Текст книги "На седьмой день: рассказы"

ПРИ СВЕЧАХ

Первым о том, что я планирую уезжать, догадался Валентин Витальевич Лебедев, летчик-космонавт СССР.

– В Америку собрался? – спросил он насмешливо.

– С чего вы взяли? – запальчиво отреагировал я.

– Ты все время ходишь с таблицей неправильных глаголов английского языка, – сказал он. – Зачем нормальному советскому человеку неправильные глаголы? Нормальному советскому человеку неправильные глаголы не нужны! А поскольку ты еще и еврей, то я делаю вывод, что ты собрался уезжать.

– Валентин Витальевич, наливайте, – сказал я.

Мы сидели в предбаннике финской бани высокогорного катка «Медео». Летчик-космонавт проходил там курс реабилитации после очередного полета, а я приехал в отпуск с женой и маленьким сыном. В баню мы пришли погреться после забегов на «кузнице рекордов», как называли стадион «Медео» в советской прессе. Космонавт налил и спросил:

– Так что же?

– Вот вы, Валентин Витальевич, носите с собой книгу Бориса Чертока «Ракеты и люди». Я же не утверждаю на этом основании, что вы собираетесь улететь в космос! – ответил я.

– Собираюсь, – радостно ответил летчик-космонавт.

– А я собираюсь навестить герцога Бэкингемского, – сказал я. – И он очень трепетно относится к употреблению неправильных глаголов…

– Понятно, – сказал космонавт. – И правильно делаешь! Америка – отличная страна…

* * *

«Учи язык, – писали мне друзья. – Не думай о деньгах, будет язык – быстро заработаешь». Я записался на курсы, но на занятия не ходил. Потом к нам приходила симпатичная девулька-студентка. От нее сильно пахло духами «Красная Москва».

– Вы какой-то не талантливый, – кокетничая, говорила она. – Вот ваша жена сразу же схватила Present Indefinite Tense, а вы не можете.

– Могу, – говорил я. – Хотите, схвачу?

– Я серьезно, – говорила она, отодвигаясь. – Вы совершенно не воспринимаете английский язык.

– Воспринимаю, – говорил я. – Хотите, докажу?

В итоге жена выдала мне таблицу неправильных глаголов и обязала выучить их до отъезда. Но в день отъезда я по-прежнему знал три языка: русский, латышский и старославянский. На Аппенинах я довольно быстро научился сносно тараторить по-итальянски. Это прибавило мне уверенности. «Приеду в Америку – там английский и выучу», – думал я.

Но в Америке без английского делать было нечего. На второй же день после приезда на это обстоятельство мне указала чья-то бабушка. Я пытался перейти улицу Диван, не обращая внимания на светофор.

– Ты шо? – сказала мне чья-то бабушка. – По-английски читать не умеешь? Шо, не видишь: красный волк горит!

– Какой красный волк? – спросил я, удивившись, что первая же встреченная мною в Америке бабушка свободно говорит по-русски, путь даже слегка «шокая».

– Вон, – бабушка махнула палочкой, – красный волк.

– Красный волк, – тупо повторил я.

– Красный.

Я стоял на тротуаре и думал: «Надо будет узнать, к чему это – встретить в новой стране сумасшедшую русскоязычную старушку? Может, к деньгам? Или – к легкой жизни?» Потому что я знаю: если с тобой происходит что-то странное, то это не всегда – к плохому…

– Шо стоишь? – прервала мои размышления бабушка. – Иди. Не видишь, зеленый волк горит.

– Зеленый волк, – изумился я. – А где красный?

– Ты, хлопчик, откуда приехал? – искренне удивилась бабушка. – У вас там, шо, светофоров не было? Видишь, вот сейчас – красный волк.

На прикрепленном к светофору табло зажглось: «Don’t walk».

– А?! – в восторге закричал я. – Понял!

– А сейчас загорится зеленый волк, – примирительно сказала бабушка.

…Короче, выяснилось, что мы с английским языком мало знакомы. Он обо мне вообще ничего не знает, а я – так, малозначительные детали. Например, что английский входит в группу германских языков, а те, в свою очередь, в группу индоевропейских. И древние германы, переселившись почему-то на острова, говорили на родственных наречиях: юты – на своем, саксы – на своем, да и англы имели свое наречие. Понимали они друг друга так, как, скажем, понимают друг друга норвежцы и шведы. То есть с трудом. И с годами, точнее, с веками разработали, значит, общий язык, который впоследствии стал называться английским.

