Текст книги "Опыты литературной инженерии. Книга 3"

– Вижу. Ну, и что?

– Простая пыльца, а за ней – весна, Митя! Это ощущения, чувства, эмоции, ассоциации! Нельзя это оторвать одно от другого! Мы снова вернемся к простому полену!

– А хоть бы и к полену, если ничего другого пока не можем!

– Вот и занимайся поленом, а я в этой затее участия больше принимать не буду!

– Даша, ты чего это? Ну, полено как полено… А мы-то тут при чем?

– При чем? Ты ничего не понял? Эх, Буратино ты, Митя, с ручками и ножками! Робот! Пока, не провожай меня. Я как-нибудь, сама дойду!

Митя облокотился о перила моста и тупо уставился на тускло отсвечивающую вечерним золотом далекую воду. Стук каблучков Даши часто прерывался звуком моторов проезжающих машин. Потом вовсе пропал. Митя оторвался от созерцания воды и повернулся в сторону левого берега. Даши на мосту уже не было. Потом Митя обратил внимание, что на его ладонях и рукавах пиджака густо осела пыльца весенней вербы.

Роковой выстрел

Пустырь на нашей улице заканчивался с запада высокой кирпичной стеной завода газовой аппаратуры. За стеной был не сам завод, а заводской сад, который по очереди охраняли здоровенные мужики. В саду стояли старые яблони, он зарос высокой травой и крапивой и для завода представлял собой не понятно какую ценность. Скорее всего, его берегли как резервную территорию.

В мае из-за забора на пустырь накатывались волны ароматов от цветущих яблонь, которые заставляли сердца взрослых биться быстрее, а детские трепетать от необъяснимого счастья. В июне, когда на ветках намечалось некое подобие плодов, сад подвергался регулярным набегам местной шпаны, среди которых Алька отличался особой удачливостью.

В очередном налете принимало участие шесть человек. Возраст грабителей колебался от двенадцати до пятнадцати лет. Одним рывком банда преодолела линию обороны сада – забор, и устремилась под сень яблонь, уповая на добычу.

Алька всегда брал отвагой и проворством. Он не боялся залазить высоко на деревья, тогда как соратники робко щипали ветки у подножья стволов. Ему доставались самые перспективные в смысле созревания плоды, но и риск был велик: в случае появления сторожа приходилось прыгать с высоты, а это предполагало удачу.

Сторож выкатился из глубины сада, выстрелил в воздух из двустволки, чем переполошил громил и заставил их обратиться в срочное бегство. Алька легко спрыгнул наземь, чуть замешкался, огибая крапиву, и помчался вдогонку братве, которая уже по-кошачьи царапалась на забор. Яблоки за пазухой мешали маневру, поэтому Алька не смог проявить обычной прыти. Он только-только успел опереться животом на гребень забора, как прогремел второй выстрел – на поражение. В правую ягодицу бандита впился заряд крупнозернистой соли.

С прощальным криком, рассыпая трофеи в пыли, Алька перевалился через забор и заковылял прочь, орошая траву алой кровью. Отбежавшие на безопасное расстояние подельники примчались на вопли товарища, помогли добраться до дверей квартиры и даже открыть ключом дверь.

Просвещенный злодей дохромал до ванной, налил в таз теплой воды, спустил штаны и уселся в спасительную посудину растворять соль. Народная мудрость предлагала абсолютно правильное поведение: через минут двадцать боль стала утихать. Алька прекратил стонать, чем дал повод сострадающим друзьям переменить направление мыслей. Теперь всеми овладела только одна идея – кровная месть!

Через час на тропу войны были готовы ступить более двадцати солдат удачи. Слух о не смертельном, но оскорбительном ранении их коллеги-флибустьера поставил под ружье почти взвод сорванцов, готовых на всё ради святого отмщения. Когда Алька закончил наклеивать лейкопластырь на пораженную часть тела, перед окнами его квартиры уже выстроилось готовое к битве ополчение. Вооружение орды было нестандартным и разнокалиберным. Преобладали палки с гвоздями, камни необходимого метательного калибра, куски строительной арматуры и рогатки с полным боекомплектом. Вовка-Прокурор приволок настоящий револьвер, система Нагана с тремя патронами. Славик-Робот продемонстрировал блестящую трофейную финку с рукояткой из рога оленя.

