Текст книги "Бегство в Египет. Петербургские повести"

Наверху затрещали ветки. Хриплый голос Шкипидарова произнес:

– Так нечестно, считай помедленнее.

Щелчков не слушал, он продолжал считать.

– Один на ниточке… Один.

Мы зажмурились.

Что-то быстрое и тяжёлое, как булыжник, просвистело мимо наших ушей, потом ударило по натянутой куртке, отскочило и, перелетев парапет, бухнулось в текучую воду.

В страхе мы открыли глаза.

– Шкипидаров! – крикнул Щелчков, и мы бросились к чугунному ограждению. Крупные круги на воде и разводы потревоженной мути – это всё, что мы увидели на поверхности.

– Шкипидаров! – закричали мы оба, вглядываясь в равнодушную воду.

Со дна выскочил зелёный пузырь, подержался с две секунды на воздухе, затем лопнул с издевательским звуком.

Я невесело смотрел на Щелчкова. Тот вздохнул и потупил взгляд.

– «Так работают пожарные на пожаре», – ядовито передразнил я его.

– Ну не рассчитал, ну бывает, – вяло стал оправдываться Щелчков. – Я ж не думал, что он будет такой… упругий… Это всё пирожки, которыми он в пятницу обожрался.

– Из-за нас человек утоп, а ты мне про какие-то пирожки!

– У-ю-ю!.. – послышалось за нашими спинами.

Мы растерянно обернулись. Лица наши на мгновенье застыли, потом вытянулись, словно резиновые. Ноги стали прыгучими, как пружины. Щелчков подпрыгнул и подбежал к тополю. Я – за ним.

С оттаявшей полоски земли между тополем и плитами набережной на нас смотрели два ошалелых глаза. Облупленный веснушчатый нос жалобно посапывал между ними.

– Жив, утопленник, даже не покалечился. – Щелчков внимательно разглядывал Шкипидарова. – Мы же думали, ты на дне. Мы же думали, тебя рыбки кушают. Погоди… – Щелчков вдруг нахмурился и посмотрел на Шкипидарова исподлобья. – Если утоп не ты, то кто же тогда утоп? Кто же тогда в воду-то бухнулся?

Я, прищурившись, посмотрел на небо. Солнце не стояло на месте, оно тихо уплывало на запад за далёкий Калинкин мост.

«Интересно, который час?» Я вдруг вспомнил, что ещё не обедал. Щелчков, наверное, подумал о том же.

– Дяденька! – прокричал Щелчков незнакомому рыболову с удочкой, расположившемуся неподалеку у тумбы. Рыболов был лысый, как яйцо; локоть уперев в парапет, он подёргивал бамбуковое удилище и уныло смотрел на воду. – Сколько времени, скажите, пожалуйста.

Откуда этот рыболов появился, за заботами мы так и не поняли. Набережная была вроде пустая. Лишь у тумбы, где он стоял, лежала старая зелёная шляпа, и из неё показывала нам зубы маленькая рыбка-колюшка.

Дяденька с удилищем вздрогнул и косо посмотрел в нашу сторону. В его лысине отразилось солнце и, слепя, ударило нам в глаза.

Мы так и не дождались ответа. Рыболов вдруг забыл про нас и, резко подсекши леску, потянул удилище на себя. Судя по играющим желвакам и всей его напряжённой позе, клюнуло что-то крупное. Он упёрся в тумбу ногой и в каком-то нечеловеческом развороте выбросил добычу на берег.

Мы смотрели на чудо-рыбу. Мёртвыми свинячьими глазками чудо-рыба смотрела на нас. Со сморщенного свиного уха свисала мокрая спортивная шапка.

Шкипидаров, увидев шапку, моментально порозовел и развеселился. Он кинулся к свиной голове и сорвал с неё головной убор.

– Нашлась! – кричал он счастливым голосом. – Спасибо, дяденька, большое-пребольшое за шапку! Меня ж папаня точно бы за неё убил. Спасибо, дяденька…

Но того уже след простыл. У гранитной тумбы не было ни рыболова, ни его шляпы.

– Ну а с этим что будем делать? – Я ткнул в свиное рыло ногой.

– С этим? – Шкипидаров нагнулся и поднял свиное рыло с гранита. – С этим просто.

Он размахнулся и швырнул свиное рыло в Фонтанку.

