Текст книги "Как обуздать олигархов"

Таким образом, противочужеземный, в основном антинемецкий пафос служил прикрытием для олигархических устремлений зарвавшихся милитаристов. Итакой порядок дел сохранялся на протяжении многих десятилетий. Германофобия активно использовалась разнообразными военными оппозициями имперской власти, в частности участниками заговора генералов, который сокрушил монархию в 1917 году, открыв дорогу безумиям революции. При этом «националистические» оппозиционеры упорно не желали видеть английских интриг, которые были гораздо страшнее немецких.

Показательно, что в эпоху дворцовых переворотов, ограничивающих самодержавие, произошла первая российская приватизация – в области металлургической промышленности. И осуществлена она была в пользу дворянской верхушки.

Петр Великий, руководствуясь соображениями военного характера, создал на Урале довольно мощную металлургическую базу. Большинство предприятий принадлежало государству, хотя были там и частные заводы. Но, в любом случае, все предприятия были вынуждены работать на экспорт, поставляя продукцию казне, по ею же утвержденным расценкам. Само государство обладало монополией внешней торговли. Россия продолжала сохранять свой социалистический характер.

В 30-е годы этот порядок подвергся некоторым изменениям. Государство начинает отдавать заводы в частные руки. Причем в наиболее выгодном положении оказывается петербургская знать. К 1762 году ей принадлежало уже две трети уральских заводов.

Русская металлургия развивалась огромными темпами, ориентируясь на экспорт в Англию. Тамошний рынок казался ненасытным, что открывало перед дворянской буржуазией небывалые перспективы обогащения. Она желала всячески наращивать темпы роста производства полуфабрикатов (железа и серебра), которые шли на нужды английского машиностроения.

Но для таких темпов нужны были рабочие руки в огромном количество, а с этим были серьезные затруднения. Капиталистическое производство основано на вольнонаемном труде, а в России подавляющее большинство населения составляли крестьяне. Поэтому дворяне-предприниматели заставляли своих крепостных работать на металлургических заводах, которые зачастую находились за сотни верст от их родных деревень. Крестьянин тратил на дорогу до завода и обратно, а также на саму работу огромное количество времени. И, конечно же, это наносило страшный урон их собственному, крестьянскому хозяйству. Отсюда – рост недовольства в самых широких массах крестьянства. Показательно, что центром Пугачевского восстания стала Оренбургская губерния, которая была областью интенсивного заводского строительства. В авангарде протеста там стали крестьяне, приписанные к заводам и находящиеся под угрозой полного разорения. То есть можно с известной долей условности сказать о том, что в 1772–1775 годах в стране развернулась пролетарская революция, вызванная крайностями буржуазной эксплуатации. Только в роли буржуазии выступало российское дворянство, а в роли пролетариев – крепостные крестьяне. (Нечто подобное произошло и в 1917 году, когда в стране разразилась крестьянско-рабочая революция.) Такова была страшная цена за экспортную ориентацию российской промышленности, которая обогащала петербургскую знать и развивала английское машиностроение.

Само собой, что Англия довольно плотно опекала Санкт-Петербург, всячески поддерживая режим заговоров и «бабье царство». Сильная императорская власть, способная положить конец господству олигархии, англичан не устраивала. Не устраивала она, впрочем, ни одну из ведущих держав, но именно буржуазная Англия имела прямой экономический интерес в существовании дворянской вольницы. Поэтому ее лоббистская деятельность и отличалась такой интенсивностью.

Англичане не скупились на подкуп российских верхов. Так, канцлеру А. Бестужеву (герою известной исторической ТВ-«оперы» о «гардемаринах») английский король назначил пенсию в 12 000 рублей.

Умельцы с берегов Туманного Альбиона сумели поймать в свои сети и будущую императрицу Екатерину II. При дворе Елизаветы Петровны она, ничтоже сумняшеся, сотрудничала с английским послом Чарльзом Уитвортом, разрабатывая планы захвата власти после смерти Елизаветы, в чем и была изобличена. Государыня помиловала незадачливую ангельт-цербстскую принцессу, что, наверное, было весьма опрометчиво. Именно при этой императрице, которая свергла с престола собственного мужа, в стране установилась самая разнузданная диктатура прозападного дворянства.

