Текст книги "Холера в России. Воспоминания очевидца"

Холера в Варшаве в 1850 г. Неудача метода Мантовского при лечении холеры. Холера в Петербурге. Холера в Валахии. Cholerae nostras.

В мае 1849 г. из резервов, расположенных в Киеве, были высланы маршевые батальоны на присоединение их к нашей армии, действовавшей тогда в Венгрии. Один из таких маршевых батальонов сопровождал я. Но, дошедши до Варшавы одновременно с объявлением побед, одержанных нашей армией в Венгрии, наш батальон был отослан в г. Кельцы, где и расформировался. Я же был прикомандирован к Кузнецкому, а затем к Варшавскому госпиталю. Под осень 1850 г. случаи заболевания холерою в Варшаве были довольно часты, но исключительно только между войсками. В то время под холерный лазарет были заняты отдельные, Закрочимские казармы. Занимаясь исключительно в хирургических отделениях варшавских госпиталей, я холерных не лечил и не наблюдал лично. Поэтому о характере эпидемии, как очевидец, ничего достоверного сказать не могу. Со слов же лечивших холерных больных врачей мне известно, что в то время для них было обязательным применение Мантовского, атомистического метода к лечению холеры²⁵, и что все эти врачи с большою грустью отзывались о совершенно отрицательных достоинствах этого метода, хотя нет спора, что в его арсенале есть прекрасно действующие средства для двух-трех болезненных форм. Например, для поноса, даже изнурительного, – сухая фосфорная кислота; для лихорадочной реакции – аконит²⁶ и пр.

С 1851-го до начала 1853 г. я заведовал то одним, то двумя отделениями госпитальных клиник Пирогова в Петербурге, но касательно холеры и ее атипических форм, по временам проявлявшихся в этот период времени, я не стану говорить, так как они подробно и превосходно описаны Пироговым и другими авторитетными учеными. Хочу упомянуть только об одном физическом свойстве, которое было наблюдаемо врачами при вскрытиях, именно о слизкости, которую нам приходилось ощущать в разрезах легкого и в крови холерного трупа. Этот неприятный признак до того был постоянным и выдающимся, что по нем нам удавалось правильно определять прижизненный холерный процесс даже и в таких случаях, когда при трупе не было истории болезни, или когда патологические изменения в органах мало были выражены. Теперь настало время выяснить, насколько эта слизкость крови и кровянистой паренхимы легких находится в связи и в зависимости от изменения реакции холерной крови из щелочной в кислую и от присутствия в ней микробов, изменяющих химические и физические ее свойства. Холерная эпидемия зимою 1853–1854 г. во всей России прекратилась, кроме Петербурга, откуда в марте она была занесена в Тверскую, в июне в Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую и Казанскую губернии, а с судорабочими занесена и в Астрахань.

Зиму 1854 г. я пробыл в Мало-Валахском 40-тысячном отряде на Дунае, верстах в восемнадцати от турецкой крепости Калафата. С мая 1854 г. отряд малыми переходами направился обратно в Россию и, прошедший Валахию и Молдавию, временно разместился для отдыха в Бессарабии. Во время обратного шествия в отряде с начала августа стали появляться спорадические случаи холеры, но без смертельных исходов. Между жителями местностей, через которые проходил отряд, холеры не было. Холерный приступ наступал после 5–9-дневных гастрических расстройств, сопровождавшихся лихорадочною реакцией и не всегда поносом. Чаще такие расстройства влекли за собою холерный приступ у таких солдат, которые перенесли дунайские лихорадки. Во время приступа рвота и понос сопровождались слабыми корчами только в икрах. Пульс падал, но не исчезал, шумов в сердце не замечалось, цианоз слабый, а иногда замечаемый только на конечностях развивался большею частью к концу приступа, кожа оставалась упругою. Эта форма всего ближе подходила под рубрику Cholerae nostras²⁷. Каломель в 4-гранных дозах, мята, горчичники и грелки к ногам составляли весь мой арсенал походного лечения. Опий не употреблялся. По окончании приступа, в период реакции, холодные компрессы на голову и согревающие на живот, внутрь хинин или в дробных количествах настойка кучелябы; в периоде выздоровления кофе и чай, в пищу гречневая кашка, реже овсянка из прожаренного овса и белый сушеный хлеб в малом количестве и размоченный чаем. В августе, прибывши с Азовским полком в г. Роман, я застал там генерала Сем. в приступе такой формы холеры. После этого он отстал на несколько дней от войск, чтобы тряскою в экипаже не вызвать рецидива.

