Текст книги "Бегство в Египет. Петербургские повести"

22

Первое, что я увидел на чемоданной фабрике, – это фуражку дяди Пети Кузьмина, нашего соседа по квартире. Он стоял в проходной на вахте, загораживая шинелью вход. Лицо его было строгое, а шинель застёгнута на все пуговицы. Меня он, кажется, не узнал.

– Экскурсия, говорите? Сейчас разберёмся, какая у вас экскурсия.

Он сунул руку в окошко своей каморки и вынул телефонную трубку.

– Софья Павловна, это вахта. Кузьмин говорит. Соедините меня с режимом. Егор Петрович? Здравия желаем, Егор Петрович, это Кузьмин говорит, с вахты. Экскурсия тут у меня, школьники. Бумага есть. Печать тоже. Почему не пускаю? Дак бумажку ж можно, того, подделать. Школьники же, хулиганьё – запросто печать из резинки бахнут. Одни? Почему одни. Длинный с ними такой, в очках, говорит, что ихний директор. Значит, пускать? Ну так я пускаю.

– Так. – Дядя Петя обвёл нас суровым взглядом. – Почему не по росту? Всем выстроиться по росту. И руки из карманов убрать. – Он накинул на нос очки и стал изучать список. – По списку двадцать пять человек, а в наличии… – Он пальцем пересчитал наши головы. Когда он дошёл до меня, что-то в его глазах такое блеснуло, а может, это мне показалось.

– Кто старший? – сказал он, пряча в карман бумажку. – Пусть пройдёт в эту комнату на инструктаж. У нас особое производство, это вам не какой-нибудь щетинно-щёточный комбинат имени товарища Столярова. Грохнет на голову чемодан, тогда узнаете, где раки зимуют. И вас, который директор, попрошу тоже.

Мы с Василием Васильевичем миновали вертушку вахты и прошли за обитую дерматином дверь. На двери висела табличка «Инструкторская». В комнате никого не было. На стенах – графики и плакаты; на одном, который висел ближе других, был нарисован лежащий на полу человек и склонившаяся над ним санитарка. Сверху было написано: «Оказание первой помощи при падении со стеллажа чемодана». Я изучил все двадцать четыре пункта инструкции, и, когда дошёл до последнего – вызывайте «скорую помощь» по телефону 03, – раздался щелчок замка и знакомый голос сказал:

– Цех номер пятнадцать. Это из проходной налево. Там вас будут ждать мои люди.

Я обернулся. Перед нами стояла бабка с ведром и веником. Она плюхнула из ведра воды, примерилась и веником хлестнула по луже.

– Они сорют, а я корячься за шестьдесят рублей.

Из-под синего бабкиного халата вылезали стоптанные рыжие башмаки. Я всё понял, а бабка продолжала брюзжать голосом капитана Жукова:

– Ишь, застряли, как мёртвые. Ваши давно в обивочную ушедши, лекцию про чемоданы слушают. Пошли, пошли, нечего тут топтаться, мне ещё семь цехов подметать.

Мы с Василием Васильевичем пустились догонять наших, но свернули не направо, к обивочной, а налево – к цеху № 15, где нас должны были ждать.

У цеха никого не было. На запертых железных воротах под большой цифрой 15 мелом было написано: «Не входить! Опасно для жизни! Идёт загрузка сырья» – и нарисован череп с перекрещенными костями.

Василий Васильевич посмотрел на меня, я – на Василия Васильевича, и мы оба пожали плечами. В том смысле – ну, мол, прибыли, а что дальше?

А дальше послышался долгий жалобный стон, который тут же сменился коротким весёлым скрипом.

Стонала электрическая тележка, а скрипели наваленные на неё горой чемоданы.

И управлял всем этим хозяйством человек с глухарём на шляпе.

– Быстро прячьтесь по чемоданам, – сказал Лодыгин, затормозив. – Приказ товарища капитана.

Я хотел узнать, зачем прятаться, но увидел, что Василий Васильевич уже захлопнул над собой крышку, а Лодыгин защёлкивает на его чемодане замок.

Тогда я выбрал себе чемодан по росту, забрался в него, и мы отправились в трясущейся темноте туда, не знаю куда.

