Текст книги "Опыты литературной инженерии. Книга 3"

С Новым котом!

Суточное дежурство еще не закончилось. Смена досыпала на двухъярусных кроватях. Ночь прошла без хлопот. Под стеной здания аварийно-спасательная машина мирно покрывалась утренним инеем.

Заспанный Миша прошел на кухню-столовую, открыл дверцу холодильника и добрую минуту тщательно изучал содержимое.

Я сидел за столом, пил чай из чашки с надписью: «Мама дорогая» и наблюдал Мишины перемещения.

Миша зажег конфорку на плите, налил воды в кастрюлю и поставил ее на огонь. Намечалась естественная пауза, которую я тут же решил заполнить:

– Миша, а ты не припомнишь какой-нибудь забавный случай из своей богатой практики? Такой, который приходился бы на Новый год?

Употребив термин «богатая практика», я откровенно льстил и подлизывался, так как заведомо знал, о чем пойдет речь. С некоторыми сокращениями эту историю мне рассказали вчера спасатели прошлой смены.

Миша повернул ко мне внимательное лицо, на котором отпечатался рубчик от наволочки. Подозрение сквозило в его взгляде. Я же смотрел в глаза Мише открыто и без ехидства.

Миша вздохнул. Вздох, как я понял, должен был сигнализировать о его готовности к повествованию, но… Я не настаивал.

Миша покопался в ящике со столовыми приборами и достал оттуда мельхиоровую ложку с вензелями. Этим инструментом он зачерпнул соль из баночки с надписью: “Nescafe” и аккуратно высыпал в кастрюлю все до последнего кристалла. Я тут же вспомнил «Вино из одуванчиков» Рэя Бредбери. Бабушка посылает внука на кухню:

«Сходи и принеси сахар. Он в баночке из-под кофе, на которой написано „соль“».

Кастрюля медленно закипала. Миша сел напротив меня и начал свой рассказ:

– Знаешь, я во всякую ерунду не верю. Ну, типа там чудеса, барабашки всякие, злые духи… Не верю и все! Смотрел фильм, там, где Верка Сердючка, Киркоров? Ну, по Гоголю. Вечера там, на хуторе? Видел, да? Нет, это не совсем то. Вот у Булгакова кот был такой – Бегемот. Во котище! Думаешь, таких не бывает? Ты «Мастера и Маргариту» читал? Да я не про чудеса. Я по жизни.

Внезапно Миша отвлекся. Наклонился и извлек из-под стола три картофелины. Внимательно осмотрев корнеплоды, он ловко очистил их специальным ножом, сполоснул под краном и мелко накрошил на дощечке с палехской росписью.

На кастрюле запрыгала крышка. Миша высыпал картошку в кастрюлю, слегка провернул водно-картофельную смесь деревянной ложкой с длинной ручкой. И продолжил:

– Так вот, сидим мы под самый Новый год на дежурстве. Ни выпить, ни потанцевать. Одна радость – телевизор. Как сегодня, никто ничего не вытворяет. Народ тихо готовится к празднику. ДТП было утром. Мы быстро подъехали, быстро растянули. «Жигуль» забодал «Шевроле-Тахо». Все люди целы. «Шевроле» попросил отбуксировать до гаража. От «жигуля», сам понимаешь, тащить было нечего.

Картошка закипела, распространяя по служебному помещению неземной аромат. Миша добавил в варево еще немножко соли и снова сел напротив меня:

– Мы же не скорая помощь: на пьяные драки не выезжаем, на бандитские разборки нас не приглашают. А что еще случается в городе под Новый год?

Миша снова прервал речь, поднялся и направился к холодильнику. Из морозилки Миша достал пачку пельменей «Три поросенка», критически ее оглядел и направился к плите. Он высыпал пельмени в кастрюлю со стуком морских камешков. Кастрюля затихла. Миша повторно снял с гвоздя в стене деревянную ложку и начал монотонно приводить пельмени во вращение.

– Где-то часов в десять. Или в начале одиннадцатого. Самое время начинать провожать Старый год. А у нас на этот счет строго. Чай там или компот. Выходит радист из дежурки и говорит: «Мужики, женщина звонит от соседки. Дверь захлопнула. Ходила за постным маслом. Надо ехать».

