Текст книги "История шляхты на осколках Речи Посполитой"

4. ДУХ МЯТЕЖА ВО ВСЕХ ОСКОЛКАХ РОДИНЫ. (1836 – 1850 годы)

Редкие из них удержали за собой

шляхетство. Но гонор их ещё не угас…

Лажечников И. И.

«Внучка панцирного боярина», 1868 г.

В польском освободительном движении 1830-1850-х годов наблюдались качественные сдвиги, выражавшиеся в демократизации его состава и радикализации программы. Освободительная борьба тех лет объединяла представителей практически всех слоёв польского общества. Но в целом движение имело отчётливо выраженный шляхетский характер. Это определялось активным участием как шляхетской аристократии, так и мелкой и неимущей шляхты, интеллигенции и учащейся молодёжи шляхетско-мещанского происхождения в деятельности конспиративных организаций, в различных выступлениях против существующих порядков. Глубокое расслоение польской шляхты, её неоднородность оказали большое влияние на нравы и обычаи польского общества, на облик освободительного движения. Представители всех направлений этого движения одним из решающих считали вопрос о восстановлении независимого польского государства, а также проблему его границ. Линией раздела между ними была социальная программа и её приоритеты. Правое крыло, сосредоточив всё своё внимание на национальном вопросе, социальные аспекты часто отодвигало на второй план. Для идеологов же левого крыла, тоже говоривших о независимости и границах, не менее важное значение имела демократизация общественных отношений.

В феврале 1836 года от Сената Краковской республики Россия, Пруссия и Австрия потребовали изгнания польских эмигрантов. Для обеспечения своих требований в Краков были введены войска государств-попечителей. Формальным поводом к этому послужило убийство польскими националистами российского агента Бегренса-Павловского. Хотя под давлением Англии и Франции Россия и Пруссия, в конце концов, вывели из Кракова свои войсковые соединения, австрийская армия осталась в Краковской республике. Австрийское командование приступило к реорганизации краковской полиции и милиции (ополчения). На командные и руководящие должности в силовых структурах «вольного города» были назначены лояльные к государствам-попечителям люди. Милицию возглавил австрийский офицер Гохфельд, а полицию – австрийский офицер Франтишек Гут. Руками обновлённой полиции Австрия установила в Краковской республике жёсткий полицейский режим. Был существенно изменён Органический статут (конституция), проведена чистка Сейма. Представители трёх Дворов с тех пор не переставали требовать новых изменений в конституции и в составе краковского правительства, и эти требования подкреплялись военными оккупациями.

5 мая 1836 года в Бельгии была введена в строй первая в Европе железная дорога и с тех пор началось бурное строительство целой сети железных дорог практически во всех развитых европейских государствах. Наступала эпоха этого нового средства коммуникации.

В 1836 году в семье Яна и Анны Дзиковицких родился третий ребёнок – сын Ювелин. По закону того же года все «инославные» конфессии (католицизм и различные течения протестантства) были поставлены в равные условия как по отношению друг к другу, так и по отношению к государственному православию. Но впоследствии это равенство на деле постоянно нарушалось.

О том, насколько тщательным было «прореживание» польского шляхетства, говорит история одного из организаторов будущего польского восстания – Ярослава Домбровского. Родившись в 1836 году в столице Волыни Житомире, он имел родного дядю – владельца имений, носившего титул графа. Дворянское Депутатское собрание Волыни несколько раз принимало постановления о принадлежности Ярослава, его братьев и матери к шляхетскому сословию. Было даже признано их шляхетство Центральной комиссией в Киеве. И, тем не менее, Герольдия в Петербурге так и не признала дворянства Домбровских! Что уж тут говорить о многих и многих тысячах шляхтичей, не имевших титулованных родственников!

Согласно Месяцеслову с данными от 18 июля 1936 года Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий к этому времени был определён заседателем в Подольскую уголовную палату, находившуюся в губернском городе Каменец-Подольске. В уголовной палате в это время состояло 7 человек: председатель (Т. Е. Баршевский), советник, три заседателя (вместе с Дзиковицким) и 2 секретаря. Чин Григория в это время – VIII класса, то есть коллежский асессор. В 1837 году были заполнены последние сведения в формуляре о службе коллежского асессора и заседателя Подольской уголовной палаты Григория Никифоровича Перхоровича Дзиковицкого, среди которых было указано, что Дзиковицкий совместно с женой имеет во владении село Ход… (не читаемо) в Каменецком (губернском) уезде Подольской губернии.