Лодыгин, не останавливая тележку, вышиб запертую железную дверь и отлепил от номера цеха уже не нужную теперь единицу.

В пятом цехе было темно, лишь в глубине, подкрашенные папиросными огоньками, ворочались над гигантским чаном лопасти перерабатывающей мельницы.

– Сырьё прибыло. Можно загружать, – сказал Лодыгин, спрыгивая с тележки.

По цеху пробежал хохоток, и пять лодыгинских ртов выплюнули, как один, папироски. Пять подошв затоптали их, чтобы не случился пожар, а пять пар рук в больших рукавицах принялись бросать чемоданы на ленту транспортёра-загрузчика.

Когда чемодан со мной отправился в свой последний путь, одна из рук сняла рукавицу и написала на крышке мелом: «Смерть шпиону Филиппову». Потом подождала следующего и вывела на его промятом боку: «И примкнувшему к нему директору Василию Васильевичу».

Я почувствовал, как тряска сменилась резким твёрдым ударом, и меня, как царевича в засмолённой бочке, понесло на плавной волне. Интересно, к какому берегу вынесет меня окиян-море? И чем сейчас занимается капитан Жуков?

Я просунул руку в карман, хотел погладить тёплое брюшко черепахи Тани, но Тани в кармане не оказалось. Должно быть, вылезла по дороге, подумал я и успокоился.

Сверху красная кнопка была похожа на звезду Марс, отражающуюся в ночной глубине колодца.

Балка была гладкая, как озёрный лёд, и опасная, как стрела железной дороги, и единственное, о чём Таня молила своего черепашьего бога, – не сорваться раньше времени вниз.

Она продвинулась ещё немного вперёд и решила – всё, можно прыгать.

По глазам ударила темнота. Таня сделала в воздухе разворот и летела теперь панцирем вниз, отсчитывая тягучее время.

Удара она не слышала, лишь заметила уголком глаза, как конвейерная лента остановилась и чёрные кирпичики чемоданов замерли на краю обрыва.

Свет хлынул, как струя из брандспойта, и одновременно ударил гром. Я прикрыл руками лицо и хотел рвануться вперёд, но кто-то силой удержал меня за плечо, потом рывком повалил на спину.

Не понимая, что происходит, я опять попытался встать, но бас капитана Жукова заставил меня остаться на месте.

– Тихо, пока лежи. Не ровён час, попадешь под шальную пулю.

Лежать было жёстко и неудобно: под рёбра что-то давило. Я потрогал – это был каблук от ботинка. Капитан Жуков высился надо мной каланчой, приникнув к полевому биноклю.

– Они нас немного перехитрили, но ничего. Всё равно победа за нами.

Похоже, мы поднялись с ним на вершину горы – цех был виден отсюда как на ладони, и отчётливо различалось всё, что в нём происходило.

– Савраскин, держи левый фланг! Они прорываются! – заорал вдруг капитан страшным голосом и замахал биноклем над головой.

Я посмотрел вниз и увидел, как сразу двое Лодыгиных, размахивая остатками третьего, надвигаются на какого-то невзрачного на вид паренька, замершего в боксёрской стойке.

Паренёк оказался невзрачным только на вид. Он сделал что-то такое, отчего Лодыгины, бросив третьего, спрятались за железную будку. Но паренёк на этом не успокоился. Притворившись, что тяжело ранен, он брякнулся на бетонный пол и забился в фальшивой агонии. Один из Лодыгиных выглянул из-за будки, и тут псевдотяжелораненый сунул в губы тонкую трубку и сделал мгновенный выдох.

Я присвистнул, так необычно было то, что я увидел потом. Тот Лодыгин, который неосторожно выглянул из-за будки, на глазах стал делаться дряблым, ноги его размякли, и скоро на месте, где он стоял, остался лишь небольшой бугорок – кучка прорезиненной ветоши.

Но до парада победы было ещё далеко. Я видел, как побледнел капитан, потому что внизу из какой-то дырки в стене вылезли сразу с десяток Лодыгиных и, растянувшись цепью, пошли в атаку.