Перемещение войск. «Холерная луговина». Первые случаи холеры. Молниеносная смерть Коцебу от асфиктической холеры. Нашествие саранчи. Причины эпидемического неблагополучия у неприятеля. Питьевая вода в Севастополе.

В течение нескольких недель пребывания нашего отряда в Бесcарабии, около Аккермана, в немецких колониях, ни одного холерного случая не было. Заболевали только рецидивами дунайских лихорадок и их последствиями. Когда в первых числа сентября союзный неприятельский флот показался у Евпатории, наш отряд направился к Севастополю форсированным маршем, таким образом, что один переход каждая часть, например полк, шла пешком около 20 верст и более, после чего около четырех часов солдаты отдыхали и в это время ели, а затем усаживались на немецкие колонистские подводы, на которых с небольшими остановкам делали до 40 верст. Такой переезд считался и отдыхом, так что, слезши с подвод, часть оставалась на месте не более того времени, сколько было нужно, чтобы покушать и привести себя в порядок для дальнейшего шествия пешком опять около 20 верст до следующего этапа, на котором ждали нас такие, как и прежде, колонистские подводы, длинные шарабаны, которые были очень вместительны. Несмотря на труды и недостаточный сон, заболеваний бывало очень мало. Более всего изнурялись офицеры, потому что на их ответственности было ведение всего походного дела, а дремлющие солдаты часто сваливались с подвод и порядочно расшибались. Направившись на Одессу и Симферополь, мы скоро добрались до Бахчисарая, находящегося в 27 верстах от Севастополя, куда нас в тот же день повел колонновожатый, полковник Герсиванов. Проходя горами, тесными ущельями, виноградниками и садами, солдат, увлеченный богатством и разнообразием природы, легко преодолевал усталость, так что, несмотря на гористую, твердую и неровную дорогу, переход был совершен весело и скоро. Следуя длинным и весьма узким ущельем, мы вошли в низменную, плоскую, гладкую, хотя наполовину песчаную котловину, со всех сторон замкнутую весьма высокими, футов в 300 и более скалами, образующими два довольно правильных, сплошных полукруга, с двумя тесными выходами в два противоположных друг другу ущелья. Это место было уже так близко к Севастополю и к неприятельским позициям, что слышны были отдельные выстрелы даже из малых орудий, и нам велено было здесь расположиться ночлегом. День был жаркий, мы все обливались потом, но, вступив в четвертом часу пополудни в котловину, почувствовали сырой, охватывающий и пронзительный холод. Песчаная почва местами только покрыта была густою широколиственною, но бледною зеленью, а в других представляла отдельные, как бы водою, струйками замытые лысины. В различных направлениях ее прорезывали самые незначительные ручейки, широко расплывшиеся по низменным местам, делая всю эту местность крайне сырою, а при условиях наступающего вечера – ощутительно парною. Вероятно, по описанным свойствам эта местность и туземцами названа Мокрою луговиною. Не понимая стратегических соображений, я, как полковой врач, убедительно просил командира Азовского полка не останавливаться в этой котловине, по крайней мере не располагать полк на низменной ее площади, а дозволить частям подняться на крайние покатости, примерно на 1/8 часть высоты скал, окаймляющих котловину, – и шутя назвал все это мрачное затишье «Холерною луговиною». Когда моя просьба была найдена неудобоисполнимою, я и сам расположился на ночлег, забыв о холере, тем более что полковник Г. уверил, что под Севастополем у нас холеры нет, а у неприятеля тоже не слышно. Но около 8 часов вечера принесли в лазаретный обоз заболевшего алгидною холерою, а в следующие полчаса – еще таких пять человек²⁸. В течение часа двое уже умерли. Это происшествие сильно повлияло на убеждение командира, приказавшего всему полку тотчас сняться с площади и, не выходя из котловины, расположиться на скатах и выступах скал, гораздо ниже самих вершин. Холерных случаев более уже не было. С переменою места лазаретного обоза остальные четверо больных стали поправляться. С рассветом 4 октября этот полк первым занял деревню Чоргун, все окрестные дефиле и долину р. Черной, почти до впадения ее в северную Севастопольскую бухту, – местность, известную злокачественностью своих лихорадок.

