Текст книги "История шляхты на осколках Речи Посполитой"

Польскую конституцию ликвидировали. Паскевич стал генерал-губернатором Королевства Польского и начал проводить русификацию западных губерний Российской империи. Польская армия была распущена, а её солдаты и офицеры небольшими группками распределены по русским полкам. Охрана королевства была поручена общим силам империи. Вся русская государственная организация – система налогов, судопроизводство, денежная система – были мало-помалу введены и в королевстве. Польские ордена уцелели только как русские ордена и раздавались теперь наиболее преданным слугам самодержавия. Вместо памятника, который должны были поставить Юзефу Понятовскому, был поставлен памятник Паскевичу, который в силу известных причин далеко не пользовался любовью поляков.

В Королевстве Польском ценой крови и изгнания многих тысяч участников восстания в эмиграцию воцарились «уважение, а иногда и панический страх», воплощённые прежде всего в образе фельдмаршала. Поводились меры по уменьшению влияния католического духовенства и польских землевладельцев в западнорусских областях.

25 сентября 1831 года, после полудня, в семье Григория Стефановича и Домицелии Дзиковицких в Мшанцах родился ребёнок – шестой и последний. Через два дня мальчик был окрещён в Махновском костёле и получил имя Юзеф. Восприемниками при этом были Марцин Безовский и вдова Марианна Любецкая.

В период Ноябрьского восстания 1830 – 1831 годов Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий находился в статской службе, но был признан участником «польских походов». Видимо, он исполнял какие-то обязанности при русских войсках. Стал кавалером орденов Святой Анны 2-й степени и Святого Владимира 4-й степени, награждён серебряной медалью «за польские походы».

После подавления восстания была проведена реформа управления Польшей. Упразднялись Сейм и Государственный Совет, министерства были заменены комиссиями, польская армия была упразднена. Особое внимание правительства было теперь направлено против польского шляхетства, которое явилось основным источником кадров прошедшего восстания. Чрезвычайно многочисленное, очень национальное и независимое по духу и мировоззрению, оно было для Николая I той силой, которую во что бы то ни стало следовало сокрушить, раздавить, подчинить и заставить быть такой же послушной и безропотной массой, какой было большинство российского дворянства. После подавления Ноябрьского восстания был создан «Особый комитет по делам западных губерний» – то есть тех «восьми воеводств», которые польские повстанцы хотели бы воссоединить с Королевством Польским.

Одним из мероприятий, рекомендованных этим комитетом, было возобновление «разборов шляхты». Был принят указ Николая I от 19 октября 1831 года «О проверке документов о дворянском происхождении…”. Он был прямо направлен против польского шляхетства, бывшего стержнем тогдашнего польского общества, его идеологом и поставщиком наиболее активных кадров.

Правительством была поставлена задача деклассировать как можно большую часть многочисленного польского шляхетства, в подавляющем большинстве настроенного крайне патриотично и националистически, настроенного резко негативно против поработившей его страну Российской империи. Все, кто называл себя шляхтой, должны были предоставить соответствующие документы. В тот же день был издан закон «О разборе шляхты в Западных губерниях и об упорядочении такого рода людей». По этому закону шляхетское сословие бывшего Великого княжества Литовского было разделено на три категории: «дворян» и специально созданные сословия «однодворцев Западных губерний» (в сельской местности) и «граждан Западных губерний» (в городах). Русский историк XIX века А. Романович-Славятинский писал по этому поводу: «Не раньше, как проученное горьким опытом восстания 1831 года, правительство поняло свою ошибку и кончило тем, с чего должно было начать – проверкой прав шляхты на дворянство, результатом которой было разжалование её из дворян в однодворцы и мещане».

Дворянами отныне признавались только те, за кем это звание было утверждено Герольдией. Оба вновь созданных сословия, весь этот многочисленный слой, тогда же был объявлен «неблагородным» и обязан был выплачивать налоги и нести повинности. На однодворцев распространялась рекрутская повинность, а граждане имели возможность её избегнуть, заплатив 1.000 рублей.

