Текст книги "Шницель Грей. Рассказы о собаках и людях"

Про кроватных ниндзя

Ни́ндзя (яп. 忍者 «скрывающийся; тот, кто прячется» 忍ぶ синобу «скрывать (ся), прятать (ся); терпеть, переносить» 者 моно – суффикс для людей и профессий), другое название – синоби-но-моно (忍びの者, кратко – синоби 忍び) – разведчик-диверсант, шпион, лазутчик в средневековой Японии; человек, владеющий искусством ниндзюцу. В функции ниндзя входили шпионаж, обман и неожиданные атаки.

Вы себе обычно кого представляете при слове «ниндзя»? Человечка в черном, с закрытым лицом, в черной «пижаме», с мечами-катанами за спиной, который беззвучно крадется по потолку? Вообще не удивлен. Сам я долгое время при слове ниндзя никак не мог избавиться от образа не слишком замученного интеллектом лица американского актера Майкла Дудикоффа (х/ф «Американский ниндзя»), что поделать – детство восьмидесятых: культура видеосалонов. Ну а позже у меня тоже в голове появился черный человечек в пижаме.

У кого-то, возможно, там будет четыре пубертатных черепашки, тоже почему и нет. Помнится, смотрел я этот мультик по ТВ, уже будучи совсем не ребенком, и думал, ну что за тупость такая, неужели скоро нас будут окружать люди, выросшие на этом ерундовом сериале, а теперь вот женат на одной из этих людей, бывает же такое, правда?

Вот уж точно, кто не вообразился бы нами при слове «ниндзя» – это кругленькая пухлая черненькая собачка с толстыми щеками и большими круглыми глазами. А зря.

Наши собаки обожают спать с нами в кровати. Удивительно? Где такое вообще видано: собаки валяются в кровати! Если вы не поняли, что это сарказм, и искренне разделяете подобную позицию, мне вас жаль, и, возможно, когда-то что-то в вашей жизни просто пошло не так, но обсуждать такое надо в уютном отделанным деревом кабинете с кушеткой посредине и креслом рядом, где висят репродукции известных художников, клетка с канарейкой и тихонько журчит комнатный фонтанчик, а вовсе не здесь с нами, обожателями своих домашних питомцев, которые могут стать весьма агрессивными, если кто-нибудь пожелает усомниться в правах на сибаритскую жизнь этих самых питомцев.

Поскольку остатки условного понимания гигиены иногда всплывают в нашем замутненном обожанием собак сознании, мы все же с женой стараемся любимцев наших держать где-нибудь в области ног, для чего кровать у нас закуплена размером больше необходимого, и разместить на себе она вполне могла бы целую стаю.

Нужно ли пояснять, дорогие мои собачники и собачницы, а также собаколюбительские дети (если такие читают меня вообще), что на этой необъятной кровати, соизмеримой по масштабности с Университетской площадью Москвы и площадью имени Куйбышева в Самаре (находящимися на девятом и седьмом местах, соответственно, в списке самых больших площадей мира), на кровати, которая занимает более трети всей нашей спальни, на той кровати, где два человека рискуют вообще никогда не встретиться лично, мы с нашими двумя собаками не помещаемся совсем.

Ну, вы в курсе, в десятки, да что там – сотни мемов, о том, как спят собаки и кошки со своими человеками и как эти человеки ютятся по окраинам постельных лежбищ своих, зверюшками мелкими выживаемые. Погуглите, это смешно, хоть и довольно однообразно.

Наши Глаша и Маня абсолютно не являются исключением.

Периодически изгоняемые из кровати по разным причинам (например, в собачью течку и т. п.), по своему возвращению они проходят каждый раз эволюционный путь от особей, счастливых уже тем, что их допустили в ноги, и там нужно очень тихо лежать и не отсвечивать, до персон, возлежащих над головами на подушках и требующих себе в пользование абсолютно все постельные принадлежности, полагая их в личном эксклюзивном своем владении. Иногда путь этот, от ног до подушки, занимает у них пару недель, а иногда и одну ночь, в зависимости от степени наглости псовых и нашей с женой готовности к сопротивлению.