Глава шестая

Любовь Павловна Сопелкина, наша соседка

– Я на рынок за костями ходил, – занудным голосом рассказывал Шкипидаров, пока мы возвращались домой. – Для Муфлона, он же у нас редкой породы, комнатный волкодав, кроме костей, ничего не жрёт, и то если кости купили не в магазине…

– Да видели мы твоего волкодава размером с крысу, – сказал Щелчков. – Давай короче, а то никогда не кончишь.

– Короче, прихожу я на рынок, иду к прилавку, где костями торгуют, и только начинаю прицениваться, как сзади кто-то хлоп меня по плечу. Поворачиваюсь, а это Гмырин, тоже за костями припёрся. Гмырин, ну наш знакомый, мы с ним вместе собак выгуливаем…

– Знаем, Шкипидаров, не тормози…

– Хлопнул, значит, он меня по плечу, а потом и говорит мяснику: мне вот эту кучку, где мяса больше. И показывает на кости. То есть я пришёл первый, а он хочет вперёд меня. Я ему под нос фигу: это мне, говорю, где больше, а тебе – что после меня останется. «Вот, смотри, что после тебя останется», – отвечает на это Гмырин и показывает отрезанную поросячью голову на прилавке. Потом хвать с меня шапку и на голову на эту натягивает. Я – за шапку, тяну обратно, а мясник в это время нагнулся, завязывает шнурок. Ну, я – дёрг, а шапка моя ни с места, будто клеем к рылу приклеенная. Я – сильнее, Гмырин мне рожи строит, а мясник всё со шнурком возится. Я со злости схватил её вместе с рылом и к Фонтанке проходными дворами. Сзади крик, как бежал – не помню, а очнулся уже на дереве.

– Значит, рыло всё-таки ты украл, – покачал головой Щелчков.

Шкипидаров пожал плечами.

– Не украл, – вступился я за него. – Воруют с умыслом, а здесь никакого умысла. Просто роковая случайность.

Мы простились возле нашей парадной; Шкипидаров жил за квартал от нас, в угловом сером доме на другой стороне улицы. Со Щелчковым мне прощаться было не надо, со Щелчковым мы жили в одной квартире. Мы и в классе с ним сидели за одной партой, и наши комнаты в коммуналке разделялись одной стеной.

Шкипидаров пошаркал к себе домой объяснять своему Муфлону, почему он не купил кости.

О своём походе на рынок мы ему говорить не стали.

Про коробок я вспомнил только тогда, когда по радио заговорили о космосе. О космосе мне всё интересно. Потому что я, когда вырасту, обязательно пойду в космонавты. Щелчков тоже, и это правильно, ведь не может такого быть, чтобы люди, особенно такие, как мы, всю жизнь сидели на одной и той же планете и не мечтали полететь на Венеру. Особенно после «Планеты бурь», которую мы со Щелчковым смотрели ровно тридцать три раза. Своей мечте я изменил лишь однажды – после «Человека-амфибии». Тогда я твёрдо решил стать человеком-рыбой и пошёл в нашу детскую поликлинику просить, чтобы мне сделали жабры. Но жабры в поликлинике мне делать не стали, сказали, что для этого нужно закончить четверть без троек, вот закончишь – и приходи. А я за труд в четверти получил трояк, потому что на табуретке, которую мы полгода делали на труде, какой-то умник вырезал слово «попа», и Константин Константинович, наш учитель труда, решил, что «попу» вырезал я, в «попе» не было ни одной ошибки, а в нашем классе я был единственный, кто писал без ошибок. В общем, не пошёл я в поликлинику делать жабры, да, наверное, это и правильно. Космос лучше, чем океан, в океане одна вода, а в космосе чего только нет. Сел в ракету – и летай себе сколько хочешь с утра до вечера.

Итак, я вспомнил про коробок. Как он объявился непонятно откуда в моём кармане в тот момент, когда хулиган Матросов плевал на кулак. Почему-то я был уверен, что это он, тот самый коробок с рынка, с мигающими звёздами на наклейке и летящей между ними ракетой. Только как он попал в карман? И где коробок сейчас? В кармане его не было точно, я проверял. Может, выпал, когда мы спасали с дерева Шкипидарова?

Моих родителей дома не было, они уехали к знакомым на новоселье. На кухне хозяйничала Сопелкина. Когда на кухне хозяйничает Сопелкина, лишний раз там лучше не появляться. Если не огреет сковородой, так ошпарит кипятком из кастрюли. И тебя же обвинит после этого, что специально сунулся ей под руку, чтобы дали освобождение от уроков.

