Текст книги "Явление Зверя"

Глава 11. СКОРЕНА

Свеж и прозрачен час порассветного солнца. Ласки юнного тепла девичьими поцелуями голубят мир, исполосованный стылыми сумраками отошедшей ночи. И от робких этих касаний небесной благодати отрекаются травы от зяблых росс дорассветных. И разворачивают бутоны многокрасочную нежность внутрицветий и отдаются жужжанию пчелиному и свежести молодого ветра.

Резво и споро везут двухосную повозку отдохнувшие кони, овсов баронских вдоволь наевшись, в стойлах замковых застоявшись. Хороша дорога степная накатанная, тракт битый, с незапамятных времен проложенный в герцогство Монийское. Теплыми днями высушенный, тверд, будто выложен камнем и не пылит еще по раннему росистому времени. Степь ровная, славно, далеко видно, вся солнцем озаряется, только далеко впереди изумрудно зеленеют высокие холмы. Не в тягость без кнута, одними вожжами правит упряжкой умиленный барским приемом Мунгрен. Порыгивает жирным угощением, исходит крепким пивным духом. Гильда притаилась в углу повозки, чтобы ненароком не помешать своему господину и восторженно глядит, как сосредоточенный Сигмонд ловко вертит пальцами два кинжала. Чудны у него кинжалы – клинки трехгранные, с кровотоками, узкие кие да длинные, сай называются. Гарды, как рога антилопы, от рукоятки круто загибаются чуть не до половины клинка вытянуты, а там в стороны расходятся. Мечутся, сверкают саи, не понять куда остриями смотрят – то вверх, то вниз, то вперед, то назад. Вот почему ее витязь так над ярмарочными жонглерами смеялся. Куда им до него. Сверкнули лезвия из чудесного металла в быстром полете и разом впились в дерево облучка, да так, что Мунгрен с испугу подпрыгнул даже. А следом, как дукат у фокусника третий сай объявился и воткнулся между двумя первыми. Пришла пора и захалявным ножам – раз и задрожали их рукоятки между саями.

Гильда не сдержалась, в ладоши захлопала, потом шкодливые руки между коленок спрятала – не ровен час помешала витязю. Понимала она, что не со скуки, не для потехи плетет кружева сверкающие Сигмонд, а ради искусства своего ратного, неборимого. Помнит она, как лихим броском с ходу без размаху вогнал витязь свои кинжалы в глотки бандюг дорожных, да так, что те и слова покаянного вымолвить не успели, а только хрипом да кровавой пеной наполнились их пасти и проклятые души бандитские отлетели в смурные царства потусветные.

А Сигмонду как бы что. Запрятал ножи за отвороты сапог, один сай за пояс заткнул и снова стал плести смертельные узоры острыми своими саями.

Великое счастье выпало Гильде попасть под опеку столь славного витязя. Нет ему равных по силе и доблести во всем мире поднебесном. И утеснений никаких не чинит он своей рабе – кормит и поит досыта со своего стола богатырского, платьем жалует не скупясь, с купцами не торгуясь, и слова грубого, обидного не молвит, былым не попрекает, а бить, так подавно не бьет, а столько ден уже вместе. Да вот суров и малословен, свою думу думает, не поделится, сторонится, словно чумная она, постелью гильдиною брезгует. Может не хороша она, и то верно – рыжая да тощая, кожа да кости, вон коленки торчат. Вот и страшно, может она ему без надобности, продаст при первой оказии купцам из стран южных. Сердце испуганно билось и противный, дрожащий холод сжимал грудь. Нет не может того быть. Не стал бы витязь тратиться на Гильду – столько за нее никакой купец не даст. Да и обещал ей, что не оставит, не бросит.

Успокоилась Гильда и дальше стала любоваться ловкими танцами Сигмондовых кинжалов.

А всеже чуден витязь. Из краев далеких, диких приехал, мало понимает в жизни культурных народов. Ну сколько раз уже надлежало Гильде спеть торжественную Песнь о славной победе Сигмонда, да тот и слушать не желает. Словно она невежда какая, дочь смерда подневольного, стихосложению необученная. Чей же долг, как не ее петь о герое, чтобы слава о подвигах его великих не по кабакам да трактирам в пьяном грязнословии, а слогом правильным, словом высоким от краю до краю в народе разносилась. Чтобы сребнобородые скальды пели эти песни по крепостям да замкам, чтобы матери высокородные дочерей своих учили Короток век человека, а слава его гордым словом поведанная, в веках живет.

