Текст книги "Русский бунт: как развивалась панк-культура в России от СССР до наших дней"

Часть вторая
Панк становится постсоветским: 1989–1999

2.1. TaMtAm-генерация

Сева Гаккель: В Нью-Йорке я был поражен сбалансированностью, которую там увидел. В этом городе было множество уровней бытия: рядом с супергруппами и Madison Square Garden – гигантское количество клубов, альтернативных, экспериментальных, джазовых, блюзовых, каких угодно. То есть ту жизнь, которую мне хотелось бы вести, когда я был молод, я увидел уже в старшем возрасте. Ничего похожего здесь не было, я очень заразился этой идеей, и когда клуб с полтыка стал получаться, я в первую очередь хотел молодых людей оградить от искушений – славой, гигантской аудиторией, деньгами. Я сформулировал свое определение андеграунда – это то, что существует независимо от формации. В советское время считалось, что андеграунд – то, что существует вопреки системе, подавлявшей идеи. Но вышло так, что все те люди, которые были в андеграунде, как только были сняты барьеры, с этим андеграундом спокойно распрощались и пошли зарабатывать деньги. То есть этот андеграунд был обусловлен чисто экономическими причинами. Для меня это было совершенно неприемлемо, и построение нового андеграунда 90-х было такой попыткой восстановить культурный слой, чтобы люди ощутили радость игры для маленькой аудитории себе подобных. То есть тех, кто понимает правила игры. Потому что только в таком случае эта игра становится взаимообогащающей, происходит натуральный обмен идеями, энергией.[37]37
  Furfur, «Как жил русский музыкальный андеграунд 1990-х», 3 декабря 2014 года: http://www.furfur.me/furfur/culture/culture/178623-pesni-v-pustotu.


[Закрыть]

Сева Гаккель, 1977 год. Фото Андрея Усова

Андрей Алякринский: Никакой клубной культуры в то время еще не было. Сева Гаккель бывал в Нью-Йорке и Лондоне, видел, как это там происходит, был в CBGB, был знаком с группой Sonic Youth, еще с кем-то.[38]38
  Там же.


[Закрыть]

Вадим Курылев: Простому советскому человеку, часто верившему газетам, панки казались общественно опасными психопатами.

К концу 80-х в Санкт-Петербурге возник клуб TaMtAm – и большая часть петербургских панков ринулись туда: Ленинградский рок-клуб был для них слишком консервативным. Рок-клуб был «храмом классического рока» и не мог стать новым CBGB по определению. А панк-революции нужно было где-то случиться.

Сева Гаккель: У меня в паспорте все еще стояло разрешения на выезд из СССР. Один знакомый предложил использовать это разрешение и на три дня съездить в Будапешт. Он просил выполнить его поручение, а взамен оплачивал все дорожные расходы. Грех было отказываться, и я уехал.

В клубе мы заранее договорились, что в первую неделю после моего возвращения играть будет панк-группа «Пупсы» и немцы «Hordy-Tordy». «TaMtAm» понемногу приобретал конкретные очертания.

Будапешт поразил меня своей красотой, а цвет Дуная оказался вовсе не голубым, а мутным, как кофе из советской кофеварки. Поезд, на котором я возвращался, остановился в нескольких километрах от Петербурга и простоял посреди чистого поля три часа. Нехорошее предчувствие подтвердилось сразу же, едва я добрался до дому: 19 августа 1991 года в стране произошел военный переворот.

Это было совершенно некстати. Не хотелось сворачивать то, что я только-только затеял. Но, по счастью, все обошлось. Ближайший концерт пришлось перенести из-за объявленного в стране траура. Зато уже в следующую субботу «Восточный синдром» отыграл при невиданном скоплении народу.[39]39
  Илья Стогоff, «Грешники». Санкт-Петербург: Амфора, 2006. С. 52–53.


[Закрыть]

Олег Гитаркин: Первый раз под названием «Нож для фрау Мюллер» мы выступили в 1991 году. Илья Бортнюк тогда устраивал в Ленинградском Дворце молодежи первый в стране панк-фестиваль. Мы отыграли, и всем понравилось. Но что делать дальше, никто не понимал.

К тому времени от Ленинградского Рок-клуба уже ничего не осталось. С выступлениями было тяжело. Сейчас в городе открыта куча клубов, где каждый вечер кто-то выступает. А пятнадцать лет назад о редких сейшенах узнавали из слухов, тут же бросались обзванивать приятелей, долго готовились и съезжались на концерты со всего города.