Беженцы из СССР отчетливо осознавали, что в отличие от тех же древних германов, в их распоряжении веков нет. Попытки продолжать общение на русском языке предпринимались, но не вызывали у окружающих никакого отклика. Америка категорически не понимала языка Достоевского и Чехова. Оставалось одно – учить язык Шекспира и Бернса, к чему нас, собственно, заранее и призывали умные люди.

И мы учили. И кое-как выучили. Во всяком случае, греки нас понимают. Бывают, конечно, и внезапные языковые отказы. Например, я путаюсь, когда нервничаю. Могу такого наговорить… Но греки понимают… Поляки понимают… Мексиканцы… А больше тут никого и нет, собственно.

Не скажу, что теперь мы с английским близкие родственники, но не чужие друг другу, это точно. И я даже могу кому-нибудь помочь объясниться. Меня как-то в суд просили прийти переводить. Я перевел так, как считал нужным, и человека оправдали. Этот эпизод, кстати, у меня каким-то удивительным образом увел Стивен Спилберг и использовал его в фильме «Терминал».

Ну ладно… Не о том речь… Гуляю я давеча по магазину «Wallgreen». Жду, пока фотографии напечатаются. И тут слышу нашего человека. Хотя речь английская, но в том, что человек – наш, нет никаких сомнений! Ну, вы знаете – «Сэр, мэй ай аск ю э квэшн?» и все такое…

Смотрю – а это дедушка, одетый, несмотря на жару, в такие характерные для бывших высокопоставленных инженеров шерстяные брюки югославского производства, хватает за фартук служащего и о чем-то спрашивает. Причем по глазам служащего видно, что он сильно напуган. Потому что дедушка говорит громко и наседает на служащего достаточно агрессивно, словно хочет втиснуться в переполненный автобус.

Я подхожу и говорю по-русски:

– Извините, если нужно помочь перевести – я помогу и переведу.

Дедушка окидывает меня презрительным взглядом и величественным мановением руки показывает, что в моих переводческих услугах не нуждается. И говорит:

– Соу, вер из кэндл?

Сотрудник магазина, пятясь, спрашивает:

– What kind of candle do you need?

Дедушка опять же очень громко повторяет слово «кэндл» и, улыбаясь, подмигивает сотруднику. Я вам скажу, это действительно довольно страшно, когда чей-то дедушка хочет «кэндл», прижимает тебя к полкам и при этом улыбается и подмигивает. Во всяком случае, сотрудник совершенно теряется и зовет на помощь. Тут дедушка уже менее величественным жестом просит меня все же подойти. Я подхожу, но одновременно со мной приходит какая-то тетка, рангом, очевидно, повыше.

– Ну что, – говорит, – Игнасио, тут у вас происходит?

Игнасио говорит:

– Вот этот джентльмен, кажется, хочет кэндл. Но он очень странно себя ведет…

Тетка говорит:

– Что значит странно? Чего вы хотите? Кэндл?

Дедушка радуется и говорит:

– Ага! Кэндл!

– Что за проблемы? – говорит тетка и ведет нас к полке в другой магазинной аллейке, буквально заставленной разными свечами. – Вот, – говорит, – тут у нас кэндлз.

Дедушка обижается и снова начинает кричать:

– Ноу, – кричит. – Дис из нот май кэндл!

– О’кей, – терпеливо говорит тетка. – Уот кайнд оф кэндл до ю нид?

И хватает с полки свечу зеленого цвета.

– Ноу, – упрямится дедушка.

Тетка говорит:

– Ага! Кажется, я знаю, чего он хочет.

И достает свечу багрового цвета диаметром в дюйма четыре и говорит:

– Крэнберри кэндл.

Дедушка говорит:

– Ноу… Лет ми эксплейн то ю, мэм! Май вайф хэз геморрой!

– Уот? – спрашивает тетка.

– Геморрой, – говорит. – Энд бекоз я хаве ту хэв кэндлз.

Тетка говорит:

– Я ничего не понимаю. Игнасио, ты понимаешь?

Игнасио отрицательно мотает головой.

Тогда она обращается ко мне:

– А вы понимаете?

И я понимаю, что отлично понимаю, что имеет в виду грубый дедушка, но при этом понимаю также, что из моего великого и могучего запаса английского языка подлейшим образом – вот буквально только что – исчезло туземное название геморроидальных свечей.