В комнату ввалился Щелчков. В ногах у него путался задумчивый Тимофей Петрович, общественное животное кошачьей породы, выменянное когда-то жильцами нашей квартиры у знакомого живодёра на антенну от телевизора «КВН».

– Я всё думаю про тот коробок, – с ходу сообщил мне приятель.

Я ему не стал говорить о том, что думаю про коробок тоже.

– На нём звёзды на этикетке мигали. Не мигали, а потом замигали. – Он наморщил лоб, как Сократ, знаменитый философ древности, бюст которого мы видели в школе, когда нас вместе вызывали к директору. – И лицо в иллюминаторе улыбалось. Не улыбалось, а потом вдруг заулыбалось.

– Лица не было сначала вообще, – уточнил я. – Лицо появилось после.

Щелчков будто меня не слышал.

– У папы, – говорил он задумчиво, – была в тумбочке открытка с русалкой, только мама её почему-то выбросила. У русалки, если смотришь на неё так, – Щелчков ладонью показал как, – нормальная чешуя и хвост, а чуть её повернул иначе – она уже без чешуи, голая, и тоже тебе подмигивает, ну как звёзды на той наклейке.

На кухне что-то загрохотало. Я тихонько приоткрыл дверь и высунул голову в коридор.

У двери в ванную стояла Сопелкина. На появление моей головы она не среагировала никак. Уже это показалось мне подозрительным. Ну не может такого быть, чтобы Сопелкина вот так, равнодушно, терпела на себе чей-то взгляд.

Я вглядывался в фигуру нашей соседки. Что-то было в ней сегодня неправильное, что-то лишнее, но что – непонятно. И эти странные движения рук, будто бы соседка примеривается, как сподручней оторвать себе голову…

«Голова!» – до меня дошло. Голова на ней была не сопелкинская. У Сопелкиной голова кастрюлькой, а здесь мутная пузатая банка из-под каких-нибудь огурцов или помидоров. А ещё в таких вот уродинах наш сосед дядя Ваня Конкин выращивает китайский гриб.

Всё, что ниже, правда, было соседкино: те же тапки на босу ногу с разбегающимися во все стороны пальцами, тот же ношеный халат с лебедями.

Наша коридорная лампочка в это время чихнула светом, и я понял, что сравнение с банкой было вовсе никаким не сравнением. Это была голая правда. Действительно, на голове у соседки сидела пыльная стеклянная банка, что подтверждалось наклейкой с надписью: «Огурцы маринованные». Сама Сопелкина занималась тем, что, вцепившись в эту банку руками, то ли свинчивала её с себя, то ли, наоборот, навинчивала. Мелкие подводные звуки вяло вылетали из-под стекла и тут же, на лету, умирали, съеденные коммунальными стенами.

– Любовь Павловна, вам помочь?

Осторожно, прижимаясь к стене, я отправился выяснять ситуацию. Пару метров не дойдя до соседки, я внимательно вгляделся в стекло, пытаясь по шевелению губ разобрать её невнятные речи. У меня ничего не вышло: мешала квадратная этикетка, наклеенная как раз на том месте, где шевелился соседкин рот.

– Заплачет рыбачка, упав ничком… – заорали дуэтом у меня за спиной Щелчков и общественное животное Тимофей Петрович.

– Эй, потише там! – крикнул я, и они заткнулись.

Я жестами показал Сопелкиной, что надо повернуть банку, чтобы был виден рот.

Соседка в ответ на это по-щучьи выпучила глаза и постучала кулаком по стеклу. Из щели между шеей и краем банки просачивалось глухое бульканье: что-то она мне говорила. Я сделал пару полушагов вперёд, но всё равно ничего не понял.

Тогда осторожно, не выпуская из виду соседкин тапок (а вдруг лягнёт?), я стал подходить к Сопелкиной. Она ждала меня, руки в боки. Сквозь стеклянный намордник поверх надписи «Огурцы маринованные» смотрели два её круглых глаза. Когда я был уже почти рядом, соседка выбросила руки вперёд, ухватила меня за плечи и резко притянула к себе. Затем откинула назад голову, подмигнула мне хохочущим левым глазом и опустила свою голову на мою.

Послышался звон стекла, в глазах моих стало пасмурно.

– Лучше лежать на дне… – запели у меня за спиной.

Но этого я уже не слышал.

Глава седьмая

Водятся ли в Африке комары?