В конце 1837 года состоялось торжественное открытие первой российской железной дороги массового пользования. Петербург и Царское Село были соединены однопутной железнодорожной колеёй, по которой пошли поезда. Строительство этой дороги дало толчок развитию железных дорог, экономики и всего жизненного уклада России.

27 мая 1838 года Фёдору Никифоровичу Перхоровичу Дзиковицкому был Всемилостивейше пожалован знак отличия беспорочной службы за выслугу 15 лет.

В 1838 году Ян Григорьевич Дзиковицкий обратился с Прошением на имя его императорского величества Николая I с доказательством принадлежности своей линии Дзиковицких к общему роду Дзиковицких, предоставив в доказательство паспорт, полученный его отцом Григорием Стефановичем в 1786 году в пинской городской ратуше, а также письмо к Григорию Стефановичу в Махновский уезд, которое его старший брат Онуфрий, являвшийся владельцем имения, отправил из Пинского уезда в 1801 году. Однако положительных для него последствий это прошение не дало.

22 февраля 1839 года Фёдор Никифорович Перхорович Дзиковицкий по собственному прошению был уволен со службы. В 1839-м году у 5-летнего Францишека Яновича Дзиковицкого появился на свет самый младший братик Базили (Василий). Была и ещё одна сестрёнка, то ли младше, то ли старше Базили. Без всякого сомнения можно утверждать, что, родившись в семье небогатого и недостаточно для комфортной жизни в российском обществе грамотного отца, который не умел писать по-русски (хотя мог читать и писать по-польски), Францишек так и не получил возможности получить достойное образование, хотя всегда помнил о своём шляхетском происхождении и, что немаловажно, продолжал себя таковым и считать, лишь несправедливой волей оккупировавшего его родину русского правительства лишённый права называться благородным.

Продолжая политику искоренения польско-шляхетского духа в западных и юго-западных губерниях, правительство Николая I подготовило акцию по окончательной ликвидации униатской церкви. Согласно задуманному, в начале февраля 1839 года униатские епископы вместе с высшим православным духовенством собрались в Полоцке. При активном участии неистового епископа Иосифа Семашко Полоцкий собор ликвидировал униатскую церковь на землях Литвы-Белоруссии. В марте 1839 года было официально объявлено о воссоединении униатов с православными и переподчинении их управлению Синода. 12 апреля 24 самых знатных духовных лица со стороны униатов и православных подписали Соборный акт о своём желании принадлежать к православию и просили Николая I принять этот акт и их прошения. 23 июня 1839 года по этому поводу издаётся сенатский указ. Униатской церкви формально не стало. Но после этой акции часть бывших греко-католиков, не пожелавшая записываться православными, стала числить себя римо-католиками. Среди них, очевидно, была и ветвь Перхоровичей Дзиковицких.

Наличие большого числа польских эмигрантов за границей, свежие ещё воспоминания о Ноябрьском восстании, родственные и дружеские связи многих семейств с повстанцами давали почву для работы постоянно проникающих на территории Королевства, Литвы и Руси эмиссаров, посылаемых из Парижа, и для распространения эмигрантской литературы. В одном из своих докладов 1839 года генерал-губернатор Юго-Западного края Бибиков с тревогой отмечал, что пропаганда оказала уже своё действие, ибо если в 1831 году крестьяне следили за поведением своих господ, доносили об их подозрительных приготовлениях, сборищах, арестовывали своих «господ-изменников», то при расследовании заговора эмиссара из Версаля С. Конарского «никто из них (крестьян) не сделал при настоящем следствии никаких показаний на помещиков» (Сташевский Е. Д.).

В такой ситуации русское правительство стремилось найти способы привлечь к себе симпатии православного крестьянства Украины и возбудить в нём вражду к своим панам-землевладельцам. 28 сентября 1839 года киевский губернатор Фундуклей представил генерал-губернатору Бибикову два проекта циркулярных предписаний «о наблюдении за тем, чтобы помещики, их посессоры и управляющие не притесняли крестьян». Бибиков одобрил проекты и предложил военным губернаторам Подольской и Волынской губерний «сделать подобное же распоряжение, если по их усмотрению это будет нужно». Волынский губернатор в ответ предложил ещё одну меру для борьбы с польскими панами – раздачу крестьянам особых книжек с «означением в них следуемой от крестьян и отработанной крестьянами барщины». Бибиков утвердил этот проект для Волынской губернии.