Процедура проверки была доверена Дворянским Депутатским собраниям и предводителям дворянства. Результаты заносились в специальные Актовые книги. В дальнейшем эти книги велись и проверялись специально создаваемыми комиссиями из чиновников. Это было связано с большим количеством фальшивых документов, предоставляемых шляхтой, поскольку оригинальные были ими утрачены в периоды войн, разделов территорий и ликвидации монастырей, где обычно хранились семейные архивы.

В. Круковский писал: «Царь издал 19 октября 1831 года указ, вследствие которого доказательством шляхетского происхождения могли быть только оригиналы привилеев и грамот великих князей и королей. А Белоруссия же горела из конца в конец на протяжении нескольких веков, и где тут мог сохраниться кусок пергамента или бумаги? Копии же документов, даже подтверждённые в судах и трибуналах Великого княжества Литовского или Речи Посполитой, не принимались во внимание. Вот и оказалось: за несколько десятилетий царские власти „укоротили“ численность шляхты в Белоруссии до 3%. Массово исключались из шляхетского сословия выбранцы (военно-служилые люди), появились новые, невиданные разряды и сословные структуры: „недоказанные дворяне“, „не принадлежащие в крестьянство“, „внесословные“». По оценкам, только в однодворцы было переведено более 10 тысяч человек.

Борьба со шляхтой дополнялась затем другими специальными постановлениями. В Литве и в Западной Украине наиболее пропольским элементом являлась мелкая шляхта. И потому с октября 1831 года она стала главной жертвой всевозможных суровых мер со стороны властей. В этом году в Бердичеве была закрыта школа, в которой наибольшее число учеников происходило из местной мелкой шляхты. Равным образом был произведён пересмотр денежных и иных повинностей, которые причитались польским помещикам с крестьян. Земледелец выиграл при этом всё, что теряли его господа. Не было ничего упущено, чтобы заставить пана отказаться от земли и перевести владение землёй в руки крестьян или русских помещиков.

В тех областях, на присоединение которых к своему Королевству поляки рассчитывали и где польская культура и язык являлись в действительности уделом бывших господствующих классов, была предпринята систематическая борьба для искоренения полонизма. Дело шло о русификации Литвы, об ассимиляции литовско-русских земель в составе царской России, принадлежавших некогда Польше. Университет в Вильно был упразднён, польский язык изгнан из всех школ, из всех административных и судебных актов. «Восточные воеводства», которых так усиленно добивались поляки, сделались официально «юго-западными губерниями».

31 декабря 1831 года Фёдор Никифорович Перхорович Дзиковицкий получил чин IX класса – титулярного советника.

На территории Королевства Польского размещались русские войска, находившиеся в подчинении наместника, каковым стал Паскевич. Несколько позже воеводства и поветы были переименованы на русский лад в губернии и уезды.

Оскар Авейде отмечал: «Тотчас по окончании революции правительство с задетой за живое гордостью выступило против лиц и общества, сделавших революцию. С другой стороны, неумеренная и горячечная деятельность эмиграции, все наши дипломатии и заграничные кружки, посылки эмиссаров, заговоры, неудачные восстания и эмиграции исторгали у бедной страны год за годом всё новые и всё большие жертвы. После общей во всей стране правительственной реакции, последовавшей в первое время после восстания и выражавшейся конфискациями, строгими наказаниями – как то: ссылкой в Сибирь и в каторжную работу и даже высылкой в Россию детей мятежников, жизнь сделалась более нормальной, чрезвычайные репрессивные меры заменёны были обыкновенными.

О действиях правительства в Литве и Руси надобно сказать то же самое, что и о Королевстве, с той разницей, что здесь в системе правительства не было уже ни малейшей терпимости польской народности, а напротив того, в систему эту входило уничтожение и преследование её и усиленное, настойчивое и насильственное введение вместо неё русской народности. В гимназиях и уездных училищах было введено преподавание наук на русском языке, а польский язык был совершенно исключён из программы школьного обучения. Чиновники не только высшие, но в значительном числе и низшие были русские. Относительно сословных прав здесь, ещё более, чем в Королевстве, одна только шляхта вполне пользовалась ими; целые же массы старой польской шляхты переименованы были в однодворцев и лишены всех шляхетских прав». Для того, чтобы лишить литвинов исторической перспективы, царь Николай I не только запретил церковную унию и само упоминание о Литве, но и выслал в Сибирь непокорную шляхту Великого княжества Литовского, конфисковав у многих имения.