– До Муфлона у меня был аксолотль Робсон, – насупившись, рассказывал Шкипидаров. – Это рыба такая аквариумная, с ногами, а Робсон – её фамилия, в честь негритянского певца Поля Робсона.

Дело было в среду после уроков. Мы сидели в древнем кузове пятитонки. Рядом отдыхали грузовики и грустные снегоуборочные машины – весна их сделала безработными. Собака Вовка подрёмывала у будки, охраняя автобазу от расхитителей. Лёшка, ученик сторожа, тёрся возле нашей компании и посасывал заноженный палец.

Автобаза была маленькая, игрушечная, примерно на десяток машин плюс новенький мотоцикл «ява», поставленный сюда на прикол местным мотоциклетным асом Костей-американцем-старшим. Располагалась она здесь же, на нашей улице, сразу за нашим домом.

Сторож базы, Ёжиков дядя Коля, по нечётным числам по вечерам выгонял свой трудовой ревматизм, парился в Усачёвских банях, передав ученику Лёшке свои законные державу и скипетр, то есть медный свисток с цепочкой и древнее нестреляющее ружьё. Сегодня было как раз нечётное.

Дядя Коля был наш старый знакомый; прошлой осенью прорвало канализацию, и нашу улицу перекопали, как огород; а он ведь старенький, дядя Коля, и поэтому не очень устойчивый, вот мы и вытащили дядю Колю из рва, куда его повалило ветром. Автобаза после этого случая сделалась для нас как родная. Здесь, в кузове пятитонки, отъездившей последние километры ещё при царе Горохе, мы обычно собирались по вечерам. Кузов был нашим штабом, в нём мы строили великие планы, дулись в фантики, праздновали победы, лечили раны, завоёванные в боях; сюда, на базу, кроме нас со Щелчковым да с полдесятка наших верных приятелей, посторонних никого не пускали.

– Он был маленький ещё, этот Робсон, – продолжал рассказывать Шкипидаров, – и на месте никогда не сидел, всё пытался вылезти из аквариума. А они высоты боятся – если аксолотля уронишь даже с самой небольшой высоты, он умрёт от разрыва сердца. Так вот, забрался Робсон на край аквариума, повисел на краю и умер…

Щелчков спросил:

– От разрыва сердца?

– От простуды. Мама форточку забыла закрыть, ну его на сквозняке и продуло.

– Жалко рыбку, – сказал Щелчков. – Это ж надо – и с хвостом, и с ногами!

– А до Робсона у нас был сурок. – Шкипидаров сидел на корточках, привалившись к деревянному борту. – Он всю зиму на антресолях спал, мама его в валенок убирала, чтобы ему было тепло. Вот он в валенке до весны и не просыпался, у сурков это называется «спячка». Только он всё равно подох.

– От простуды? – спросил Щелчков.

– От обиды, – пригорюнился Шкипидаров. – Мы весной его из валенка вынули, а он лысый, как… ну помните дядьку, ну вчера, ну на Фонтанке, ну с удочкой… ну который мою шапку поймал. Сурка за зиму моль поела, и от меха ничего не осталось. Он обиделся, заболел и умер.

– Что-то у тебя, Шкипидаров, все животные дома дохнут, – покачал головой Щелчков. – Атмосфера у вас какая-то нездоровая. Наш сосед дядя Ваня Кочкин говорит, что есть особые трещины, которые под городом, под домами, из которых излучение излучает специальные психические лучи. Вы, наверное, живёте на такой трещине.

– Сами вы живёте на трещине, – почему-то обиделся Шкипидаров.

Лёшка, ученик сторожа, до этого равнодушно слушавший наш необязательный разговор, заинтересованно заглянул к нам в кузов.

– Я не понял, – спросил он, жмурясь, – психические лучи – это как? Это те, что делают из людей психов?

Для наглядности он повертел у виска свистком.

Тут неслышно из-за левого борта показалась дяди-Колина голова.

– О чём спорим, не о футболе ли? – Дядя Коля вытащил из авоськи веник и повесил его сушиться. К сарайчику у ближней стены была протянута верёвка с прищепками. – Я от Яшина автограф имею, расписался на трамвайном билете: «Коле Ёжикову от Лёвы Яшина», – после матча «Динамо» – «Спартак».

– А я думал, вы в бане паритесь, – сказал младший ученик сторожа. – Это как же вы, дядя Коля, сюда проникли? Ведь ворота заперты на запор. Вон и Вовка храпит, как радио.