Некоторые из земских исправников, среди которых был и исправник Махновского уезда, потребовали через приставов от помещиков подписок со следующим текстом: «Я, нижеподписавшийся, помещик (такой-то), дал сию подписку махновскому уездному приставу (такого-то стана) в том, что крестьян, во владении моём состоящих, не буду наказывать плетьми, содержать в колодках и брить головы, также брать от них данин деньгами, называемыми подорожчизною (рента взамен предоставления подвод) и варстатовым (рента с ремесленников), равно курей, каплунов и яиц, вопреки законам употреблять более 3 дней в барщину, хотя в течение 3 дней случились праздничные и ненастные дни, и отвлекать от церкви, а стараться вспомоществовать, упрочивать хороший быт крестьян, в противном же случае подвергаю себя законной ответственности» (Сташевский Е. Д.). Вмешательство полиции в отношения панов и хлопов вызвало протест предводителей шляхты и самих владельцев имений, у которых всё более складывалось впечатление, что правительство готовит какие-то мероприятия по ограничению крепостного права. Землевладельцы такую подписку давали неохотно, а иногда даже и отказывались, называя её незаконной.

В это время околица Большие Дзиковичи под Пинском находилась почти в полной собственности Понятовских, хотя в ней и продолжало проживать множество потомков первых насельников шляхетской деревни – Дзиковицких, часть из которых владела небольшими земельными участками. Как жили их семьи, можно представить по описанию жизни так называемых «подпанков» в Минской губернии.

«Подпанок – ничто иное, как бедный шляхтич белорусский, который владеет одним или двумя крестьянскими дворами и несколькими клочками земли. Случаются и такие подпанки, у которых один мужичок только. Живут они очень бедно, а главное – на старый покрой, как живали их деды и прадеды, ходившие в лаптях и сидевшие в дымных хатах. Они не знают ничего, что делается в городах; Петербург им вовсе неизвестен. Весь мир подпанка – соседние ярмарки, на которых он расхаживает и приценивается к некоторым предметам хозяйственных продуктов. Дом подпанка почти не лучше дома его крестьянина. Литературу его составляет бердичевский календарь, по которому он сеет и гадает о будущем урожае. Ходит он вечно в шерачковом (из серого сукна) сюртуке с бесчисленными сборками у талии и подмышками…» (Шпилевский П. М.).

Однако Ян Григорьевич Дзиковицкий, живший на Волыни и стоявший на одной ступени общественной лестницы с подпанками, не имел ни одного своего крестьянина и не мог по причине незнания русского языка читать даже «Бердичевский календарь». Его повседневная жизнь была простой и бесхитростной, практически неотличимой по условиям быта от жизни соседних крестьян. Как и в домах всех жителей Садков, в доме Дзиковицких хлеб пекли сами и потому на нижней корке каравая явственно отпечатывались следы сухих дубовых, кленовых или липовых листьев, которыми устилают печь, чтобы не запачкать хлеб золой.

В то же время, не будучи богат, Ян Григорьевич ни от кого не зависел и держался на людях с достоинством и даже с некоторой внутренней гордостью. В его семье взрослые и дети, как было принято в малоросских сёлах, ели за общим деревянным столом, сидя на деревянных стульях и скамьях, но, соблюдая приличия, осторожно отламывали от нарезанного хлеба маленькие кусочки. Деревянные ложки держали изящно и ловко, ели яичницу или борщ из глиняных тарелок не спеша, и после каждого глотка клали ложки на стол. В этой особой, очень спокойной и чинной манере держать себя за столом сказывалась привитая с детства или унаследованная сдержанность и боязнь показаться прожорливыми или невоспитанными. Возможно, именно из-за таких привитых с детства манер дочь Марианну в будущем за глаза будут называть «мадам».

В боковой комнатке на шкафу чинно красовался большой блестящий медный самовар – непременный атрибут тогдашней устроенной жизни, столь же необходимый, как иконы в углу и сундуки с вещами вдоль стен. В просторной горнице, сверкающей белизной пола из простых сосновых досок, ладно пригнанных одна к другой и гладко выструганных, одну стену почти целиком занимала побелённая изразцовая печь с маленькими выемками внизу, в которых в зимние вечера трещали сверчки, оглашая всю комнату своим стрёкотом. Во дворе находились хозяйственные постройки, среди которых имелся хлев для коровы и свинарник.