К ночи того же дня на те же места прибыл и другой полк, но он не останавливался в Мокрой луговине и холерных случаев не имел. Вообще в 1854 г. ни в Азовском, ни в других частях войск, кроме шести упомянутых, холерных случаев не было. Правда, что после Азовского полка ни одна часть отряда, следуя тою же дорогою и на ту же позицию из России, не располагалась ни на ночлег, ни для отдыха в Мокрой луговине, получившей худую известность. В 1855 г., когда Бородинскому полку пришлось занять ее, то он расположился на высотах кругом луговины, на возможно дальнем расстояния от ее дна. Благодаря этому он холерных случаев не имел, кроме одного молодого ординарца штаба 6-го пехотного корпуса Ее Высочества Ольги Николаевны Гусарского полка, Коцебу, посланного в Бородинский полк по службе. Он добровольно расположился в котловине, выхваляя ее прохладу, но, пробыв в ней не более полутора суток, получил алгидную холеру, от которой в течение семи часов погиб. Призванный доктором Эйхвальдом на совещание, я застал Коцебу без дыхания и пульса. Корчи еще повторялись в конечностях и мышцах грудной клетки, но кожа оставалась белою до самой смерти, исключая кожу рук, на которых был заметен легкий синеватый оттенок. Такого же характера холера была у шести азовцев год тому назад. Это приметы асфиктической холеры.

Все эти случаи внезапного исключительного заболевания холерою во время пребывания в Мокрой луговине как нельзя лучше подтверждают почвенную теорию Петтенкофера, по которой котловинные местности считаются более всего располагающими к развитию холеры. Летом 1855 г. мы уже доподлинно знали, что на неприятельских позициях, особенно французских, холера свирепствовала сильно и забирала у них много жертв, а пленные и дезертиры не скрывали, что и в прошлую осень она обнаруживалась у неприятеля, занесенная судами из южной Франции²⁹.

Много было тогда толков о причинах хотя изредка, но все-таки появлявшихся в наших войсках случаев холерных заболеваний. Разумеется, что занос ее от неприятеля служил главным обвинительным аргументом. Но каким путем, через здоровых ли дезертиров, через пленных или, наконец, через неубранные трупы? Все это казалось вероятным, но не решало вопроса. Дезертиры и пленные могли занести заразу на своих пропотевших платьях и на теле или страдая сами легкою, недосмотренною у них формою холеры. Такими же легкими формами холеры могли заболевать французы до и в течение самих сражений, и тогда их испражнения, а затем и трупы могли служить прямым источником и гнездом заразы. Но с другой стороны, разница между смертоносным характером холеры у неприятеля и невинным, легким характером спорадических ее случаев у нас заставляла думать, что источник и причины заболеваемости у них и у нас совершенно различны. На поверку же выходило, что нас оберегали от развития холерных случаев в эпидемии одни местные условия. Между прочим, сколько мне помнится, появлению холерных случаев у нас всегда предшествовали сражения в глухих и глубоких местах. Например, в Инкерманских каменоломнях, у подошвы Малахова кургана, т. е. в местах, составляющих спорную территорию, с которой ни неприятель, ни наши войска не могли вовремя убирать и хоронить мертвые тела. Так же точно немало способствовало холере широко раскинувшееся наше общее кладбище на северной стороне города, куда попадали нередко и трупы неприятеля, а также в июле месяце над нашими позициями пролетевшая саранча. Она показалась с моря, со стороны Евпатории, в виде узкой и длинной тучи, быстро приближавшейся к берегу, так же быстро пронеслась она над прибрежной деревней, лежащей у подножия северной стороны г. Учкуй, и нашими инкерманскими позициями, направляясь между Севастополем и Балаклавою в Байдарскую долину. Но, не долетев до Севастополя, от неприятельских выстрелов и столбом стоявшего над городом дыма у горы Сапун она стала круто заворачивать назад, причем передняя ее масса сталкивалась с заднею, на нее напиравшею. При таком столкновении множество ее попадало в долине реки Черной, и на наших, русских позициях ее можно было тогда собирать шапками. Большая часть попадавшей саранчи имела поломанные крылья и, не находя для себя пищи, скоро вымерла, от чего на третий день после ее пролета распространился гнилой, пронзительный запах на наших позициях. Ясное дело, что после этого некоторое время вода в наших колодцах, а особенно в ручьях и обмелевшей реке Черной, содержала разложившиеся организмы и при неоспоримом заносе от неприятеля вызывала холерные заболевания. И действительно, с пятого дня после падения саранчи стали обнаруживаться случаи холеры гораздо чаще, что и продолжалось около недели³⁰. Около этого времени захворал холерою, без видимых погрешностей в диете, сын нашего начальника дивизии Р. Липранди, но скоро поправился, – и вообще я ни одного смертного случая от той холеры не помню.