Участников восстания судила специальная комиссия в Киеве. Значительная часть их была выслана в Сибирь, других отдали в солдаты, преимущественно на Кавказ, где тогда шло его покорение. Несколько тысяч мелкой шляхты сразу же было исключено из состава дворянства, а их имения конфискованы. Правда, часто бывало и так, что конфискованные имения повстанцев правительство передавало их родственникам. Многие имения сдавались в аренду. Костёлы и имущество католической церкви, поддержавшей восстание, также подверглись репрессиям, конфискациям и закрытиям. В то же время правительство стало благосклоннее относиться к предложениям о воссоединении униатов с православными. Управление униатской церкви отделилось от католической.

Однако все эти преобразования и ущемления произошли не вдруг, не сразу после издания императорского указа, а постепенно, ужесточаясь по мере издания всё новых постановлений по этому вопросу.

Официальной причиной «разбора бывшей польской шляхты» была необходимость «привести в известность весь состав польской шляхты и, по рассмотрении прав на дворянство каждого семейства, доказавших оные, утвердить и образовать из них настоящее местное дворянство, как в великороссийских губерниях, а не доказавших своих прав на дворянство причислить по месту жительства к сельским или городским податным классам».

Определением Минского дворянского депутатского собрания от 12 октября 1832 года вновь было признано, что род Дзиковицких относится к числу «старожитной» шляхты и подтверждено ранее вынесенное определение от 1818 года.

Для разбора всей шляхты в каждом уезде были созданы правительственные комиссии, но разбирались доказательства только тех шляхтичей, которые были внесены в родословные книги своих губерний до 1832 года. Рассматривать и выдавать новые свидетельства тем шляхтичам, которые не подавали в Депутатские собрания губерний свои прошения до этого времени, теперь было вообще запрещено «впредь до окончания разбора» – то есть, как оказалось, навсегда.

Из тех шляхтичей, что были оставлены в списках сословия, было образовано два разряда: первый – это утверждённые или не утверждённые Депутатским собранием, но владеющие имениями, и второй – не имеющие имений, но уже утверждённые Депутатским собранием губернии. Беспоместные шляхтичи, или, теперь уже, дворяне 2-го разряда считались таковыми лишь до окончания разбора их доказательств на шляхетство, после чего они должны были быть переведены в 1-й разряд или исключены из состава сословия. Дворяне 1-го разряда тогда же освобождены от податной и военной повинности; дворяне 2-го разряда освобождены от них до рассмотрения их доказательств на дворянство; а шляхтичи 3-го разряда (выведенные из состава сословия) обложены податями немедленно.

Киевский губернатор Фундуклей отмечал, что «почти вся масса дворян 2 разряда рассеяна по местечкам и селениям, а в городах живёт незначительное их число. Это объясняется их занятиями и промыслами, преимущественно сельскими. Некоторые из них содержат в аренде помещичьи имения и разные оброчные статьи, но большая часть занимает разные сельские должности: смотрителей экономий, конторщиков, писарей, счетоводов, магазинщиков и тому подобные, но [так] как число этих мест ограничено, а семейства дворян 2 разряда постоянно прибывают, то средства их пропитания с каждым годом становятся затруднительнее, тем более, что служебное поприще для них ограничено. Однако нужда заставляет многих не быть разборчивыми в промыслах. Кроме собственного размножения этот класс увеличивается ещё детьми мелкопоместных владельцев, обедневшими вследствие раздробления наследственных имений или разорения» (Статистическое описание Киевской губернии).