– Кхе-кхе-кхе, – сказал дядя Коля, – это мой, Алёха, секрет. Это, может, я специально проник беззвучно для проверки, Алексей, твоей бдительности. Не хромает ли она у тебя? – Дядя Коля почесал брови. – Здесь же техника, а не чугунные чушки, это, парень, понимать нужно!

– А я знаю, – сказал Щелчков, – там внизу, под машиной, люк. Вы, наверное, через люк и пролезли. Было слышно, как крышка грохнула.

– Йо-хо-хо, – сказал дядя Коля. – Вот же юный следопыт, редькин корень. Ну не человек, а локатор. А ответь мне, пожалуйста, на вопрос: в Африке комары водятся?

– В Африке комары не водятся, – уверенно ответил Щелчков. – В Африке водятся москиты.

– Да-а… – задумчиво сказал дядя Коля. – А я думал, комар везде. Он же лёгонький, легче мухи, в него дунь, он блям и – фуить. – Дядя Коля потеребил веник. – А ерши в Африке водятся?

– Нет, – ввязался в разговор Лёшка, – ёрш, он рыба наша, советская, – ёрш, пенды́рь и ещё уклейка.

Сторожевая собака Вовка, уловивши дяди-Колин басок, закрутила свой хвост колечком и с улыбкой подбежала к хозяину. Дядя Коля потрепал её ниже уха и достал из кармана сушку. Раскрутив сушку на пальце, он подбросил угощение вверх. Вовка терпеливо ждала, когда жёлтое колёсико с маком приземлится на собачий язык. Вдруг она крупно вздрогнула и, мгновенно забыв про сушку, повернула морду к забору. Шерсть на Вовкином загривке встала торчком. Вовка заворчала недобро и метнулась стрелой к воротам. Сушка, отскочив от булыжника, укатилась под штабной грузовик.

– Эй, за забором, живые есть? – раздался с улицы чей-то голос.

Вовка на подобное хамство ответила заливистым лаем, то и дело оборачиваясь к хозяину. «Может, загрызть нахала?» – спрашивали её преданные глаза.

Дядя Коля повертел головой; это значило, что спешить не надо. Ведь загрызть никогда не поздно, да и сторож был человек не злой.

– Это ещё что за полундра? – Дядя Коля взял у Лёшки свисток и направился к чугунным воротам. Верный Лёшка с ружьём в руках устроился за мусорными бачками.

– Эй, собака, как насчёт ням-ням-ням?

В щель между воротами и землёй кто-то ловко носком ботинка пропихнул обсосанный леденец.

Вовка на секунду замешкалась, но, мгновенно поборов искушение, с новой силой залаяла на обидчика. Взятка на боевом посту каралась у дяди Коли строго.

Заглянув в смотровую дырку, специально просверленную в воротах, дядя Коля спросил сурово:

– Ну а кто вы такие будете, что без спросу ошиваетесь у чужих ворот, шумите и территорию мусорите? Для вас, выходит, наш приказ не приказ, что собак кормить воспрещается? – И чтобы там, за забором, поняли, что слова его не просто слова, дядя Коля отвернулся от дырки и скомандовал командирским голосом: – Лёшка! Шашечкин! Главным калибром, товсь! Первый выстрел – предупредительный, ниже ног.

– Есть, предупредительный, ниже ног! – отчеканил ученик Лёшка и шарахнул ружьецом по бачку. Голуби на соседней крыше лениво взлетели в воздух, покружились и вернулись на место.

Что-то дяде Коле ответили, только я не расслышал что; Щелчков, пока я прислушивался, тишком соскочил на землю и чем-то там за бортом хрустел – должно быть, дяди-Колиной сушкой. Шкипидаров сидел на корточках и вырезал перочинным ножиком свой автопортрет в профиль.

Тем временем дядя Коля, отделавшись от невоспитанного прохожего, закрыл смотровую дырку и, шаркая, подошёл к нам.

– Ходят тут, черти лысые, – бубнил он себе под нос, – а после колёса пропадают.

Вовка путалась у него в ногах и норовила лизнуть ботинок.

Я прислушался. «Черти лысые» вдруг напомнили о рыболове с Фонтанки. Неизвестно почему, я спросил:

– Дядя Коля, а этот, ну, за воротами, был, случайно, не лысый?