По той поре солнце поднялось и таинство утра сменилось потрясающей роскошью летнего дня. Жаворонок, чернея точкой на голубизне небесной сферы, тянул бесконечную свою песню, из дальних далей подпевали ему невидимые собратья. Долом в густых травах стрекотали тьмы кузнечиков, гул стоял пчелиный. То там, то сям среди зелени травы темнели фигурки гладких, на летних богатых кормах жирку свежего нагулявших сурков. Пересвистывались между собой, пугливо на повозку поглядывали, высматривали – не рыжеет ли где мехом лиса хитрая, к плоти сурковой нежной дюже охочая. Мир земной правил свой славный пир летний.

Дорога тем временем пошла в гору к близким уже холмам. Между их склонами и лежал путь в земли герцогства Монийского. где по слухам недавно закончилась война для герцога без убытку и тот, довольный, справлял пиры и разные забавы. Туда и правил коней Мунгрен. Послабил вожжи, обернулся.

– Так что, Сигмонд, может передумаешь? Разве плохо нам вместе было, или доходы не велики, иль я чем обидел? А в герцогстве-то Монийском, слыхал, весело живут, работы много, как сыры в масле кататься будем.

– Не плохо вместе, да только плохо людей бить.

– Так чего-ж в том плохого. По-желанию, ничего в том зазорного нету. И еще деньги платят.

– Так на большую дорогу с кистенем выйти – тоже платить будут.

– Эк сравнил! С кистенем! Я же тебя не душегубствовать кличу. У нас дело чинное, благородное.

– Все равно душегубство. Не хорошо это. Не могу так больше. Прости. Вот доедем до какого-нибудь городка, а там и попрощаемся.

– Эх, жалко. Ну да дело твое. – И отвернулся расстроенный Мунгрен. Лошадей сердито кнутом протянул.

И не заметили путники, как и приблизились к тем холмам, с утра таким далеким. Не заметили и как торжество пира летнего всякой большой и малой живности сменилось тревожным молчанием. Выдвигалась с воротной стороны из-за горизонта туча грозовая, темная, свинцовой тяжести. Скрывала синеву небесную, наползала догоняя путников, молниями далекими поблескивала и грозно, пока далеко еще, грохотала.

А ниже той тучи, по дороге пыльным облаком приближалась беда. Стучала копытами, отблескивала сталью доспехов.

– Эй, Сигмонд! – Приподнялся на козлах Мунгрен, тревожно за кибитку посмотрел. – Как не погоня за нами. Худые люди скачут, не былобы нам лиха. Повозкой от всадников не уйдем. – А сам коней галопом погоняет, кнута не жалеет. Затряслась повозка, заскрипела. Олвин проснулся, глаза помутнели страхом, испуганно грудь чешет. А повозка на ухабинах подпрыгивает, из стороны в сторону шатается – дорога из широкой долины стала втягиваться в распадок между двух крутых холмов, пошла вгору, запетляла.

– Ой, беда будет, побьют нас, как пить дать побъют! Ой беда! – Голосил Мунгрен.

– Ничего, старик, отобъемся. Дорога в ущелье идет, туда скорее правь. – Командовал Сигмонд.

А сзади все ближе пыльное облако. Уже видны всадники, оружием размахивают, впереди рыцарь в броне скачет. Гильда внимательно присмотрелась молодым острым взглядом.

– Сигмонд, это младший лорд Скорена со своим кланом за нами скачет. Верно крови твоей хочет.

– Ясно, тогда давайте к бою готовиться.

Повозка въехала в узость ущелья, с обеих сторон громаздились неприступные громады утесов.

– Хорошее место. – Решил Сигмонд. – Ставай здесь, распрягай коней, разворачивай боком воз. Тут Скорене проехать больше негде, в тыл к нам не зайдут. Будем в лоб их бить.