Я говорю:

– Дедушка, я забыл это слово. Вы знаете, вы им попу покажите, они догадаются.

Он говорит:

– Да я уже показывал вот этому придурку. Он вызвал вот эту дуру… Ну, ладно, – говорит, – попробую…

– Мэм, – говорит, – ай нид кэндлс фор эсс.

И показывает, значит. Причем для пущей, видно, убедительности указывает не только на свою попу, но и на теткину.

Ну конечно, тетка в крик, и все такое.

Только до полиции дело не дошло. Я слово вспомнил. Посмеялись да и разошлись…

В МИРЕ ЖИВОТНЫХ

А все дело в том, что в дом к некому господину М. забежал скунс. Ну, скунс в доме – это, согласитесь, нехорошо. Зверь неотесанный и практически неподдающийся дрессуре.

И зачем этот скунс забежал в дом к господину М. – совершенно непонятно. Тем более что скунсы вообще-то в домах не живут, а господин М. его не приглашал.

А он, правду надо сказать, пригласил в минувшую среду гостей – не так чтобы много, но три пары. И по этому случаю пошел в один из русских магазинов и набрал там всякой пахучей всячины. Потом постелил на стол разовую скатерть и расставил на нее все купленное. Пластиковые тарелочки расставил, вилочки, пластиковые стаканчики, салфеточки – красота!

Жена с работы пришла, а господин М. уже и свечу зажег и любуется всем этим разовым великолепием и приглашает жену тоже полюбоваться и похвалить его. И она, конечно, начинает его всячески хвалить и говорит:

– Нет, вот какой ты у меня хозяйственный! Это же надо после тяжелого дня, на пособии по безработице – подняться, да шопинг сделать, да стол накрыть, да людей пригласить, да свечу зажечь! И я, дура, с таким сокровищем разводиться хотела?

– Давай, – говорит, – посмотрим, чего ты купил. Потому что издали красиво, но чем-то пахнет. И только это меня немножко озадачивает…

Господин М. говорит:

– Это, наверное, свекольный салат. Я еще в магазине удивился: разве свекольный салат может быть зеленого цвета?

– Так зачем же ты его купил? – спрашивает жена.

– Недорого, нужно признаться, стоил, – отвечает господин М.

– Ну ладно, Климовичи, говоришь, придут? – спрашивает жена. – Вот они и поедят. Меня интересует, что это в действительности так пахнет, потому что свекольный салат, хоть и зеленый, но пахнет вполне еще терпимо…

– Может, рыбка? – робко спрашивает в свою очередь господин М. – Или, возможно, колбаска? Или, на худой конец, язычок?

И стоят они и обнюхивают стол, и в это время прямо на них со стороны соседей выскакивает, знаете ли, скунс. Взъерошенный такой, озабоченный – короче, на взводе.

Скунс пробегает мимо стола из русского магазина, и его начинает тошнить.

– Вот чем пахнет, – кричит жена. – Скунсом! Гони его. Ату его, ату!

– Ёлы-палы, – говорит господин М. – А я уже испугался, что это так язычок пахнет.

– Что стоишь, дегенерат? – кричит жена. – Сейчас этот скунс затошнит нам всю территорию!

– А как его ловить? – спрашивает господин М., сжимая в руке штопор.

– Не знаю! – вопит жена. – Убери гада со двора!

Тут господин М., не придумав ничего лучшего, мечет в скунса, которого, напоминаю, рвет, этот самый штопор. Скунс пугается и, недорвав, устремляется через открытую на кухню дверь – в дом. Там он начинает нервно бегать по кухне и немножко попукивать. Потому что скунсы, когда пугаются и вообще испытывают эмоциональный дискомфорт, пукают.

– О, майн гот! – говорит жена. – Нам придется отмывать всю кухню.

Господин М., вооружившись теперь шампуром, мечет им в скунса и почти попадает. Чувствуя приближение смерти, скунс снова пукает, но теперь уже довольно громко, и бежит на второй этаж. Там – в спальнях – происходит борьба не на жизнь, а на смерть, победителем в которой выходит скунс.

Потому что он каким-то образом перехитрил или запутал охотившегося на него господина М. и, спустившись на первый этаж мимо окаменевшей жены, вырвался наружу, после чего, пукнув на прощание, покинул негостеприимный двор.