Лишь сознавая своё древнее благородное происхождение, Ян Григорьевич упорно пытался отстаивать его, отправляя одно за одним прошения во все инстанции, которые писались специально нанимаемыми писарями. Но его достатка явно не хватало на то, чтобы дать достойное образование своим детям. Во всяком случае, даже его старший сын Францишек так и не научился читать и писать по-русски. В семье Яна Григорьевича в 1839 году родился последний из сыновей – Базили (Василий), но то ли впоследствии, то ли до рождения Базили появилась ещё одна дочь, имя которой до автора не дошло, но известно, что спустя время она вышла замуж за некоего Чайковского и жила в Махновке.

Государственная политика Российской империи, направленная к сокращению численности польско-литовской шляхты, продолжалась упорно и беспрерывно. Временное присутствие Герольдии в Санкт-Петербурге, рассмотрев определение Минского Дворянского депутатского собрания о признании рода Дзиковицких в дворянстве вместе с другими документами, подтверждающими шляхетское происхождение фамилии, признало их недостаточными. В указе за №477 от 16 сентября 1839 года говорилось: «…Предки рода сего и происшедшие от них потомки владели и ныне владеют имениями в околице Великих и Малых Дзиковичах и Жолкине, заключающиеся в записи, как владения в записи не за службу, по силе продолжения Свода Законов тома IX к 40 статье пункта 73 не даёт права на дворянство; других же доказательств, из коих бы можно было видеть, чтобы кто-либо из предков или их потомков по привилегиям королей польских возводим был в дворянское достоинство или владели дворянскими населёнными крестьянами имениями, а также находились в службе, дворянскому званию свойственной, в виду […] (непрочитываемое слово), почему Временное присутствие Герольдии, признавая таковые доказательства не сообразными с правилами Свода Законов тома IX в 40 статье и продолжении к оной начертанными полагает означенные определения Минского Дворянского депутатского собрания о внесении рода Дзиковицких в Дворянскую Родословную Книгу отменить, с исключением из Родословной Книги и отобранием выданной на дворянство грамоты, о чём оному собранию с возвращением подлинных документов дать знать указом…» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901).

О принятом в столице решении Минское «собрание сообщило от 10 октября 1839 года за №2216 в Минское губернское правление, которое и сделало распоряжение о обращении сих Дзиковицких в однодворческое состояние» (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2069). Однако было оставлено призрачное право представить дополнительные доказательства древности рода в течение трёх лет. После этого вновь начались многолетние бесплодные усилия разных ветвей и линий рода восстановиться в шляхетском достоинстве. Таким образом, 1839 год можно считать годом очередной денобилитации или «лишения благородства» рода Дзиковицких.

13 ноября 1839 года 1-й стол 4-го отделения Министерства внутренних дел Минского губернского собрания направил распоряжение №10693 в Минское Дворянское депутатское собрание относительно Дзиковицких: «…лица, сей род составляющие, имеют жительство Пинского уезда в околице Дзиковичах и Жолкине на собственной земле. Следствием сего Губернское Правление определило: Пинскому Земскому Суду с препровождением копии сообщения Дворянскому собранию предписать указом, обязав жительствующих в его ведомстве лиц неутверждённого в дворянстве рода Дзиковицких подписками к подаче в Казённую Палату двойным числом ревизских сказок по предоставленному людям сего рода податному сословию, тщательно наблюдать за исполнением Дзиковицкими таковых в законный срок, сами же сказанные Дзиковицкие, владеющие крестьянами либо дворовыми людьми, то распорядиться о взятии оных (крестьян и дворовых людей) в опекунское управление и о продаже ими (Дзиковицкими) таковых (крестьян и дворовых людей) в трёхгодичный срок, обязать равномерно подписками, обо всём же последующем рапортовать подробно Правлению…» (НИАБ, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901).

Несмотря на правительственный пресс, польская шляхта Правобережья продолжала стойко держаться своих традиций и привычек. Так, в 1840 году некий Стогов доносил киевскому генерал-губернатору Бибикову, что земская полиция чуть не поголовно находится на содержании у помещиков, во всём им потакает и укрывает. Зависимость чиновников полиции от помещиков доходит до полного угодничества перед последними. Помещикам, например, не нравилось, когда полицейский чин объяснялся на русском языке и носил форменную одежду. Тогда пристав переходил на польский язык и облачался в партикулярное платье.