При всем при том правление Екатерины проходило под патриотическими лозунгами. Сама императрица практиковала абсолютно бессмысленное «славянофильство», силясь доказать, что все европейские языки вышли из русского. Не менее бессмысленной была попытка отменить все иностранные слова, механически сменив их на русские (в результате сапоги становились «мокроступами» и т. п.). Но дальше слов так ничего и не пошло.

Более того, патриотизм матушки Екатерины завершился развалом армии и управления. Вот как описывает тогдашнее состояние дел Ф. Растопчин: «На границах собираются войска в большом числе. Генералам и офицерам разосланы самые строгие приказания возвратиться к своим полкам, и, несмотря на это, они не едут, до такой степени укоренилась привычка к неповиновению». Историк Ю. А. Сорокин обобщает картину: «Очень тяжелым было положение армии. По данным исследователя А. Патрушевского, из 400 тысяч списочного состава русской армии не хватало, по крайней мере, 50 тысяч солдат, буквально разворованных полковыми командирами; Г. А. Потемкин присвоил себе целый рекрутский набор; три четвертых офицерского корпуса существовало лишь на бумаге… Дезертирство из русской армии стало массовым явлением. Только в маленькой шведской армии на службе было до 2 тысяч русских… Чиновники манкировали службой. Прусский посланник генерал Гребен докладывал: „…Обширные и пространные помещения посещались лишь мышами и крысами. Чиновники, без всякого исключения, проводили дни в еде, попойках и игре, а ночи в самых грязных оргиях“».

Ситуацию попытался изменить Павел I, который взял курс на восстановление всей полноты самодержавия и возвращение к сути дворянского служения. Его закон о престолонаследии наконец-то преодолел вождизм, утвердившийся еще с легкой (точнее, с тяжелой) руки Петра. Власть отныне передавалась строго по наследству. Это был сокрушительный удар по олигархическому произволу, который оставлял передачу власти на усмотрение правителя, точнее – тех дворянских групп, которые за ним стояли.

Стремясь искоренить дворянскую вольность, Павел издал указ, запрещавший дворянам уходить в отставку до выслуги офицерского чина. Из столицы высылались все офицеры и чиновники, не занятые на службе. Павел приказал явиться в полки фиктивным, еще в младенчестве зачисленным на службу, недорослям. Он же потребовал списки «неслужащих дворян». Государь, видевший свой идеал в рыцарском служении, бескомпромиссно сражался с коррупцией и разгильдяйством.

Такими мерами он, как и следовало ожидать, настроил против себя большую часть знати. В то же время, как согласно уверяли современники, император пользовался любовью крестьян и городской «черни».

Царь Павел был снисходителен к народу, подвергшемуся притеснению со стороны олигархии. Он ограничил барщину тремя днями, запретил продавать крестьян без земли и разделять семьи при продаже.

К великому несчастью для России «народный» император пал жертвой очередного дворянского переворота, произошедшего в 1801 году. Активное участие в нем приняла британская агентура, которая опасалась, в первую очередь, сближения России с наполеоновской Францией. И показательно, что ее интересы совпали с интересами дворянской олигархии, которая была сотнями нитей связана с Англией.

Но показательно и то, что в заговоре столкнулись две родственные, но все равно разные линии. Если такие заговорщики, как Панин и Пален, выступали за конституционализм, ограничение монархии парламентаризмом, то гвардия по-прежнему не хотела формального ограничения власти царя (предпочитая ему ограничение фактическое). Военная верхушка решительно отвергла замыслы конституционалистов, выдвинув Александра I своим вождем, в котором она видела продолжателя «славного» царствования Екатерины. «При мне будет как при бабушке»– это обещание нового царя окончательно склонило чашу весов в его сторону. Дворянство все-таки не хотело парламента и не могло сделать последнего шага по пути буржуазной трансформации.