Совсем другое было слышно с неприятельской стороны. Там свирепствовала холера на позициях, а еще более на транспортном флоте, циркулировавшем между Балаклавою и Константинополем, развозя больных большими массами по санитарным станциям и прибрежным лазаретам, например в Добрудже, на попутных островах вплоть до Константинополя и азиатского берега. Полагаю, что причину смертоносного характера холеры у неприятеля и нашей перед нею неуязвимости удастся выяснить, если вспомним, что неприятель для своих лагерей и жилищ выбирал глубокие лощины и долины, наслоенные черноземом и другими мягкими землями, удобопроницаемыми для воздуха и воды, – и только для сражений выступал на горы, где и располагал свои батареи. Тогда как наши войска, особенно вне Севастополя, были расположены на несколько сот футов выше уровня моря и почти столько же выше неприятельских лагерей, а именно на Инкерманских высотах и Мекензии. Только для сражения и вылазок они спускались в сырые долины реки Черной. Неприятельские войска выстраивали свои палатки и домики и вырывали ямы для своих землянок в низменной, наслоенной, мягкой почве, подверженной колебаниям почвенных вод; тогда как наши лагеря и бивуаки расставлялись на вершинах голых скал, а землянки вырывались или выбивались кирками в скалах известкового песчаника. К тому же их землянки имели печи среди самого жилища, мало просушивавшие их стены, тогда как в наших землянках печи вырывались в самом материке стен и потому служили столько же для просушки жилища, сколько и для его обогревания. У неприятеля в каждой землянке помещалось от 20 до 30 солдат, а у нас от 4 до 8. Затем неприятель получал воду из неглубоких колодцев, находившихся в зависимости от колебаний и падения почвенных вод. Наши же войска в Севастополе пользовались водою из водопровода и из глубоких колодцев, не зависевших от перемен в почвенных слоях. Вне Севастополя – из колодцев еще более глубоких, в которых вода накоплялась из подпочвенных, непроницаемых пластов, либо из ключей в триасовой формации, разобщенной от почвы непроницаемою средою.

Теперь понятно, почему, при существовавшем и постоянно повторявшемся заносе холеры от неприятеля, на занимаемых нами местностях она не могла получить эпидемического развития ни во время, ни по окончании обороны Севастополя.

Холера на корабле «Концентрино». Молниеносная холера. Атипичная холера и споры среди врачей. Характерные признаки холеры в спорных случаях. Одесский карантин. Топография и климат Одессы. Санитарное неблагополучие Одессы. Несвязанные друг с другом холерные очаги в Одессе. Связь холеры с проведением земляных работ. Критика лечения холеры льдом. Смерть от асфиктической холеры врача Тюняева. Лечение холеры.