Под предводительством опытного в подобных начинаниях Жорки-Жилы рать направилась в сторону забора газового завода. Непосредственно перед забором мстители перешли со стрелкового шага на рысь, потом на галоп, а далее – дружно бросились на штурм стены. Когда сторож, который, может быть, уже раскаивался в своей бесчеловечности, увидел, что на охраняемую территорию лезут полчища агрессоров, он запоздало смекнул, что остается только уповать на Всевышнего! Шутки кончились, господа! Пора было уносить ноги!

В глубине сада стояла шестигранная деревянная будка. Эти будки когда-то устанавливались около трамвайных стрелок. В них на скамеечках сидели стрелочники, которые при приближении трамвая с определенным номером выходили наружу и переводили стрелки специальным ломиком. В будке имелось два миниатюрных окошечка и крепкая дверь. И вообще, будки были сделаны на совесть – из прочных буковых досок, пригнанных почти идеально. Будку в саду установили, чтобы сторожу было где укрыться в случае дождя.

Сторож опрометью метнулся к спасительной будке, преследуемый свирепой стаей пацанов, и успел заскочить в нее чуть ли не в последний момент. Орава налетела на будку со всех сторон. Колотили по ней палками, бомбили камнями. Потом дружными усилиями будку повалили и начали катать по саду, пытаясь причинить сторожу увечья, тыча в разбитые окошки палки и прутья арматуры. На двойное счастье сторожа, утром прошел дождь. Попытки поджечь будку вместе со сторожем не принесли успеха. Вовка-Прокурор дважды выстрелил из нагана в будку и оба раза промазал. Третий патрон дал осечку. В ватаге царило ликование – вот он, поверженный враг! Сторож скрючился на дне будки и тем избегал серьезных ранений, хотя доставалось ему прилично.

В саду газового завода бушевала буря. Стая вмиг одичавших детей, недокормленных в войну, не обласканных близкими, потерявших отцов, выплеснула беспощадную ярость зверенышей на практически беззащитного человека.

Понятно, что сторож – дурак. Понятно, что он перестарался, выполняя свою работу. Но расправа, которую учинили малолетние, не соответствовала по тяжести тем ранениям, которые получил на свою задницу, постоянно ищущую приключений, добрый молодец Алька.

Энтузиазм в рядах мстителей не убывал, и только когда концы арматуры и гвозди на палках окрасились кровью, начало постепенно приходить отрезвление.

Тяжело дыша, с расширенными от возбуждения глазами, пацаны уставились на будку, откуда в наступившей тишине были слышны стоны сторожа. Напоследок главари банды и их прихвостни помочились на будку, и войско отбыло восвояси.

Дирекция газового завода поступила мудро. Так как никаких движений со стороны родителей раненого подростка не последовало, инцидент был подвергнут забвению. Через день на пустырь, возвышаясь на колесном трейлере-прицепе, прибыл настоящий танк. Подрастающее поколение ликующими воплями приветствовало боевую машину. Танк порычал, выпустил клубы ароматного солярового дыма и медленно сполз с прицепа на землю. Потом он неторопливо развернул пушку назад и двинулся к стене сада. Без особых усилий продавил забор и поелозил по кирпичным обломкам, расширяя и облагораживая проход. Затем танк снова солидно взгромоздился на трейлер и заглушил мотор. Открылись люки, и на платформу прицепа выбрались чумазые молодые танкисты. Толпа, сплошь состоящая из участников последнего трагического набега, дружно закричала:

– Ура!

С той поры доступ в сад стал совершенно свободным. Сторожей убрали вместе с будкой. Но и у дворовой публики интерес к саду заметно поубавился. Сначала там играли в прятки, потом скакали по деревьям, изображая с одинаковым успехом полудикого Тарзана и его ручную мартышку Читу. Но позже, к осени, сад стал полегоньку захламляться, деревья откровенно захирели, и тот роковой выстрел, который поразил корму Альки, поразил в самое сердце прекрасный сад и навсегда подрезал крылья лихим налетчикам.