– Из пескоструйных аппаратов – огонь!!! – что есть мочи скомандовал капитан, и миллионы искромётных песчинок вонзились в лодыгинские ряды.

И тут чемодан, который всё это время мирно лежал в сторонке, вдруг подпрыгнул как сумасшедший, крышка его откинулась, и из него выскочил Василий Васильевич.

С криком «Коммунисты, вперёд!» он спрыгнул с высоты вниз и смело бросился на врага.

Но впереди уже никого не было – одни шипящие воздушные змейки да баррикада из дырявой резины.

– Вниз! – сказал мне капитан Жуков, и мы сбежали по транспортёру в цех.

– Он в компрессорной. – Из дыры, той самой, откуда выскочила вражеская подмога, пошатываясь, выбрался Женька Йоних.

– Замечательно, – сказал капитан. – Из компрессорной только один выход. Теперь ему не уйти.

– Нет! – раздался вдруг взволнованный голос.

Из-за горы чемоданов, пошатываясь, как и Женька, нам навстречу вышел Лодыгин и упал перед капитаном Жуковым на колени.

– Не убивайте моего Коленьку! Он хороший, его ещё можно перевоспитать. Я знаю…

– Ох уж эти мне любящие отцы, – смущённо проворчал капитан. – Ладно. Слушай мою команду. Брать только живым.

Лодыгин-старший стоял возле покорёженной двери в компрессорную и говорил в пробитую ломом дырочку:

– Коля! Это я, твой папа. Сдавайся, Коленька, они тебе ничего плохого не сделают. Вот и товарищ капитан подтвердит.

– Подтверждаю, – подтвердил капитан Жуков.

– Ну так как, Коля? Сдаёшься?

Все прислушались, ожидая, что он ответит.

И он ответил.

Раздался протяжный свист – такой громкий, что у нас заложило уши. Потом вверху над нашими головами надулась пузырём крыша и лопнула, осыпав всех железной трухой.

И в облаке белой пыли, как сказочный многоголовый дракон, вырос и устремился к небу странный воздушный шар.

Десять… двадцать Лодыгиных, собранные в летучую связку, сияли нам резиновыми улыбками и махали на прощанье рукой.

А под ними в оловянной гондоле плыл по небу ещё один человек Лодыгин, сын другого человека Лодыгина, оставленного им на земле.

С каждым нашим вдохом и выдохом он делался всё мельче и мельче, пока не превратился в один из миллиардов атомов воздуха, по которому он уплывал на закат.

23

За мостом, за тихой водой реки, опутанный трамвайными проводами, нас ждал Египет.

Женька подошёл ровно в шесть.

– Едем? – сказал я и показал за мост.

– Чего здесь ехать – дойдём.

Женька был не один. В руке он держал футляр, в футляре лежала скрипка.

Заметив мой удивлённый взгляд, Женька слегка смутился.

– Не оставлять же её одну, – сказал он, отводя глаза в сторону.

Я кивнул, я его понял, и мы пошли: Женька, черепаха Таня и я.

– Подождите, – послышалось за нашими спинами.

Это была Женькина мама. Она куталась в шерстяную шаль и размахивала над головой авоськой.

Женька остановился, я тоже.

– Женя, – сказала Суламифь Соломоновна, тяжело дыша. – Ты забыл бутерброды.

– Ну, мама… – хмуро ответил Женька, но авоську с бутербродами взял.

Суламифь Соломоновна вытерла платочком глаза и собралась что-то добавить, но мы уже зашагали дальше.

Не прошли мы и десятка шагов, как услышали позади топот.

– Йоних, Филиппов, минуточку!

Теперь это был директор Василий Васильевич. В руках он держал книгу.

– Возьмите. – Он протянул её мне. «Чехов» – было написано на обложке.

Я сказал «спасибо» и взял. Чехов нам пригодится.

Мы уже выходили на набережную, как вдруг непонятно откуда появился Лодыгин-старший.

– Мальчики, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу. – Коленьку моего увидите – передавайте привет от папы.

Мы кивнули. Нас ждал Египет, встречая нас октябрьским холодком.