В этот момент приходят Климовичи. Точнее, они не приходят, а звонят из машины. Трубку берет жена и говорит замогильным голосом:

– Алло!

– Это мы, – радостно курлыкает Климович. – Что это так воняет у вас на улице? Нет сил даже в машине находиться…

– Если вы думаете, что воняет на улице, – говорит жена господина М., – то вы должны войти в дом. У нас в доме был скунс.

Климович, кутаясь в грудь жены, входит в дом.

Жена господина М. повторяет:

– Теперь нам придется отмывать всю кухню…

– По моему, – говорит грубый Климович, – вам придется сносить дом. А где М.?

Тут жена вспоминает о том, что у нее есть муж. И начинает его позорить перед гостями, как с его слов было написано в полицейском протоколе.

Ну, и кончилось, все, конечно, некрасиво. Жена, когда полицейские приехали, была вся в зеленом свекольном салате, а муж истекал кетчупом. Кастаньетили цикады, фламенковали кузнечики, и наглый скунс посмеивался в усы на безопасном расстоянии.

А дом, похоже, сносить не придется. Русская бригада мойщиков готова отмыть его по сходной цене. Правда, занавески и все такое надо будет поменять – запах сильно въелся. Они работают уже три дня в таких белых масках.

Господин М. говорит, что сначала они хотели включить в счет противогазы, но он, дескать, сказал, что в противогазе, мол, каждый может, а вы, мол, попробуйте без противогаза, да и противогаз нынче дорог.

И жена его даже похвалила за то, что сэкономил на противогазах. Потому что они помирились на следующий же день после того, как его из кутузки выпустили. Ибо семья, что ни говори, самое главное, что у человека есть.

А с Климовичами они больше не станут дружить, потому что Климовичи по всему городу разнесли весть о том, как скунс напроказничал. И как жена господина М. с первой попытки ловко попала мужу бутылкой кетчупа по голове. И как господин М. потом атаковал жену салатами четвертой свежести из русского магазина, один из которых – зеленый такой – ссорящиеся называли свекольным.

Короче, Климовичей вычеркнули. Они, правда, клянутся, что это не они…

– А кто? – в полемическом задоре спрашивает господин М. – Скунс?

АНГЕЛ

Если кто не знает, есть в Израиле такой город – Нацрат-Илит, то есть Верхний Назарет. Или просто Назарет. Тот самый. И больше ничем особо не примечательный. Я не знаю, как там было с народонаселением в те времена, когда родился маленький Иешуа, но сейчас арабов в Назарете гораздо больше, чем евреев, потому что окружен он многочисленными арабскими деревнями.

Но евреи в Назарете по-прежнему живут. И среди них живет очень интересная такая ленинградская семья. Давно, знаете ли, приехавшая, но не растерявшая известного питерского апломба, который совершенно справедливо раздражает всю остальную русскоязычную публику по обе стороны Атлантики – от москвичей до житомирцев.

Иными словами, в семье этой читают прозу, обсуждают стихи, а в носу и ушах ковыряют такими специальными палочками – с ваткой на головке.

Старшие дети – Белла и Лена – родились в Ленинграде и приехали в восемьдесят втором совсем малышками. Одной три, другой – годик. И представляете, в 1999 году, когда серьезной Белке исполнился двадцать один, а взбалмошная Ленка в свои неполные девятнадцать вышла замуж, мама Фрида вдруг взяла да и родила папе Рафе сына. В декабре. Когда холмы вокруг Нацрат-Илита по ночам подкрашивал глупый иней.

Раньше Рафа мечтал о внуке. Потому что дети бывают плохими или хорошими, но внуки – всегда изумительны. Но когда родился Ленечка, он понял, что такое счастье. Фотографию сына он выхватывал из бумажника быстрее, чем любой ковбой – револьвер из кобуры. Он проводил с ним все свое свободное время, и в результате к шести годам Ленечка свободно говорил, читал и кое-что писал и по-русски, и на иврите. Природа наградила позднего ребенка огромными, небесного цвета глазищами, правильными чертами лица и золотыми кудрями. Не рыжими, не белокурыми – а именно золотыми. Не ребенок – просто ангел!

Прошлым летом они решили наведаться в Санкт-Петербург – показать Лене родной город. Увидев Петра на набережной, Леня наморщил лобик и сказал с выражением:

 
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася. Бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел…
 

Отчего стоявший рядом экскурсовод, покосившись на Рафину кипу, сказал в восхищенном смятении:

– Ну, ни хрена себе…

– Что вы сказали? – вежливо осведомился Ленечка.