– Лысый? – Дядя Коля задумался. – Нет, не лысый, почему – лысый? Волосатый, вот как она. – Дядя Коля кивнул на Вовку. – Я бы даже сказал – мохнатый. – Он сощурился и коротко хохотнул. – В смысле, руки у него, как во мху. Не во мху, конечно, а в волосах, только больно на мох похоже. И наколочка ещё на руке, что-то там на пальцах наколото. Может, «ВИТЯ», а может, «СЕВА», я не вчитывался, точно не помню. Надпись я заметил случайно, когда он шляпой от воробьёв отмахивался.

Я понял, что это был не наш рыболов с Фонтанки, но на всякий случай спросил про шляпу:

– А шляпа у него, дядя Коля, какого была цвета, не помните?

– Как какого? Обыкновенного. Зелёного, как у всех. Какие ещё бывают шляпы!

Вовка завиляла хвостом и, должно быть о чём-то вспомнив, опрометью побежала к воротам. Схватила это что-то зубами и быстро воротилась назад. К казённому дяди-Колиному полуботинку лёг тот самый недососанный леденец. Дядя Коля дал собаке отмашку, и та помчалась с конфетой к будке, где она обычно обедала.

– Дядя Коля, – спросил Щелчков, – люк, который здесь, под машиной, ведёт, наверное, в какой-нибудь подземный туннель, раз вы в баню по нему ходите?

– Люк, ребята, это дело давнишнее, – отвечал задумчиво дядя Коля. – До войны здесь был жилой дом, на месте, где сейчас автобаза. Во дворе этого дома, как во многих довоенных домах, был построен колодец бомбоубежища. Ну, вы знаете, сверху башенка, внутри скобы вместо ступенек, чтоб удобней было спускаться. Там и склады под землёй были, свет, водопровод, всё такое. Много там чего тогда было, а по правде, – сощурился дядя Коля, – много есть чего и теперь…

– То есть как это? – не понял Щелчков. – То есть склады, свет и водопровод?

– Вообще-то, это большая тайна – то, что я сейчас говорю, но я знаю, вы ребята надёжные, поэтому к вам такое моё доверие. – Дядя Коля посмотрел на меня, на Щелчкова, на притихшего Шкипидарова, словно проверяя по лицам, не ошибся ли он в оценке. – Забыл, на чём я остановился?

– На водопроводе, – сказал Щелчков.

– Ага, на водопроводе… Так вот, во время ленинградской блокады сбросил сюда фашист бомбу. Дом, понятно, в развалинах, но население большей частью не пострадало. Потому что по сигналу тревоги жильцы укрылись в бомбоубежище. Когда дали отбой, люди вышли, а дома нет. Такая вот грустная история. За блокаду таких историй… – Дядя Коля опустил голову, помолчал, а затем продолжил: – Но война, слава богу, кончилась, люди, что жильё потеряли, разъехались по другим домам, завалы разобрали, расчистили, башенку сровняли с землёй, и стал здесь самый обыкновенный люк, с виду как бы канализация. Но, – в прищуренных глазах дяди Коли заиграла озорная хитринка, – это только двоечники так думают, что под крышкой одни ржавые трубы. Там чего только нет, под крышкой. Считай, целый подземный город.

– Что, и люди там тоже есть? – шёпотом спросил Шкипидаров.

– Люди? Да кто ж их знает… Я вот, шёл когда из бани подземным ходом, вроде слышал какие-то голоса. Может, люди, а может, нет.

У Щелчкова даже челюсть отвисла.

– Покойники? – облизнулся он.

– Ну, ты скажешь… – хохотнул дядя Коля. – Наслушался всяких сказок, теперь покойников ему подавай. Нету там никаких покойников. Там и живых-то нету.

– А чьи тогда вы слышали голоса?

– Почём я знаю? Может, водопроводчики чинили трубу, а может, где-нибудь вода с потолка капала.

Дядя Коля посмотрел на часы:

– Всё, ребята, на сегодня отбой. Время позднее, и уроки, небось, не деланы. Лёшка, хватит с ружьём играть, а тем более в голубей целиться. Пульнёт сдуру, и поминай как звали. И не важно, что оно нестреляющее. Бывали в моей жизни такие случаи.

Глава восьмая

Огуречный король: Явление второе и не последнее

Зачем нас вновь понесло на рынок, догадаться было нетрудно. Таким упёртым коллекционерам, как мы, только покажи какую-нибудь редкую этикетку, они, то есть мы, я и Щелчков, последние штаны с себя снимут, лишь бы завладеть раритетом. Тем более если на тебя из ракеты смотрит чьё-то улыбающееся лицо и мигают звёзды на этикетке.