Женька первый ступил на мост и поздоровался со сторожевым сфинксом. Тот ответил почему-то голосом капитана Жукова:

– В общем, так. Будут какие-нибудь проблемы, шепните там кому надо, что я, мол, в курсе.

На середине моста мы замерли: трудно было сделать последний шаг.

Женька обернулся и посмотрел на оставленный позади берег.

Там было всё знакомо: школа, улица, двор, лица, голоса, разговоры.

Впереди была тьма египетская.

– Идём, – сказал он упрямо.

И мы пошли.

Парашют вертикального взлёта

Небо вздрагивало от ветра, словно там пролетали ангелы – над крышами, над нашими головами, – и Валька Шубин сощурился, выплюнул слюнявый окурок, и он полетел, полетел, его крутило, несло и бросило на подоконник напротив. Наши головы в чердачном оконце, что глядело с крыши на двор, мгновенно вытянулись вперёд. На подоконнике, на фанерной подставке, бечёвкой притороченный к раме, лежал бумажный пакет. Мы видели, как затлела бумага, как трепещущий на ветру дымок повалил всё гуще и гуще, и вдруг показалось пламя.

– Если там динамит, громыхнёт – мало не будет, – радостно сообщил Бобин, будущий военный специалист.

– Если динамит, я пошёл, – сказал я.

– Погано, – сказал Валька и отвернулся.

В пакете не было динамита. В нём лежала обыкновенная курица, в народе таких называют «Крылья Советов», и человеку в трусах и майке, который вывалился по пояс из форточки, нам бы ещё спасибо сказать – за то, что опалили бесплатно, – так нет, он долго блестел на солнце гладко выбритой головой и размахивал костлявыми кулаками.

Мы зарылись в пыль чердака и втянули головы в плечи. Чердак пропах голубями, пыль набивалась в ноздри, и первым не стерпел Валька:

– Никто не видел, пусть попробует доказать.

Валька был человек опытный, нас с Бобиным он перерос на год и на полголовы в придачу, он даже кепку носил, как у взрослого – широкую, с большим козырьком, и для важности прикрутил спереди большую капитанскую звёздочку.

– Я его знаю, это Американец, – сказал он, наморщив лоб. – Он в Америку на мотоцикле ездил. Так себе мотоцикл, ничего особенного.

Валька сплюнул сквозь зубы в пыль, и в его плевке на лету отразилось круглое небо. Он открыл было рот, чтобы добавить что-то ещё, но не успел.

– Мальчики…

Я вжался в тень от низко нависающих балок. Валька стоял на коленях с набитым словами ртом и медленно поворачивал голову. Бобина не было видно.

– Не прячьтесь, я всё равно вас вижу.

Человек говорил не зло, но с места никто не сдвинулся.

– За голубями охотитесь?

– За крысами, – грубо ответил Валька.

– Понятно. – Человек улыбнулся. Я поднялся, и Валька тоже, ударившись головой о балку. Он сморщился и потёр кулаком макушку. Рядом зашевелился Бобин. – Мальчики, нужна помощь.

Валька пожал плечами и кивнул мне и Бобину, показывая на выход.

– Нужно испытать одну вещь. – Человек вышел из тени. Роста он был невысокого, лицо бледное, щёки в морщинах.

– Вот. – Он опустил плечо, и с плеча соскользнула лямка. Рюкзак он положил возле ног – пухлый зелёный шар, от которого пахло тайной. Потом он присел на корточки и ткнул в его брезентовый бок.

– Здесь, в рюкзаке, – он по очереди ощупал глазами каждого из нас и вздохнул; должно быть, лица наши были не особенно подходящими, но других на чердаке не нашлось, – парашют вертикального взлёта. Не я его изобрёл. Я только провожу испытание.

Валька всё-таки фыркнул.

– Парашют? – переспросил он и хитро посмотрел на меня. – Я не понял: какого взлёта?

– Парашют вертикального взлёта, – серьёзно повторил незнакомец. – Таких ещё не было, это первый. Опытный образец. Если не хотите помогать даром, я могу заплатить. – Теперь он почему-то смотрел на одного Вальку, и нас с Бобиным как будто не замечал.

– А что делать-то? – Валька нагнулся и засопел, у него расшнуровался ботинок.