Наконец мы пережили и так называемую Константинопольскую холеру, занесенную в Константинополь из священных мест Мекки и Медины³¹. Факт этого способа заноса достаточно подтвержден санитарною Константинопольскою конференцией (Архив суд. медицины и общ. гигиены, 1867. № 1). В то время я служил на юге, в Новороссийском крае, находящемся между изотермами +6 и +10 °R и отличающемся сухим, продолжительным и жарким летом.

Пребывая в портовом городе Одессе, я был тогда членом общества одесских врачей, которому было доверено составление популярного наставления предохранительных мер и правил для первоначального пособия в случае заболевания холерою. Карантинные меры со стороны моря выполнялись строго. Дезинфекция производилась везде. Войска по возможности часто выводились и долго содержались в лагерях. Первый занос холеры в Одессу был произведен итальянским кораблем «Концентрино», прибывшим туда из Константинополя с четырьмя холерными больными, помещенными в лазарет возле карантинного здания. Генерал-губернатор Коцебу тотчас послал туда комиссию из инспектора врачебной управы, множества членов от общества одесских врачей и представителей города для точного определения характера занесенной пассажирами болезни. Сколько мне помнится, мы застали трех из них на ногах, четвертый же был совершенно обессилен и лежал. Сколько видно было из рассказов, у последнего чувство изнеможения появилось внезапно и недостаточно объяснялось силою предшествовавших ему припадков – и тогда охлаждение тела пошло быстро. У него, однако, была рвота, понос, но повторялись они редко. Корчей не было, но был еле заметный цианотический оттенок на конечностях и устах. Язык у него был плоский, синеватый и чистый, на ощупь не сухой, но до половины холодный и дрожащий; пульс едва заметный, мягкий, ползучий, крайне частый; мочеотделение и отделение слюны прекращены; голос беззвучный, живот запавший и издавал звук тупой, на ощупь представлял сплошную, глинистую плотность, горяч при значительном охлаждении прочих областей тела. Жажда при всем том не особенно большая, но сильный позыв на холодное питье. Другой, державшийся еще хорошо на ногах, имел только изредка рвоту. Его язык не был особенно холоден и был покрыт густою слизью. Он имел сухие уста и жаловался на тупую боль, а больше на тяжесть головы. Голос хриплый, руки на ощупь не холодные, но ногти синие. Живот везде издавал тупой звук, но не был запавший. Давая ответы, он хватался то за один, то за другой палец, отклоняя его к сгибающей стороне и объявляя, что всю дорогу у него тянуло пальцы рук на разгибающую сторону, что это обстоятельство ему не давало спать, несмотря на большое к тому желание. Через полчаса после опроса и еще в нашем присутствии он совершенно ослабел и без особо быстрого охлаждения стал агонизировать после однократного, но весьма обильного послабления низом³². Остальные двое страдали одним поносом, но несколько дней. Один из них с появления поноса имел корчи в икрах, но только во время сна, отчего и просыпался. Корчи после массажа собственными руками проходили, после чего он опять засыпал. Мочеотделение его было прекращено больше суток, но опять восстановилось. Голос у обоих сиплый; все четверо при переезде из Константинополя лечились разными средствами по совету своих товарищей и знакомых.