Закончив размешивать, Миша поискал глазами, нашел нож и снова направил свои стопы к холодильнику. Вынул оттуда пачку масла, кончиком ножа развернул упаковку и подцепил порядочный кусок.

Отправил масло в кастрюлю, облизнул кончик ножа и продолжил:

– Ну, встали, однако. Накинули курточки. На дворе-то не май-месяц. Вышли – красота! Луна светит, снег искрится. Завели «ласточку», поехали. Подъезжаем, а там двухэтажный дом старой постройки. Везде свет, музыка. Форточки открыты. Думаем, ну, здесь проблем не будет. Сейчас отработаем и обратно к телевизору. Старший тут кулаком грозит: значит, чтобы ни капли в рот, как бы ни уговаривали! Мы, понятно дело, киваем. Я из машины выскакиваю – и к дому. Навстречу женщина в халате и в домашних туфлях. Это по снегу-то! Прижимает к себе бутылку с подсолнечным маслом. Свободной рукой показывает на балкон второго этажа. Там, говорит, курица в духовке, а дверь захлопнулась. Гости должны вот-вот подъехать. Смотрите, дым уже идет. Пожарных мне вызвать, что ли? Дверь балкона приоткрыта, и я тоже наблюдаю что-то наподобие дыма.

Миша и говорил, и делал дело. Достал из холодильника пучок укропа, ополоснул под краном и покрошил на знакомой дощечке с бывшей палехской росписью.

– Какие пожарные? Мы что, хуже? Подгоняем машину прямо под балкон. Я лезу на крышу газели, оттуда легко дотянуться руками. Цепляюсь, подтягиваюсь, а тетка мне кричит:

– Там мой кот угореть может! Выпусти его на балкон!

Кричит громко, убедительно. Я лезу через перила и как-то невнимательно думаю – на кой черт его выпускать, дверь ведь приоткрыта. Захотел бы – сам бы вышел. Но думаю об этом вскользь, потому как определенно чую нюхом, что в квартире что-то горит. Открываю дверь, вваливаюсь в комнату. А там занавесок понавешено! Шторы из чего-то зеленого, тюль. На подоконнике цветы в горшках. А дым тянет из кухни. Бегу на кухню, а на кухне – мрак. Вонь как будто не курицу – яичницу на сковороде спалили. У меня было такое. Ну и смрад! Хрен за неделю проветришь. Ну, значит, подбегаю к плите и выключаю газ. Поворачиваюсь вокруг себя – и бегом назад, глотнуть свежего воздуха!

Миша опять повертел деревянной ложкой в кастрюле. На ложке я обнаружил слабые следы былого величия – такой же, как и на разделочной доске, некогда палехской росписи. Миша высыпал укроп в кастрюлю и ненадолго задумался. Потом слегка пошуршал в стенном шкафчике и достал оттуда бульонный кубик «Магги». Точным движением метнул очищенный от фольги кубик к пельменям и, удовлетворенно помешивая отвар, обратился ко мне:

– Новый год, праздник. Совсем по запарке упустили: мы никогда в квартиру не входим без участкового. Чтобы не было претензий, сам понимаешь. Обычно дежурный перезванивает участковому или предлагает вызвать его тому, у кого захлопнулась дверь. А сейчас, в предновогодней суете, внимания не обратили: участкового-то нет. И пожар вроде. Медлить некогда. Я вот и полез… Выскочил на балкон. А женщина внизу. Слезы смахнул и кричу ей, мол, поднимайтесь домой, я сейчас входную дверь вам открою. Поворачиваюсь в комнату и, мама моя, а там на диване котище сидит! Как я его по первому-то разу не заметил? Мне он показался больше теленка. Может, это вовсе и не кот, а американская пума? Ну, а двери открывать надо. Боком-боком я мимо этой зверюги крадусь по комнате, а он на меня свои глазищи таращит. Обхожу стол, а тут он как зевнет! От дыма, наверное. Зубы больше пальца, а пасть, как гидравлический разжим! Чудеса новогодние, да и только!