Пока Мунгрен с Олвином разварачивали повозку Сигмонд раскрыл свой рюкзак и вынул еще не надеванные доспехи. Времени было мало и Гильда кинулась помогать одевать брони. Доспехи, как все у витязя, были незнакомые. Рубаха с короткими рукавами сложена из металлических пластин, как рыбья чешуя, была легкая и сверкающая. И надевалась она быстро, не так как тяжелый панцырь ее отца, правда и свиду похлипче. Сигмонд натянул ратную рубаху, подпоясался, заткнул свои саи. Надел поножи и нарукавники, боевые перчатки и шлем с гребнем посередине. По своему обычаю два меча, уже кровью чужой омытых, укрепил за спиной. Развернул сверток, притороченный к рюкзаку и вынул огромный двуручный меч с длиннющей рукоятью, словно не на две, а на пять рук предназначенную. Этот мечара, как и те меньшие не имел середины и был почти без гарды.

Гильда потрогала Мырлоков кинжал за поясом и решила, что не переживет своего господина. Не хочется снова становиться солдатской подстилкой, жить в страхе, голоде и обиде. А оставалось жить не долго. Уже близко подъехал Скорена со своей дружиной. Всего человек пятнадцать-двадцать воинов. Хоть и могуч витязь Сигмонд да не совладать ему с такой ратью, не устоять против вражьей силищи. Вот и Олвин, как сурок пугливый соскочил с воза и был таков. Мунгрен меч и щит достал, но стар он уже, боец никудышний, подмоги с него будет мало. Гильда нырнула в повозку, нашла там лук и полупустой колчан. Учил же ее отец, вопреки традициям стрелы метать. Пришел час на деле учение пользовать.

Сигмонд, как всегда в бою, был холоден и отрешен. Выйдя на дорогу вперед кибитки, встал широко расставив ноги, опустив вперед себя меч. Ждал врагов.

Отряд младшего Скорены, въехавши в ущелье, сгрудился перед заградой. Вперед выехал сам лорд и зло прокричал:

– Я славный высокородный лорд Скорена. Сдавайтесь, собачьи дети, покоритесь моей славе. Только пес Сигмонд сегодня будет убит. Остальных я милую и беру к себе в замок в услужение.

Молча стоял Сигмонд, только мечем сверкнул, принял боевую стойку, занес над собою клинок. Молчание его было грознее, чем хвастливые речи, что говорят воины перед сражением. И чувствовалось, что не похвальбой, но вражеской кровью наполнит он темное ущелье. Холодно глядел он на самоуверенного Скорену, на его людей, хладнокровно оценивая их боевые качества, изъискивал путь к победе.

– Бывалый народ, видать не новички в рукопашной, вооружены кто как – не у всех шлемы и щиты, кто с копьем, у кого один только меч. Благие времена, нет еще понятия о регулярных войсках, о штатном вооружении. Обычные бандиты, только кильты одних цветов клана Скорены, вот и вся униформа.По мордам красным судя – больше с кружкой упражняются, чем с мечами – это хорошо. Храбры кучей на одного, поглядим, как один, другой сковырнется, так духу-то поубавится. Тесно ущелье, более четырех сразу не сунутся. Ну, – вперед!

Молниеносно скользнул к ближайшему противнику, самодовольно поигрываюшему копьем, ударил и опять замер в стойке, готовый к новой схватке. Голова неосторожного воина покатилась пыльной дорогой под ноги коней. Лошади заржали, попятились, усугубляя и без того беспорядок в рядах нападающих. Людей Скорены сковал ужас при виде страшного конца их товарища. Не применул Сигмонд использовать оторопь противника, он сделал ложный выпад, уклонился ор копья и неожиданно развернувшись снова сверкнул мечем. Голова еще одного солдата свалилась в дорожную пыль. От повозки свистнула стрела и вонзилась в незащищенную руку одного из нападающих. Тот завопил грязные ругательства, поворотил коня уходя из боя, да в общей тесноте это не получалось. А получилось неосторожно подставить спину под новый удар Сигмондова огромного меча, и разрубленный чуть не пополам он бездыханным сполз с седла.