Рыбалка на Кугульте

Николай Иванович по специализации был детским хирургом. Выходит, душа у него не была чужда сострадания. У Николая Ивановича отсутствовали увлечения, которые хотя бы косвенно могли поколебать его гуманные принципы. Он не охотился, не ловил рыбу, предпочитал вегетарианский стол и был убежденно непьющим. Спустя десяток лет, сославшись на ухудшающееся зрение, Николай Иванович переквалифицировался в физиотерапевты.

Судьба послала Николаю Ивановичу нового знакомого, который совершенно не подходил под нравственные стандарты доктора, но, раз уж решила судьба так щедро его одарить, деваться от этого было некуда.

Нового знакомого звали Иваном. Фамилия у Ивана была Матковский. Новый знакомый работал мастером производственного обучения в одном из профтехучилищ города и слыл мастером на все руки. К Николаю Ивановичу Ивана Матковского привела неотложная нужда. Училище готовилось принять участие в краевой выставке. Директор назначил Матковского ответственным за наполнение экспозиции.

Блестящим образцом технического творчества училищной молодежи стал велоэргометр, сооруженный под руководством неутомимого Кулибина-Матковского. Велоэргометр работал на пяти режимах, измерял условную нагрузку в вольтах и скорость условного перемещения в условном пространстве в км/час. Регистрировал частоту сердечных сокращений и отмечал заданное время заезда писком таймера. Образцы фирменных велоэргометров, которые сейчас никого не удивляют в спортивных магазинах, в те времена еще не сошли с чертежных досок. А юные умельцы под руководством Ивана уже воплотили в металле чудо медицинской диагностики, спортивного тренинга и безвылазных велосипедных «прогулок».

Ивану Матковскому срочно была нужна консультация специалиста по безопасной эксплуатации аппарата, и Николай Иванович, не чуждый технике, оказался именно тем человеком, который буквально вдохнул душу в профтехжелезяку, обеспечив ей методическое и медицинское обоснование.

Безмерно благодарный Николаю Ивановичу за Диплом первой степени на выставке и денежное вознаграждение от директора училища, Иван пригласил научного консультанта на рыбную ловлю.

Получив приглашение, Николай Иванович поёжился: развлечение не отвечало его идеологическим постулатам, но Матковский развеял его колебания старым педагогическим приемом. Убедительно наврал, что рыбу ловить будет только он, есть ее будет только сам, вялить и запасать ее к пиву будет единолично. А Николаю Ивановичу остается вдыхание свежего воздуха, любование пейзажами и полное отрешение от земных забот!

Николай Иванович, как выражаются профессиональные рыболовы, «клюнул». Иван умчался домой готовить выездной экипаж, снасти, поваренную соль и тару необходимого объема. Николай Иванович объявил жене о завтрашнем отбытии в вояж, чем привел ее в состояние медицинского ступора.

Ранним утром Иван Матковский подал к крыльцу доктора порядком ободранный «москвич», у которого отсутствовало заднее сиденье. Все пространство, что находилось за спинами водителя и пассажира, было под самый верх забито пустыми алюминиевыми флягами, сложенной в тюк резиновой лодкой, спецодеждой, палаткой, двадцатилитровым чугунным казаном, стойками для костра и дровами для того же костра. Растерянному врачу Иван объяснил, что они выдвигаются в чистую степь, на речку Кугульту, на границу Ставропольского края и Калмыкии, где материал для костра не произрастает по климатическим противопоказаниям.

Жена Николая Ивановича вынесла из подъезда клетчатую сумку с вегетарианским провиантом и помахала вслед отъехавшему мужу с отчаяньем последнего свидания. Будто бы это вовсе не москвич Ивана Матковского, а кладбищенский катафалк.

Пребывая в тесноте чуда родного автопрома, Николай Иванович, не чуждый возрастному остеохондрозу, чувствовал себя неуютно. Болтовня неугомонного Ивана слегка раздражала, а к двенадцати часам стала досаждать и жара. У самого Николая Ивановича в гараже тихо пылился «Опель-Омега» с исправным кондиционером. Накануне он предлагал Ивану воспользоваться личной иномаркой, но в результате дискуссии был выбран именно «москвич» Матковского из-за отсутствия в программе выезда того, к чему привык «Опель» – дорог.