О том, что где-то на Васильевском острове Сева Гаккель нашел новую площадку, мне рассказал Леша Микшер.[40]40
  Леша Микшер – барабанщик «Народного ополчения»; сейчас играет в группе «Ленинград».


[Закрыть]

– Поехали к нему! – кричал он. – Там можно выступить!

Когда мы приехали первый раз, никакого клуба еще и в помине не было. Выглядело это как провинциальная филармония: сцена, партер, а в партере – красные кресла. То есть люди приходили, рассаживались и наслаждались музыкой. Звука тоже почти никакого не было: практически акустика.

Первое выступление в «TaMtAm’е» прошло с аншлагом. Нас звали сыграть еще. Когда мы пришли второй раз, красных кресел уже не было. Вдоль стен выжили редкие кушеточки, а центр зала теперь был расчищен для танцев. Впрочем, кушеточки простояли тоже недолго.

Спустя еще полгода в «TaMtAm’е» уже шли жесткие сайкобилли-вечеринки [41]41
  Феномен ранней рокабилли– и сайкобилли-сцены подробно описал Кирилл Ермичев в книге «Русская психатака. Записки в стиле psychobilly (Санкт-Петербург: Амфора, 2007).


[Закрыть] и панк-концерты. Интерьер становился все более диким. Под конец это была просто пустая комната с обугленными стенами, а чтобы люди не могли запрыгивать на сцену, зал был перегорожен металлической балкой, протянутой на уровне груди.[42]42
  Илья Стогоff, «Грешинки». Санкт-Петербург: Амфора, 2006. С. 28–29.


[Закрыть]

Сева Гаккель: Первые три месяца концерты были бесплатные. В клуб ходили все кому не лень. Больше всего меня беспокоили случайные люди, которые пили на первом этаже, а потом поднимались к нам и нарывались на драку. Один раз, ранним вечером, в клуб ввалилась большая компания, и нашему охраннику выбили зуб. Парень получил сильнейший стресс и вскоре нас покинул.

После этого я пошел наверх в общежитие и спросил первого попавшегося милиционера, не согласится ли он за умеренную плату выполнять у нас функции секьюрити? К этому времени пару раз появлялись какие-то гопники, которые интересовались, кому мы платим. Присутствие милиции в форме создавало иллюзию «крыши». Охранники лояльно относились ко всему, что мы делаем, а если приезжала внешняя милиция, они тут же растворялись через заднюю дверь. Года через три один из них чуть не поплатился за это своими погонами, а второй уволился из милиции и занялся бизнесом, но сохранил форму и приезжал в клуб подработать.

Концерты в «TaMtAm’е» проводились три раза в неделю. В день концерта часам к четырем подтягивались друзья, мы садились на велики и кавалькадой катили в клуб. Когда мы ехали вместе, возникало поразительное ощущение единства. Я понял одну очень странную вещь: для меня перестало иметь какое-либо значение, к чему приведет то, что я делаю. Лишь бы была радость от общения с людьми, которые меня окружали. Я был абсолютно счастлив.

Самыми многолюдными были рокабильные концерты. На них слетались мотоциклисты, которые устраивали показательные разъезды, и половина народу тусовалась на улице. Все окна были открыты, стоял дикий грохот, на улицу летели бутылки… Все это не просто происходило у меня на глазах – все это я устроил своими руками… поверить в это было невозможно.

Рокабильных групп оказалось очень много. Среди них существовали враждующие группировки, но первое время я не умел отличать одну от другой. Иногда случались ошибки, и в одном концерте мы сводили группы из разных кланов. Особенно меня напугало самое первое выступление группы «Meantraitors», когда всеобщая драка началась сразу, едва музыканты взяли первые аккорды.[43]43
  Стогоff, «Грешники». С. 74–75.


[Закрыть]

Артемий Троицкий: Могу с уверенностью сказать, что такого места, как «Там-Там», в России не было и больше никогда не будет. Это было нечто. Преисподняя, реальный ад. С обывательской точки зрения. Грохот, жара, нулевой комфорт, огромное количество народу, очень агрессивная атмосфера. В общем-то, находиться там было тяжело. Было гиперинтенсивное место. Невероятное. Это был клуб, в котором тебя просто давило и раздирало. При этом он был очень мил. Люди там были полны какого-то горячечного энтузиазма. Правда, боюсь, что наркотики тут тоже играли какую-то роль. Хотя знаю, что Сева Гаккель был их категорическим противником. Вообще, что было бы с «Там-Тамом» без Севы, мне себе трудно представить. Там сочетались несочетаемые вещи. С одной стороны инфернальный питерский андеграунд самого грубого помола. С другой – Алеша Карамазов, он же Сева Гаккель, реальный святой, который в этом аду наводил какие-то свои райские порядки. Как это место вообще могло существовать, я не знаю. Но эти два начала там сочетались абсолютно органично. Это одно из самых удивительных мест, в которых я вообще был в своей жизни.[44]44
  Furfur, «Как жил русский музыкальный андеграунд 1990-х».