Яркие картины культуры и быта польской шляхты в первой половине XIX века оставил для потомков в своих мемуарах Михал Чайковский. Он писал: «Польской шляхте в Киеве было не по себе, тогда как в дрянном Бердичеве, в грязи, среди евреев, царила свобода и разгул, шляхта чувствовала себя как дома и предавалась полётам высокой фантазии». В другом месте он возвышенно пишет: «Воздух этой Бердичевской округи был наполнен духом высокой фантазии, вследствие плодородия почвы или, может быть, вследствие еврейских штук».

Энергия шляхты, ранее тратившаяся на борьбу с казаками, гайдамаками и на конфедерации, теперь шла исключительно на охоту, картёжничество и ярмарочные развлечения: «Молодёжь стала охотиться, разъезжать на ярмарках, вести, точно на Масленице, разгульную кочевую жизнь и, как прежде переседать с коней на экипажи, так теперь опять садилась на коней. За несколько лет перед этим на 20 миль кругом едва можно было найти пару борзых, а теперь все хлопотали о борзых и верховых лошадях. Экипажи – фи! Они нужны только для стариков и больных. Юноше-шляхтичу нужен осёдланный конь. Изменился свет, изменились люди!» (М. Чайковский). Далее Михал Чайковский дополняет: «Шляхта и холопы гуляли в Бердичеве каждый по-своему, но всегда – по-козацки!».

Более спокойным было положение в окрестностях города. М. Чайковский пишет: «Малоросы – народ трудолюбивый, добросовестно исполняет свои обязанности, не гуляки, не пьяницы, не требуют больших денег и не копят их, но стремятся к домашней жизни, любят семью, соловья, цветы. Крестьянские хаты в окрестностях Бердичева были очень опрятны, там было множество садов, обилие воды, народ был бойкий, необыкновенно смышлёный, привязанный к справедливым и добрым панам, козацкий дух сохранился здесь, быть может, более, чем где бы то ни было на Украине».

Похожими были отклики землевладельца А. Косича, который писал, что крестьяне окрестностей Бердичева «держатся преимущественно земледелия, добывая из земли почти все средства своего существования и, благодаря хорошей почве, умеренному климату, не прилагая большого труда, довольствуются немногим; привязанные к своему дому, семье, а потому в отхожие промыслы отлучаются редко, [,..] а также не ищут переселений. Вполне зажиточных крестьян немного; с другой стороны – мало и бедствующих, недоимок у крестьян нет, хотя немного и сбережений.

Снаружи крестьянские избы имеют довольно приличный вид, и летом деревня, в особенности издали, с белыми домиками, окружёнными зеленью, с выдающимся зелёным куполом церкви, представляет даже красивый вид».

Основным строением на селе была крытая соломой побелённая мазанка. Большинство домиков имели одну комнату без сеней с двумя маленькими оконцами, из-за чего света в них было мало. Большинство имущих крестьян имели хаты из двух комнат с сенями. Современники отмечали также религиозность и верность патриархальным обычаям, добропорядочность, приветливость крестьянского населения. Вместе с тем, уровень образованности крестьян был невысоким – лишь 4% к началу ХХ века.

Проживая в селении Садки, Ян Григорьевич бывал и в Махновке, а иногда выезжал в более отдалённый Бердичев. Но вынес он, совсем сельский житель, оттуда только впечатление тесноты, духоты, невнятной сутолоки и показного блеска. Атмосфера торгового еврейского городка вовсе не прельщала Яна Дзиковицкого и он с удовольствием окунался по возвращении домой в привычный размеренный быт сельской жизни, хотя даже в это время, как и столетия назад, под одной крышей с хозяевами ютилась домашняя птица, создававшая специфический аромат в хате.

Кроме давления на шляхту, император-солдафон Николай I решил вообще уничтожить память об отдельном от России государственном существовании литвинов. С этой целью он теперь запретил употреблять в официальных документах не только название «Литва», но даже и «Белая Русь». 18 июля 1840 года этот его указ был утверждён Сенатом.