Миша закончил манипуляции ложкой и выключил газ. Закрыл кастрюлю крышкой, положил на крышку изрядно замусоленное кухонное полотенце. Потом заглянул в электрочайник и включил его.

– Не помню, как добрался до прихожей и открыл дверь. А хозяйка тут как тут. Спасибо, кричит, и бутылку с маслом сует мне в руки. Я на автомате хватаю бутылку, а она бежит на кухню. Слышу, распахнула духовку. Да как закричит уже по-настоящему! Думаю, надо бутылку отдать, и еще думаю: что там с ней приключилось, может, на голову чего свалилось? Бегу по коридорчику на кухню, а мне наперерез выскакивает эта пума. На диване сидел, то вроде бы еще терпимо было. А тут, представь, передо мной в полный рост! Если с ним на прогулку выйти, то надо под уздцы вести, как коня! Ты представляешь обстановку? Хозяйка верещит на кухне, все в дыму, как при Полтавской битве. Вонь несусветная! А котяра когти об половик точит. А участкового с пистолетом, черт его задери, и в помине нету! Я решил, что надо действовать, пока этот крокодил ненароком не отхватил мне ногу. Отвинчиваю крышечку на бутылке и по донышку ладошкой – бабах! Как из пулемета, прямо этой пуме по фейсу. Он лапами глазья трет, а я к хозяйке на помощь! На кухню. Она на корточках сидит и рыдает. Остатки курицы на пол вывернула. Смотрит мне за спину и вопит:

– Матрос, матрос!

Оборачиваюсь. Какой матрос?

Так лучше на бы кухню ворвался революционный матрос, весь в пулеметных лентах..! Это, оказывается, кота так зовут – Матрос. Отомстить, наверное, мне решил. Передние лапы оторвал от пола, прет на меня на одних задних, как ниндзя. Я на кухню. Наступаю на эту проклятую курицу и – брык! – рядом с теткой на пол! Этот, с зубами, как заорет! Подумал, наверное, гад, что я на его хозяйку напал. Ну и мне на спину вскочил. Из свинца он был сделан, что ли? Я так и прилип к курице. Хозяйка кота за воротник тащит, а котище мне голову отъедает. Хорошо, каска на голове. Фирменная, с пелериной. Пока он пелерину прогрызал, я изловчился на четвереньки встать. И бегом в комнату. Все в голове перепуталось. Решил, что надо уходить тем путем, каким в эту проклятую квартиру попал. Спиной чувствую, что кот и хозяйка на мне верхом едут, а скинуть их некогда, так душа рвется на свободу! Доползаю до балкона, хочу встать – да какой там! И хозяйка не худенькая, и в коте ее килограммов за триста будет! Хватаюсь за занавеску, а она обрывается. Слава богу, карнизом коту вроде по башке досталось. На меня только горшки с цветами свалились. В кино такого не покажут! Перевалился через перила, скок на крышу «ласточки», вваливаюсь внутрь и ору:

– Газу!

Смотрят на меня наши мужики, как на психа. Оказывается, все, что со мной приключилось, заняло чуть больше минуты. А я в проклятой квартире целую жизнь прожил и чуть этой жизни не лишился.

Миша взялся за половник:

– Тебе с бульончиком или как?

– С бульончиком, – отвечаю.

– Так вот, – закончил повесть Миша, – помял я нашей газели крышу. Начальник здорово шумел. Но ребята заступились. О ни-то знают, как дело было. А каска – вон она висит, погляди, что этот зверюга от нее оставил!

Салют

Прихода Нового года мы ждали с понятным нетерпением. Тут тебе и тринадцатая зарплата светит, и премия за квартал. Не говоря уж о законной зарплате.

С зарплатой все получилось как положено: получили, истратили на подарки, еду и прочее. Кстати, заплатили за квартиру, телефон, и даже за интернет. На радостях на месяц вперед. Оглянулись вокруг – это значит заглянули в холодильник, на дальнюю полочку шкафа, куда упрятали подарки, под диван, где забыли вытереть пыль: везде порядок. Не считая, кончено, пыли. Голодать не будем. И от жажды не засохнем. Даже шампанское имеется из самого Абрау-Дюрсо. Кое-какую мелочь надо будет прикупить непосредственно перед самой датой. Можно передохнуть и начать собираться на торжественное мероприятие, благо сегодня только двадцать седьмое декабря.