Необходимо напомнить о том, что заговор против Павла намечался еще давно. В 1797 году возникло тайное военное сообщество, поставившее своей целью свержение императора. В деятельности общества, именуемого «Канальским цехом» (от слова каналья), принимали участие A. M. Каховский, А. П. Ермолов и другие офицеры. «Канальи» хотели привлечь на свою сторону знаменитейшего полководца А. Суворова. Но когда Каховский обратился к нему с этой просьбой, то Суворов подпрыгнул и перекрестил ему рот со словами: «Молчи, молчи, не могу проливать кровь сограждан».

Чем же так привлек заговорщиков Суворов? Своими разногласиями с Павлом? Вне всякого сомнения. Однако, как представляется, его прочили в участники заговора не только поэтому. Дело в том, что Суворов был убежденным сторонником вождизма. В его бумагах нашли соображения, озаглавленные как «Символ доблестной благосклонности Самодержавной Императорской власти». В них он предлагает сделать основой империи следующий иерархический ряд: «Богатырь – старик – капрал – офицер– ротный – полковник– бригадир – генерал– вождь – император». То есть Суворов предлагал наряду с властью императора ввести еще и особый институт вождя. Очевидно, что Суворов вызывал симпатии заговорщиков в первую очередь своим вождизмом.

Правда, к чести великого полководца нужно отметить, что он так и не решился воплотить свой вождизм в плане актуальной политики. Духовное чутье подсказало ему, чем такие эксперименты могут завершиться для сограждан. К сожалению, именно этого чутья не хватало участникам военного заговора 1917 года.

Вернемся, однако, к Александру I, который попал в несколько двусмысленное положение. Гвардия сорвала осуществление конституционалистского проекта, но сам Александр все-таки склонялся к конституции. Он не особенно рекламировал этой приверженности, однако свою, выражаясь по-современному, команду т. н. «молодых друзей» набрал именно из аристократов-конституционалистов, таких как А. Чарторыйский и В. Строганов. Очевидно, что он планировал проведение реформ умеренно-конституционного характера.

Однако постепенно Александр отошел от конституционализма. Он принимает решение вырвать власть из рук дворянской олигархии. С этой целью сын Павла осуществил правительственную реформу, в результате которой было упразднено коллегиальное руководство министерствами. Теперь в правительстве верховодили самые настоящие ведомственные диктаторы. Одновременно государь довел до конца раздворянивание гвардии, точнее ее рядового состава, который стал мужицким и простонародным. Из военно-дворянской организации гвардия превращалась в дворянско-крестьянское элитное войско. Тем самым был несколько ослаблен ее кастовый характер, дворянскому своеволию был противопоставлен мужицкий консерватизм.

При этом саму гвардию впервые стали выводить из столицы и задействовать в военных действиях.

По сути дела, Александр I проводил политику своеобразного бонапартизма. Он дал самодержавию некоторую свободу маневра, предоставил ему возможность играть на противоречиях между своевольным дворянством и консервативной бюрократией, которая получила при нем огромную власть.

Еще больше самодержавие окрепло после войны с Наполеоном, в котором русское общество увидело неудачное воплощение буржуазного либерализма, обрекшего Францию на грандиозную государственную катастрофу.

Правда, война дала и побочный эффект. Молодые дворянские офицеры испытали мощное влияние европейского просвещения. Для некоторых из них стало очевидным преобладание западного конституционализма над российским самодержавием.

Но заговор 14 декабря 1825 года закончился поражением диктатурщиков. Эпоха военных переворотов ушла в прошлое. Пример декабристов шокировал русское общество, которое решительно взяло сторону самодержавия (декабристов отказались понять их же собственные родственники и потомки).

Хотя в XIX веке имел место быть еще один рецидив военного заговорщичества, который остался почти незамеченным общественностью и исторической наукой. Речь идет о политической деятельности известного русского военачальника М. Д. Скобелева, который, судя по всему, готовил военный переворот.

И здесь нет никакой попытки бросить тень на военные заслуги Скобелева, который навсегда останется в памяти потомков героем русско-болгарской войны 1877–1878 годов и покорителем Средней Азии. Однако в политическом отношении Скобелев представлял собой типичного военного национал-демократа. Для него были характерны и радикальный панславизм, и стойкая неприязнь к немцам, переходящая все пределы. Сам он практически не скрывал своих намерений свергнуть династию Романовых и установить некое панславянское конфедеративное государство.

