – растерянный, онемевший, не в силах пошевелиться.

Что такого страшного увидела на нем Аньелетта? И на что она указывала пальцем?

Был ли он отмечен той печатью, которой Господь заклеймил первого убийцу?

Почему бы и нет? Разве Тибо не убил человека подобно Каину и не сказал ли кюре во время последней проповеди в Уаньи, что все люди – братья?

Это ужасающее подозрение терзало Тибо.

Прежде всего ему надо было узнать, чего так сильно испугалась Аньелетта.

Он подумал было отправиться в Бур-Фонтен и посмотреться в зеркало.

Но что, если он в самом деле отмечен роковым знаком и кто-нибудь еще увидит этот знак?

Нет, надо найти другое средство.

Конечно, он мог надвинуть шляпу поглубже на лоб, добежать до Уаньи и посмотреть на себя в осколок зеркала, но это займет слишком много времени.

В ста шагах от того места, где он сейчас стоял, тек прозрачный, как хрусталь, ручей, питавший пруды Безмона и Бура.

Тибо мог увидеть в нем себя как в самом лучшем зеркале Сен-Гобена.

Он отправился к нему и, опустившись на колени, посмотрел на свое отражение в воде.

У него были те же глаза, тот же рот, на лбу никакого знака не было.

Тибо вздохнул свободнее.

Но ведь что-то должно было испугать Аньелетту.

Тибо склонился ниже над прозрачной водой и тогда разглядел среди черных завитков, падавших ему на лоб, что-то блестящее, искрящееся.

Он нагнулся еще ближе к воде и теперь увидел на голове красный волос.

Но это был цвет необычный, не похожий ни на светло-рыжий, ни на морковный, ни на оттенок бычьей крови, ни на пунцовый. Волос был огненно-красного цвета и горел, как самое яркое пламя.

Не доискиваясь, откуда у него появился волос такой необычной окраски, Тибо попытался вырвать его.

Он свесил к воде прядь, аккуратно ухватил пламеневший в ней страшный волос большим и указательным пальцами и с силой потянул.

Волос не поддавался.

Тибо решил, что взялся за него недостаточно крепко, и решил действовать по-другому.

Он накрутил волос на палец и очень сильно дернул.

Волос разрезал кожу на пальце и остался на месте.

Тибо обернул строптивый волос вокруг двух пальцев и вновь стал тащить его.

Волос приподнял кожу на голове, но вышел из нее не больше, чем если бы Тибо обратил свои усилия на дуб, протянувший ветви над ручьем.

Тибо решил продолжить свой путь в Койоль, уверяя себя, что, в конце концов, подозрительный оттенок одного волоса вряд ли помешает осуществлению его намерения жениться.

Но все же подлый волос дразнил, неотвязно преследовал его, мелькал у него перед глазами, рассыпая тысячи искр, словно пробегающее по головешкам пламя.

Наконец, потеряв терпение и топнув ногой, Тибо закричал:

– Тысяча чертей! Я не так далеко ушел от дома и хочу справиться с этим проклятым волосом!

Он бегом вернулся к своей хижине, схватил осколок зеркала и, глядясь в него, отыскал красный волос, затем, приставив долото как можно ближе к корню волоса, опустил голову на верстак и, не отнимая инструмента, сильно ударил по рукоятке.

Долото глубоко вошло в дерево верстака, но волос остался невредим.

Тибо повторил операцию, но на этот раз взял деревянный молоток и, подняв руку над головой, с силой обрушил его на долото.

Безуспешно.

Но он заметил на лезвии своего инструмента маленькую зазубрину – как раз в толщину волоса.

Тибо вздохнул: он понял, что расплатился за исполнение своего первого желания. Волос теперь принадлежал черному волку, и Тибо отказался от дальнейших попыток вырвать его.

VII. МЕЛЬНИЧНЫЙ ПОДРУЧНЫЙ

Видя, что отстричь или вырвать проклятый волос невозможно, Тибо решил получше спрятать его под другими волосами.

Может быть, не у всех такие глаза, как у Аньелетты.

Впрочем, у Тибо, как мы уже говорили, была очень густая черная шевелюра, и, если бы он сделал пробор сбоку и уложил прядь, можно было надеяться, что все останется незамеченным.

Он позавидовал молодым дворянам, которых видел при дворе г-жи де Монтессон: они посыпали свои волосы пудрой, под которой можно скрыть любой цвет.

К несчастью, он не имел права пудрить волосы: действовавшие в то время законы против роскоши запрещали это.

Ловко спрятав в своей шевелюре красный волос, Тибо вновь решил отправиться к прекрасной мельничихе.

Но на этот раз, опасаясь встретить Аньелетту, он поостерегся идти той же дорогой и свернул не влево, а вправо.