[Закрыть]

Сева Гаккель: Следующий концерт чуть не стал последним. Выступала группа «Пупсы». Пришла тьма народу. Для «TaMtAm’а» это был первый настоящий панк-концерт.

Прежде у русского панк-рока не было почвы: музыканты все были в андеграунде. И только с появлением монстров отечественного рока панк приобрел смысл. Он содержал протест против того, во что превратился Рок-клуб. С десятилетним опозданием русские музыканты проделали тот же путь, что и западные. К началу 1990-х в стране выросло поколение, для которого язык групп вроде «Аквариума» был уже вчерашним днем.

Публика на «Пупсах» была настолько своеобразной, что сперва я опешил. Я никогда не видел столько панков в одном пространстве. У них не было никаких сдерживающих центров. Для панков каждый концерт в новом месте должен был стать последним. Меня это пугало и вызывало восторг одновременно. Я чувствовал, что если бы сейчас мне было двадцать, то, скорее всего, я был бы таким же.

Все, что мы приготовили перед концертом, было моментально уничтожено. Народу было столько, что кресла не понадобились. А подушки, которые мы положили на пол, просто растоптали. В туалете оторвали раковину. Все было закидано бутылками и их осколками. Я смотрел, как люди уничтожают мой только что родившийся клуб, но чувствовал, что они принесли с собой какую-то новую, очень притягательную жизнь.

Я боялся, что хозяин нашего помещения Саша Кострикин предъявит претензии, и на этом клуб (не успев толком организоваться) просто прекратит свое существование. Но Саша отнесся к произошедшему спокойно. Он сказал, что раковину, конечно, придется починить, но после этого мы можем продолжать.[45]45
  Стогоff, «Грешники», С. 55–56.


[Закрыть]

Андрей Чернов: Скажем так: когда был TaMtAm – был панк-рок. Сейчас таких клубов нет нигде – ни в России, ни в других странах. TaMtAm был уникальным клубом, с уникальной атмосферой, уникальными людьми, которые там работали.

Илья Черт: Первый раз я сходил в «TaMtAm» через несколько месяцев после открытия клуба. Место меня поразило. Музыканты сидели на сцене прямо на полу, а мелодия звучала едва слышно. Расслышать ее мог только тот, кому все это предназначалось. Это было как Тайная вечеря. Мир, лежащий снаружи, должен был умереть, а здесь была жизнь. Мне было восемнадцать, и ничего прекраснее я еще не видел.

В детстве я сильно конфликтовал с матерью. Будучи школьником, ненавидел район, в котором меня угораздило родиться. Потом я понял, что дело не в районе, – этот мир вообще плохо приспособлен для жизни. Но дальше так продолжаться не могло. Нельзя ненавидеть все на свете. Где-то должно было найтись место и для такого, как я. В тот вечер мне показалось, что «TaMtAm» и есть такое место.

«Король и шут», 7 сентября 1995 года. Фото А. Настальской

Главное воспоминание моего детства: мать по любому поводу на меня орет. С отцом они развелись, когда мне было четыре года. Отец всегда был мне другом. С ним я мог поделиться любым секретом, но теперь он жил в соседнем подъезде. А я остался с матерью.

Что значит быть любимым, я не очень хорошо понимаю до сих пор. Жизнь никогда не показывала мне, каково это, когда тебя ценят дороже всего на свете. Я, маленький, совершенно не понимал, за что меня наказывают. Сейчас мать пожилой человек. Мы видимся от силы раз в два месяца, и многое удалось простить… Но в детстве я чувствовал только ненависть.

Едва окончив школу, я ушел из дому. Я вдруг понял, что повзрослел и в состоянии ответить. Сперва несколько раз кинул в нее табуреткой. Потом сказал, чтобы она держалась от меня подальше… а в следующий раз мы смогли нормально поговорить, только когда мне исполнилось тридцать.

Родители, школьные друзья, соседи по парадной – никого из них видеть я больше не желал. Начались 1990-е, и моя жизнь должна была стать совсем другой.[46]46
  Стогоff, «Грешники», С. 57–58.