Попятилось войско Скоренино, не ожидавшее такого отпора губительного.

– Да бейте его, чертовы дети! – Заорал Скорена размахивая мечем. – Он же один!

– Бей его! – Завыли, распаляя себя, воины и ринулись на одинокого витязя. Крики раненных, ржание коней, боевые возгласы нападающих и отчаянные вопли пораженных заполнили узкое ущелье, эхом прокатывались между утесами. Но молча сражался Сигмонд, плавно скользя вдоль оборонительной линии. Он уклонялся от вражеского оружия, парировал удары и разил – неожиданно, жестоко. Вот один ратник примерелся и взмахнув мечем ударил казалось бы наверняка. Но его меч беспрепятственно рассек один лиш воздух и лишившись опоры воин потерял равновесие, заскользил с седла. Сигмонд же, как гибкая ветка на ветру качнулся уходя от вражеского клинка и возвращаясь рубанул, и опять мертвая голова покатилась по полю битвы. Снова заскользил Сигмонд в боевом губительном своем танце. Уже пятеро безжизненных тел валялось на дороге, да трое с тяжелыми увечьями спешили выбраться из сечи. Мунгрен, прикрываясь щитом махал мечем, Гильда одну за другой посылала стрелы. Нескольких ранила, но воины Скорены стали прикрываться щитами и потерь от обстрела больше не испытывали.

– Бей по коням! – Крикнул ей Сигмонд.

Не в обычаях ее народа было губить коней – тогда победители лишались ценных трофеев. Но сейчас приказ хозяина был очень мудрым. Первой же стрелой она поразила ближайшего коня в шею. Тот взвился на дыбы и рухнул давя всадника, остальное закончил Сигмондов меч.

Он рубился дальше неудержимый, как дух огня. Зловеще сверкал его клинок, удары были страшны и неотразимы. Смерть витала над отрядом Скорены, ужас охватывал сердца ратников. Но тут уставший Мунгрен пропустил удар в голову. Обливаясь кровью он зашатался, бессильно опустив тяжелый щит. Широкое острие вражеского копья пробило его грудь и пал он бездыханным под колесо своей старой повозки.

Ободренные успехом Скорена с воинами с новой яростью набросились на Сигмонда, но тот был по-прежнему недосягаем для вражеского оружия.

Гильда взяла последнюю стрелу и взмолившись Бугхе натянула тетиву лука и точно вогнала в грудь убийце Мунгрена.

Скоренино порядком поредевшее воинство начало медленно отступать. Каждый думал уже больше о защите и о том, как бы самому остатся живым-невредимым. Пытались достать Сигмонда копьями, но тот легко перерубал толстые древки и бесполезные наконечники, звеня, падали к мертвым телам.

Но торжествовать победу было преждевременно. Противников оставалось еще немало. Если они догадаются издали достать стрелами, то положение Сигмонда с Гильдой станет не завидным. Надо было во что бы то ни стоило не дать разорвать дистанцию. Сигмонд заскользил вперед.

Вдруг со склона одного из холмов раздались боевые возгласы клана Сыновей Серой Волчицы и на остатки дружины Скорены обрушился рой острых стрел. Закричали раненные, новые мертвые тела рухнули на землю. А с утесов уже прыгали на конников люди старого Ингренда резали мечами незащищенные шеи ратников, кололи в спины кинжалами. Выбегали на дорогу сзади, отрезая путь к бегству.

Сам старый Ингренд, предводитель клана, стоя на утесе, приложил стрелу к тетиве лука, оттянул и смертоносное жало впилось в грудь конного воина, на всем протяжении битвы державшегося позади рядов нападающих. Горестно закричал лорд Скорена видя смерть единственного сына, наследника главы клана. Но крик его потонул в ликующем кличе Сыновей Серой Волчицы.