Сейчас мы в стадии, когда собаки засыпают в ногах, а утром пробираются на уровень груди и с удовольствием засовывают тебе под спину и ниже свои колючие собачьи лапки. Колючие они, потому что Глаша и Маня ходят по асфальту босиком и подушечки у них голой спиной ощущаются примерно как наждачная бумага. Мы предпринимаем то вялые, то активные действия по сопротивлению собачьей экспансии, поэтому захваты кровати раз от раза проходят с переменным успехом.

Теперь пошли ночи, когда батареи парового отопления уже не особенно нужны, но работают, потому ночи жаркие, и приходится спать без футболки и не укрываясь одеялом. Соответственно, собачьи пятки, усы и просто щекотная шерсть по голой коже посреди сладкого сна – не самое комфортное для отдыха ощущение.

Так что нынешние ночи я провожу в борьбе с упрямыми хвостатыми, которые пробираются между нами с женой и начинают во сне истово пинаться. Мне, проснувшись, приходится утрамбовывать собаку обратно, чему она сопротивляется в меру собачьих сил, и чем активнее сопротивляется, тем очевиднее становится, что это Глаша. Маня – девочка деликатная, и если ее пихать, спрыгнет с кровати в возмущении, после чего полночи станет ходить вокруг и грустно чавкать, пока ее настойчиво не зазовут хозяева обратно.

Сегодня Глаша была особенно активна, я ее разворачивал из позы «поперек кровати» на более скромную «вдоль», утаскивал вниз к ногам, выковыривал из-под нее одеяло и подушки, в итоге кое-как мне все же удалось уснуть. Но, конечно, ненадолго, не прошло и часа, у меня опять под спиной – горячее и щекотное. Сил стаскивать собаченцию вниз не было, и я просто одной рукой свернул ее в «клубок» в районе моей поясницы. Судя по храпу, Глаша даже не проснулась, и только я вознамерился составить ей компанию, как она резко, словно пружина, распрямилась обратно, воткнув мне в спину все свои когти и зашлифовав сверху шершавыми подушечками. Аж крякнул я в этот момент, но почему-то злости не было, наоборот, мне стало смешно. Я сразу подумал, что это уже чисто стиль атакующего ниндзя, еще не подозревая, как окажусь прав в ближайшее время.

Этот пухлый черный поросенок Глаша, оценив эффективность тактики, стала резко распрямляться после каждого своего засыпания, втыкая в меня свои природные «сюрикены» безо всякого зазрения совести. При этом хвостатый ниндзя бессовестно храпел, разводя такие рулады, что от зависти спать бы захотел даже страдающий самой сильной формой бессонницы невротик, что уж говорить об авторе этих строк. Гадский ниндзя утрамбовывался мною много раз в разные формы и в разных частях кровати, но каждый раз, распрямляясь через непродолжительное время спокойного сна, он попадал точно по мне. В этом увлекательном противоборстве мы провели полночи. Думал даже, что уснуть мне уже сегодня не суждено вовсе…

И вот тут подоспела кульминация. Будучи в полусне и при этом все же отчаянно сопротивляясь, я куда-то запихал Глашу настолько, что вдруг перестал ее ощущать совсем. Это было странно, между нами с Маринкой совершенно пустое место в кровати, никто не щекотит, не пинается, не вонзает когти в мою многострадальную спину, даже как-то тихо стало. Я недоверчиво пошарил рукой позади себя. Глаши не прощупывалось совсем. Организм ринулся в сон, но спустя несколько минут мозг предательски поинтересовался, где же кроватный ниндзя и когда ожидать следующего удара. Пощупал пониже, Глаши там не было.

Мы с организмом снова расслабились, но мозг стоял на своем. «Как хотите, но я не успокоюсь, пока вы мне не скажете, где вредная собака, и убедите меня, что опасности проснуться от колючих лап теперь нет!» Я, вздохнув, ощупал все, куда мог дотянуться ладонью, и, не обнаружив собаки, принялся шуршать ногою, пока босая пятка не уперлось в клубок мягонького и шерстяного. Вот она, совсем далеко в ногах, откуда достать когтею можно разве что до коленки, а это не так чувствительно, значит, можно спокойно спать.