На работе уже под вечер «порадовали»: время напряженное, сами видите. Украина, Крым, Донбасс, доллар с евро пополам, санкции, контрсанкции… В общем, не будет тринадцатой зарплаты и премии тоже не будет. Мужайтесь, граждане!

Как же так, ахнули мы? А мы ведь все к празднику… На стол, под стол и далее… Абрау-Дюрсо по спекулятивной цене… А салат этот многокомпонентный, оливье? Еще «Кока-кола» не докуплена… И подарки – сплошной разор! Как дальше-то жить будем? Как дотянем до получки, когда весь расчет был сделан, исходя из перспективы получения премии и тринадцатой зарплаты, между нами говоря?

Но праздник есть праздник. И мероприятие никто отменять не собирался. Тем более, что на его проведение мы еще загодя скинулись. Из той же зарплаты, если по секрету.

Ну, пришли. Ну, сели. Выслушали невнятное бормотание начальства про предыдущие достижения и успехи и так далее. С кислыми лицами выслушали пожелания на будущий год. Особенно про здоровье. Начальство растворилось в массе, а то и вовсе поисчезало. Пора было переходить к активным действиям. Перешли, как водится, перешли активно. Даже подутрясли все внутри, слегка отвлекшись на танцы.

Психология празднующего человека – тонкая штука. На ней можно играть, как на скрипке Страдивари. Начальство это знает, на то оно и начальство. Пригласили к нам, оказывается, на праздник женщину-затейницу. Веселая оказалась тетя, с огоньком. Выбрала из нашей среды Деда Мороза. Попался бухгалтер Синельников. Все с одобрительным ехидством захлопали, когда на него напялили красный халат и дурацкий колпак. Он ведь, гад, заранее был в курсе, что премия того… Потом Синельникову подцепили длинную синтетическую бороду, и он стал на себя не похож, как-то подобрел. Тетя-массовик изготовилась вроде присобачить бухгалтеру красный неприличный нос, но, пристально посмотрев на Синельникова, передумала. В последний момент ассистент передал тете посох, спирально увитый фольгой, и за этот посох Синельников уцепился как за палочку-выручалочку, хотя от радикулита никогда не страдал.

В Снегурочки мы единодушно выбрали Алесю со склада – румяную и русую. Тетя ее соответственно обрядила поверх верхней одежды, а сверху водрузила переливающийся стразами кокошник. И понеслось…

В процессе, в вихре и, наверное, по сценарию мы водили хороводы, отгадывали тетины загадки, отвлекались периодически к столу и выпивали на брудершафт со Снегурочкой.

Надо ж было Елене Федоровне, библиотекарю, надеть платье с пайетками! Тому не повезло, кто за Елену Федоровну не зацепился. Отцеплять бросались гурьбой, так как Елена Федоровна – дама крупная, и отцеплять ее от чего-то было прямо-таки удовольствие!

А потом затейница выдала лицам женского пола головные платки и научила танцевать экзотический восточный танец. Снегурочка Алеся потеряла где-то свой кокошник, замоталась до глаз в платок и стала убедительно похожа на террористку. Это несколько охладило коллектив и некоторые с опаской начали обходить Алесю по периметру помещения.

Дед Синельников наелся собственной бороды и натужно откашливался в тамбуре, опершись на уже ободранный где-то посох.

И тут, представляете, кто-то из оставшихся в живых начальников начал зазывно кричать:

– Всем выходить на воздух! Немедленно! Гвоздь программы! Вершина новогоднего ликования!

– Уж не пожар ли? – подумали мы. Но быстренько оделись и выбежали.

Топчемся на краю вытоптанной площадки, а вдруг как бабахнет! И высоко в небе разворачивается огненный шар. А из того шара сыплются разноцветные звездочки. А потом звездочки взрываются с треском и остаются хвостики дымков – такая вот прелесть!