Яростно ударил по оставшимся врагам Сигмонд со своими неожиданными союзниками и вскоре не осталось в живых никого из клана Скорены, кроме самого лорда. Наполнилось страхом его сердце, поворотил он коня, чтобы бегством спастись от нименуемой смерти. Вращая мечем, пробивался он к выходу из ущелья на вольный степной простор, где не настигнут его коня пешие враги. Бросился ему наперерез один из храбрых воинов клана Волчицы, да рыцарь могучим ударом разрубил его, освобождая дорогу к спасению. Но замешкался лорд, далеко прыгнул Сигмонд и метнул свой незнающий промаха сай. Глубоко в спину, пробивая кожанные доспехи, вошел граненый кинжал. Зашатался в седле пораженный Скорена, попустил поводья. А Сигмонд уже рядом. Взмахнул своим страшным окровавленным мечем и отсек вражью голову.

Ликующим криком разразились Сыновья Серой Волчицы, радостно закричала Гильда, запрыгала хлопая в ладоши – уж не чаяла она живой выйти из этой битвы, да еще с такою славной победой. Молчаливо снял забрызганный вражеской кровью шлем Сигмонд. Отер пот. – Да вовремя подоспела неожиданная подмога. А Гильда уже бежала к своему витязю принять из усталых его рук боевой шлем да славный меч. Надо было и сай вынуть из мертвого тела Скорены. Много сейчас забот, а важнее всего цел ли витязь, не ранен ли? Пойди догадайся в чьей крови он с ног до головы залит.

Восторженно глядели на несокрушимого ратоборца сыны Волчицы, рассматривали убитых, качали головами от изумления. Неспешно, как приличествует возрасту и чину спускался на дорогу старый Ингренд. Подошел к Сигмонду, поклонился.

– Приветствую тебя, о высокородный витязь с Кроличьей Лапкой. Славные дни твои да будут долгими, как степные дороги.

– Приветствую и тебя, славный Ингренд, – в свою очередь поклонившись отвечал Сигмонд, уже знакомый с приветственным ритуалом, скрывая неприятное изумление перед услышанным новым прозвищем. – Ну и дела, зачем я эту дурацкую лапку еще в лесу не выбросил, ходи теперь с таким дурным прозвищем. Нет бы какой Соколиный Глаз или Ястребиный Коготь, а то, тьху – Кролик. – Но продолжал уже обыденным тоном:

– Спасибо за помощь. Сам не знаю как управился бы.

– Не тебе благодарить нас, о витязь с Кроличьей Лапкой – мы в долгу у тебя. – Отвечал Ингренд. Все его люди собраись позади предводителя. Лица их были суровы и торжественны. Было видно, что все они разделяют слова своего вождя.

– Много бед принес Сыновьям Серой Волчицы клан Скорены. Тяжко преследовали нас его люди. Ты же, славный витязь, уже раз омочил свои клинки в их поганой крови и спас меня с младшим сыном. Потом поразил старшего Скорену в честном поединке. А ныне сбылось древнее предсказание и погиб клан ненавистного Скорены. Не осталось более наследников у лорда. Завтра мы пойдем и сожжем его замок и только пепел останется от проклятого клана. Пусть сбудется предначертанное судьбой!

– Сгинет клан Скорены! – закричали Волки грозно потрясая своим оружием.

– Ну, а сегодня хватит крови. Пойдем доблестный витязь, нам надлежит еще оплакать своих павших. А потом в нашем горном лагере мы пиром отметим славную победу над Скореной. Мы будем есть мясо, пить вино и слушать Песнь.

Глава 12. ИНГРЕНД

Гроза, нагонявшая путников, так и не разразилась. Прошли стороной черные тучи, отгремели где-то сбоку, только редкие капли упали на дорогу, даже пыль не прибили. И очистилось небо и снова жаворонки затянули свои нескончаемые напевки.

Похоронили старого Мунгрема возле дороги, где встретил он славную свою кончину, со всею торжественностью, какая получалась по малости времени, без монахов и плакальщиц. Положили с ним в могилу меч и щит, ибо был он бесстрашным воином, не отступившем перед вражьей ратью, числа их великого не убоявшись, товарища своего в тяжелую годину не предавшего, стойко бок о бок с ним бившегося. Встретил он смерть самым, что ни на есть наищастливейшим для мужчины образом – в жаркой битве, с оружием в руках. Всякий из воинов клана Серой Волчицы видел и свидетельствовал, что спереди нанесен был роковой удар, грудью встречал он лютого врага, спины не показывал, в отступ не убегал. Потому в Валгале надлежит ему появиться, среди павших героев, вооруженным, равным им в славе своей.