– Дело простое. – Человек развязал рюкзак и вытащил из него на свет сперва плотный рулон материи, намотанной на короткий вал, потом некое подобие сбруи – с ремнями, пряжками и тесёмками, вразнобой торчащими во все стороны, – и напоследок небольшое седло. – Сперва я разберусь с этим своим хозяйством, а после вы поможете мне затянуть на спине шнуровку и выровнять ось. И придержать парашют, когда я буду выбираться на крышу. Чтобы не зацепился за стёкла. – Он кивнул на острые стеклянные зубья, вылезающие из переплёта окна.

– Почему?.. – Валька наморщил лоб, но задать вопрос не успел.

Человек посмотрел на него и сказал, улыбнувшись:

– Во-первых, отсюда удобней, на чердаке никто не мешает. А этот, – он обвёл глазами чердак, – я хорошо знаю. Я ведь жил в этом доме пять лет, пока ты не родился. Я бы сам справился, но раз уж подвернулись помощники, почему бы не попросить помочь? Ещё есть вопросы?

– Есть, – сказал молчавший до того Бобин. – А туда с вами можно? – Он ткнул пальцем вверх, в пыльное марево над потолочными балками.

– Нет, – ответил человек твёрдо, – со мной нельзя.

– Всё равно здорово! – Валька показал большой палец. – Как на воздушном шаре. Его что, надо надувать?

– Не надо. – Человек улыбнулся. – Автоматика.

Незнакомец опустился на корточки и принялся налаживать парашют. Продолжалось это довольно долго – минут десять, если не двадцать.

– Готово. – Он наконец поднялся и продел под себя седло. Вал со смотанным в рулон парашютом остался у него за спиной. – Теперь зашнуровывайте – крест-накрест.

Валька первый взялся за дело, мы с Бобиным не успевали ему помогать. Он больно ударил Бобина по руке, когда тот продел шнурок не туда, сам проверил узлы и одёрнул на человеке куртку.

– Хорошо, – сказал незнакомец и повернулся к Вальке: – Не знаю, что бы я без тебя делал, Валя. Наверное, разбился б о мостовую.

Валька хотел улыбнуться, начал – и расхотел. Он сказал:

– Сегодня ветер. Ничего? Не снесёт?

– Нет, ветер – это хорошо. Ветер парашюту на пользу. Сейчас начнём, осталось только выровнять ось. Там такая стрелочка на валу, как у магнита. Надо, чтобы острый её конец показывал точно вниз. Показывает? Вот и отлично.

Человек подошёл к окну и поставил ногу на подоконник. Внизу во дворе глухо, словно на дне колодца, заворчал автомобильный мотор. Солнце ещё не зашло, оно отдыхало в дымке. Ветер потихоньку стихал.

Мотор автомобиля заглох. Внизу захлопали двери и забухали, словно выстрелы, голоса.

– Интересно, с чего бы это? – Валька хотел просунуться между рамой и на полушаге замершим человеком. Тот не дал, загородив дорогу рукой. Валька хлопнул себя ладонью по голове. – Это Американец вызвал милицию. Он нас видел, вот и вызвал по телефону.

– Не понимаю. – Человек помрачнел и, покусывая губу, прислушивался к дворовому шуму.

Валька ему рассказал про курицу.

– Какие вы ещё дети… – Незнакомец посмотрел на часы, затем снова на Вальку, потом на меня с Бобиным. В глазах его промелькнул укор. Мне сразу сделалось холодно и тоскливо. Валька отвёл глаза и вдруг бросился в темноту к двери.

С лестницы поднимался шум: голоса, шаги. Голоса делались громче.

Я тупо смотрел на Вальку, который затаился у щели, и чувствовал, как от страха ноги мои начинают слабеть. Справа топтался Бобин, ему тоже было не по себе.

От страха меня вылечил Валька. Он с силой налёг на дверь и задвинул тугую щеколду.

– Вот так. – Он потянул дверь на себя. – Теперь пускай ломятся.

Странно, но человек с парашютом на это ничего не ответил. Он стоял и молча смотрел, как Валька возвращается к нам. Стоял и молча смотрел. Потом сказал. Голос его звучал устало и виновато:

– Зря, Валя. Лучше открой. Вам они ничего не сделают.