Новый поход на рынок был назначен на воскресенье. Шкипидарова брать не стали, он уже и так засветился со своим поросячьим рылом.

Народу на рынке было – не протолкнуться, по случаю выходного дня.

Мы сразу двинули к кирпичной стене, где встретили в тот раз старичка. Но его у стены не было. У выхода, что вёл на Фонтанку, наяривала чья-то гармонь и низкий осипший голос гнусавил про утомлённое солнце. Редким полукругом перед играющим стояли несколько человек зевак, некоторые невпопад подпевали. На одном из тех, кто стоял и слушал, была старая зелёная шляпа, как тогда у рыболова на набережной. Мы потопали со Щелчковым к ним, а вдруг старичок наш там.

На низенькой скамеечке у ограды сидел человек в бушлате, он-то и терзал инструмент. Правая нога гармониста была обыкновенная, в сапоге, левая была непростая. Завязанная узлом штанина заканчивалась чуть ниже бедра, а дальше от штанины и до асфальта тянулся железный штырь с резиновым набалдашником на конце, похожим на кобылье копыто. Рядом стоял костыль, железный, как и нога маэстро.

Я вспомнил этого инвалида по прошлому походу на рынок. Ему ещё кощей с огурцами что-то вдалбливал про веники и ватрушки.

Старичка среди зевак не было. Мы собрались идти назад, когда чей-то опасный голос блатной походочкой вошёл в наши уши.

– С чем пожаловали на этот раз? Кого ищем, не Кочубеева ли? Ну и как протекают поиски?

Я опомниться не успел, а местный огуречный король, тот самый страхолюдный верзила, про которого я только что вспомнил, уже крепко держал нас за руки.

– Вижу, вроде спины знакомые, – с ухмылочкой продолжал верзила, – где-то я эти спины видел. Глядь, а это те пацаны, что мне валенки фальшивые впарили. Валенки-то ваши – того-сь, неправильного размера валенки-то. – Тень его накрыла Щелчкова. – Пришлось мне эти валенки обменять на ботинки фабрики «Скороход», с приплатой, понятное дело. Короче, с вас неустойка. – Он весело посмотрел на нас. – Это будет рубль сорок девять. С каждого. Огурец прощаю.

У меня после такого известия желудок свернулся в трубочку. Называется, помогли человеку! Спасли его дурацкие валенки! Да знать бы, что всё так выйдет, утопили бы их лучше в Фонтанке и не торчали бы сейчас как уроды перед этим длинноногим удавом.

– Не слышу грома аплодисментов. – Огуречный король осклабился и, не разжимая костлявых грабель, довольно повертел головой. – Раз молчите, значит согласные. Давай, давай, братва, раскошеливайся! Я не жадный, лишнего не возьму. А ну карманчики деньгами наружу!

– Вы чего? – Щелчков опомнился первый. – Нету у нас денег, да и вообще! Не имеете никакого права! Я сейчас людей позову!

Костлявого чуть не вывернуло от смеха.

– Людей? Во даёт! Людей! Люди! – крикнул он в суетящуюся толпу. – Ау, люди, кто-нибудь, отзовитесь! Плохой дядя маленьких обижает!

Воскресная рыночная толпа на крик не отреагировала никак. Лишь обступившие гармониста слушатели повернули головы в нашу сторону. Все, кроме владельца зелёной шляпы.

– А вот и люди. – Длинный кивнул на них.

– Чего надо? – спросили люди.

– Познакомьтесь, – сказал нам дылда. – Это Вякин, это Жабыко, это Скокарев, который с подбитым глазом. А эти двое – Щипачёв и Домушников. Зови на помощь любого, не ошибёшься. Придут как миленькие, правда, выйдет дороже.

Щелчков дёрнулся, но рука вымогателя остановила его попытку.

– В общем, брюква, сейчас двенадцать! – Вымогатель посмотрел на часы, что болтались у него на запястье. – Даю сроку ровно до вечера. Если не уложитесь, извините, сумму долга увеличиваю в два раза! Чтобы было благородно и без обмана, одного я оставляю с собой. Тебя. – Костлявый оттянул мою пуговицу, так что треснули на рубашке нитки. – А пока твой приятель ходит, посидишь на моём огуречном складе.