Такой контингент больных с самою неполною (атипичною) и различною картиною у каждого порознь подал повод к несогласиям между врачами. Одни, знакомые с холерою из прежних эпидемий, не находили ни у кого из больных той полной группы явлений, которую они привыкли встречать в одной из стадий азиатской холеры. Другие находили у одного несколько выдающийся характер обыкновенного катарального гастрита, обострившегося под влиянием путевых лишений и безрассудных популярных лечений на судах. Третьи думали во встреченных формах найти эфемерные заболевания, какие часто появляются в конце больших эпидемий, не придавая им особого значения в смысле занесения болезни и ее заразительности; хотя с другой стороны, сколько мне казалось, все присутствовавшие одинаково избегали слишком тесного сближения с наличными больными. После двухчасовых дебатов мне поручено было составить протокол о найденном нами. Я высчитал все особенно выдающиеся формы и указал на неполноту, беспорядочность и непоследовательность в появлении и развитии отдельных припадков у каждого. Далее я обратил внимание на то, что весь рейс из Константинополя в Одессу длится от 18 часов до полутора суток и что при таком коротком рейсе судно, не будучи большим и не имея пассажиров более четырех десятков, все-таки пришло под желтым флагом и сдало четырех пассажиров больными. А у последних, при самых незначительных желудочных или кишечных расстройствах, мгновенно наступала не соответствующая силе припадков чрезмерная слабость с быстрым охлаждением тела и исчезновением пульса. Хотя цианоз замечен был только на одном больном и составлял как бы исключение, как равно не на всех больных наблюдались прочие характерные признаки, – и то большею частью отдельно, не представляя явной связи и соответственности с прочими. Я тем не менее заключил, что вся совокупность признаков, усматриваемая на всей группе больных, совершенно соответствует картине азиатской холеры, тем более вкрадчивой и опасной как для жизни заболевших, так и в отношении эпидемического развития, чем более атипичны и непоследовательны в своем развитии и силе ее характеристические признаки и чем более неожиданно наступает и быстро увеличивается плохо объяснимая силою припадков слабость.

Не помня дословно, могу поручиться, что в таком смысле был составлен протокол о первых холерных, попавших из Константинополя в одесский карантин, где двое из них вскоре умерли, а остальные двое выздоровели.

Одесский карантин устроен на восточной стороне и вне города, в упраздненной крепости, расположенной на крутом морском берегу. Он обширен и состоит из трех отделений: практического, пассажирского и чумного, имеет свое управление и батальон гвардионов, или карантинную стражу, учрежденную еще в 1818 г. для предохранения Империи от моровой язвы, т. е. чумы. В 1829 г., когда была занесена чума из Константинополя, этот карантин действовал с полною строгостью. В то время город был оцеплен с 13 мая по 25 января. Из 283 заболевших чумою умерло 219 (из 52 тыс. жителей). В 1830 г. в Одессе свирепствовала холера, похитившая 731 жертву из 1260 заболевших. И в то время уже понимали, что карантинные меры при холере бесполезны. Напротив, в чумной эпидемии 1837 г. карантин оказал большую пользу. Оцепление города тогда продолжалось с октября по февраль, и если из 37 тыс. жителей умерло всего 108 человек и эпидемия не распространилась дальше, то, конечно, этим мы немало обязаны карантину. Последний раз холера была в Одессе в 1848 г. и продолжалась три месяца, унеся 1861 жертву из 5755 заболевших (на 96 тыс. жителей).

Одесса находится под 46° 28’ 34’’ с. ш. и 0° 24’ 44’’ в. д. по Пулковскому меридиану, лежит на берегу Черного моря, на высоком (140 футов) и обрывистом южном берегу залива, вдавшегося в берег на 3,5 версты. Эти обрывистые берега залива на северо-восток и запад переходят в возвышенную степь. Между этими берегами на протяжении 7 верст образовалась низменность из песка и плотно сложившихся раковин. Эта низменность до того мало возвышена над морем, что пришлось защитить ее насыпью, или пересыпью, отделившею вместе от моря и два лимана: Куяльницкий и Гаджибейский. Описываемая пересыпь ныне составляет северо-западное предместье, лежащее ниже самого города более чем на 120 футов и длинною улицею тянущееся вдоль противоположного городу берега того же залива. Дорога по оплотневшей массе раковин, песка и глины с обильною примесью морских солей ухабиста и дает при езде массу тонкой пыли, на несколько сажень подымающейся вверх и стоящей всегда густым облаком над городом. Для удержания налета песка на город на пересыпи разведено много плантаций, но деревья вышли уродливые, бедные, трав же вовсе нет. Вообще почва города прочих возвышенных его предместий: Молдаванки, Бугаевки, Новой слободки, облегающих его с запада, как и окрестных степей, черноземная, суглинистая и весьма плодородная, но только при соответствующей влажности, которой в Одессе недостает. Эта же почва содержит много разрушенных раковин, совершенно каменеет под действием палящего солнца. Подпочва города и трех высоко лежащих его предместий (кроме четвертой – Пересыпи) и окрестных степей состоит из камня, образовавшегося из мелких, слежавшихся с песком морских раковин. По извлечении из земли этот камень так мягок, что его можно резать ножом и пилить. Но от действия воздуха, света и теплоты он скоро твердеет. Из него сделана большая часть построек в Одессе. Кругом Одессы находится до 353 каменоломен, немало оставивших выемок, и вся Одесса с ее предместьями имеет много подземных погребов, целых галерей и катакомб, в которых купцы и контрабандисты укрывали прежде свои товары, частью от порчи солнцем, а частью от таможни и полиции. Климат в Одессе лучше, чем во всем Новороссийском крае; ее изотерма равна 8, зимняя средняя t равна 2° холода, а средняя летняя равна 17 °R тепла. Но летом бывает жара, превышающая нередко 40 °R в тени, что при страшной пыли и нечистоте делает ее невозможною для детей, громадными массами умирающих в конце июня, в июле и начале августа от поноса, детской холеры и дифтерита.