В безбрежной степи грунтовая дорога незаметно переродилась в направление, хотя этот феномен, по преданию, более справедлив по отношению к средней полосе России и Сибири. Сейчас же со всех сторон путешественников окружала голая ставропольско-калмыцкая степь.

По прибытии к месту лова Иван без помощи Николая Ивановича расставил кособокую брезентовую палатку некогда защитного цвета. Им же было оборудовано место для костра. Вокруг будущего капища Иван живописно расположил привезенные поленья. С особой торжественностью Матковский извлек и разложил на земле резиновую лодку, которая в спущенном состоянии напоминала шкуру убитого бегемота. В этой местности дождей не бывает месяцами, поэтому Иван безбоязненно выставил под открытым небом страшные резиновые сапоги и линялую армейскую панаму. На этом приготовления к мероприятию закончились, и гостеприимный Иван предложил доктору откушать.

Вегетарианскую кладь Николая Ивановича Иван отверг по идейным соображениям. По его мнению, котлеты из свеклы и салат из брюссельской капусты могли сорвать рыболовные замыслы из-за низкой калорийности и последующего затем общего ослабления организма.

Из левого резинового сапога мастер производственного обучения ловко достал завернутую в портянку поллитровку и предложил начинающему рыболову-физиотерапевту «повострить глаз». Сначала Николай Иванович намеревался с возмущением отклонить предложение как недостойное, но, поразмыслив, решил, что незаслуженно обидит бескорыстного Ивана, и согласился.

Начав закусывать вареной морковкой, Николай Иванович не заметил, как Матковский подсунул ему ломоть вкуснейшей домашней колбасы. А после второго приема внутрь горячительного зелья доктор уже уверенно уписывал за обе щеки гуляш, изготовленный в дровяной печи Ивановой матерью и подогретый на степном костре. На всем протяжении процесса вострения глаза доктор расхваливал велоэргометр Матковского. Попутно доктор прикидывал, как привлечь кардиологов областной больницы для создания современной методики диагностирования ранней стадии ишемической болезни сердца на базе профтехприбора.

Огромное ставропольско-калмыцкое солнце багровым диском закатилось за горизонт, погрузив степь в романтическую лиловую дымку. Над речкой Кугультой сонмом приведений поплыла фата тумана. Из прибрежных тростников, исполненные вдохновения, вспорхнули несметные полчища прирожденных калмыцких кочевников – комаров. Николай Иванович занервничал, но Иван его быстро успокоил, заверив, что против этого зверья у него в наличии есть испытанное средство. Средство отвратительно пахло и сводило на нет удовольствие от трапезы. Но комары действительно остепенились и летали поодаль, уважительно поглядывая на несъедобных гостей.

В палатке Иван долго и основательно скрипел старыми пересушенными козьими шкурами, которые должны были заменить доктору привычный домашний матрац. Николая Ивановича откровенно умилили старания Матковского устроить для него царское ложе, а обонятельные рецепторы, выведенные из строя противокомариным снадобьем, не отреагировали на специфический запах, исходивший от шкур.

Ночью благотворный эффект от народного средства, принятого вовнутрь для повышения рыбацкой зоркости, иссяк. Николай Иванович проснулся от кошмарных видений. Под боком, вместо беззащитной супруги, агрессивно храпел незнакомый мужчина. При малейшем движении козье ложе скрипело, как несмазанная дверь. Под пологом палатки витала унылая речная сырость. Снаружи хихикали комары, поджидая, когда выпитый из семейного термоса чай выгонит к ним на съеденье богатую кровушкой плоть.