Длинный освободил Щелчкова. Тот стоял и не знал, что делать: уходить или остаться со мной.

– Что, не по-русски сказано? – поторопил он моего колеблющегося друга. – Руки в ноги – и вперёд за деньгами. Ну-ка, ну-ка… – корявым пальцем поманил он вдруг Щелчкова к себе. – А в кармане у тебя что?

Мой товарищ сунул руку в карман. Лицо его удивлённо вытянулось. Когда он вынул руку обратно, пришла очередь удивиться мне. На узкой лодочке щелчковской ладони я увидел спичечный коробок. Со звёздами и ракетой на этикетке. Тот самый, я узнал его сразу по подмигивающему глазу в иллюминаторе.

Но это было ещё не всё. Одновременно с появлением коробка из-за облака появилось солнце. Оно выстрелило длинным лучом по блестящей лысине человека – того самого, который был в шляпе, а теперь её почему-то снял. Отразившись от гладкой лысины, луч ударил вымогателя по лицу, тот зажмурился, закрыл руками глаза, и плечо моё почувствовало свободу. Я, не разбирая дороги, что есть силы заработал ногами. Рядом бежал Щелчков. Позади, за нашими спинами, одиноко всхлипывала гармонь – тише, тише, жалостней, жалостней, пока не замолчала совсем.

Глава девятая

Следы ведут на чердак

Дрожь в коленях уже прошла, но настроение было испорчено окончательно. На улицу идти не хотелось. Сегодняшнее приключение на рынке подорвало нашу веру в людей. Мы сидели в комнате у Щелчкова, уныло уставившись в телевизор. За окном стрекотал дождь. Родителей дома не было; мои ушли в кино на «Бродягу», щелчковские – к кому-то на юбилей. С экрана пучеглазого «КВНа» вещал очкастый седобородый дяденька, такой же пучеглазый, как телевизор. Шла передача «Хочу всё знать».

– В жизни много интересных вещей, пока ещё не объяснённых наукой, – говорил пучеглазый лектор. – Возьмём число родимых пятен на человеке. Почему оно всегда чётное? Или молния. Почему она никогда не ударит в рыжих? Наука пока не дала на это ответ…

– Совпадение, – сказал Щелчков. Он имел в виду не молнию, и не рыжих, и не число родимых пятен на человеке. Мы говорили о коробке с ракетой. – Просто счастливое совпадение.

– А то, что тогда на набережной, когда к нам пристал Матросов, коробок оказался в моём кармане, хотя там его до этого точно не было, тоже счастливое совпадение? А сегодня на рынке?

Щелчков задумался, сказать ему было нечего.

В дверь комнаты тихонечко поскреблись.

– Войдите, – сказал Щелчков, и в дверь просунуло усатую морду общественное животное Тимофей.

Вид у Тимофея был озабоченный: войдя, он даже не поздоровался, а прямо с порога начал:

– Сегодня приходил какой-то хмырь из Общества друзей кошек, сказал, что работает в племенном союзе, руководитель породы. Только он такой же друг кошек, как гадюка друг человека, это у него на морде написано. Хотел меня отсюда забрать, по коллективной просьбе жильцов квартиры, это он так сказал. Хорошо, я вовремя оценил ситуацию и спрятался под ванну за трубу.

– Опять Сопелкина? – спросил я Тимофея Петровича.

– Больше некому, – ответил озабоченный кот. – Она и на звонок выходила.

– Вот зараза, – сказал Щелчков. – Никому от неё покоя! Ни человеку, ни животному. Но ты, Тимофей, не бойся. Мы тебя в обиду не дадим.

– Вы-то не дадите, а если вас дома нет? Явится снова этот, из племенного союза, сунет меня в мешок и прямым этапом на живодёрню. – Тимофей невесело усмехнулся. – Это я так, утрирую. Но возможно, придётся уйти в подполье. Временно, пока соседка не успокоится. Буду, как в молодые годы, вести охоту на чердачную дичь, промышлять голубями и попугаями. На помойку не пойду, не мой стиль. Я помоечным котам даже в детстве лапу не подавал. Все ворьё, вместо слов одно сквернословие. – Тимофей Петрович вздохнул. – Как-то я с одним попугаем здесь, на нашем чердаке, познакомился, так даже он, хотя и попугайской породы, и то был на порядок интеллигентнее, чем это хамьё дворовое, не говоря уже про словарный запас. Редкие слова знал – репетиция, коробок, ракета…