Вся Одесса состоит из разных групп домов, то изящных, то мрачных и некрасивых, то громадных, то маленьких, неопрятных лачужек и даже землянок – притонов нечистоты и всякого порока. Все это так перемешано, что все сказанное можно встретить и в лучшей части города. Сам город сосредоточен, предместья раскинуты. Город с тремя предместьями находится на степной возвышенности, прорезанной тремя глубокими балками, кончающимися в залив. От своих предместий он, кроме того, отделен рвом и бульваром в 6,5 верст, имеющим аллею. В окружности город имеет около 10 верст, в длину около 4, а в ширину 2,5 версты. Самая длинная, Преображенская, улица имеет без малого 2,5, затем Ришельевская 1,75 версты. В 60-х гг. Одесса имела шесть общественных садов, четыре фонтана, до 900 цистерн, из которых большая вмещала до 20 тыс. ведер воды, и восемь весьма плохих водопроводов. Из этого одного перечня казалось бы, что Одесса одним хорошим водоснабжением могла бы защититься от развития холерных случаев в эпидемию; но в том-то и беда, что летом, в засуху, часто в цистернах не бывает воды. Колодцы не все хороши и многие имеют почвенную воду, подверженную колебаниям, а водопроводы слабы. В карантинной балке был родник, но он испорчен инженерными исследованиями. Поэтому вода доставлялась за 4, 6, 5 и 11 верст от Одессы, из малого, среднего и большого фонтанов, отчасти водопроводами, частью же на лошадях. Улицы большею частью шоссированы, либо мощеные; но по сторонам их, для стока воды, имелись весьма неопрятные с тяжелым запахом канавы. В сухое и безветренное время тонкая, беловатая пыль оседает на улицах толщиною в несколько вершков, а при езде и ходьбе образует непрерывное облако, стоящее над городом. Эта пыль проникает во все помещения, даже за двойные рамы окон, которые большею частью остаются не вынутыми летом.

В 70-х гг. удачно проведен громадный водопровод, снабжающий Одессу водою за 40 верст из Днестра, и, конечно, с тех пор надобно ожидать для Одессы перемены к лучшему как касательно участи в ней садов и вообще растительности, чистоты и большего обеспечения от сезонных, детских болезней и дифтерита, так и от развития холерных заносов в эпидемию. Но это новое положение города не составляет прямого предмета нашего описания, и потому, возвращаясь к 1865 г., я должен сказать, что вскоре после смерти двух холерных пассажиров в карантине захворал карантинный должностной Гулдин и был вскоре отправлен в собственную квартиру на Молдаванке, откуда на другой день опять был перевезен на противоположный конец города, в городскую больницу, где и умер. В его квартире вскоре захворали его жена, сын и служанка, и вследствие такой миграции Гулдина вскоре образовались холерные очаги: на Молдаванке в 69, а в городской больнице в 19 заболеваний. Позже развился еще один очаг в предместье Пересыпь, лежащем ниже больницы, между последнею и заливом, в который стоки от больничной местности шли через предместье. Вследствие частых заболеваний на Пересыпи там была устроена своя больница.