Скобелев выражал свои мысли более чем ясно: «Правительство отжило свой век, но, бессильное извне, оно также бессильное и внутри. Что может его низвергнуть? Конституционалисты? Они слишком слабы. Революционеры? Они также не имеют корней в широких массах. В России есть только одна организованная сила – армия, и в ее руках судьба России. Но армия не может подняться только как масса, а на это ее может двинуть лишь такая личность, которая известна каждому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Но одной популярной личности мало, нужен лозунг, понятный не только в армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть только провозглашение войны немцам и объединение славян. Этот лозунг сделает популярной войну в обществе».

Барон Н. Врангель приводит любопытнейший рассказ генерала Дохтурова о товарищеском застолье, в котором принимали участие Скобелев и его друзья. Тогда генерал высказался о династии следующим образом: «…Все-таки в конце концов вся их лавочка полетит вверх тормашками». «Полетят, полетят, – ответил Дохтуров, – но радоваться этому едва ли приходится. Что мы с тобой полетим с ними, еще полбеды, а того и смотри, Россия полетит…» (к слову, точно так и произошло в 1917 году). Но Скобелев отмахнулся от этого предупреждения: «Вздор, династии меняются или исчезают, а нации бессмертны…»

Желая обзавестись союзниками, Скобелев пытался установить контакты с министром-либералом Лорис-Меликовым и одновременно с революционером-народником П. Лавровым. Однако они так и не смогли пойти на столь смелый альянс. Генерал не сумел организовать новый переворот и погиб странной смертью во время кутежа (многие были уверены, что его отравили).

В высшей мере любопытно, что Скобелев был связан с группой Каткова, которая отстаивала капитализацию России и настойчиво склоняла руководство страны к союзу с демократической Францией – против Германии.

Не исключено, что Катков не исключал возможности создания в России сильной военно-националистической диктатуры, способной осуществить капитализацию более жесткими методами, чем это делалось при патриархальных царях.

Очевидно, что в военной среде продолжал жить дух амбициозного милитаризма и самого примитивного (в основном антигерманского) национализма. Именно этот военный псевдонационализм и вдохновит армейскую верхушку (М. Алексеев, Н. Рузский и т. д.) на антимонархические действия в феврале 1917 года.

СУМЕРКИ МОНАРХИИ

Отметим, что бюрократизация хоть и укрепила некоторым образом самодержавие, но, конечно же, дала свой побочный эффект. Бюрократия не могла долгое время представлять собой реальный противовес аристократической олигархии. Она, по сути своей, есть институт сугубо исполнительный, призванный не столько властвовать, сколько выполнять распоряжения верховной власти (монарха, аристократии, «гражданского общества»). Отсюда и неизбежно более низкий уровень интеллекта и пассионарности, что само по себе вовсе не опасно для бюрократа, а, напротив, необходимо. Но когда бюрократ сам становится властью, то это ей весьма вредит. Власть начинает проигрывать, ибо ищет самых «легких» путей, которых на самом деле не бывает.

Вот таким вот путем бюрократическая верхушка и посчитала капитализацию экономики при сохранении самодержавной власти. Вместо того, чтобы творчески развивать и укреплять монархический социализм, власть имущие понадеялись на инициативу частных хозяев (в том числе – иностранных капиталистов). В результате общество оказалось взорванным.

Для капиталистов и связанных с ними групп строй казался недостаточно буржуазным. А для миллионов русских людей, воспитанных в артельно-общинном духе, он, напротив, выглядел недостаточно социалистическим. Вот почему против самодержавия (во многом уже искаженного бюрократией и банкократией) объединились самые разные силы – как либеральной, так и социалистической направленности. Можно со всей уверенностью сказать, что творцом Февральской революции был широкий фронт, в котором участвовали представители всех слоев и направлений. При этом широкого фронта консервативных сил так и не сложилось. К тому же консерваторы лишились важной силы, которая могла бы сохранить монархию во время февральской смуты.