– Почему? – Валька от неожиданности опешил. Затем бешено замотал головой. – Нет уж, решили испытывать, так испытывайте. Я дверь не открою.

– Валя. – Человек с парашютом присел на край подоконника. – Есть другие двери, есть пожарная лестница. Они могут пройти по крыше. Лучше открой.

Валька смотрел на него сузившимися, злыми глазами:

– Если вы трусите – давайте я испытаю.

Человек рассмеялся:

– Я не боюсь, я успею. А вот ты… вы… Они же чёрт знает что могут о вас подумать. Всю жизнь потом не отмоешься. И ещё – сейчас ты говоришь за себя. А друзья? Ты о них подумал?

Мы с Бобиным посмотрели на Вальку. Он был весь как пружина, даже мочки ушей побелели. На нас он не смотрел.

И тут ударили в дверь. Чердак отозвался гулом, и белые завитки пыли взметнулись из темноты на свет.

– Здесь. – Голос за дверью прозвучал громко и ясно, словно не было никакой преграды и говорили рядом.

Я вздрогнул и затаил дыхание. Валька даже не обернулся. Человек посмотрел за окно и тяжело вздохнул.

– Заперся, – сказали за дверью. – За дураков нас держит.

– Надо ломать.

– Сломаем, и не такие ломали. Степанов, дай сюда лом.

Голосов было несколько – громких, взрослых, уверенных, – и вдруг совсем неожиданно в мужской хрипловатый хор ворвался голос Валькиной матери:

– Открой! Открывай, сволочь! Шкуру спущу!

Валька ослеп и оглох, он всех сейчас ненавидел. Кепку он надвинул на брови, лицо спряталось в тень. Лишь в пыльном оконном свете блестел одинокий зуб, да в пару ему горела над козырьком большая капитанская звёздочка.

Мы молчали, чердак молчал. Человек с парашютом поднялся и встал вполоборота к окну. Потом повернулся ещё, но неудачно – рукоять вала ударила по стеклянным пикам. Стёкла посыпались вниз.

– Степанов, – закричали за дверью, – бери ребят и дуй через первую парадную на чердак! Двое на пожарную лестницу! Похоже, он уходит по крыше! – И уже говоря сюда: – Эй, там! За стекло ответишь отдельно.

Удары лома заглушили голоса с лестницы, но ненадолго. Дверь была обита железом, такую сломать – десять потов сойдёт. За дверью кто-то сопел и дышал тяжело, как боров.

– Дайте только добраться, я ему… всё скажу. Мамаша, извини, не могу не ругаться… чёрт!

Снова заговорил лом. Снаружи, на дальней стороне крыши, громыхнуло кровельное железо.

– Ребята, будут спрашивать – вы здесь оказались случайно. – Человек запрыгнул на подоконник и стоял согнувшись, чтобы не повредить парашют. – Вы не бойтесь, ничего они вам не сделают. Не посмеют.

– Вылезайте, чего болтать! Решили, так вылезайте. – Валька подбежал к человеку близко и сказал, заглядывая ему в лицо: – Послушайте, ведь вы всё наврали. Не бывает таких парашютов. Не может быть. – Он перевёл дыхание. – Вы давно бы уже улетели, не стали ждать. Всё враньё, парашюты вверх не летают.

Дальний конец чердака прочертила полоса света. По крыше грохотали шаги. Дверь тряслась и стонала и наконец не выдержала. Круглые мячики света запрыгали между балок. Ворвавшиеся, высвечивая дорогу фонариками, сгрудились возле дверного проёма.

Должно быть, прошла минута. Грохот на крыше не умолкал, а из пыльного чердачного далёка раздавались скрипы и чертыханье.

– Вот он, – крикнули со стороны двери. Голос был тот же самый, что отдавал команды. Фонарики вдруг погасли. Люди у проёма зашевелились, и из слипшейся человеческой массы стали выделяться фигуры.

Зачарованный атакой со взломом, я стоял оцепенело, как столб. Я позабыл про всё: про Вальку, про незнакомца – спроси меня в тот момент, на какой я живу планете, я бы наверняка не вспомнил.