Дрожащий и растерянный доктор нащупал в изголовье палатки фонарик и очки, почему-то лишившиеся правого стекла, обрел монокулярное зрение и начал развязывать тесемки выходного отверстия. Палатка Матковского имела особую систему клапанов и запоров, решительно исключающих проникновение насекомых. По уровню надежности конструкция соответствовала люку подводной лодки. Бывший чай заставлял Николая Ивановича суетиться, путаться в тесемках и непроизвольно сжиматься, предотвращая нежелательные позывы организма. Отчаявшись справиться с затейливыми тесемками и клевантами, доктор хирургически точно произвел разрез карманным перочинным ножом и выпал в степь на последнем волевом усилии.

Через минуту-другую по завершении постчайной церемонии Николай Иванович почувствовал неизреченную благодать. Он заметил загадочное мерцание бесчисленных звезд в бездонном небе над бескрайней степью. Он рассмотрел таинственный туман над рекой и услышал трогательное до слез сонное кваканье одинокой лягушки. Умилившись от общения с окружающим миром, доктор потерял бдительность, что в условиях дикой природы является непростительной глупостью. Приближался рассвет, и охладевшие в росистых тростниках комары тайно перегруппировались. Не успел доктор даже подумать о забытой с вечера опасности, как с разбойничьим визгом со всех стратегических направлений комары бросились на абордаж. Физиотерапевт с давно забытой прытью нырнул в палатку и едва вновь не выпрыгнул наружу, неприятно пораженный интенсивностью запаха козлиной подстилки. Попытка плотнее запахнуть полог к успеху не привела: спасительные клапаны конструкции Матковского были неосмотрительно уничтожены докторской же рукой. Комары взяли палатку приступом, причем привели с собой многочисленных родственников, которые, в свою очередь, пригласили на угощенье малознакомых тварей с того берега.

Во тьме палатки началось настоящее побоище. Кто кого побивал, установить со всей очевидностью было невозможно. Под канонаду и рычанье рукопашной проснулся Иван и с недосыпа больно треснул доктора по тому месту, в области которого у быков обычно растут рога. Вместе с Иваном и комарами доктор выкатился в степь, где клубок распался на составные элементы. Иван бросился в палатку за ядом, комары взвились к светлеющим небесам. Николай Иванович трижды пал на землю, но не обратился в сокола, а уничтожил этим маневром некоторое количество летучей нечисти.

Освященный свежей порцией мерзко пахнущей жидкости и вновь потерявший обоняние доктор все же решил отправиться в палатку досыпать, а профтехрыбак Иван начал готовиться к заплыву. Он расправил на земле латанное-перелатанное судно эпохи Христофора Колумба и стал ритмично накачивать его кузнечным мехом, окончательно убаюкивая почивающего на козьих шкурах, искусанного и истерзанного бывшего хирурга и физиотерапевта.

Отдохнуть по-человечески Николаю Ивановичу так и не удалось. Из степного небытия со скрипом рессор к ним пожаловал новенький уазик с двумя молодцами, задрапированными в камуфляж. Приезжие представились рыбнадзором и потребовали от Ивана каких-то разрешительных бумаг. Кугульта-де является заповеданной территорией, где отлов рыбы законодательно запрещен.

Потомственный оптимист Матковский немедленно смотался в палатку и под боком Николая Ивановича раскопал непочатую бутылку. Представители бдительного рыбнадзора приложились к стаканчикам, аппетитно закусили вегетарианским пайком доктора и отбыли в туман, милостиво разрешив отловить некоторое неоговоренное количество рыбы с условием соблюдения правил техники безопасности.

С помощью невыспавшегося физиотерапевта Матковский переместил накачанную лодку к урезу воды, загрузил рыболовные снасти, надел ужасные резиновые сапоги, забрался в посудину и стал лихо помахивать короткими веслами. Передвижение лодки не было плавным, так как в речке Кугульте собственно мутной воды было сантиметров сорок. В этом узком слое резвились ничего не подозревающие рыбы. Ниже следовал полужидкий ил, за который Иван, продавивший мягкое дно лодки в одном месте, постоянно цеплялся вновь образованным яхтенным килем.

Добравшись до середины реки, которая имела общую ширину около сорока метров, Иван снарядил удилище и начал методично таскать из тонкой водной прослойки ее зазевавшихся обитателей, личным примером опровергая пословицу, что клюет всегда вчера или завтра.