Таковой силой была гвардия, настроенная крайне монархически и находившаяся в конфронтации с демократическим Генштабом. Вначале XX века гвардейцы не были той вольницей, как сто лет назад. Усилиями русских царей гвардия превратилась в верную опору трона. И вот именно эту-то опору и кинули в самое пекло Первой мировой. Практически вся гвардия оказалась уничтоженной, что и облегчило задачу революции.

Это выглядит настолько странным, что наводит многих конспирологов на мысли о заговоре. Монархист-эмигрант, полковник Ф. Винберг писал следующее: «…Гвардию считали одним из серьезнейших препятствий для осуществления подготовлявшейся революции: всем были известны ее испытанные верноподданнические чувства и крепкие полковые традиции… Принимались все меры для парализования этой силы, и в этих видах, в течение трех лет, Гвардию выставляли вперед на почетную, но обоюдоострую обязанность постоянного участия во всех боевых действиях… В самом начале войны совершена была ошибка, когда всю Гвардию отправили в поход, не оставив половины каждого полка для охраны столицы… Я не боюсь впасть в ошибку или крайность, утверждая, что где-то, кем-то определенно проводился тайный замысел возможно скорее изжить, испепелить настоящий, опасный состав старой Русской гвардии».

Что же до «народной гвардии» царя – монархистов из «черной сотни», то они на момент революции окажутся расколотыми на несколько малочисленных и враждующих группировок. Никакой реальной силы эти люди уже не представляли, что, впрочем, не помешало Временному правительству вполне по-«демократически» запретить черносотенные организации и газеты сразу же после февральского переворота.

Любопытно, что некоторые монархисты в октябре 17-го предпочли Ленина Керенскому. Так, газета «Гроза» (одна из немногих уцелевших черносотенных газет) писала: «Большевики одержали верх: слуга англичан и банкиров еврей Керенский, нагло захвативший звание верховного главнокомандующего и министра-председателя Русского Царства, метлой вышвырнут из Зимнего дворца, где опоганил своим присутствием покои Царя-Миротворца Александра III. Днем 25 октября большевики объединили вокруг себя все полки, отказавшиеся повиноваться правительству из жидов-банкиров, помещиков-предателей».

Некоторые монархисты пошли на службу к большевикам. Член Союза русского народа, секретарь И. Щегловитова А. Колесов оказался единственным чиновником Министерства юстиции, который сразу и безоговорочно перешел на сторону советской власти. Правый публицист А. Москвич стал руководящим работником ТАСС и одним из ведущих журналистов газеты «Известия». А его коллега и единомышленник Е. Братин одно время служил заместителем председателя Харьковской ВЧК. Рядовые же члены СРН поддерживали новый режим в массовом порядке.

Итак, против монархии действовали самые разные силы. В Думе к либерально-социалистической оппозиции присоединилась часть монархистов («прогрессивные националисты»). Кроме политических группировок, активно работали многообразные общественные движения, созданные либеральной буржуазией, – земско-городские союзы, военно-промышленные комитеты.

В союз с буржуазией вступила и военная верхушка (некоторые историки даже говорят о масонской «Военной ложе»). Командующие фронтов во главе с начальником Штаба М. В. Алексеевым, как известно, во время февральских событий оказывали сильное давление на царя с требованием отречься от престола.

Огромную роль в свержении монархии сыграло кооперативное движение, которое объединяло около половины самодеятельного населения страны. Историк А. В. Лубков пишет: «Кооперация представляла широкое поле деятельности для налаживания межфракционных и межпартийных контактов для всех противников самодержавного режима. Так, известный общественный деятель член кадетского ЦК князь Д. И. Шаховской, являвшийся председателем общества потребителей „Кооперация“ (к 1917 г. – самый крупный кооператив Европы), был постоянным инициатором всевозможных межпартийных объединений и действовал в этом направлении весьма активно. К сотрудничеству в обществе ему удалось привлечь представителей различных партий. Его заместителями по правлению являлись эсер А. В. Меркулов и большевик И. И. Скворцов-Степанов. Среди уполномоченных и членов совета общества заметную роль играли меньшевики В. О. и С. О. Цедербаум – братья, Ю. Мартова, П. Н. Колокольников, П. П. Маслов, A. M. Никитин, видный историк кадет А. А. Кизиветтер, а также Е. Д. Кускова и С. Н. Прокопович, влиятельные представители политического масонства России… Сам Д. И. Шаховской – видный масон в третьем поколении ставил знак равенства между масонством и кооперацией».