«Ладно, я согласен, – сообщил мозг, – но ты должен перевернуться на другой бок, перевернуть подушку и зажать коленками одеяло, это обязательные условия!»

Я выполнил все беспрекословно, обнял подушку, за которой была пристроена еще одна, а за ней сопела Маринка, и погрузился в сон.

Когда плюшевые зайцы перестали плясать в моей голове, малиновые звездочки, собаки, слоники, тетрадки, телеграф, имбирное пиво, подснежники, Зимбабве, носок, снова собаки, только другие, а также белый бюстгальтер, сменяя друг друга в сознании, заместили собой логическую мыслительную деятельность и теплое вязкое ощущение сна охватило весь организм от корней волос до кончиков пальцев ног, произошло это.

Глаша. Мой дорогой друг и коллега по стае. Мягонький милый колобочек. Черный ниндзя кровати. Просто взяла и рухнула на меня откуда-то сверху. Сверху!!! Вот прямо как самый-пресамый настоящий чертов ниндзя. Наверное, вам сейчас очень смешно, а я чуть не заорал, когда мне на лицо и плечи приземлилось двадцать пухлых килограммов живого меха, когтей и слюнонасыщенных брылей, укомплектованных хвостиком.

Мгновенно проснувшись и стряхнув с себя Глашу куда-то в сторону, я пару минут осознавал, что случилось. Получается, ранее выпихнутая мной собака уползла не вниз, где спала Манечка, и чей пушистый клубок был так опрометчиво принят мною за Глашу. Она, наоборот, забралась наверх, а точнее на Маринку, спавшую рядом, где Глаша, похоже, свернулась калачиком, умостившись частично на Маринкиной спине, частично на подушках. Ну а потом, когда во сне пружина-собака, как обычно, распрямилась, собака-ниндзя просто скатилась на меня.

Давясь от смеха, я сходил на кухню, налил себе водички, кое-как затрамбовал Глашу в один «пазл» с Маней, чтобы она распрямлялась уже туда, где рисковала выхватить такую же когтястую Манину «обратку», и наконец уснул. К счастью, больше этой ночью ничего необычного не произошло.

Дачный друг Филька
(из историй Кондратьича)

Собачьи истории, говорите? Запросто найдем. Поскольку каждое лето мы с Марьей Палной проживаем на даче, этих собачьих историй у меня – будьте любезны, полным-полно. Как, собственно, полно собак в нашем дачном поселке: хозяйских, дворовых и уличных – беспризорных.

Вы знаете, своей собаки у нас с Марьей Палной не имеется, потому что издавна держим мы дома толстых и бесполезных, но всей душой обожаемых котов. Между тем, собаки мне нравятся всю мою жизнь, и как могу всегда их привечаю, подкармливаю да почесываю.

И они, собаки-то, почти все отвечают мне взаимностью, а кто не отвечает, так что с них взять, может, у них судьба суровая сложилась или характер паршивый, я ж не знаю. Так что необщительных или злобных я стороной обхожу, а всем остальным – айдате в гости.

Так не удивительно, что из местных дружелюбные собачонки захаживали к нам во двор. Наших ленивых котов это не беспокоило, а нам с Марьей Палной – все компания.

Вот и однажды к нам во двор забрел Филька. Откуда он приблудился на наши дачи, чей был раньше, потеряли его или бросили, все это осталось неведомым. Но судя по довольно чистому и здоровому виду, был он явно чей-то, просто шлялся по поселку сам себе свободно.

Большая, круглая и лохматая голова Фильки с висящими ушами одним прекрасным утром появилась в щели нашего штакетника, одна доска которого, как в старых фильмах, болталась на гвозде свободно, и коты использовали щель для своих кошачьих походов, когда им еще было не лень, а это было так давно, что я совсем позабыл про разболтанный штакетник и не чинил его.