[Закрыть]

Даниил Ляпин: Да, на наших концертах в TaMtAm были драки; мы были радикальные ребята. Помню, я увлекся такими опасными концертами, еще когда сам приходил как зритель. Я был напуган, но меня это не останавливало, а, наоборот, мотивировало. То же самое происходило и на наших концертах. Люди испытывали возбуждение и прилив энергии, эта энергия искала себе выхода, – поэтому были драки.

Дмитрий Бучин: В клубе TaMtAm я не играл, в то время я уже только слушал, но бывал там часто, любил этот клуб за удивительно уютную атмосферу, созданную светлейшим человеком Севой Гаккелем.

Юрий Соболев: В самом клубе я бывал несколько раз, но не могу сказать, что он порадовал меня уютом и комфортом, хотя были такие времена. Возможно, я был уже слишком взрослым, чтобы восторгаться таким андеграундом.

Мария Зальнова: Думаю, то, что с нами в этой мужской среде общались на равных, было необычно. Хотя «пацанками» мы не были; мы были женщинами.

Андрей Машнин: Публика [в TaMtAm] могла и сожрать легко, но мы нормально вписались. Это были самые первые концерты, и всегда было довольно много народу. Мне там нравилось. И сцена хорошая была, и гримерка с ящиком пива «Балтика № 3» от Севы Гаккеля в качестве гонорара.

Илья Никитин: На концерты музыкантам надо было приносить только гитары и барабанные палочки. Все остальное ждало их в клубе – усилители, ударная установка целиком. Стойка для гитары стояла готовая на сцене. Конечно, на концерты приходили по большей части мужчины. За игру группам всегда давали ящик пива (20 бутылок).

Сева Гаккель: Не имея лицензии на продажу алкоголя, вообще не имея прав на коммерческую деятельность, мы на свой страх и риск стали покупать несколько ящиков пива и развернули торговлю. Музыканты играли бесплатно, но каждая группа стала получать ящик пива (20 бутылок), не как плату за выступление, а как прохладительные напитки. Постепенно мы перешли на работу два раза в неделю, каждую пятницу и субботу, народу становилось все больше, и чтобы как-то его ограничить, мы стали взимать входную плату, стараясь оставить ее на самом низком уровне. Это позволило отсечь ту часть публики, которая сидела в кафе и, напиваясь, поднималась наверх не из-за любви к музыке, а просто подраться. Нужно было подумать об охране порядка.[47]47
  Всеволод Гаккель, «TaMtAm без иллюзий» // «Пчела»: журнал. – Март 1996.– № 8. – Архивировано здесь: https://web.archive.org/web/20121226 065647/http://www.pchela.ru/podshiv/8/tamtam.htm


[Закрыть]

Андрей Алякринский: Часто бывает, нарываешься на воспоминания каких-то непонятных людей, которые пишут, какая жесть была. Для меня было не так – «Там-Там» был моим домом, как и для всех, кто там работал. Это было место с очень светлыми идеологическими задачами, это была свобода. Плюс это была колоссальная школа – и жизни, и в профессиональном смысле. Мне «Там-Там» никогда не казался особо брутальным и злым местом – а я видел это все изнутри.[48]48
  Александр Горбачев и Илья Зинин: «Песни в пустоту. Потерянное поколение русского рока 90-х». Москва: Corpus, 2014. С. 52.


[Закрыть]

Илья Черт: Закона, запрещающего употребление наркотиков, тогда не существовало. Веществ, расширяющих сознание, в «TaMtAm’е» было навалом. Тем более что стоили они копейки. Пи-Си-Пи продавали то ли в три, то ли в шесть раз дешевле, чем водку. При этом от водки с утра у тебя будет болеть голова, а от этой штуки ты на несколько суток превращался в инопланетянина, и все вокруг говорили, что для здоровья Пи-Си-Пи совсем не вреден.

Неизвестный, Илья Никитин, Рома Воинков, Евгений Копейкин в клубе TaMtAm, 1994 год. Фото А. Настальской

К 1994 году «TaMtAm» превратился в космопорт. Клуб был битком набит инопланетянами. Куча идей, причудливые лица, абсолютная свобода, безумное многообразие. Адекватных людей в клубе не было вообще. Охрана пропускала внутрь только инопланетян, а обычным людям на входе говорили:

– Извини, дружище! Тебе этот клуб не подходит.