А поганых Скореновцев, оставили на поле без погребения, слеталось уже голодное воронье с высот холмов, не даром прозывались те холмы Вороньими, много жило там черной птицы. Сбирались мракокрылые, еще и еще двигались в небе темные точки. Рассаживались на ветвях близких дерев, нетерпеливо кружили над дорогой, спесиво похрипывали – крук, крук, крук. И было это воронье карканье последней поминальной молитвой по надменному лорду и его кланщикам, прощаньем с непомерного честолюбия замыслами, нечестивыми намерениями Скорениными. А из-за кустов вторили этой хриплой молитве тявканье и визги лисиц ли, одичалых ли собак. Ждали трупоядцы, когда уйдут беспокойные люди, освободят простор для свершения природной тризны по естественному, от века суверенному, их праву. А ни к чему более кланщики Скоренины, что пришли в ущелье меж холмами пригодны уже не были. Все величие, по утру еще грозного властелина, вся ратная сила его присных, обратилась к вечеру падлой, сытью волчей. По заслугам и панихида.

Отыскали сыновья Волчицы и жирного Олвина, в ближних кустах свое белое тело прятавшего. И хотел Сигмонд, зла на него не держа, отпустить на все четыре стороны, да Ингренд мягко, но твердо настоял, что это Волков дело, кого к себе в гости звать. Вот и зовут они этого толстомясого, и он, толстомясый, пойдет, обязательно пойдет. Не нравилась Сигмонду строгая решимость предводителя клана, не нравилась слишком уж приторная Гильдина улыбка, да на своем упорствовать, выходило неприличным. Черт с ним, решил Сигмонд. В холмы идем, там, по крайней мере раков быть не должно.

Вот и плелся Олвин, ведомый суровыми кланщиками, в глубь Вороньих холмов. Холмы эти, по сути отроги Проклятых гор, вначале полого горбились среди равнинных пространств, но все круче и круче становолись их склоны, все диче и пустынней местность. Вскоре пришлось выпрячь коней из старой повозки. Закатили ее ратники в тупиковое ущелье, за кустами схоронили, ветками обложили, укрыли от нескромных глаз. Еще сгодится, на обратном пути воспользоваться можно, а вот вперед колесно не проехать. А скоро уже и и верхом небезопасно стало. Спешились, взяли коней под уздцы. Крутая, нехоженная тропинка опасно змеилась по кручам, осыпалась мелкими камнями, сухой землей. Среди жестких стеблей травы и вересковых зарослей серели каменными боками валуны. Союзный отряд все дальше уходил в безлюдье горной страны.

Поднялись на пологую вершину холма, впереди виднелся густой лес, туда и направлялись. С дерева у опушки раздался лихой посвист, ему ответили и на тропу спрыгнул лохматый паренек, о чем-то пререговорил с вождем и ловко взобрался обратно на свой наблюдательный пост, как сорокав свое гнездо. Зачирикал оттуда, заклекотал голосами лесных птиц. Из глубин леса эти звуки повторились, и совсем уже тихо и неразборчиво откуда-то из дали.

Так предупрежденный о счастливом возвращении своих, встречал победителей весь клан Серой Волчицы. Сигмонду показались эти люди изможденными, собравшими в себе многолетнюю усталость бездорожья, неприкаянности бесприютной. Исхудавшие тела укрывали одежды грубой выделки, но и те износились и оборвались. В глубине лощины стояли палатки, не такой уж надежный кров в осенние дожди, да зимние долгие метельные ночи. И еще, заметил Сигмонд, среди встречающих почти не было детей.

Но радостны были обветренные лица. За многие годы повернулась удача к гонимому клану. В скорой битве, почти без урону, разгромили заклятого врага Скорену. Ведомые грозным воителем Сигмондом, ратники клана одержали славнейшую победу, достойно завершили многолетнюю файду. Под звуки волынок и барабанов вынесли древний стяг, установили возле деревянных коряг, служивших креслами. Туда почтительно Ингренд провел уважаемых гостей. Напротив кресел быстро соорудили костер, начали приготовления к пиру.