Филька уставился на нас, распивающих чаи на веранде, круглыми черными глазенками и сглотнул слюну. Он как-то сразу мне приглянулся, и я подозвал лохматого гостя к дому, где Марья Пална поставила ему у ступенек миску вчерашнего борща. Филька обрадованно завилял хвостом и принялся чавкать, как полагается порядочному псу с отменным аппетитом, да так громко, что коты, валявшиеся в тени от разросшейся возле дома вишни, с презрением посмотрев на столовавшегося гостя, разом поднялись и уволокли свои толстые бока в дом.

Филька накушался борща, повалился в траву и принялся кататься на спине, задрав мохнатые лапы к небу, а через пару секунд уже вскочил и вдруг да принялся скакать перед нами на задних лапах, словно выплясывая. Мы с супругой веселились от души, а отсмеявшись, Марья Пална сказала, смотри, мол, Кондратьич, какой у него смешной окрас, сам цвета коричневого, как шоколадка, а нос и глаза черные, прям как у Фили из «Спокойной ночи,»! Тогда всех темных кудрявцев в народе Фильками называли, как потом всех рыжих котов – Чубайсами. Вот так он и стал для нас Филькой.

Филька заглядывал к нам часто, но не подумайте, что только набить брюхо. Он мог просто бездельничать в саду, валяясь в кустах, или с интересом наблюдал, как я или Марья Пална поливаем грядки, грызть щепки, если я пилил дрова. Этот общительный парнишка мог запросто извозить хвост в краске, когда я, наконец, принялся за штакетник, обожраться ягодой и портить воздух даже в саду, когда пришло время сбора урожая, принести нам откуда-то прокусанную велосипедную шину и очень этим гордиться, в общем, Филька развлекал нас как умел. Он даже ходил со мной на рыбалку, представьте себе.

Рыбачить я люблю рано утром, по первой зорьке хожу на ближний пруд с удочкой. Улов там невеликий, но котам нравится, да и нам на уху иногда набирается. Коты, конечно, со мной не ходят, утром они поспать большие любители, а вот Филька как-то повстречался мне на проселочной дороге, уж и не знаю, чего он там делал в полшестого утра.

Увязавшись за мной, что показалось мне плохой идеей, ведь рыбалка – мероприятие тихое и спокойное, Филька вел себя так, будто знал, что рыбу легко можно спугнуть. Не скакал, не вертелся, не гавкал, тихонечко сидел рядом со мной и смотрел на воду. Я поначалу думал, он рыбку любит, и подкинул ему свежевыуженного карасика, удивленный тем, что при поклевке и выуживании рыбы пес вел себя совершенно спокойно. Но Филька карасика проигнорировал, понюхал довольно равнодушно и вернулся ко мне. Я почесал его за мохнатым ухом, заодно вытащив прилипший туда репей, и чуток приобнял пса. Филька лизнул меня в ответ в руку. Так мы стали ходить на рыбалку вместе. Если Филька видел, что я с вечера достаю удочки из сарая и готовлю прикорм, утром его точно можно было встретить на проселочной дороге, либо его голова торчала в щели штакетника, которую я так и не заделал, чтобы пес мог ходить к нам беспрепятственно. Так, летними утрами сидели мы с Филькой на пруду и на воду смотрели. Зачем уж псу это было нужно, я того не ведаю, а мне что, жалко, что ли, пусть сидит, даже приятно – все ж живая душа, хоть и песья.

С Филькой было много забавных случаев, всех уже и не упомню. Помню вот, однажды он застрял в нашем заборе. Настоящий цирк с лохматым клоуном на арене. Значит, дело вечером было, уже сумерки – темнело. Вдруг слышим вой на улице. Из дома вышел, пошел на звук, вой прекратился. Я постоял-постоял да обратно, в дом. Вой, значит, опять. Что ж делать, я опять на улицу, воя нет. На третий раз Марья Пална всучила мне фонарик, я с ним и давай по кустам светить.

А там шельмец этот – Филька, в гости, видать, шел, голову просунул в щель, а соседняя доска с гвоздика возьми и соскочи, Филька-то и встрял. И вот, значит, он орет, надрывается, а как я выхожу во двор, замолкает и хвостиком виляет мне, паразит. Пришлось инструмент доставать, в потемках извлекать подлеца эдакого.