К революционному движению примкнул и сектантский андеграунд. Один из видных большевиков – В. Д. Бонч-Бруевич – вспоминает, как он воздействовал на казаков из секты «Новый Израиль». Сам Бонч в свое время тщательно изучил сектантское движение с тем, чтобы поставить его на службу революции. И вот этот случай представился. В один из горячих февральских дней он принял делегацию кубанских казаков, которые находились в Петрограде и решили обратиться за советом к ученому человеку. Бонч-Бруевич обменялся с ними ритуальными приветствиями секты, после чего рекомендовал не препятствовать мятежу.

Ситуацию усугубило то, что в 1917 году монархия лишилась поддержки высшего церковного руководства. И это при том, что никого из членов Святейшего Синода нельзя было обвинить в симпатиях к либерализму и конституции, не говоря уже о социалистических идеях. В ряду известнейших и твердых консерваторов стояли такие известные церковные деятели, как митрополит Владимир (Богоявленский), митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Макарий (Невский) и т. д. Монархический Союз русского народа активно поддержали 33 епископа РПЦ – среди них будущий патриарх Тихон (Белавин). Казалось бы, налицо не только лояльность, но и беззаветная преданность трону.

И тем не менее события февраля 17-го показали нечто обратное. В самый разгар народных волнений, 26 февраля, состоялось последнее, при «старом режиме», заседание Св. Синода, на котором товарищ обер-прокурора Николай Жевахов предложил выпустить воззвание к населению. Оно должно было стать грозным предупреждением ко всем участникам революционных потрясений, влекущим серьезные церковные кары. На это первенствующий тогда член Синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) ответил: «Это всегда так. Когда мы не нужны, тогда нас не замечают; а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью». Предложение Жевахова не встретило поддержки и у других членов Синода (любопытно, что подобное обращение было-таки выпущено, но не православными, а католиками).

В дальнейшем церковное начальство довольно легко смирилось с крушением многовековой монархии. Уже 17 марта Синод полностью одобрил решение князя Михаила поставить вопрос о судьбах русской государственности на усмотрение Учредительного собрания. А 26 июля высший орган церковного управления радостно приветствовал торжество «всеобщей свободы России», которое позже обернется страшными гонениями на Церковь.

Как же объяснить подобное поведение, резко расходящееся с многолетними традициями верноподданного консерватизма? Возникает соблазн списать все на недовольство иерархов бюрократическим контролем, установившимся в синодальный период. Это вполне соответствует нынешним представлениям об истории Русской Церкви, которую принято представлять стороной преимущественно «страдательной», по крайней мере тогда, когда речь заходит о XVII–XX вв. Однако не все так просто.

Никто, конечно же, не собирается отрицать факты, свидетельствующие о наличии бюрократического произвола в отношении Церкви. Но они вряд ли исчерпывают все содержание государственно-церковных отношений в Российской империи, всегда очень и очень неоднозначных. Так было и в начале прошлого века.

Нарастающее недовольство Синода было вызвано рядом правительственных мероприятий. Во-первых, церковные «верхи» выражали обеспокоенность в связи с мерами правительства по обеспечению веротерпимости в империи. В 1903–1905 годах Николай II издал несколько манифестов и указов, призванных несколько ослабить государственное давление на неправославных и старообрядцев (венцом этой политики стал Указ о веротерпимости от 16 апреля 1905 года). Почему-то «верхам», а их мнение выразил первоприсутствующий член Синода митрополит Петербургский Антоний (Вадковский) в особом письме. Комитету министров показалось, что такая политика правительства поставит инославных и «раскольников» в более выгодное положение. В том же письме он изъявил желание освободить Церковь от жесткой государственной опеки. И, что очень показательно, почти в то же самое время Синод принял особые «Правила», ставившие все церковные общества и кружки в строжайшую административную зависимость от епископата (епископ мог распустить любое из подобных сообществ).