По предложению генерал-губернатора Киевской, Волынской и Подольской губерний Бибикова в 1840 году была учреждена Центральная ревизионная комиссия в Киеве для трёх юго-западных губерний. Для продолжения политики «разбора» шляхты по разрядам в каждом уезде были созданы правительственные комиссии, которые подчинялись Центральной комиссии в Киеве. Теперь только прошедшие процедуру признания в уезде и в Киеве могли обращаться за получением одобрения на пребывание в дворянстве со стороны Герольдии, находившейся в Петербурге и рассматривавшей доказательства шляхетства того или иного рода, поступившие из Центральной комиссии в Киеве. Разбирались доказательства только тех шляхтичей, которые были внесены в родословные книги своих губерний до 1832 года. Дзиковицкие, проживавшие в Пинском уезде, под эти требования подходили. И в декабре 1840 года в Минское Дворянское депутатское собрание настойчивые Дзиковицкие предоставили дополнительные документы, подтверждавшие их шляхетское происхождение.

Англия и Франция продолжали требовать от Австрии вывода войск с территории Краковской республики и соблюдения решений Венского конгресса. В конце концов, 21 февраля 1841 года Вена всё же отдала приказ своим войскам покинуть Краков. Но даже после вывода войск реальная власть в городе оставалась в руках проавстрийских политиков, опиравшихся на реорганизованную австрийцами городскую полицию.

27 мая 1841 года Фёдор Никифорович Перхорович Дзиковицкий был вновь определён Вторым департаментом на службу землемером Хозяйственного отделения Волынской Палаты государственных имуществ.

В 1841 году в Махновке случился сильный пожар, истребивший половину даже каменных зданий местечка, не говоря уж о деревянных. Пожар повлёк за собой дальнейшее запустение и падение значения этого поселения.

Минское Дворянское собрание, как сказано выше, приводя в исполнение указ Герольдии и руководствуясь Высочайше утверждённым мнением Государственного Совета от 8 июня 1838 года, приняло от Дзиковицких дополнительные документы, представленные в отведённый 3-летний срок и, как ни удивительно, по Определению своему от «31 августа 1842 года признало их вновь дворянами. Но, вместе с тем, исключило род Дзиковицких из Родословной Книги и сообщило в Минское губернское правление о записи их в однодворцы» (Доклад по Министерству Юстиции 1851 г. РГИА в Санкт-Петербурге. Фонд 1405, оп. 48, д. 5303). То есть, одновременно и признало Дзиковицких шляхтой, и исключило из её состава, записав в однодворцы! Воистину, чудны дела Твои, Господи, если их претворяют в жизнь чиновники!

В 1842 году была проведена специальная ревизия в западных губерниях, которой подлежали однодворцы, граждане и евреи. 10 декабря 1842 года: «В Волынское Дворянское депутатское собрание. Центральная Комиссия просит Депутатское собрание немедленно доставить дело о происхождении Перхоровичей Дзиковицких, признанных в дворянстве по определению Волынского депутатского собрания 1818 июля 2-го». (Имеется ввиду Центральная комиссия в Киеве, учреждённая для ревизии действий Дворянских депутатских собраний Киевской, Подольской и Волынской губерний).

Поскольку по полученной справке оказалось, что признанный в дворянстве отец Никифор с сыновьями в 1818 году указал себя жителем Кременецкого уезда, Центральная комиссия распорядилась «отнестись к господину кременецкому уездному предводителю дворянства с тем, дабы благоволил учинить разыскание в предводительствуемом им уезде и буде находится там на жительстве род Перхоровичей Дзиковицких, то вытребовать от них документы, вошедшие в состав определения 1818 года с №79 о признании их в дворянском достоинстве, представил бы в сие собрание для отсылки оных на ревизию Киевской Центральной комиссии» (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2059).

В ответ на это кременецкий предводитель отвечал: «…имею честь уведомить оное собрание, что упомянутых Дзиковицких Перхоровичей ни в записке (то есть записанными в число дворян уезда), нигде на жительстве в предводимом мною уезде не имеется, а как известно, титулярный советник Феодор Перхорович Дзиковицкий состоит на службе землемером при Волынской Палате государственных имуществ, и имеет жительство в городе Житомире» (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2059).