А на другой раз он молочницу нашу Варвару напугал. Та в дачный поселок по утрам привозит молока свежего из деревни на своем велосипеде. И вот, значит, едет она поутру раненько, на дачах никого еще нету, даже детишки и животные – и те спят. Она банки ставит у постоянных клиентов, а другим вечером приходит за деньгами, удобно ей так. Значит, едет она себе спокойно, как потом рассказывала, вдруг из кустов на нее чудовище бежит. Голова раздутая, глаз не видно, весь грязный, как черт, в каких-то ветках да листьях налипших. Она с перепугу велосипед перевернула вместе с молоком. Хорошо, не поранилась хотя бы сама.

Мы с мужиками пошли до тех кустов и черта лохматого изловили. Филька наш оказался, только весь в непристойном грязном виде, да еще и пчелами накусанный: морда вся распухла, глазенки заплыли, губы огромные. Уж где балбес этот пчел нашел – это загадкой осталось. Пасек-то у нас в округе отродясь не было.

Еще однажды он из кустов лаем напугал приблудную собаку: здоровый такой кобель объявился в поселке, тоже не знай его откуда. А тут коты наши вспомнили, что они какие-никакие, а звери, и гулять отправились. Собака эта – к ним, они – к дереву. А влезть не могут, толстые оба, что медведи плюшевые. Вот они под деревом засели и шипят оба. А собака чужая уж не знаю, чего хотела, но точно ничего хорошего, идет на них, вся сгорбилась. Марья Пална увидела такое из окна, схватила что под руку попало и бегом котов спасать, но пока она до калитки-то вокруг дома добежит, котам уже спасения не надо будет, а меня-то как раз дома не было. Ну все, супруга думает, котикам кранты полные, а жалко их как, все свои, хоть по характеру и гадские. И тут неожиданно из кустов как залает кто-то, да еще басом таким, очень суровым. Собака подскочила, оглянулась, да наутек, вон из поселка. Так и не видели ее больше. А в кустах-то Филька, понятное дело, сидел. И выходить даже не собирался, сам напугался очень собаки-то чужой. Но молодец, ему на выходных потом Марья Пална купила на рынке обрезь говяжью и устроила пир великий, нашему лохматому спасителю котов.

Но самый свой главный подвиг Филька совершил в конце лета. Тоже поутру дело было. Встали мы на заре, да по хозяйству возились потихоньку, глядь, он прибегает. И беспокойный такой, все вертится-крутится, скулит, к рукам не подходит. Непонятно, чего, но чего-то хочет. А Марья Пална говорит мне, мол, отец, ты поди выйди с ним за калитку, он зовет тебя как будто. Ну я послушал, выхожу, иду за псом, а он бежит куда-то, да все оглядывается, иду ли, если не иду, встает, ждет, а то как будто вернется и снова вперед бежит. И все от поселка так меня ведет в сторону леса. Ну, идем мы с Филькой, уже в лес зашли, да не тропкой, а буреломами всякими. Прошли дальше, а там смотрю: овраг заросший, и тихонько так будто всхлипывает кто-то. И Филька туда – нырк в овраг. Я пока затылок чесал, он уже вылез, на меня смотрит глазенками и снова в овраг прыгает. Я кликаю, кто там, не отвечают, только дышат да всхлипывают. А Филька уж скулит бедный, да все громче.

Пришлось палку понадежнее подобрать в валежнике да лезть в овраг. А там на дне мальчонка нашелся. Скатился туда да ногу сильно повредил. Вылезти самому никак. А от перепугу слова вымолвить не может, не то что помощь звать, всхлипывает только. Что делать, и не оставишь его, и один его вытащить не смогу я, не молод уже. Ладно, говорю, малец, ты теперь в порядке будешь, я пойду приведу людей, ты только потерпи, один посиди полчасика, мол. А Фильке говорю: ты сиди тут с мальцом и стереги его. И понял меня, представляете, Филька-то! Залег боком к ребетенку и лежит дышит тихонечко. Ну, я быстро дошел до дороги, а там машина как раз проезжала, мужик с женой за грибами приехали. Втроем мы паренька достали и до села в больницу его довезли. Паренек оказался местный, из деревни соседней, с Филькой они тоже дружили и пошли тем утром грибов пособирать. Паренек замечтался, споткнулся и в овраг съерашился, да так, что ногу сломал. Так вот плохо получилось. И если б не Филька, еще не знай, когда б его и нашли. Лес в том месте темный, сухой, и народ там не ходит особенно.