За шаром взлетели зеленые огненные фонтаны, потом заполыхали искристые карминные кисти, совсем как цветы глицинии. А потом, а потом… Все ахают, охают, смеются, хлопают в ладоши, веселятся, как дети. А в небе грохочет, в небе сверкает, а в небе творится просто что-то невообразимое всем на радость!

Дед Мороз уже без несъедобной бороды, который был и остался бухгалтером, смотрит из-под колпака ввысь и довольно явственно бормочет:

– Вот моя тринадцатая полетела… Вон Анина (помощницы) премия гавкнулась…

Подлетает к Синельникову Виктор Владимирович, он у нас по воспитательной работе, поэтому с тонким слухом, и начинает завывать в унисон с дедом:

– А это премия Льва Арнольдовича (механика)! А вот-вот, смотрите, тринадцатая зарплата главного специалиста Инны Назаровны!

Со всех сторон на них зашикали:

– Кончайте, ироды, праздник портить! Ну, нет премии, да и леший с ней! Вовек так не веселились!

Бухгалтер вроде сообразил или прикинулся, а вот Виктору Владимировичу все нипочем. Визжит недорезанным поросенком, видно сильно потратился:

– Премия всего педколлектива! Тринадцатая работников гостиничного комплекса! А уть, эта самая прибавка к жалованью транспортникам!

Скорее всего, недоперестаралось начальство. Не учло, что в психологии празднующих могут быть и исключения в виде отдельных отпетых пессимистов.

Но люди у нас сплошь сознательные. А кто просто опасается последствий. Начали шипеть на активиста, толкать, даже пытались пинать. Потом его, неукротимого, поволокли в сторону и давай закапывать в сугроб для его же пользы. Нарушитель общественного спокойствия не сдавался, ловко выползал из сугроба и буквально стал походить на провокатора или даже агента иностранной закулисы. Понятно, что затраты перед праздником большие, но не до последнего же руб ля! И, в принципе, можно же одолжить до следующей получки. Как-то перекантоваться.

А с неба все льется золотой дождь, не перестает. И георгины пламенные бухают, и розы хлопают, и тюльпаны распускаются вместе с ирисами!

Но бунтарь не унимается. Орет уже чисто по-немецки:

– Kanonen statt Butter!

«Пушки вместо масла», если перевести, кто не понимает. Между прочим, это фашист Рудольф Гесс такой лозунг придумал еще в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году. Вот сволочь, – это про Гесса! Наш-то прямиком намекает на недавно озвученную военную доктрину. Раздухарился, негодник Виктор Владимирович, и унять его некому. Затоптать его в снег некому: все радуются салюту и пока не подсчитывают совокупный материальный ущерб.

А те, кто уже поостыл на морозе, прикидывают по средним ценам. Значит, набор из тридцати залпов «Мимоза» – семь тысяч с полтиной. Комплект «Зимняя сказка» – сорок залпов высокого полета – почти пятнадцать. Мелочь, вроде «Магия ночи» – всего-то шесть тысчонок, а красочное и громогласное «Галактическое шоу» – нет, не скажем вслух. Похоже вещун по-своему прав!

Слева от засыпанного снегом декоративного кустарника к Деду Морозу подобралась Галина Федоровна, змея известная и пятнистая в своей непредсказуемой подлости. Оттопырила бухгалтеру ухо для лучшей звукопроницаемости и спросила елейным шепотом:

– А как народ заинтересуется, по какой статье расхода закупалась эта благодать и по какой списывать будете, папаша?

Ха! Синельникова в свое время даже Счетная палата не сумела ущучить. Он брезгливо отвел змею посохом в сторону и ответил с дедовским достоинством:

– По статье «расходы будущих периодов», по разделу кре́дит. Пункт шесть-б.

Галина Федоровна скукожилась, ушла на край площадки и унесла в себе бесполезный яд.

Виктора Владимировича за грохотом праздничного салюта совсем перестало быть слышно. Но вполне может быть, он просто осип с натуги. От беды подальше его снова попытались прикопать в сугробе, причем в процедуре его захоронения живьем принял самое живое участие Дед Мороз. Он вплотную подступил к народовольцу и посохом его, посохом, чтобы, значит, замолк навсегда и не терзал душу!