Пока коз свежевали, пока вынимались припасы, бережно хранимые для подобающего случая, поведал Ингренд печальную исторю клана Детей Серой Волчицы. Меньше поколения назад ничто не предвещало беды. Жили, как обычно кланы живут, наследниками небеса лорда не обидели, земли были обильны, стада тучны, села богаты. Не только лордовский замок защищал обширные владения, но и три крепости, под управлением многоопытных сенешалей, из младших ветвей владетельного рода.

Да вот начались напасти, одна за другой приходили беды. Трагически на охоте погиб младший брат лорда со своей молодой женой, не успели траур снять, как в бою был тяжко ранен наследник титула, так и не излечился, умер, год промаявшись. А дальше хворь заразная прокатилась землями королевства Нодд. Многие в том году поумирали. Не обошло моровое поветрие злополучный клан, хоронили почитай каждый день. И не было потом удачи в ратных делах, терпел стареющий лорд жестокие поражения, лишался земель и крепостей. И вот выждав удобный момент напал на ослабевшие его силы клан Скорены. Прервался владетельный род, остатки клана спаслись в безлюдьи Вороньих холмов.

Собрались все, расселись кругом, по знаку Инренда вывели в середину дрожащего Олвина. И сказал предводитель клана:

– Сегодня суждено было Олвину или пасть в бою, или стать победителем. А как должно было выйти, знают только Норны, что у вечного источника у корней Великого Дерева Иггдрасила плетут нити Судьбы.

Хотел обмануть их лукавый Олвин, да не дано человеку избежать предначертанного. Есть среди нашего народа древний закон – не карать труса, от битвы сбежавшего, но подвергнуть его Божьему Суду. Если суждено ему было живым остаться, пусть живет бесславно, а если нет, если порвалась нить его Судьбы и предстоит ему покинуть этот мир, то и должно произойти, так тому и быть.

Растут в лесу два гриба, всегда рядом, и никак их отличить не возможно, но один ядовит смертельно, а другой не вреднее сыроежки. Так эти грибы люди и называют – судные братья. Сейчас леди Гильда с нашими людьми и с Олвином, чтоб видел, что все по правде, по закону, пойдут в рощу, отыщут те грибы. Который леди Гильда сорвет, тот Олвин и съесть должен. А там видно будет, как Cудьба его сплетена.

Хоть и странно было такое слышать Стиллу, но видел он как серьезны лица всех Волков от мала до велика. Как веруют они высшей справедливости. И подумал курсант Вест-Пойнта, что в этом обычае ордалии может и поболее здравого смысла, чем на первый взгляд кажется. И ничего в том нет кровожадного, сравнительно неумолимо изжегающей сухости приговоров трибунала, расстрельных законов военного времени, правил осадного положения, комендантского часа и других порядков, цивилизованными странами учрежденных. Потому оставалось ему только смотреть, как сутулясь бредет Олвин в лесную рощу, как суровы лица его конвоиров, как чинно движется Гильда исполнить доверенную ей миссию. Великий почет оказали кланщики, избрав ее быть рукою Судьбы, Норнами сплетенной. И почет этот не только знак признательность Сигмондовых заслуг, подвигов славнейшего витязя. Восхитила Гильда закаленных воинов своим мастерством лучника, своею отвагой.

Скоро вернулась группа из лесу. Гильда в кузовке несла большой зеленый гриб. Осторожно насадила его на острую ветку и бросила в закипевший уже для этого случая котелок. Поварила немного и с огня сняла, поставила охлаждаться. А кузовок и веточку в огонь кинула. Все внимательно следили за приготовлением судного напитка. Не насмехались над дрожащим Олвином, не шутили, не вели даже обычных разговоров. Тихо было в вечернем лагере. Вершился высший суд, хоть людьми учиненный, но не властна уже над его течением воля человеческая. Старались на беглеца не глядеть, ибо дурная примета видеть нелюдь. Ведь наступившие сумерки сегодня не просто время суток. Сегодня, сейчас, в этой низине между вершинами Вороньих холмов вступил Ольгрен в сумрачное междумирье по одну сторону которого царство солнца, а по другую – царство тьмы. И не принадлежит он сейчас никоторому из них.