В общем, все хорошо закончилось, паренька вылечили, а Фильку к себе на двор его семья взяли в благодарность. И с моих слов Филькой так и звали, потому что мальчик его звал просто пес раньше.

Уж не знаю, как потом Филькина жизнь сложилась, мы уехали в зиму с дачи в город, а следующей весной Филька уже не прибегал. А сам я в деревню не ходил, чего чужих людей беспокоить. Думаю, все у него хорошо получилось, сообразительный пес уж больно был, такой не пропадет.

Вот такой мой рассказ про Фильку, остальное в другой раз как-нибудь порасскажу тоже, а теперь пора мне, Марья Пална вон зовет чай пить.

Умники и умницы
(из историй Кондратьича)

Моя Марья Пална говорит мне вчера, дескать, чего же ты, Кондратьич, людям не расскажешь про собаку и трамвай. Я даже сначала не понял, гляжу на нее, глазами лупцую, а она смеется, чаю мне подливает погорячее, мы как раз на веранде сидели, где у нас яблоня молодая рядом, в этом году завязь впервые дала, так что любо-дорого там чай пить да на молодые зеленые яблочки глядеть. Так вот, смеется, значит, она и подначивает меня, мол, а может, история та вовсе и брехня?

А я ведь люблю, когда она смеется, очень люблю. Глаза такие молодые делаются, и вся будто молодеет, хорошеет и аж светится. Поэтому и не обижаюсь никогда на ее подколки. Допреж иногда и специально веселил ее, ляпнув несуразицу или дурачком прикидываясь, а потом все смотрел на ее лучики вокруг глаз смеющихся. Да радовался потихоньку.

Однако чтобы меня совсем подколки ее не задевали, такого тоже нету. Поэтому говорю ей, вы, мол, Марья Пална, меня на враках не ловили, так что нечего и наводить всякие инсинуации. А ребятам, говорю, расскажу, конечно, историю про трамвай ваш, отчего ж не рассказать, с меня не убудет, а им, может, интересно станет.

Значит, было это много времени тому назад, десятки уж лет прошли, а надо же, вот как сейчас помню. Трудился я тогда на Трубочном заводе имени Микояна, трижды орденоносном, так называли для солидности. И в цеху нашем слесарь был Серега. Балагур, каких мало, ну и ходок, соответственно, и вообще любитель брать от жизни все, что дают, или если лежит плохо, тоже не против был, но речь не об этом. Был он мужчина в самом соку, но холостой, очень уж девок любил, что никак не мог ни на одной остановиться. Сейчас Марья Пална на меня будет косо смотреть, будто я тоже виноват в этом, но это не так, мы уже тогда с ней женаты были, и я с работ сразу домой бег в свои курмыши, а с Серегой только пива иногда попить на Волгу ходили летом, пока жара была, да в охотку.

Так вот, любил Серега тот байки травить пуще моего. Я в сравнении с ним – вообще молчун унылый. И байки все были про его самого, где когда работал, как в армии служил, куда ездил, да про житье-бытье. И была у Сереги собака. Овчарка. Найда ее звали, Найдена, потому что подобрал он ее где-то во время своих приключений. А поскольку жил наш Серега один, бобылем, то Найда ему тоску-печаль, как он сам говорил, скрашивала. Хотя откуда там тоска-печаль, праздник каждый день, человек-оркестр он был, а может, и сейчас есть, не знаю, лет-то уж не один десяток прошел. А вот что знаю, что Найдой он совсем не занимался, она у него и гуляла сама, и ела, когда покормит, а когда и через три дня домой явится, благо жил он в частном секторе в своем доме, и участок был у него, и огород, на котором непонятно откуда что росло. Вроде мать его пожилая приходила поливать, если я уже не путаю ничего.