Прогрохотал последний залп. Погас последний огонек. Ночной ветерок стал сносить в сторону завитушки дыма. Коллектив посмотрел кто на часы, кто в мобильный телефон и схватился за голову: полвторого ночи! И понеслось… Звонки, крики о помощи: приезжай, забирай, я не в состоянии!..

Никто толком не знает, будем работать в понедельник или нет? И не заменят ли воскресенье на понедельник? А что тридцать первого: мы что, не люди?

Оставшегося в живых начальника увезла служебная машина. Проводив его до дверей квартиры, водитель возвратился, заметил плохо закрытую заднюю дверцу машины, но перед тем как ее прихлопнуть, обратил внимание, что на сиденье лежит забытая книга «Когнитивная психология».

Самородок

Рафик Абдулаев перешел к нам из НИИ спортивной медицины в самый разгар кризиса. Тут наш заведующий лабораторией рвал и метал, стараясь угодить начальству в выполнении директивы по оптимизации внутренних расходов. Бумага для принтера стала выдаваться со склада едва ли не по листочку и под расписку, о скрепках приказано было забыть навеки, авторучки теперь автоматически приобретались за счет личных накоплений. Реактивы предписано было расходовать под запись в журнале, а за одну только возможность разбития бюретки босс самолично пригрозил судом Линча.

Понимая пагубность последствий, с горьким плачем уволили двух уборщиц, взашей вытолкали курьера, вдвое сократили зарплату дедушке-управделами. За горящую лампочку, по забывчивости оставленную в кабинете на ночь одним скромным сотрудником, последовал выговор и начет, равный чуть ли не месячному окладу.

При всем при том дела в лаборатории отражали хронику пикирующего бомбардировщика. До твердой земли оставалось всего ничего, а дальше – взрыв! – банкротство!

Абдулаева приняли с условием трехмесячного испытательного срока, по звонку какой-то шишки из Минздравсоцразвития, предполагая безжалостно уволить по истечении этого времени без всяких выплат и компенсаций.

Рафик тихо забился в угол, обставился химической посудой, а вход в свой закуток перегородил тумбочкой с газовым хроматографом. Поскольку Рафик был приговорен к закланию, никто из начальства особенно не беспокоился по поводу странного распорядка дня, который установил для себя новый сотрудник. Рафик приходил точно к девяти, сопел и звякал в своем узилище до двенадцати, потом уходил, тихо прикрывая за собой дверь, и возвращался ровно через час с неизменным плоским дипломатиком подмышкой. Уходил домой позже всех, раздражая своей усидчивостью вахтеров, которым хотелось удрать с поста в подсобку и поглазеть в телевизор.

Рафик внешне тоже не блистал яркими деталями: был в меру хорош собой, но без особой прыти и азарта, что отличает выходцев с юга, особенно в обществе девушек. Никто не знал, есть ли у Рафика возлюбленная или жена, хотя в стандарты женатого мужчины он не всегда вписывался. Имел привычку сморкаться в мятый носовой платок и как-то целую неделю красовался в пиджаке с оторванной пуговицей.

В какую тему его затолкал завлаб, тоже никого не интересовало. Персонал был озабочен проблемами личного выживания, и новый кадр-времянка жил жизнью человека-невидимки, общаясь с сотрудниками минимально и неназойливо.

Юлий Григорьевич, его куратор, четвертый год бился над гормоном, отвечающим за ощущение счастья, надеясь отхватить Нобелевскую премию и не сойти в могилу безвестным. Неотвратимо приближалось время отчета за потраченные деньги, а чертов гормон никак не давался в руки! Коллеги добровольно испытывали на себе препараты Юлия Цезаря – под таким кодом Юлий Григорьевич числился в миру, но ощущения счастья после приема снадобья никто не пережил, даже в момент пересчета урезанной месячной зарплаты. Юлий Цезарь как выдающийся доктор Пастер мужественно проводил опыты и на собственной персоне, поедая килограммами варианты своего гормона, настоянного на спирту. Не на мышах же было испытывать новый препарат? Поди разбери, что именно мыши понимают под словом счастье! И как научно интерпретировать результаты эксперимента? До Рафика ли было куратору?