– Шубин, остановись! – Отчаянный хриплый крик сотряс чердачные своды. Качнулись бельевые верёвки, и в просветах зашевелилась пыль.

Человек с парашютом стоял на краю крыши, ногой упираясь в водосток. Я видел, как сминался под каблуком тонкий железный обод и слетала ржавая крошка. В доме напротив люди высовывались из окон, и какая-то незнакомая женщина прижимала к лицу платок.

Человек стоял прямо, к чердачному оконцу спиной, стоял спокойно, слегка опустив плечи, словно перед ним не лежала смертельная пропасть двора, а по воздуху протянулась невидимая глазу дорожка, и сейчас он сделает шаг и легко побежит вперёд, смеясь над нашими страхами. А рядом с ним стоял Валька, коленом упёршись в крышу и придерживаясь за край рукой. Вторая его рука держалась за ремень парашюта.

На нас с Бобиным не обращали внимания. Все смотрели туда, где стояли мужчина и мальчик, а человек с ломом, осторожно, чтобы не выдать шагов, двигался из темноты к свету.

– Брось! – сказала Валькина мать. Она вырвала из рук человека лом и швырнула себе под ноги.

– Мамаша, я ж…

– Сволочь… – Она схватилась за бельевую верёвку, и та лопнула, как перетянутая струна. – Шубин. – Она сделала шаг к окну, но дальше шагнуть не смела. – Я знала, что когда-нибудь ты придёшь. Не смей, оставь мальчика! Валенька, отойди от него, он… сумасшедший.

– Валя, твоя мать говорит правду, – заговорил человек справа, волнуясь и озираясь на остальных. – Этот человек… он сегодня сбежал из клиники. Отойди от него, он болен. Он опасен, он…

– Это правда? – Валька повернулся к оконцу. – Мама, он мой отец?

– Дура! – закричала на чердаке женщина. – Это я во всём виновата! Надо было его отравить, ночью зарезать бритвой… Дура!..

– Значит, правда. – Валька вдруг рассмеялся весело, оторвал руку от крыши и помахал в сторону чердака. Потом повернул голову и заглянул парашютисту в лицо. – Я ведь знал, я сразу почувствовал. – Он потянулся ещё, не удержался, и колено поскользило по скату.

– Куда ты… – Человек с парашютом перехватил его за плечо. – Рано, пока не время.

Отдававший команды что-то шепнул стоящему рядом с ним. Тот шепнул дальше и мигнул в темноту фонариком. Две фигуры бесшумно переместились к окну и встали по обе стороны. Командир просунул руку в карман, а когда вытащил, в руке у него тускло блеснул металл.

– По команде, – послышалась негромкая фраза.

Солнце зашло за крыши, и на чердаке стало темно. Лишь светлел оконный квадрат, и отчётливо было видно, как два человека – маленький и большой – стояли под вечереющим небом. Все молчали. Время остановилось. Внизу, в дворовом котле, ветер перемешивал пыль.

– Время!

От неожиданности я вздрогнул. Голос Валькиного отца прозвучал громко, словно ударил колокол.

Время! – отозвалось на чердаке эхо.

Две фигуры, скрежеща подошвами по осколкам, метнулись сперва к окну, потом спрыгнули на железный скат и замерли, растопырив руки.

Удерживать было некого. В дымчатом свете заката над гармошками городских крыш, над трубами, над редкими голубятнями, над запрокинутыми головами людей, над растрёпанными от ветра кронами, над всем этим гигантским кроссвордом, который называется городом, поднималось лёгкое облачко – золотой шелковистый купол и два человека под ним. Ветер раздувал его шёлк. Парашют становился меньше, превращаясь в белую точку. Тёмные фигурки мельчали и скоро совсем исчезли в прозрачных вечерних сумерках.

Те, кто оставался на чердаке, скучились в оконном проёме. Все смотрели на небо, пока не заслезились глаза. Человек в доме напротив, высунувшись далеко из окна, кричал, надрывая голос:

– Это он! Тот самый! Который сжёг мою курицу!

И размахивал белыми кулаками.