Страна снаружи переживала трудные времена – а нам было наплевать. Мир агонизировал и изменялся по нескольку раз в день – но наш мир менялся еще быстрее. Заслуга «TaMtAm’а» состоит в том, что он показал целому поколению: можно обходиться без всего остального мира. Хочешь играть музыку? – наплюй на шоу-бизнес и просто играй! Хочешь быть свободным – приходи к нам и будь! Музыканты рок-клубовской волны пытались куда-то вылезти, пробиться, занять место, кому-то что-то доказать. Мы в «TaMtAm’е» чувствовали себя самодостаточными. У нас был клуб, а все остальное нам было не нужно.

В группе я начал играть с семнадцати лет. Мы исполняли жесткую музыку – трэш-металл. Слушали нас суровые, нахмуренные типы: агрессивный внешний вид, черная кожа, шипы и черепа. За этими черепами скрывались, может быть, самые искренние отношения из всех, что я встречал в жизни.[49]49
  Стогоff, «Грешники». С. 65–66.


[Закрыть]

Даниил Ляпин («Вибратор») в клубе TaMtAm, 1993 год. Из архива группы

Даниил Ляпин: Когда я активно увлекся панком, проблем с государством из-за политики уже не было. Но в TaMtAm люди чего только не вытворяли. Из-за этого у клуба начались проблемы, которые потом повлекли новые проблемы, и в результате TaMtAm был закрыт. Первый рейд произошел на нашем концерте в честь дня рождения Егора Летова то ли 10, то ли 11 сентября 1993 года: там были все – «Король и шут», «Вибратор», «Хулиганы» и Incest Kids. Мы играли третьими, и сразу после нашего сета в клуб ворвалась милиция. С тех пор они приходили каждую неделю и срывали концерты.

 
Я сегодня получил 5 тонн,
Всем звоню – стрелка!
Гульбон!
Сегодня Royale прольется рекою
Сегодня ментам не будет покоя!
Гульбон!
Мы будем на улицах матом орать,
Гадить повсюду! Блевать!
Гульбон!
Пьяные бабы, раком стоя,
Будут захлебываться спермою!
Гульбон! [50]50
  Песня «Гульбон» группы «Вибратор».


[Закрыть]
 

Илья Бортнюк: Тема наркотиков стояла ровно так же, как во все времена во всех музыкальных тусовках. Ни больше ни меньше. То есть беспредела не было. В группе Nirvana были наркотики? Были. Но ведь при этом никто не писал, что Nirvana – это такая исключительная группа, которая употребляет наркотики. Я не думаю, что наркотиков в «Там-Таме» было больше, чем в каком-либо другом клубе. Просто пару раз показали сюжеты в программе «600 секунд», и после этого все стали об этом говорить. Но я бы не сказал, что это принимало какие-то экстремальные формы. Да, всегда было несколько обдолбанных человек. Но такие люди есть в любом клубе. Мне кажется, сейчас наркотиков в клубах гораздо больше. Просто они не такие тяжелые и это не так бросается в глаза. Я считаю, что миф про наркотики в «Там-Таме» создан соответствующими службами. Понимаете, других клубов практически не было. А отдел по борьбе с наркотиками существовал, и им надо было что-то делать. Куда им ехать? На Московский вокзал? Наверное, ездили. В Мариинку или в кинотеатр? Вряд ли. Там не так много шансов что-то найти. А в «Там-Таме», даже если найдут пару пакетиков с марихуаной, для них это уже путь к карьере и повышению раскрываемости.[51]51
  Furfur, «Как жил русский музыкальный андеграунд 1990-х».


[Закрыть]

Рибсон: В TaMtAm я как бы сам родился. Жестким он не был… собственно, времена были жесткие. Система тогда рухнула, новая только зарождалась, улицы кишели преступниками, ворами, даже милиционеры были коррумпированые и торговали наркотиками. Царил хаос. Там я познакомился с Даниилом [Ляпиным]: он сидел на подоконнике с громадным ирокезом – это был кайф! Мы стали дружить.

Денис Купцов (DJ Messer): В 90-е правоохранительные органы часто устраивали облавы – искали наркоторговцев и контрабандистов. Эти рейды мы называли «маски-шоу»: силовики, вооруженные под завязку и в масках, врывались в клуб во время концерта и ставили людей к стенке. У всех искали наркоту и могли сильно избить, стоило тебе что-то сказать. Сказать даже не про них, а что угодно… Сумасшедшее время. Иногда увечья, которые люди там получали, были смертельными. Рассказывали даже, что какие-то угоревшие панки и скины сами избивали силовиков.