Как показала дальнейшая история, большинство дворян 2-го разряда было признано «не владеющими достаточными доказательствами» и, как и 3-й разряд, приписано к податным сословиям. Так, из 78 шляхетских фамилий, пользовавшихся в Речи Посполитой различными вариантами герба Дрыя, к середине XIX века, когда был составлен «Гербовник дворянских родов Царства Польского», к этому гербу оказались приписанными лишь 13 фамилий (то есть 1/6 часть): Борисовичи, Высоцкие, Гамалеи, Лесенки, Кашенские, Лисецкие, Лукомские, Модлибовские, Оржельские, Плющи-Гнилокожи, Хлаповские, Чижевичи и Чижевские. Правда, в 1841 году к указанным выше родам путём выслуги по гражданской службе добавилось семейство Бачижмальских. Среди фамилий, не попавших в этот царский «Гербовник», оказались, в частности, и Дзиковицкие.

Кроме прочего, если ранее достаточно было доказать свою принадлежность к определённому роду, признанному в дворянском достоинстве, то теперь всё делалось для того, чтобы раздробить эти роды и заставить отдельные семейства доказывать своё шляхетство в индивидуальном порядке. Естественно, далеко не во всех семействах были для этого возможности. И по совершенно разным причинам. В частности, особых возможностей не было в семье Яна Григорьевича, который мог лишь добиваться признания его принадлежности к роду Дзиковицких, оставив своим потомкам проблему добиваться справедливости в течение многих лет.

При такой антишляхетской политике России «До правительства доходили сведения, что в Вильне и самогитских уездах массами подделываются документы на дворянство, что во Львове, Могилёве и Бердичеве, и особенно в последнем, фабрикуются в обширных размерах шляхетские генеалогии и дипломы, которые продавались по рублю. В 1833 году повелено было учредить три комиссии: одну – для губерний Виленской, Гродненской и Белостокской, другую для губерний Киевской, Волынской и Подольской, а третью – для губерний Витебской, Могилёвской и Минской» (Романович-Славятинский А.). Созданные комиссии проводили работу, заключавшуюся в проверке сведений о шляхетстве по метрическим книгам.

Тут стоит ещё раз напомнить читателю, что составление поддельных генеалогий для многих представителей шляхты было мерой вынужденной. Если подлинные документы были утеряны, а правительственная политика была направлена не на восстановление истины в отношении шляхетства, а исключительно на поиски оснований, по которым можно было бы исключить как можно больше её из состава сословия, становится понятным спрос на фальшивки. К тому же, совершенно очевидно, что простолюдин, приобрети он за деньги хоть какие угодно «документы» на принадлежность к благородному сословию, никак не смог бы вписаться в местное шляхетское сообщество, знавшее, как говорится, «своих наперечёт» и высокомерно смотревшее на всех прочих людей, не входивших в понятие «свой круг».

Так что признание того или иного семейства шляхетным на местном уровне было уже достаточной гарантией действительности благородного происхождения. Герольдия же в Петербурге была чисто бюрократической инстанцией, призванной выискивать пробелы в комплектах документов на дворянство.

Несмотря на тлевшую в польской шляхте ненависть к поработившей их русской деспотии, сил на сопротивление у неё после подавленного восстания не было. В 1833 году попытка Заливского поднять восстание в Люблинском воеводстве окончилась расстрелами и виселицами. Формально независимая крохотная Краковская республика часто служила убежищем политическим беглецам – главной квартирой, где замышлялись вооружённые посягательства поляков против соседних территорий. По национальному пристрастию или по слабости Сенат Краковской республики компрометировал себя в глазах стран-оккупантов более, чем то допускали его международные обязательства. Бывали моменты, когда у кормила правления его заменяли эмигранты. Сенат получал строгие предупреждения, мотивируемые присутствием иностранных поляков, приютом, даваемым то солдатам Раморино, то разбитым отрядам Заливского, но ничего кардинально не менялось.