– Молодец, братан! – перевел себя экскурсовод.

– Рафа, пойдем, – строго сказала Фрида.

И они ушли. В такси Ленечка заерзал:

– Папа, а где гулял Евгений Онегин?

– В Летнем саду.

– Я знаю, – примирительно сказал Ленечка. – А где он?

– Тут неподалеку, сынок, – подал голос таксист.

– Хочу! – Ленечка был категоричен.

За пятерочку таксист согласился подождать. Они прошли по аллеям, декламируя друг другу великие пушкинские строки. Ленечка пребывал в величайшем почтении к месту и даже раздувал ноздри, стремясь вобрать в себя побольше воздуха Летнего сада. Потом Рафа сказал:

– Неудобно, таксист ждет.

И они направились к выходу. Навстречу им шла старушка. Вернее, это они шли ей навстречу. Старушка с трудом передвигала ноги. Дойдя до лавочки, она осторожно присела и, кряхтя, принялась открывать потрепанную сумочку. Поравнявшись с ней, Ленечка сказал:

– Здравствуйте!

– Ой, мальчик, здравствуй, дорогой… – ответствовала бабушка.

– Вам плохо? – участливо осведомился Ленечка.

– Ой, плохо, дорогой… Все болит у меня… Ноги, спина, сердечко…

Рафа с Фридой прошли несколько шагов и остановились. Ленечка с состраданием смотрел на старушку.

– …И дышать уже трудно, – продолжала она. – Раньше, бывало, могла шагов пятьдесят запросто пройти, а сейчас отдыхать надо…

– Бабушка, – сказал Ленечка, и положил правую руку на старушкино плечо.

– Чего тебе, родной? – она первый раз внимательно посмотрела на Ленечку и восхитилась. – Боже мой, ну просто ангел какой-то. Дай тебе Боженька здоровья, сынок.

– Бабушка, – проникновенно повторил Ленечка, не снимая руку со старушкиного плеча. – Я хочу, чтобы у тебя никогда ничего не болело.

По морщинистому лицу покатилась слеза умиления.

– Уже и не думала, что такие дети есть, – сказала старушка. – Откуда ты такой, сынок?

– Из Назарета, бабушка, – ответил Ленечка.

…Хорошо, что у всех питерских таксистов есть мобильные телефоны. Ну и повезло, конечно, что «скорая» как раз проезжала по параллельной улице…

НА РЫБАЛКЕ

Недавно я побывал в городе Майами. Вроде как поехал отдохнуть, но там – восторженно-южные приемы с обильными столами и ночными посиделками-постоялками. Как и не уезжал из Чикаго.

Вырвавшись однажды с приемов, я вместе с младшим сыном вышел порыбачить в океан. Не то чтобы я был такой уж растакой рыбак, но тут угораздило меня подбросить ребенку книжонку под названием «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя, родившегося, между прочим, тут у нас на Чикагщине – в пригороде Оак Парк.

Ребенок сначала отказывался, но был усажен насильно в шезлонг и наказан великим американским писателем. Многие, кстати, ошибочно полагают, что, наказывая ребенка чтением, мы отбиваем у него охоту читать. Это не так. Охоту читать отбивает у него среда и тутошняя школьная программа.

Американской школе нужно просто сказать спасибо за то, что она учит относительной грамоте, и не ожидать от нее чего-то сверхъестественнного. То есть ребенок после двенадцати проведенных в школе лет в состоянии худо-бедно и быстро-медленно прочитать любой текст и кое-что написать. Любовь к чтению там не может быть привита, потому что читают американские школьники чушь собачью, а если классиков – то в сокращении, которое делает классиков неузнаваемыми, отчего они перестают быть классиками. Ребенок читает сокращенный на три четверти да еще поправленный каким-то дебилом текст Шекспира и разочарованно думает: «Это и есть Шекспир, о котором так восторженно говорит моя бабушка?»