 
Мы не будем стоять лицом вниз
Мы не будем лежать лицом в грязь
Мы не будем слушать тех
Кто хрустит по ногами
Мешает ходить
Мы сломаем тупик на нашем пути
Если хватит денег на пару пива
Мы стоим на пороге звука
Который зарежет уши
Жующим сопли
Плакать – только в укромном месте
Так, чтобы не нарваться на жалость
Не вызывают сочувствия
Разбитые сердца и морды
Вошли в привычку
Хватит ждать защиты
Пора напасть
Пока не выпала челюсть
Выйти на волю из нервных клеток
Вон уже – там – раздают рогатки [52]52
  Песня «Сказать нет» группы «МашнинБэнд».


[Закрыть]
 

Андрей Машнин: На концерты ходили всякие «молодежные группировки», но мне пофигу это было. Я ни с кем не дружил из них, ничьи взгляды не выражал. Но было смешно, когда в моих текстах находили какие-то странные смыслы. То есть я пишу «в Белой гвардии не было негров», например, а они передают друг другу: «Слышали? Машнин против негров!» Или есть песенка про одиночество, там в одном из припевов «Одинокий, как Сталин», так тут же опять новость: «Машнин про Сталина поет!»

Илья Бортнюк: Все (ну или почти все), что сегодня есть интересного в русской музыке, родилось именно в «TaMtAm’е». Первый раз в этот клуб меня привел кто-то из знакомых музыкантов. Помню, выступала группа «Swindlers», в которой на барабанах играл Кощей. Место показалось мне прекрасным. Люди слушали музыку, пили пиво и адекватно реагировали на то и на другое. Все прыгали, кричали, дрались и танцевали. Посреди тоскливого, с трудом выздоравливающего Ленинграда я вдруг встретил кусочек Европы.

Музыканты, которые делали «TaMtAm’у» лицо, были очень разными: от невменяемых рокабилов, приходивших в клуб с ножами и метровыми цепями, до скрипачей с классическим образованием, игравших экспериментальный джаз. От индустриальных нойзовых артистов до растаманов. Люди были очень разными, но все становилось частью целого, и клуб работал.

«МашнинБэнд» в TaMtAm, 1996 год. С разрешения Андрея Машнина

В начале 1990-х я жил от «TaMtAm’а» в десяти минутах ходьбы. Посещать его мне было очень удобно. Сперва я приходил туда как зритель. Практически каждую неделю я совершал для себя то или иное музыкальное открытие. Потом я сделал о «тамтамовских» музыкантах программу на радио. А еще через пару месяцев я перешел в клуб на работу. Понятие «работа в „TaMtAm’е“» было довольно расплывчатым. Официальной процедуры принятия не существовало. Зарплата, штатное расписание, часы работы – ничего этого тоже не было. Люди просто собирались и, кто чем мог, помогали клубу. Прежде всего это была тусовка, компания. Я познакомился с Севой Гаккелем, сошелся с остальными ребятами и стал принимать участие.[53]53
  Стогоff, «Грешники». С. 68–69.


[Закрыть]

Кирилл «Джордж» Михайлов: Мой первый панк-концерт был в 1993-м в клубе TaMtAm. Я познакомился с «Автоматическими удовлетворителями», «Чудо-юдом» и местной группой Slang. Публика много плясала, но понятно, что это были не культурные танцы: люди просто делали так, как чувствовали. Было жестко – панки много дрались со скинами. 90-е были непростым временем, и способы самовыражения ему соответствовали – творилась всякая дичь. Сегодня забавно об этом вспоминать. Конечно, [на концерты] приходило много нацистов, но тогда это было неважно. Мотивация подраться присутствовала у многих субкультурщиков – драка была не только элементом уличной жизни, но и частью субкультуры.

Политической составляющей в музыке 90-х не было: ленинградский панк был совершенно антисоциальным, политика его не интересовала.

Илья il-78 Алексеев: Мне кажется, для клубного андеграунда 90-х характерно то, что все пробовали себя в разных стилях. В период TaMtAm мы больше всего любили «Югендштиль», «Химеру», «Пауков» и Spitfire. Эти группы сочетали множество стилей – oi! панк, хардкор, метал, ска. Музыка могла быть танцевальной и при этом – тяжелой, агрессивной, задумчивой, акустической. Однажды «Химера» сыграла неожиданный акустический сет – та же агрессивная музыка в акустической аранжировке, которая до того ассоциировалась только с русским/советским роком. На самом деле, большинство групп 90-х, как и я, крайне недолюбливали традиционный советский рок. Ярким воплощением его в классическом понимании стал Ленинградский рок-клуб (с типичными образацами жанра, вроде «Кино» и «Аквариум»).