Таким образом, он оказался на дороге, ведущей в Ферте-Милон, а затем пошел через поле тропинкой, которая вела прямо в Пислё; а оттуда, спустившись в долину, можно было попасть в Койоль.

Не прошло и пяти минут, как он увидел высокого парня и узнал в нем своего кузена по имени Ландри, служившего старшим подручным у г-жи Поле. Ландри вел двух нагруженных зерном ослов.

Тибо не был знаком с вдовой Поле и надеялся, что Ландри его представит.

Встреча была для него удачей.

Тибо ускорил шаг и догнал Ландри. Услышав за спиной шаги, Ландри обернулся и узнал его.

Башмачник привык видеть приятеля в хорошем настроении и удивился унылому выражению его лица.

Ландри остановился, поджидая Тибо, а ослы пошли дальше.

Тибо заговорил первым:

– Ну, кузен Ландри, что все это означает? Я бросаю все дела, чтобы повидаться с родственником и другом, с которым не встречался больше шести недель, и вдруг такой прием!

– Ах, милый Тибо, что поделаешь! – ответил Ландри. – Я не могу изменить выражение своего лица, но, поверь, в глубине души очень рад тебе.

– В глубине ты, может, и рад, но по твоему лицу этого не скажешь.

– Как понять это?

– Ты говоришь, что рад мне, с таким похоронным видом! Прежде ты был веселым, живым, дорогой Ландри, и напевал в такт стуку своей мельницы; сегодня ты мрачнее кладбищенских крестов. Что, вода не крутит жернова?

– Да нет, Тибо, воды полно; напротив, вода прибывает, и шлюз не простаивает, но, видишь ли, жернов вместо пшеницы дробит мое сердце, и жернов этот вертится так быстро, что растер мое сердце в порошок.

– Что же, тебе так плохо на мельнице у этой Поле?

– Ох, если бы Господь дал мне упасть под мельничное колесо в день, когда я впервые пришел туда!

– Даже так! Ты пугаешь меня, Ландри… Поделись со мною своей бедой, парень.

Ландри тяжело вздохнул.

– Мы с тобой сыновья брата и сестры, – продолжал Тибо. – Что за черт! Если я слишком беден, чтобы одолжить тебе несколько экю, когда у тебя денежные затруднения, то, по крайней мере, могу дать добрый совет в сердечных делах.

– Спасибо, Тибо, но моей беде ни совет, ни деньги не помогут.

– Все же расскажи, что с тобой: когда поделишься горем, становится легче.

– Нет, не уговаривай, все равно ничего не скажу. Тибо засмеялся.

– Тебе смешно? – удивленно и вместе с тем сердито спросил Ландри. – Тебя забавляет мое горе?

– Я смеюсь не над твоей бедой, Ландри, а над тем, что ты надеешься скрыть от меня причину твоего огорчения, хотя нет ничего проще, чем угадать ее.

– Так угадай.

– Черт возьми, ты влюблен! Это не так уж сложно понять.

– Я влюблен? – воскликнул Ландри. – Кто тебе это наврал?

– Никто не наврал, и это правда.

Ландри вздохнул еще безнадежнее, чем в первый раз.

– Да, это так и есть! – сказал он. – Я влюблен, это правда.

– Ну, наконец-то признался! И в кого же ты влюблен, Ландри? – спросил Тибо, с забившимся сердцем, потому что он увидел в кузене возможного соперника.

– В кого я влюблен?

– Да, я тебя именно об этом спросил.

– Ну, что до этого, кузен Тибо, – ты можешь вырвать сердце у меня из груди, но не заставишь назвать ее имя.

– Ты уже назвал.

– Как! Я сказал тебе это? – закричал Ландри, остолбенело уставившись на башмачника.

– Конечно.

– Да как же это?

– Разве ты не говорил, что лучше бы тебе было упасть под мельничное колесо в день, когда ты нанялся старшим подручным к вдове Поле? Ты несчастлив на мельнице и влюблен; стало быть, ты влюблен в мельничиху, и эта любовь – причина твоих бед.

– Замолчи же, Тибо! Что, если она нас услышит?..

– Хорошо; но как она может услышать нас? Где она может спрятаться – разве что превратиться в невидимку, сделается бабочкой или цветком?

– Все равно, Тибо, молчи!

– Она так сурова, эта мельничиха? Твое отчаяние не вызывает у нее жалости, бедный малый? – продолжал Тибо.

Эти, казалось бы, полные сострадания слова на самом деле скрывали под собой удовлетворение и насмешку.

– Еще как сурова! – ответил Ландри. – Вначале мне казалось, что она не отталкивает мою любовь. Целые дни я пожирал ее взглядом; ее глаза тоже иногда останавливались на мне; посмотрев на меня, она улыбалась… Увы, милый Тибо, я так радовался этим взглядам и улыбкам!.. Боже мой! Почему я не удовольствовался ими?