Во-вторых, в 1916 году в обер-прокуратуре созрел план переустройства церковного управления. Планировалось провести довольно радикальную его децентрализацию, предусматривающую сокращение территориальных размеров епархий. Целью такого сокращения объявлялась необходимость приближения архипастырей к самой пастве. Кроме того, оберпрокуратура намечала избавить епископат от груза административно-хозяйственных забот и переориентировать его на решение задач, связанных с духовным руководством. Понятно, что такие замыслы были встречены бюрократическими кругами Церкви без всякого восторга.

И, наконец, в-третьих, правительство по распоряжению императора приостановило работу Предсоборного присутствия, ставящего своей целью созыв Поместного собора (точнее сказать, работа по его созыву ограничилась деятельностью специализированных отделов). В известном смысле, это мероприятие может быть охарактеризовано как бюрократическое вмешательство в церковную жизнь, однако и здесь есть свои тонкости.

Было совершенно очевидно – синодальное руководство считает главной целью грядущего Собора восстановление в России патриаршества. И многим казалось, что тем самым Церковь не столько обретет духовную независимость от светских властей, сколько нарушит принцип соборности в деле организации церковной жизни. Синодальную бюрократию обвиняли в попытке отдалиться от государства и создать нечто вроде отдельной административно-хозяйственной корпорации, управляемой строго централизованно и на монархических началах. Такого мнения держался, например, о. Павел Флоренский, бывший, кстати, убежденным противником восстановления патриаршества. В 1916 году он писал следующее: «…Западный соблазн, давно уже стучавшийся в Золотые ворота, в последнее время, не делая даже особых усилий, молчаливо принят и подразумевательно исповедуется Церковью русской. Здесь имеется в виду мысль о канонической якобы необходимости монархической духовной власти Церкви Православной, тогда как власть светская может и, пожалуй, даже должна быть коллективной. Иначе говоря, в церковных кругах, считающих себя… столпами канонической корректности, с некоторых пор… стала культивироваться мысль о безусловной необходимости неограниченной церковной власти и склонность к светской власти, так или иначе коллективной…»

Последнее утверждение в высшей степени характерно. По всему выходило, что Синод в феврале 1917 года выбирал из «двух зол», как ему казалось, наименьшее. Крушение монархии не устраивало высших иерархов в политическом отношении, но оно было вполне приемлемо в плане корпоративном. Надо сказать, что окружение императора осознавало некоторую враждебность к нему консервативного, в общем-то, церковного руководства еще до самого Февраля. Так, императрица Александра Федоровна характеризовала церковно-государственные отношения следующим образом: «Церковь и государство точно враги стоят друг против друга; линии церковной и государственной жизни разошлись в разные стороны…»

Как видим, монархию поразил страшный кризис, корни которого уходили в глубь истории. И совершенно наивными являются утверждения о «бездарном» царе, который погубил империю. Ее погубил капитализм, медленно, но верно подтачивающий устои и опирающийся на западное влияние. И этому влиянию подверглись даже консервативные верхи – аристократия (вспомним «Объединенное дворянство») и высшее духовенство.

Что и говорить, империя столкнулась с мощнейшим натиском, в котором участвовали самые разные люди – от националистов до большевиков и от кооператоров до сектантов. Это, безусловно, свидетельствовало о страшном кризисе системы. И он вызревал на протяжении многих десятилетий.

Кстати, было бы весьма неверным говорить о том, что царское правительство только и делало, что «зевало». К революции все-таки готовились. Историк B. C. Дякин отмечает: «Протопопов (министр МВД. – А. Е.) с января 1917 г. начал усиливать полицию в Петрограде. Разрабатывался план совместных действий полиции и войск на случай „беспорядков, переходящих в бунт“. Были и некоторые „подвижки“ в думской политике. Продовольственная политика властей (введение в ноябре-декабре 1916 г. обязательных поставок хлеба) расколола думскую оппозицию и ввела ее в состояние тяжелого кризиса». Но было уже слишком поздно.