Кого-то из них я видел в 90-е. Как-то в разговоре с арт-директором рок-клуба «Молоко» он сказал мне: «Ты видел и слышал, может быть, верхушку айсберга, но основная масса была просто ужасна – они пытались копировать русский рок, но получалось в разы хуже».

И вот ребята из TaMtAm’а решили делать что угодно, но не быть похожими на те группы. Как говорил Сева Гаккель, у групп, играющих в TaMtAm’е, с Ленинградским рок-клубом не должно быть абсолютно ничего общего. Я послушал «Химеру» в акустике – это звучало по-настоящему свежо – и осознал, что играть можно вообще все что угодно. Просто все, что в голову пришло. Можно делать так, чтоб это звучало нестандартно, агрессивно, забавно – и при этом разрывать шаблоны и веселиться. Например, «Маррадеры» в своих песнях подшучивали над «Кирпичами» и другими группами, слишком серьезно относящимися к себе как к хардкору, иронизировали над ними. А мы в одной из первых песен «Анкылыма» прикололись над самими «Маррадерами», потому что если они могут над кем-то смеяться, то и мы над ними можем.

Клубная атмосфера воспринималась как нечто уникальное – там ты мог себя проявить как угодно.

Маша и Алина («Чертовы куклы»), 1998 год. Фото Дэна Каменского

Еще помню, – возвращаясь в детство, – свой интерес к теоретическим рассуждениям о рок-музыке. Очень интересными были информационные передачи на радио «Катюша» и статьи в журнале Rock-Fuzz, в основном А.А. Курбановского (главного научного сотрудника Русского музея). Это были материалы о «Гражданской обороне», «Нож для Frau Müller» и Егоре Летове, а в своих статьях он писал об андерграундной культуре. Для меня временами язык изложения был сложен для восприятия, но когда я пытался осознать, что имелось в виду под отсылками к философии и современной культуре XX века, то начинал понимать, что рок – это не просто развлечение. Что все это очень серьезно, и что в рок можно вложить – и вынести из него – много значимого. Поэтому мне хотелось понять бэкграунд каждой группы. Я собирал статьи, и помню, как мне попался текст про TaMtAm в англоязычной газете St. Petersburg Times. Это был материал об Эде Старкове из «Химеры», и использовался термин «TaMtAm-генерация», описывающий связанные с клубом группы. Те коллективы – «Югендштиль», «The Пауки», «Нож для Frau Müller», «Химера» и другие – были по сути авангардом в экстремальной музыке. Все они звучали по-разному, но отношение к музыке было схожим. Я именно так это воспринимаю: вы можете играть очень по-разному, но энергетика остается общая. Удачный был эксперимент.

Рибсон: Директор TaMtAm Сева Гаккель был большим демократом. Реально. Группам он давал огромную свободу, несмотря на разные мнения. Его волновал андеграунд, а не политика. Для него было важно дать группам пространство, где они могли свободно выражать свое мнение и защищать свои взгляды.

 
Мне нисколько не жалко тебя
Я, я, я, я застрелю тебя
Я, я, я, я застрелю тебя
Я, я, я, я застрелю тебя
Насрать, что ты не виноват
Но у меня есть автомат
Я, я, я, я застрелю тебя
Я, я, я, я застрелю тебя
Я, я, я, я застрелю тебя
Надо привлечь внимание
Надо вызвать его интерес
Она купит себе новое платье
а я выстригу себе ирокез [54]54
  Песня «Любовь» группы «Чертовы куклы».


[Закрыть]
 

Мария Зальнова: Я не считаю текст «Любви» феминистским. Я никогда не разделяла эти взгляды, они глупы. В России эта идея непопулярна: наши женщины на протяжении столетий работали плечом к плечу с мужчинами. Если мужчина не откроет передо мной дверь магазина и не пропустит меня, я посчитаю его грубым, а его поведение возмутительным. Я привыкла, что меня защищают и пропускают. Я не феминистка. Я отрицательно отношусь к их «идеям».

Как вы думаете, зачем женщина ставит себе ирокез? Девушка, которой ирокез не идет, никогда его не сделает. «Оружие» – это про другое. Здесь заложен двойной смысл. Но ирокезы – это, конечно, круто. Мы были крутые.

Андрей Князев: «TaMtAm» был диким местом. Позволено там было вообще все. Но первые концерты «Короля и Шута» были чересчур дикими даже для «TaMtAm’а».