Примерно в 1833 году, когда Яну Григорьевичу было около 19 лет и любовь для него тогда значила почти то же, что жизнь и счастье, он женился. После свадьбы Ян Дзиковицкий, по-видимому сразу, переселился вместе с родителями, младшими братьями и годовалой сестрой Бригидой в селение, откуда происходила его жена Анна из фамилии Бачиньских – в село Садки Махновского уезда, которая, как и Мшанец, располагалась недалеко от самой Махновки. Думается, что переезд в деревню жены, не слишком типичный для порядков того времени, был обусловлен материальными причинами. Вполне вероятно, что у его молодой супруги в Садках имелось собственное хозяйство, более благополучное, чем прежний дом Дзиковицких. В 1834 году в селении Садки Махновского уезда Волынской губернии у 20-летнего Яна Григорьевича Дзиковицкого и его жены Анны родился первый ребёнок – сын Францишек (у русских это имя имело форму «Франц»). Францишек имел старшую сестру Марианну, а потом, когда ему было два года, у него появился брат Ювелин.

Как уже упоминалось, реальным центром всей политической и экономической жизни Махновского уезда являлся находящийся за пределами уездных границ город Бердичев. Наиболее заметным явлением в жизни этого города были ярмарки, которых насчитывалось до десяти в течение года. Особенно славились ярмарки своими лошадьми. Как писал М. Чайковский, вся петербургская гвардия ездила но лошадях, купленных в Бердичеве. Во время ярмарок табуны лошадей, крупного рогатого скота, овец разных пород занимали огромные площади вокруг города. Большие прибыли приносила торговля спиртными напитками.

Все, кто пребывал в городе во время ярмарки, были поражены их величиной и размахом. Описывая быт шляхты первой половины XIX века, Ф. Ковальский писал: «Толпы покупателей и праздных зрителей переходили из одного магазина в другой, мужчины и женщины, старики и молодые, дамы в изысканных нарядах, сопровождаемые элегантной молодёжью, паны и простые шляхтичи осаждали магазины или сами служили для них сильным гарнизоном. По улицам, среди невообразимой толкотни, непрестанно раздавались крики кучеров: „Налево держи! Направо!“. Молодёжь по большей части красовалась на своих аргамаках. Все продавали, покупали, а иные плутовали без конца. По пути, с трудом протискиваясь меж толпой, мы бегло осматривали блестящие магазины – французские, немецкие, итальянские, русские, греческие, болгарские, а широкой улицей, обстроенной каменными домами, в которых помещались еврейские лавки, текла бесконечная толпа покупателей».

А вот слова Л. Похилевича: «В многочисленных больших и малых магазинах можно было получить всё, чем довольствуется умеренная нужда земледельца и чем удовлетворяются безграничные требования утончённейшей роскоши вельможи. Этот постоянно многолюдный город во время ярмарки учетверяет своё население».

Православные крестьяне юго-западных губерний, в своё время подчинившиеся унии под давлением со стороны поляков, теперь подверглись подобному же давлению, но уже со стороны русского правительства, чтобы заставить их отказаться от унии. Крестьян принуждали стать православными, чтобы они полнее чувствовали себя русскими. В 1834 году принимается правительственное решение о немедленном введении в униатскую церковь православного устройства и употребления православных книг московского издания. Униатская церковь и её духовенство были уже фактически запрещены, хотя формально продолжали существовать, а католические монахи и монахини были изгнаны из страны. Униаты всё чаще вставали перед выбором: становиться католиками или переходить в православие. В ряде мест из-за грубого административного вмешательства властей в религиозные дела вспыхивало недовольство населения.

В 1834 году в Королевстве Польском было введено военное положение с правом ареста любого подозрительного лица, запрещалось даже упоминать имена Мицкевича, Словацкого, Лелевеля. Университеты в Варшаве и Вильно были закрыты. Однако политика русификации Королевства Польского успехом не увенчалась.

Как ни странно, хотя по прежним указам Солдафона семейство Григория Стефановича Дзиковицкого уже выписали из состава шляхетского сословия, в 1835 году проводившаяся ревизия отметила его самого всё ещё относящимся к шляхетству Махновского уезда. И в этом же году он умер, оставив на попечение своего старшего сына Яна, уже женатого и имевшего собственных детей – дочь Марианну и сына Францишка – более младших братьев и сестру, а также их овдовевшую мать. И подводя черту под его жизнью, мы можем видеть, что Григорий Стефанович Дзиковицкий прожил около 70 лет, разделённых на почти равные половины – жизнь в польском государстве, и жизнь в русском.