– Вот в чем дело, – философски заметил Тибо. – Человек ненасытен.

– Увы, да! Я забыл, что она мне не пара, и заговорил. Госпожа Поле страшно рассердилась, назвала меня маленьким оборванцем и большим нахалом и пообещала на следующей неделе выставить за дверь.

– Ох, – сказал Тибо, – а давно ли это было?

– Примерно три недели назад.

– И следующая неделя еще не наступила? – спросил Тибо, и его улегшаяся было тревога снова пробудилась, поскольку он лучше знал женщин, чем его кузен Ландри.

Затем, помолчав немного, Тибо продолжил:

– Ну-ну, ты не так несчастлив, как я думал.

– Не так несчастлив, как ты думал?

– Нет.

– Ах, знал бы ты, что у меня за жизнь! Ни взглядов, ни улыбок! Когда она встречается со мной, она отворачивается, а когда я прихожу к ней с отчетом о делах на мельнице, она слушает меня с таким презрительным видом, что я уже не могу говорить об отрубях, пшенице, ржи, ячмене или овсе, о помоле и высевках и начинаю плакать; тогда она с такой угрозой в голосе говорит мне: «Берегись!», что я убегаю и прячусь за своими решётами.

– Да зачем ты обращаешься со своими чувствами к хозяйке? Сколько вокруг девушек, которые рады будут иметь такого кавалера!

– Так я же не по своей воле полюбил ее!

– Заведи другую подругу, а об этой женщине не думай.

– Я не смогу.

– Но хотя бы попробуй. К тому же, если мельничиха увидит, что твое сердце принадлежит другой, может случиться, что она станет ревновать и бегать за тобой, как ты сейчас бегаешь за ней. Женщины такие странные!

– О, если бы я был в этом уверен, я немедленно попытался бы… Хотя теперь…

И Ландри покачал головой.

– Так что же… теперь?

– …хотя теперь, после того, что произошло, все бесполезно.

– Что же все-таки произошло? – спросил Тибо, которому хотелось узнать все до конца.

– Да так, ничего, – ответил Ландри. – Боюсь говорить об этом.

– Почему?

– Потому что у нас говорят: не буди несчастья, пока оно спит.

Тибо настоял бы на своем, чтобы узнать, о каком несчастье идет речь, но они уже подошли к мельнице, и Ландри, даже если бы начал рассказ, не успел бы его закончить.

Впрочем, Тибо знал уже достаточно: Ландри влюблен в прекрасную мельничиху, но она равнодушна к нему.

Такой соперник не казался ему опасным.

Тибо с гордостью и тайным самодовольством сравнивал тщедушную мальчишескую внешность своего кузена, восемнадцатилетнего парня, со своей наружностью крепкого мужчины пяти футов шести дюймов роста; это вполне естественно навело его на мысль о том, что если у г-жи Поле хороший вкус, то неудача Ландри служит залогом его собственного непременного успеха.

Койольская мельница была расположена в очаровательном месте – в глубине прохладной долины; вода, которая вертит ее колесо, образует затененный ивами пруд; среди ив растут стройные тополя; высокие и карликовые деревья переплетаются между собой, с великолепным ольшаником и огромным орешником с благоухающей листвой. Поворачивая мельничное колесо, вода, пенясь, стекает в маленький ручеек, который, подпрыгивая на камнях, поет свою вечную песню и осыпает алмазными брызгами цветы, кокетливо склоняющиеся над водой, чтобы увидеть свое отражение.

Сама мельница так хорошо укрыта рощей кленов и плакучими ивами, что в сотне шагов от нее можно увидеть только трубу, из которой, подобно колонне из голубого алебастра, поднимается дым.

Пейзаж, хорошо знакомый Тибо, на этот раз привел его в совершенно неописуемый восторг, какого он раньше никогда не испытывал.

До сих пор он смотрел на него другими глазами; теперь же у него появилось эгоистичное чувство собственника, самодовольно оглядывающего приобретенные владения.

Но еще большая радость охватила его, когда он вошел во двор и увидел живую картину.

Голуби с лазурными и пурпурными шейками ворковали на крышах; утки с криком плескались в ручье; куры кудахтали на навозной куче; индюки, надувшись, ходили вокруг индюшек; ухоженные белые и коричневые коровы возвращались с пастбищ с полным выменем молока; здесь разгружали повозку, там распрягали двух прекрасных першеронов, которые с ржанием тянули к кормушкам свои большие головы, освобожденные от сбруи; парень поднимал мешок на чердак; девушка несла хлебные корки и помои огромной свинье, гревшейся на солнце как бы в ожидании, когда ее превратят в солонину, сосиски и кровяную колбасу; все твари ковчега, от ревущего осла до поющего петуха, нестройно смешивали голоса в этом сельском концерте, которым, казалось отбивая такт, управляла мельница.