В лаборатории имелось два электронных микроскопа. Один, по прозвищу Старый Верный, прописался в кабинете у завлаба. Допроситься поработать на нем было делом почти безнадежным. Ко второму, новейшему, донельзя компьютеризированному, любимцу молодежи, выстраивалась очередь на неделю вперед. Не то лестью, не то восточным коварством Рафик втерся в доверие к завлабу и шуршал на его инструменте необъяснимо долго. К тому же не забывал записываться в очередь к новому прибору и топтал его, как петух несушку, к недовольству тех, кто любил имитировать работу, убивая время в разглядывании непонятных картинок на экране монитора.

Когда Рафик вынес из своего сусека два изрядно помятых листочка, испещренных буквами и символами, никто не удивился и не встревожился. Когда Рафик постучался в дверь кабинета завлаба и затащил туда свои листочки, никто и ухом не повел. Но когда из кабинета выдвинулся совершенно растерянный завлаб, сжимающий в волосатом кулаке те самые листочки и поддерживаемый под локоток свободной руки заботливым Рафиком, все невольно ахнули. Даже суровый римлянин Юлий Цезарь, невозмутимый как до так и после принятия внутрь своего гормона счастья.

Завлаб и Рафик втиснулись в уголок за хроматографом и принялись энергично дребезжать химической посудой и шипеть друг на друга за нечаянную неловкость. Это было неслыханно и возмутительно. Завлаб все-таки уже столетие как доктор наук, а Рафик – пацан с улицы, неизвестно где и на чем защитивший кандидатскую. Кстати, всего год назад! Что там можно было натворить в спортивной медицине специалисту по биохимии – непонятно.

Завлаб и Рафик всю последующую неделю провели в отлучке. Опять же, как говорили информированные люди, в НИИ спортивной медицины. Сагитировали какого-то боксера-самородка, между прочим, земляка Абдулаева, азербайджанца, и замеряли на нем некие параметры, имеющие отношение только к кулачной драке. Земляк, ясное дело, не мог отказать земляку и вместо перетаскивания ящиков с зеленью на Царицынском рынке все свое свободное время скакал по комнате, обвешенный датчиками и опутанный проводами.

Самородок учился в РГУФКе – спортивном университете, но занятиями особо себя не утруждал, имея такой запас природных данных, что мог претендовать на успех в любом начинании: от гимнастики до плавания. Но почему-то выбрал бокс.

Как там у них в этом боксе, настало время самородку выступать на соревнованиях, побивать или быть побитым. Понятно, что и Рафик, и завлаб отправились в бывший Дворец культуры какого-то завода, где должно было быть ристалище.

Азербайджанец таки побил своего соперника и тут же нарушил спортивный режим, обмывая победу в забегаловке напротив. Вместе с когда-то непьющим завлабом и прохиндеем-Рафиком. Пили почему-то странный коктейль: пиво со сметаной, но упились вусмерть!

Миновал трехмесячный срок, но, вопреки ожиданиям членов клуба любителей электронных микроскопов, Рафика не уволили. Приезжал всеми уважаемый академик и пытал Рафика в кабинете у завлаба, говорят, с пристрастием. Уехал недоумевающий, но довольный.

Внешне Рафик ничуть не изменился. И его носовой платок тоже. Только из лабораторного подполья выделился в персональный кабинет с оборудованием. Коллектив нововведение приветствовал абсолютным большинством, так как откуда-то пришли значительные деньги, банкротство отложилось на неопределенное время, и Юлий Цезарь теперь мог вполне безнаказанно гонять по колбочкам свой недоношенный ген счастья.

Парень-самородок под знаменами РГУФКа отлупил уже более дюжины знаменитостей, и каждый сотрудник лаборатории знал его в лицо не хуже собственной тещи или свекрови. Завлаб незаметно поменял электрочайник на суперсовременный кулер. Вечно закисшую табличку на дверях лаборатории вновь принятая на работу одна из ранее уволенных уборщиц надраила до солнечного сияния.