С Горшком мы вместе учились в художественном училище. Нас обоих готовили к работе художников-реставраторов. В училище я ходил бритый и носил довольно экстравагантный по нынешним меркам пиджак. А про Горшка я сразу подумал, что это сын военного. У него были брюки со стрелками и рубашка, застегнутая на все пуговицы под самое горло. Выглядел он не очень. Но постепенно мы сошлись.

Я показал ему свои стихи и рисунки. А Горшок рассказал мне, что дома, на Ржевке,[55]55
  Промзона на севере Санкт-Петербурга.


[Закрыть] у него есть своя группа, состоящая из школьных приятелей. Как-то мы вместе съездили к ним на репетицию. Прежде я всерьез думал о карьере художника. Но играть панк-рок – конечно, это было намного интереснее.

Первое время Сева не хотел, чтобы мы выступали в его клубе. Сейчас я прекрасно понимаю почему. Группе едва исполнился год, играть никто из нас не умел, вокруг группы постоянно крутились толпы скинхедов, а Горшок приходил в «TaMtAm» смертельно пьяный, плюс у него не было передних зубов. Как таких выпустишь на сцену?

Первый раз перед публикой «Король и Шут» выступили на Рубинштейна, 13 – в здании закрывшегося к тому времени Ленинградского Рок-клуба. А еще через год, к весне 1993-го, сдался и Сева.

Подготовка к первому «тамтамовскому» концерту не заняла у нас много времени. Я нарядился в полосатую пижаму, сверху надел косуху из кожзаменителя и поехал в клуб. Выступать в «TaMtAm’е» трезвым было не принято. Необходимо было выпить, да только денег у меня хватало всего на одну бутылку пива. Я зашел в универсам и там в очереди познакомился с парнем, который оценил мой внешний вид и тут же купил целый ящик «Балтики». В клуб мы поехали вместе. Вечер удался.[56]56
  Стогоff, «Грешники». С. 79–80.


[Закрыть]

В 1993-м я ушел в армию, а когда вернулся, то первым делом пошел в «TaMtAm». В клубе я встретил парней, которых не видел два года. Мы здорово напились, нас избили ОМОНовцы, я глотнул слезоточивого газа «Черемуха» и ночь провел в отделении милиции. В общем, убедился, что, пока меня не было, ничего не изменилось.

Все до единого концерты в «TaMtAm’е» лично для меня заканчивались ночевкой в отделении милиции. После концерта панки разбивались на группы по интересам: кто-то планировал съездить подраться, кому-то хотелось купить наркотиков. А милиционеры считали, что всем нам лучше будет у них. ОМОНовцы в масках окружали толпу и битком набивали целые автобусы.

Не думай, пожалуйста, будто все это мне нравилось. Армия заставила меня смотреть на многие вещи иначе. Вернувшись, я впервые посмотрел на группу трезвым взглядом. Картина меня не обрадовала. Парни жили в съемной квартире и вместо репетиций с утра до ночи пили алкоголь. Группа катилась под откос.[57]57
  Стогоff, «Грешники». С. 83–84.


[Закрыть]

Александр «Балу» Балунов: Идея создать группу родилась у нас в школе. Это было в 1987-м, мы были 14–15-летними семиклассниками, и идея была в том, чтобы собрать группу как компанию единомышленников, а не просто встречаться «вместе побренчать на гитарах». Образ мыслей, стремление к свободе, поиск истинного имени бога, скажем так, – все это нас объединяло. Хотя сначала мы встречались совсем не ради музыки. У нас и гитар-то не было. Но мы их быстро нашли. Один из инструментов был сломан, и его приходилось постоянно ремонтировать. Когда мы стали играть, сам собой получался панк-рок. Хотя мы понятия не имели, что это панк-рок. Так продолжалось, пока в 1989-м мы не услышали Sex Pistols. До того слушали русский рок – «Алису», «Кино», ДДТ. Ну, сказать, что мы слушали эти группы, можно с натяжкой: ни у кого из нас не было магнитофона. У Горшка, впрочем, была дешевая некачественная моно-модель. Но слушать дома музыку ему не разрешали – его отец работал в КГБ. Мы носили рваные штаны с оранжевыми пятнами, жили по панку и всех шокировали. И по-настоящему угорали. Мы не умели ни на чем играть, но хотели, – а еще мы хотели делать театр. Нас не заботили никакие границы или музыкальные правила: мы просто ничего про них не знали.