Тибо был ослеплен красочным зрелищем.

Он уже видел себя хозяином этого богатства и так весело потирал руки, что Ландри, если бы не был так поглощен своей болью, возраставшей по мере приближения к дому, конечно, обратил бы внимание на его необъяснимую радость.

Сидевшая в столовой вдова увидела их, едва они показались в воротах.

Казалось, ей было очень любопытно, что это за незнакомец явился с ее старшим подручным.

Тибо с развязным видом пересек двор, вошел в дом и представился мельничихе, объяснив, что решился прийти к ней, потому что очень хотел повидать Ландри, своего единственного родственника.

Хозяйка приняла его очень любезно.

С улыбкой, которую Тибо счел добрым предзнаменованием, она пригласила гостя провести на мельнице весь день.

Он принес ей подарок: проходя через лес, прихватил несколько дроздов, попавшихся в расставленные на рябинах силки.

Мельничиха тут же велела их ощипать, сказав, что надеется угостить Тибо.

Однако башмачник заметил, что, разговаривая с ним, прекрасная мельничиха все время поглядывает куда-то через его плечо.

Живо обернувшись, он увидел предмет ее внимания – Ландри, распрягавшего ослов.

Заметив, что ее взгляд перехватили, г-жа Поле стала красной, как вишня, но тотчас же пришла в себя.

– Господин Тибо, – сказала она новому знакомому, – с вашей стороны было бы очень милосердно помочь своему кузену: вы такой сильный, а эта работа для него слишком тяжелая.

И ушла в дом.

– Черт! Черт! – произнес Тибо, проследив взглядом за мельничихой и переведя затем глаза на Ландри, – этому шалопаю везет больше, чем он думает, и не придется ли мне, чтобы от него избавиться, прибегнуть к помощи черного волка?

Тем не менее Тибо исполнил просьбу мельничихи.

Он подозревал, что прелестная вдова следит за ним из окна, поэтому приложил к работе всю свою силу и ловкость.

А затем они собрались в комнате, где служанка накрывала на стол.

Когда все было готово, вдова села на свое место и пригласила Тибо сесть справа от нее.

Она была к нему внимательна и предупредительна, и вскоре Тибо, забеспокоившийся было, снова развеселился, понадеявшись на успех.

Мельничиха оказала честь подарку Тибо и сама приготовила дроздов с можжевеловыми ягодами: в таком виде они стали очень лакомым блюдом.

Между тем, продолжая смеяться над шутками Тибо, вдова все время украдкой посматривала на Ландри и заметила, что бедняга не прикоснулся к еде, положенной на его тарелку.

Еще она заметила, что по щекам у него катились крупные слезы, разбавляя можжевеловый соус, которым были политы нетронутые дрозды.

Это безмолвное страдание тронуло ее.

Взгляд мельничихи сделался почти нежным, и она выразительно покачала головой, как будто хотела сказать: «Ешьте, Ландри, прошу вас».

В этой короткой пантомиме вместился целый мир любовных обещаний.

Ландри явно понял прекрасную мельничиху и так поспешил исполнить безмолвное приказание хозяйки, что проглотил свою птичку целиком, едва не задохнувшись при этом.

Все это не ускользнуло от внимания Тибо.

«Черт вам в селезенку! – пробормотал он про себя (это ругательство Тибо слышал от барона Жана и считал, что теперь, войдя в дружбу с дьяволом, должен говорить, как знатный дворянин). – Черт вам в селезенку! Она что, и впрямь влюблена в мальчишку? Такое совсем не входит в мои планы, и к тому же она проявила бы дурной вкус. Нет, нет, моя прекрасная мельничиха, вам нужен парень, который легко управится с делами мельницы, и этим парнем буду я, или черный волк ни на что не годится».

Затем, увидев, что хозяйка снова, как прежде, умильно смотрит на своего подручного и улыбается, Тибо продолжал размышлять:

«Ну, я вижу, придется прибегнуть к сильнодействующим средствам; нельзя ее упустить: во всей округе это единственная подходящая невеста для меня. Да, но что делать с кузеном Ландри? Его любовь мешает моим планам, но не могу же я из-за такого пустяка отправить его вслед за беднягой Маркоттом в лучший мир. Ах, черт возьми, зачем же мне самому ломать голову в поисках решения! Это не мое дело – это дело черного волка».

Затем он позвал, совсем тихонько:

– Черный волк, друг мой, устрой как-нибудь так, чтобы я избавился от кузена Ландри, но с ним при этом не приключилось бы никакого несчастья.

Не успел он договорить свою просьбу, как увидел, что с горы спускается небольшая кучка – четверо или пятеро – людей в военных мундирах и эти люди направляются к мельнице. Ландри тоже их увидел, потому что громко закричал, вскочил, собираясь бежать, но снова упал на стул, как будто силы покинули его.