Пацан-азербайджанец научился тем временем сносно говорить по-русски, подарил Юлию Цезарю яркую афишу, на которой он на три четверти закрыл лицо перчатками и заразил абсолютно весь научный коллектив страстью к боксу. К подаренной афише быстро пристроились фотографии Мухамеда Али, Майка Тайсона, Джо Фрезера, Кости Дзю, братьев Кличко и еще более десятка кулачных звезд прошлого и настоящего.

Самородок с каждой очередной победой вызывал бурю восторга у болельщиков и недоумение специалистов. Конечно же, его проверяли на допинг и так и эдак, но ничегошеньки не находили. Рафик как-то по случаю объяснил, что дело тут не в допинге, а в особом режиме питания и методике тренировок, позаимствованных им у представителей низшей фауны, в частности у стрекоз. Научный коллектив мгновенно вспомнил девиз великого Мухаммеда Али: «Порхать как бабочка и жалить как пчела». Тут же его перефразировал, переименовав упомянутых насекомых в стрекозу, а слово жалить, заменив более эффектным загрызать.

Вот поехал самородок первый раз за границу. Биться с неизвестным нашей публике пуэрториканцем. Про того говорили, что удар у него совершенно зверский. Что двенадцать раундов он прыгает, как заводной, и не устает. Матч обещал транслировать не очень популярный канал и не в самое лучшее время. К тому же в записи. Но на матч укатили завлаб и Рафик, пообещав коллективу известить своих о результате боя эсэмэской сразу же после вынесения вердикта судьями.

Настал день, то есть ночь схватки. Сотрудники обоих полов принципиально не ложились спать, запугав жен и мужей боксерской терминологией. В десять вечера, когда матч начался, кто-то позвонил кому-то, а потом об этом узнали все, что матч транслируется «онлайн» по радио на английском языке. Ох, и возрадовались же те, кто кумекал по-английски! Ох, и опечалились те, кто сдавал кандидатский минимум по инязу на халяву, за взятку или на жалости!

Ударил гонг. Боксеры сошлись в центре ринга. Пуэрториканец согнулся в своей привычной стойке и попер на нашего, как бык. Самородок легко отпрыгнул. Тот провел серию из двух ударов, но наш ответил левым перекрестным, легко пробив защиту ихнего, да так, что шлепок перчатки был слышен всем, кто прилип к радиоприемникам. Зал охнул. Тот, который бык, дернул головой, но удар выдержал и начал махать с двух рук, надеясь к чертовой бабушке вышибить дух из самородка. Комментатор успевал освещать бой и одновременно расхваливать пуэрториканца, перечисляя его титулы, победы и нокауты.

«Бам-м!» – прозвенел гонг, и боксеры разошлись по своим углам. Бык дышал тяжело, поскольку выложился на внешне эффектных, но нерезультативных сериях. Самородок скучал на скамеечке, вполуха слушая своего тренера – однофамилица Рафика, когда-то выдающегося нашего боксера.

Снова прозвенел гонг, и боксеры начали сближаться. Стрекоза-азербайджанец как-то все время умудрялся опережать своего соперника, и весь второй раунд бык практически махал руками в воздухе, пыхтел, но до самородка так и не дотянулся.

В третьем раунде самородок уже понравился публике, и каждый новый его удар встречался волной аплодисментов. Комментатор исчерпал весь запас английских прилагательных, обозначающих удивление, недоумение и восторг и теперь уже не говорил, а подвывал нараспев, что позволяло даже не очень сведущим в инязе российским болельщикам отлично понимать смысл сказанного. Тем более, что такие эпитеты, как splendid – великолепный и wonderful – удивительный, в переводе не нуждались.

Четвертый раунд прошел под рев толпы, так как самородок начал обрабатывать быка четкими хуками, они были просто загляденье. Пятый раунд закончился вполне предсказуемо – нокаутом. Бык рухнул на пол, как колода. Эфир дрожал от восторженного свиста и воплей болельщиков. Комментатор сипел, почти потеряв голос от страсти. Сказал по-английски, что мы присутствуем при рождении нового претендента на мировой боксерский престол. На российской стороне его прекрасно поняли и, несмотря на поздний час, побежали к холодильникам для совершения победного ритуала.