Эту самую Найду Серега обучил всяким фокусам. Вот балбес он, конечно, был и кулема, но собака его, говорят, и команды знала, какие положено: сидеть, лежать. Фас, фу, голос и трюки разные: кувыркалась, прыгала через полено, змейку делала между ног, когда хозяин шел, но самое главное – обучена была оригинальным и полезным вещам. Серега дома частенько с похмелья по утрам отлеживался и голову от подушки отрывал с трудом, поэтому собаку научил на звонок от калитки выходить, открывать зубами щеколду и провожать гостя до дверей дома. Сам я такого не видал, в гостях у Сереги не был никогда, но мужики не раз рассказывали с восторгом. Еще собака его могла открывать и закрывать окно по команде, приносила обувь, включала и выключала в доме свет. Но самое забавное: овчарка была Серегой обучена ходить в магазин за хлебом и в пивной ларек за пивом. Да, представьте себе, мне многие наши общие знакомые этот факт подтверждали, так что сомневаться в Серегиных словах не приходится. Когда у него хлеб в доме заканчивался, он давал собаке в зубы авоську, и шла она в продуктовый местный лабаз, а если хозяину хотелось пива, Найде выдавался бидон, может, помните, в те годы у всех бидоны были трехлитровые – под молоко или квас – и отправлялась собака к пивному ларьку. Там совершенно без очереди Найда вставала передними лапами на прилавок и совала свою тару через окошечко прямо в руки продавцу.

Очередь народу, обыкновенная для тех времен в продуктовом, а уж тем паче в пивном ларьке, никогда на собаку не ругалась. Наоборот, люди с удовольствием наблюдали шоу практически циркового уровня, сейчас бы, наверное, на телефоны стали снимать, а тогда только шептались да посмеивались. Продавцы, конечно, все и самого Серегу, и собаку его знали, жил он в тех краях с самого своего рождения, поэтому отпускали продукты или пиво спокойно, а потом ставили перед собакой на пол, она аккуратно брала зубами авоську или бидон и тащила домой. В конце месяца, с получки, Серега неизменно заходил в магазины и расплачивался. А поскольку был он местный балагур и всегдашний душа компании, то сверху госцены продавцы с него никогда ничего не брали, только посмеивались, мол, пора тебе, Серый, собаку свою обучить считать сдачу да ходить еще в сберкассу за квартиру платить, тогда и жениться не обязательно.

Вот такая замечательная собака была у нашего Сереги, но это, не даст соврать мне Марья Пална, только предыстория, а сама история сейчас начинается.

В тот день возвращался я, как обычно, с утренней смены, которая была у нас с семи до пятнадцати тридцати, и, как обычно, по пути зашел во все магазины, посмотреть, не «выкинули» ли какой дефицит, а им тогда у нас было все: от колбасы до мыла хозяйственного, и, конечно, свежего хлеба купил – его в булочные в центре каждый день завозили, а в наши курмыши спальные как будто уже сразу трехсуточным привозили всегда, уж не знаю почему.

Так вот, значит, купил я хлеба, колбасы кусок вареной и варенца пару бутылок (был такой кисломолочный напиток типа ряженки, если кто не застал уже) и погрузился с этим добром в свой дорогой и любимый трамвай номер пять. Этот трамвай плюхал через весь город к нашей окраине, но других видов транспорта тогда было не много, маршрутки ходили только в аэропорт и назывались «маршрутное такси», автобуса ждать надо было час, а метро нам и сейчас только обещают к две тысячи …дцать какому-то году. Поэтому трамваем я исправно ездил каждый день, и весь маршрут надоел мне настолько, что если не удавалось прихватить в дорогу свежий номер «Советского спорта», глаза мои закрывались сами собою уже на пути к первой по счету остановке от завода, и я обычно кемарил себе всю дорогу, прижимая к груди сумку с продуктами.

Значит, еду я в трамвае, задремал уже практически, народу днем не много, в те времена все днем на работе были, не то что сейчас, за тунеядство могли статью пришить, а по кинотеатрам и паркам днем ходили андроповские патрули и отлавливали праздно шатающихся граждан с целю выяснения, почему в данный момент не заняты созидательным социалистическим трудом. Внезапно что-то заставило меня взбодриться, и сон улетучился одном мигом. Знаете, как бывает, когда засыпаешь и вдруг какой-то шорох, или скрип, или еще какой звук пробуждает в мгновение, и не громкостью, а тем, что необычен слуху.