На суше проголодавшийся Николай Иванович с помощью единственного стекла в очках установил факт осязаемо уменьшившихся запасов пищи и бутылку водки, не осушенную рыбнадзором до логического конца. Продолжая свое нравственное падение, доктор протер рюмку бумажной салфеткой, уложенной в клетчатую сумку заботливой женой. Потом сам себе налил и посмотрел на розовый восход сквозь прозрачную жидкость.

Иван прокричал ему с воды, что и как нужно сделать, чтобы не скучать. Следуя инструкции, Николай Иванович размотал запасное удилище, извлек из баночки с землей червяка и приготовился насадить его на крючок. Иван сердито вещал из реки, что для удачи червяка следует насаживать «только с головы»! Но правильное положение наживки одним вооруженным глазом определить было невозможно.

Только-только доктор изготовился забросить удочку, как с акватории вновь раздался голос профтехдотошного Матковского:

– А на червяка плевали?

Первую за всю предыдущую жизнь рыбу доктор взял на удивление легко. Выдернув из воды сверкающий чешуей улов, он почувствовал незнакомый доселе азарт. Из глубин подсознания всплыли и вызвали необъяснимый трепет почти утраченные инстинкты добытчика. Доктор не уставал забрасывать и извлекать из Кугульты рыбье поголовье, забыв про Ивана, про рыбнадзор, про изуродованную палатку и скоротечный и жестокий ночной бой. На акватории неутомимый Матковский добытую рыбу бросал прямо в лодку, работая, как грек на водокачке, то есть не покладая удилища.

К тому часу, когда ставропольско-калмыцкое безжалостное солнце принялось испепелять все вокруг, потребовалась ревизия ситуации. Резиновая каравелла Ивана дала долгожданную течь, и необходимы были срочные меры по ликвидации последствий кораблекрушения. Лодка медленно складывалась пополам, драгоценный улов грозил быть вот-вот унесенным течением. Попытки Ивана продвинуться к спасительному берегу с помощью весел успеха не принесли. Киль прочно сидел в илистой массе, лишив канонерку хода.

Профтехобразованный Иван прокричал Николаю Ивановичу, чтобы тот срочно срезал крючок со спиннинга и забросил леску с грузилом на терпящий бедствие пароход. Леска особой прочности должна была выдержать буксировку.

С третьего заброса Николай Иванович получил наконец возможность расквитаться с Иваном за синяк на лбу. Леска выдержала. Для выравнивания дифферента судна подраненный грузилом Иван улегся плашмя поверх наловленной рыбы. Николай Иванович вытянул лодку, рыбу и Ивана на скользкий глинистый берег.

Процесс засолки и затаривания рыбы во фляги затянулся. Каждую рыбину нужно было пересыпать солью и уложить во флягу. Матковский и доктор, в четыре руки солили снулый, но богатый, улов. При этом доктор значительно обогатился в части общественно не признаваемой филологии, которой виртуозно владел представитель отечественного профтехобразования. Солнце уже начало основательно поджаривать и поторапливать удачливых рыболовов. Издали послышался треск мотора, и в горячем мареве угадался мотоцикл с коляской. Во все стороны горизонта из коляски торчали удочки, а на самом транспортном средстве громоздились трое взлохмаченных и встревоженных коллег по рыбалке. Мотоцикл передвигался вдоль берега Кугульты, объезжая мочажины и подкрашивая пейзаж синим дымом. Поравнявшись со станом экспедиции, мотоциклисты сообщили, перебивая треск мотора:

– Атас, хлопцы! Рыбнадзор с милицией наших чешет! Сматывайте удочки, да скорее!

Николай Иванович в ущербных очках, как Циклоп, под направляющие команды Ивана помогал таскать тяжеленные фляги с рыбой и запихивать их в машину. Поверх фляг беспорядочно затолкали полуспущенную грязную лодку с завернутыми в нее остатками улова в расчете сварить из него уху в безопасном месте. Времени на погрузку кухонной утвари уже не оставалось. Иван плюхнулся на водительское место и с выражением крайнего напряжения на лице стал воскрешать к жизни потасканный мотор «москвича». Закопченный казан с засохшими фрагментами гуляша по бортам упокоился на коленях у бывшего детского хирурга, а ныне браконьера, пребывающего в организованном отступлении.