Остыло питие. Поднял его своими узловатыми, задубевшими руками старый Ингренд – глава клана Серой Волчицы. Обнес по кругу. Жудко запела волынка, и грозно заухал барабан глухими ударами. Подошел к Олвину, поклонился и подал чашу. Горька стала она для пленника, не тою горечью, что испытывает небо, что водою смыть можно. А той, что выпив, уронил сосуд, зашатался грузным телом, упал на камни.

Подошли молчаливые воины клана, подняли и унесли того, чью нить Судьбы порвали неумолимые Норны. И расселись все кланщики по местам приличным им по обычаям и традициям и забыли толстого Олвина, ибо нечего было о нем вспоминать, не оставил он после себя ни славы, ни чести, ни доброй памяти, ни злой.

И начался славный пир. Может не такими были угощения, какие на королевский стол выставляются, и вина были не из кесаревых погребов вынуты, и ложа пирующих уступали патрицианским, но столь благородного веселья может и не в каждом дворце доведется увидеть. Звенели кубки, звучали здравницы, втыкались ножи в брызжущее соком мясо, довольный смех взлетал над утесами, щелкали уголья костра. Давно так не пировали Волки, да и причин не было. Потому и было весело так на лесной поляне в горном ущельи, что собрались там люди действительно по торжественному поводу и сердца всех были счастливы. Не так у лордов, что к застольям привычны, садятся скуки ради, время неценимое, пустое чем-то заполнить, но хмелея только горше пустоту эту вокруг себя замечают.

Но смущали Сигмонда взгляды Волков, нет-нет, да и кидаемые в его сторону. Читалась в них какя-то надежда, какая-то мольба. Словно просили его, Стилла Мондуэла, что-то для них сделать, чем-то помочь. А что он мог чужой в этом, таком далеком от его родного, мире. Какими силами он был способен облегчить их тяжкую долю. По мальчишечьей дури, пустой прихоти, просто фраерству, незванным не прошенным вторгся он в иную Землю, иную жизнь, чуждые ему обычаи. Что но с собою принес? Ну, мастерство мечем махать, здесь непобедимое, ну и что? И без него тут крови довольно льется. Побил Скореновцев, завершил Волчью файду, обезглавил чужой клан. Был один клан беспритульный, станет два. Так теперь те, потерявшие своих владык, начнут новую файду. Круговерть кровной мести продолжится. Можно сбежать с уроков, можно сбежать из Син-Синга, можно даже покинуть свою вселенную. Убежать от себя, от того временно схороненного страшного, что увиделось в Грауденхольдском замке, не убежать. Никогда не убежать.

Но пир продолжался своим чередом и звенели кубки и паровало свежеизжаренное мясо. Пришла пора и Гильде сказать свою Песнь, давно Волки ждали ее услышать. Давно и сенешалевна хотела ее сложить. Людям пропеть, витязя восславить. Стала на колени, начала.

Витязь зевнул. – Вот смешная эта Гильда. Так человек, как человек. А стоит ему только кого-нибудь замочить, та сразу давай валиться на колени и ну вирши нести, прямо потоп поэтический.

А тем временем Гильда начала свою Песнь:

 
Высока горы вершина
Темен Блеки Рок и грозен.
Овевает стылый ветер
Его мрачную вершину.
 

Зазвенел торжественный запев, Волки, сидящие кругом, затихли, отложили пищу и напитки, внимательно вслушивались в высокие слова Песни. Все окрест замерло. Ни люди, ни ветер в скалистых утесах, ни листья в роще, только чистый голос Гильды сплетал серебрянные нити новых строк, струился по горной долине прозрачным хрусталем родникового ручья. Его поддержала нежная флейта и тревожным контрапунктом вступила волынка. Мерно барабан отбивал ритм Песни.

Овевает гнездовище, Замок, сплетенный из прутьев Хьюгин-Ворона милорда Предводителя пернатых И незаметно увлекла Песнь и Волков, и Сигмонда в волшебный былинный мир, в мир совсем близкий реальному, но существующий своей правдой, своими законами.