В 1835 году в семье Яна Григорьевича и Анны Дзиковицких появился второй ребёнок – дочь Марианна. Совершенно очевидно, что молодой глава семейства Ян вытянул всю семью, за исключением старшей сестры Яны, в это время уже бывшей замужем. Будучи 21-летним человеком Ян имел, кроме своей собственной семьи, ещё вдову-мать Домицелию, трёх братьев (Илью, Антония и Юзефа) и сестричку Бригиду на попечении.

Правительство Николая I продолжало проводить жёсткую политику в отношении поляков, опасаясь, надо думать, очередных неожиданных неприятностей с их стороны. В октябре 1835 года император Николай, показывая варшавским нотаблям новую цитадель, предупредил их, что при малейшей попытке мятежа город будет разгромлен и уничтожен. 14 октября 1835 года в Берлине представители России, Пруссии и Австрии подписали секретный документ, в соответствии с которым Краковская республика подлежала оккупации в случае активизации в ней польских национально-освободительных движений. Предполагалось практически всю территорию Краковской республики передать Австрии, которой теперь предстояло, в случае обострения ситуации, играть ключевую роль в установлении «порядка» на территории Кракова и его окрестностей.

25 октября 1835 года Минское Дворянское Депутатское собрание приняло уже третье по счёту определение в отношении рода Дзиковицких герба Дрыя, которым в очередной раз признало его шляхетское происхождение. В нём, в частности, были такие слова: «…свидетельствовали за привилегий от Королей Польских и Великих Князей данными, с коих то Каленика, Першка, Харитона и Константина, родоначальников Дзиковицких, когда многочисленное в четырёх сих Домах разродилось потомство…» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901).

Относительно проверок прав на шляхетство шляхты западных губерний отмечалось следующее: «Занятия комиссий кончились в 1835 году; о подделках в актовых книгах сообщено было Герольдии. Но эти комиссии не принесли большой пользы: некоторые бердичевские и львовские дипломы признаны ими были за подлинные» (Романович-Славятинский А.).

На 11 декабря 1835 года был составлен «Фамилийный Список дворян Дзиковицких, в Махновском уезде проживающих». Согласно написанному по-русски Списку, главой семейства в это время являлся Иван Григорьевич, женатый на Анне и имеющий дочь Марианну. При этом сын Францишек, уже появившийся на свет, в документе почему-то упомянут не был. По странной случайности не был упомянут и младший брат Яна Дзиковицкого – Юзеф, родившийся в сентябре 1831 года и которому теперь должно было бы быть полных четыре года. Но тут ответ напрашивается сам собой: он умер в детском возрасте, что, кстати, находит подтверждение и в «Генеалогии рода Дзиковицких герба Дрыя», составленной в 1840 году, в которой отсутствует упоминание об этом сыне Григория Стефановича.

Но в Списке указывалось, что в семье проживали братья Яна Григорьевича – Илья 17 лет, Антоний 12 лет, и сестра Бригида 5 лет от роду. Кроме того, при семействе старшего сына находилась ставшая к этому времени вдовой их мать Домицелия. Также отмечалось, что это семейство на момент составления документа ещё не было утверждено в дворянстве Герольдией, а также имелась сноска на то, что Иван Григорьевич неграмотен (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2069). Хотя, как представляется, Ян Дзиковицкий был неграмотен в том смысле, что не владел русскими языком и письмом.

Согласно ревизии этого года, семейство Дзиковицких упоминается в качестве шляхты Махновского уезда, внесённой в 1-ю часть родословной книги 34 декабря 1802 года, но Герольдией ещё не утверждённое. По имевшимся в распоряжении автора документам невозможно было определить, чем добывало семейство себе пропитание. Есть лишь неопределённое указание на то, что Ян и его братья Илья и Антоний «находятся в разных должностях». Но, во всяком случае, из этого указания можно понять, что семья Дзиковицких не занималась крестьянским трудом. А чем ещё можно было тогда на селе добывать себе пропитание? Очевидно, только какой-то службой у помещика. Тем более, что Ян, «находясь в должности», был по-русски неграмотен.