Москвич запрыгал по кочкам, вырвался на оперативный простор и запылил прочь от настигавшей опасности. Иван скорчился над рулем в позе гонщика «Формулы-1» и уходил от рыбнадзора, оставляя солнце за спиной. Ехать по той дороге, по которой они попали сюда, Матковский не решился. В пяти километрах к югу Кугульта опасно сближалась с автомобильной колеей, а истинное расположение вездесущих рыбьих стражей не было точно известно.

На первом же привале, когда измученный мотор закипел, Николай Иванович с огорчением обозрел в зеркальце заднего вида собственный фасад, перемазанный сажей, как у трубочиста из сказки братьев Гримм. Иван, в это время пинавший по очереди все четыре колеса, успокоил доктора, в очередной раз соврав, что сажа легко отстирывается простым хозяйственным мылом. Выбранное направление уводило беглецов далеко на запад, в сторону Ставрополя, который, как известно, расположен на одноименных высотах. Перегруженная авторухлядь Матковского кипела на каждом подъеме и подолгу остывала, потрескивая раскаленными железками. Николай Иванович по очереди исполнял то роль подпорки на уклонах, чтобы автомобиль не откатился вниз, с завоеванных позиций, то роль буксира-толкача, когда не хватало силы выбраться на очередной косогор. Выталкивая завывающую машину в гору сто тридцать первый раз, доктор с изумлением отметил офтальмологический феномен: невооруженным глазом он стал видеть гораздо лучше того, который был снабжен оптикой. Тяжело отдуваясь в коротком антракте между исполнением работы буйвола и коня-тяжеловоза, Николай Иванович, уже зараженный несгибаемым оптимизмом Матковского, с радостью зафиксировал самопроизвольное спадание штанов, что являлось прямым свидетельством скоропостижного освобождения от позорящего мужчину брюшка.

К вечеру добрались до Ставрополя и до асфальта. Дозаправили загнанное авто и чинно покатили домой. Николай Иванович спал на штурманском месте в обнимку с закопченным казаном, Иван крутил руль и нажимал на педали, искренне считая поездку чрезвычайно удавшейся.

Неожиданно в лирическом свете заката Матковский обнаружил пару ворон, которые, презрев правила дорожного движения, занимались любовью на прогретом за день асфальте. Тактичный профтехмастер резко затормозил и тем разбудил доктора. Николай Иванович недоумевающим оком уставился на ворон, а Иван стыдливо прокомментировал зрелище:

– Нельзя же мешать людям!

Поздно ночью Николай Иванович помогал Ивану нанизывать рыбешек на бечевку и размещать эту роскошь под навесом. Благо Иван имел собственное домовладение, вполне подходящее под статус рыбозавода. По окончании развешивания рыбных гирлянд Николай Иванович еще помог Ивану волоком оттащить в угол двора остаток улова, протухший за день в резиновой лодочной упаковке. Ненасытные содержанцы-коты из родового поместья Матковского помчались было вслед за носильщиками, установив хвосты в вертикальное положение. Но, быстро сообразив, что к чему, с отвращением вернулись. Нанюхавшись всякого за долголетнюю врачебную практику, биндюжник-доктор с великим трудом сдерживал норовящий вывернуться наизнанку желудок. Только Ивану было все нипочем – суровый быт мастера производственного обучения предполагал врожденный обонятельный иммунитет. Что подтверждалось фактом использования непередаваемой вонючести козьих шкур в качестве спального места.

Звонить домой уже не имело смысла. Сажа с рук и лица действительно в первом приближении, была смыта мыльной водой. Засыпая на клочковатом ватном матраце, расстеленном матерью Ивана на полу в нежилой времянке, Николай Иванович впервые за много лет почувствовал себя обновленным и вполне счастливым. Уже то, что он отказался от козьих шкур на подстилку, обеспечивало запас оптимизма на долгие годы вперед. В полудреме он запоздало спохватился: надо уточнить у Ивана, кто же и когда прикончил обильный вегетарианский припас?