Таким образом, считая и лазарет у карантина, в Одессе образовалось четыре совершенно отдельных и далеко друг от друга отстоящих холерных очага, из которых впоследствии холера распространилась по всему городу. Хотя в этом году эпидемия вообще очень слабо проявлялась, все-таки через посредство ребенка одного немецкого ремесленника она оттуда была занесена в город Альтенбург, где сначала в доме родителей ребенка образовался холерный очаг, из которого холера скоро распространилась по новому городу и перешла в другой город Вердау³³.

Вследствие развития упомянутых четырех очагов 8 августа появилась холера в Волынском пехотном полку, квартировавшем в Одессе, и одновременно и независимо от этого обстоятельств в 1-й рабочей железнодорожной бригаде, на границе Херсонской и Подольской губерний. Она прекратилась только в половине сентября. В конце августа холера появилась в городе Керчи между нижними чинами Литовского пехотного полка. В ноябре в Ростове-на-Дону между нижними чинами 4-й резервной артиллерийской бригады, – и в обоих городах прекратилась только с наступлением холодов, в начале декабря.

Несмотря на такое быстрое и широкое распространение эпидемии во все концы округа, в этом году из 80 тыс. его войска захворало холерою только 62 человека, из которых умерло 23. В отчетах военных врачей за этот год в лечении холеры из всех употребляемых ими средств предпочтение отдавалось одному – каломели.

В период свирепствования холерных эпидемий в Новороссийском крае, с 1865 и по 1872 г. включительно, непрерывно шли в разных местах края земляные работы – и в больших размерах. Вообще они не производили видимого влияния на ожесточение либо на распространение эпидемии. Исключение из этого составляли земляные работы, производившиеся в Одессе в холерные годы и еще в 1866 г. земляные выемки вблизи грязной речки Кучурган. Так, для перекладки газовых и проведения водопроводных труб по многим улицам Одессы в начале августа производились земляные работы. Сначала их вели на оконечности Преображенской улицы, ближе к морю, и по Садовой улице, на которой было Благородное собрание. Последнее к тому времени я перестал посещать, негодуя на допущение производства этих работ, как раз против собрания, в самый разгар сезонных поносов. Через четыре дня от начала работ я был вызван в дом на углу обеих названных улиц к неожиданно захворавшей холерою жене архитектора, г-же М. У нее понос, рвота сопровождались неимоверною тоской, жаждою и изнеможением, без цианоза. Пока совершенно не лишилась сил, она все хваталась руками за бока грудной клетки, жалуясь, что ее тут давит и жжет под ложечкою, требуя холодного питья. Оказывая помощь, я одновременно настаивал на перенесении больной в другой дом подальше от земляных работ; но окружающие были растеряны, и больная часа через два погибла. При этом я должен сказать, что глотание кусочков льда, так горячо рекомендованное в то время, всегда, как и в этом случае, производило минутное облегчение и чрезвычайно нравилось больным и врачам. Но я никогда не видел от него пользы, а напротив, мне всегда казалось, что это лечение тем скорее приближало агонию, чем более удовлетворяло больного. Оно, конечно, верно устраняло чувство жжения под ложечкою и зависящее от него тоску и беспокойство, водворяя более покоя и устраняя беготню окружающих, но не больше. Доверяя исследованиям Коха, можно предположить, что лед, получаемый с прибрежных мест в стране, подверженной эпидемии, содержит холерные бациллы, которые, попав в кишечник, удобно размножаются и только ускоряют развязку. Уходя из этого дома, я был позван в Благородное собрание, где два его члена более 20 минут как захворали, один – поносом, другой – рвотою, и оба в тоске и изнеможении лежали на диванах. Снабдив их мятными лепешками, я уговорил их отправиться домой, указав на земляные работы перед окнами. За неимением вблизи извозчиков их тотчас, хотя с трудом, отвели домой, – и они оба поправились³⁴.