В то же время, Минское Дворянское собрание вместе с исключением Дзиковицких из Родословной Книги, представило новые документы по этому роду в Герольдию, «которая указом в 1843 году, обратив таковые для засвидетельствования стряпчими, предписала внести вновь фамилию Дзиковицких в Родословную Книгу» (Доклад по Министерству Юстиции 1851 г. РГИА в Санкт-Петербурге. Фонд 1405, оп. 48, д. 5303). По резолюции Временного присутствия Герольдии от 18 января 1843 года при указе оного от 22 февраля 1843 года дело о дворянстве рода Дзиковицких было возвращено в Минское Дворянское собрание, где с тех пор и застряло на многие годы.

21 июня 1843 года. Центральная ревизионная комиссия в Киеве вновь направила запрос в Волынское Дворянское депутатское собрание: «Независимо от уведомления Дворянского собрания от 13 марта сего года за №1256, Центральная Комиссия просит о скорейшем истребовании от Перхоровичей Дзиковецких документов и о присылке таковых в сию Комиссию для совместного рассмотрения с дополнительным делом о сей фамилии, поступившим из Подольского Дворянского депутатского собрания» (Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2059).

В 1843 году имущие жители Бердичева обратились к правительству с обращением придать местечку Бердичеву статус города, отмечая при этом, что Сенат ещё в 1801 году «признал Бердичев коммерческим в Европе местом» (а по-польски «место», или «място» – это «город»). В обращении провозглашалось: «В числе естественных богатств полагается природный ум жителей. Он великими своими успехами принесёт пользу государству и честным людям немалую».

Тогда же киевский генерал-губернатор настаивал на присоединении местечка к Киевской губернии, ссылаясь на то, что житомирская администрация, находясь на жаловании у Бердичева, «предоставляет полный простор организованной контрабанде и всяким вообще преступлениям, включая политические замыслы поляков».

Приблизительно к этому времени можно отнести и слова Чайковского: «Удивительной была в то время Бердичевская округа: полно жизни в людях, полно высокой фантазии в шляхте, а оригиналов столько, что можно было подумать, будто рассыпался мешок с ними на бердичевской ярмарке».

Но совершенно иного мнения был о городе киевский генерал-губернатор Д. Г. Бибиков. Он писал: «Бердичев был средоточием контрабандного промысла в том обширном, в правильные формы приведённом виде, в котором едва ли встречался где и когда-либо. Тогда обращались в Бердичеве миллионные капиталы, похищенные утайкой казённых пошлин, и совершались все роды преступлений безнаказательно и безгласно, за взятки в Бердичеве делали всё, что хотели. Бердичев был могуществом, спасавшим от суда всякое преступление. Огромные ярмарки соединяли в нём, по несколько раз в год, едва ли не бо́льшую часть поляков Галиции, Познани, Царства Польского и западных губерний. Они ехали туда, как по долгу. Бердичев в то время представлял им своими беспорядками и потворством властей подобие самых буйных, беспорядочных польских Сеймов, возможностью делать всё, предаваться всем порокам и преступлениям, без всякой осторожности. Огромная карточная игра, там происходившая, также служила целью приезда. Поляки проигрывали и утешали себя в каком-нибудь тайном политическом обществе».

Отрицательные отчёты губернских властей Волынской губернии заставили правительство переподчинить указом от 21 февраля 1844 года город Бердичев Махновскому уезду, а весь уезд – Киевской губернии «под непосредственный и ближайший надзор генерал-губернатора». Одновременно из Бердичева была переведёна в Житомир, а затем и вовсе закрыта здешняя типография, получившая уже определённую известность в читающих слоях населения. Одновременно с территориально-административными реформами в Малороссии, в 1844 году старинные исторические воеводства в Королевстве Польском были переименованы в пять губерний.

В майские и июньские дни 1844 года грозовые тучи народного гнева собирались над многочисленными селениями Нижней Силезии, благодатного польского края, захваченного пруссаками у Австрии в 1740 году в результате войны за «австрийское наследство». Если и был в Центральной Европе социальный остров невиданной нужды и бесчеловечной эксплуатации, исправно поставлявший прусским полотняным баронам миллионные доходы, так это силезский центр ткачества с округом Рейхенбах. Здесь 4—6 июня 1844 года произошло восстание силезских ткачей. Это уже было хоть и польское, но не шляхетское восстание, это было восстание рабочих против дикой капиталистической эксплуатации. Королевский двор в Берлине был всерьёз обеспокоен. Буржуазия пришла в волнение.