Поэтому, наказывая ребенка настоящим чтением, вы оказываете ему услугу. Важно только наказать его правильным чтивом. И тогда ребенок понимает (ну, или вспоминает), что книги бывают интереснее компьютерных игр, телевизора и даже порою родителей. Мой, во всяком случае, прочитал «Старика и море» с удовольствием и, прочитав, сказал:

– Папа, а давай пойдем на рыбалку в океан. Ты будешь Сантьяго, а я буду мальчик. И это будет как бы до того, как Сантьяго пойдет рыбачить один. А главное – я хочу поймать большую рыбу…

И мы пошли на рыбалку. Для начала – на полдня. Все было хорошо, пока мы шли к океану. Но когда мы в него вышли по каналу возле Бал-Харбора, стало ясно, что океан почему-то сильно волнуется. Я даже вопросительно посмотрел на капитана, но капитан поднял большой палец вверх и закричал:

– Еще мили три…

В океане здорово качало. Мы с сыном подумали, что Сантьяго, конечно, привык к качке, потому что всю жизнь ходил в море. Сын сказал:

– А если мы перевернемся, ты меня спасешь?

– Спасу! – твердо ответил я, прикидывая, не стоит ли уже сейчас надеть на него спасательный круг. – А ты меня?

– Не знаю, – неопределенно ответил рационально мыслящий сын, окидывая меня скептическим взглядом.

Мне вспомнился анекдот про то, как дедушка с внуком пришли в зоопарк и остановились у клетки с тигром. И дедушка стал рассказывать, какой это замечательный уссурийский тигр, и как он охотится, и что шансов на спасение у жертвы нет. И тогда внук спросил: «Деда, а если этот тигр сейчас вырвется из клетки и тебя съест, на каком трамвае мне домой возвращаться?»

Ну ладно…

Короче, матрос вручил нам удочки с тремя крючками и нацепил на них сардины.

– Сейчас встанем и начнем, – сказал он. – Вас не тошнит?

– Нет, – сказали мы.

– Когда встанем бортом к волне, начнет сильно качать, – сказал он.

– А сейчас что, по-вашему, не качает? – спросил я.

– Это ерунда, – сказал он, – качать начнет, когда встанем бортом к волне.

– Хорошо, что мама с нами не поехала, – сказал сын.

– Плохо, – сказал я. – Мама любит экстремальные виды спорта. Ты помнишь сплав по реке без гида в Колорадо, замерзший водопад в Альберте и погружение на дно Карибского моря с насморком и с похмелья? А однажды мама едва не врезалась на виндсерфинге в американский военный корабль на Ямайке.

– Зачем? – спросил сын.

– Она не умела поворачивать, – сказал я.

– Приготовьтесь, – закричал капитан. – Держитесь, чтобы вас не смыло.

Катер повернулся к волнам подветренной стороной и тотчас же взмыл на гребне.

– Ёлы-палы, – очень грубо сказал я, приковывая сына к себе.

В это время катер заскользил по волне вниз, в следующее мгновение нас окатило теплым и соленым, и мы опять стали взмывать.

– Ты хотел пойти на целый день, сынок? – крикнул я, перекрывая шум ветра.

– Я хочу домой, – крикнул сын. – Вызывай вертолет.

– Давайте ловить! – закричал матрос. – Я чувствую, тут есть рыба.

И мы ловили. Мы провели четыре часа на океанских качелях, упираясь одной ногой в борт, а другой в палубу. Мы ни черта не поймали. Капитан поймал двух марлинов, а матрос – какое-то чудовище с огромными зубами. Потом сын поймал мешок для мусора.

Я сказал:

– Достаточно! Пошли. В следующий раз поймаем рыбу. Сантьяго, перед тем как поймать свою рыбу, ходил в море пятьдесят раз без улова.

– Восемьдесят четыре, – поправил сын.

– Ну вот, – сказал я, – восемьдесят четыре.

– Жалко, – сказал сын, когда мы причалили.

– Ничего, в следующий раз поймаешь, – сказал капитан. – А хочешь, возьми одного из моих марлинов.

– Спасибо, я потом поймаю сам, – сказал он. – Просто я вдруг подумал о Старике, который ничего не мог поймать восемьдесят четыре раза, а на восемьдесят пятый поймал, и акулы съели его огромную рыбу, которую он так долго ловил и так отчаянно с ней сражался.

– Какой Старик? – спросил капитан.

– Сантьяго, – ответил сын.

– Не знаю такого. Он из местных? – спросил капитан.

Мы не стали обижать доброго капитана. И поехали в отель. Мы, конечно, снова пойдем в океан. И обязательно поймаем большую рыбу. Только дождемся, когда океан не будет так злиться… А наша рыба нас подождет…