Вот и тут, задремывая, периферийным зрением я увидел нечто необычное, то, что моментально пробудило утомленное мое сознание.

Это была, представьте себе, собака. Крупная немецкая или восточно-европейская, тут я не знаю, овчарка вдруг зашла в вагон трамвая, неся в зубах, как сейчас помню, обвернутый красной холщовой тканью пакет довольно большого размера. Народ на задней площадке завошкался и быренько так расступился, собака подошла к задней стенке вагона, аккуратно положила пакет на пол и улеглась рядом. Я еще подумал, хорошо, дело днем было, в час пик даже не знаю, к чему бы собачье явление могло привести.

Трамвай тронулся, народ шептался, я в полглаза поглядывал на собаку. Крупная такая, очень лохматая, немножко слюни капают с языка, глаза умненькие, дышит часто – жарко, видать.

В те годы кондукторов никаких в трамваях не водилось, и кассы, в которые сами пассажиры кидали монетки (как сейчас помню, трамвай – три копейки за билет, автобус – шесть, троллейбус – пять), уже давно полностью везде демонтировали, а платили все так: покупался на остановке талончик и компостировался в вагоне. У каждого вагона свои компостеры, так что контролер любой при проверке по рисунку дырочек понимал, где билет пробили. Детишки, помню, талоны эти собирали, в воде мочили да утюгом потом проглаживали. Если дырок бывало не очень много, то дешевая волокнистая бумага становилась как будто бы снова целая. И ехать можно было еще раз. Но у собаки, понятное дело, талона с собой не было, да и вряд ли бы ее какой контролер решился бы остановить и проверить плату за проезд.

Тем временем трамвай проехал пару остановок. Новые пассажиры ломились напрямки к задней площадке, но, увидев там нежданный сюрприз, заворачивали оглобли обратно, потому уже немного наполнившийся вагон сзади оставался совершенно пуст, туда я и переместился, потому как собак совершенно никогда не боялся, да ли любопытно было, что собака дальше делать будет, а ехать мне все одно до самого кольца.

Еще несколько остановок спустя собака стала немного волноваться, и каждый раз, когда двери открывались, она подходила и выглядывала наружу, но, видать, убедившись, что остановка не ее, сразу возвращалась обратно к пакету под одобрительные высказывания зевак-пассажиров, которым, как и мне, делать в дороге было нечего, поэтому собаку уже обсуждали в вагоне все кому не лень.

В середине маршрута трамвай встал надолго, вагоновожатый вылез со своего места и побежал отмечаться в маршрутном листе, а трамвай застыл, и даже звук электродвигателей стих: было лето, и чего зря тратить государственную электроэнергию-то. Овчарка подскочила и заметалась на месте, возбужденно поскуливая. Бабушки, что сидели на местах неподалеку, принялись ее успокаивать, мол, ничего, милая, не переживай, поедем чичас, потерпи маленечка. Но собака никак не хотела улечься и скакала от двери к пакету и обратно снова и снова, мне тогда показалось, что она напряженно решает, выходить ли ей из «неправильного» трамвая или подождать еще. А я-то что, я даже и не знаю, куда лохматая едет, даже и не скажу, пора ей на выход или подождать еще нужно.

В итоге тронулись мы дальше, собака снова проверять остановки бегает, народ шушукается, а я посмеиваюсь и вдруг вспоминаю, что через пару остановок та самая, на которой Серега живет, а значит, и овчарка-то, видимо, и есть его Найда. А что, если она по магазинам и пивным шастает, то чего бы ей и в трамваях не кататься, правильно? Я ее тихонечко позвал: «Найда! Найда!» – и языком поцокал, она морду на меня повернула, потом на бок склонила, слушает. Ну точно, она, надо же! А ведь умница какая! Самостоятельно едет в транспорте, да еще и везет чего-то Сереге, не иначе, от родни посылка-подарочек или что-то в этом духе.