Текст книги "Челноки. Роман"

Челноки
Роман
Александр Гусаров

Фотограф Alex Loup

© Александр Гусаров, 2023

© Alex Loup, фотографии, 2023

ISBN 978-5-0059-3567-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предкнижье

Кто помнит это время – время челночной государственности России? Кто-нибудь да обязательно помнит. Миллионы людей с клетчатыми сумками устремились за рубеж. Они мотались по стране и за её пределами самолётами и пароходами, поездами и автобусами. Религия наживы, проповедуемая властью, воодушевила народ на построение капиталистического общества. Ах, как жаль, что очень немногие достигнут «светлого» будущего и станут жить в обещанном раю, сумев обзавестись крошечным магазинчиком или местом в торговом центре, или на крытом рынке, или ещё, не приведи Господи, где. А может, и начнут собственное производство? А кто-то, может быть, начав практически с нуля, доберётся и до самого верха материального благополучия и станет олигархом?

В поисках богатства и приключений заветренная мечта получения лёгких денег усадила одну часть вчерашних инженеров и рабочих, учителей и военных, пенсионеров и домохозяек – во все виды транспортных средств, кои к нашему времени изобрело человечество, и отправила за казавшейся баснословной прибылью. Вторая часть последовала вслед за первой, просто для того, чтобы выжить. Они, или точнее сказать, многие из этих людей, не умели подличать и кривить душой, давать взятки и как следует распорядиться заработанными капиталами. Они понимали значение слов честь и совесть. Так переломит ли их характеры и взгляды жестокая и неумолимая действительность?

Литературные герои книги – это не только путешественники за прибылью, но и другие члены общества, которое в очередной раз начинает делиться на классы, уходя своими корнями в не очень седую историю социалистического государства. А то ведь, пожалуй, и дальше – в царскую Россию, а то и ещё дальше – в славянскую Русь, речь о которой, казалось бы, не идет. Но не оттуда ли мы все родом? Разве людей нашей Отчизны из прошлого и настоящего (за будущее не скажешь, оно ещё не наступило) – нельзя назвать такими же челноками, плывшими и плывущими по жизни, будто по бурной реке, в поисках лучшей доли.

Перед глазами читателя пройдут эпизоды из жизни трёх друзей детства и их подруг.

История страны изменит и направит судьбы героев по путям неисповедимым.

Посему – в добрый путь, дорогой читатель.

Глава первая

В ложбинах, поросших сочной зелёной травой, как предвестник будущего дня, стелился молочной взвесью туман. Поначалу такой плотный, что хоть стаканами черпай. Но вот показались в блюдечках болот коричневые мохнатые наконечники камышей. Быстро светлело небо. Село под горою петушиным криком начинало день. Скрипнула где-то калитка, прозвенело пустое ведро, ветром от реки, словно печалясь, вздохнули ивы.

– Пущай поспить, – прошептала Анна Михайловна, взглянув на безмятежное сонное лицо внучки. Сама она привыкла вставать ни свет ни заря и с раннего утра хлопотала по хозяйству. По избе скользила на цыпочках.

На подворье женщина рассыпала корм для домашней птицы. Куры с кудахтаньем закружились вокруг неё. Она плеснула воды в деревянное корытце и заспешила на участок, набрать к завтраку свежих огурчиков, не замечая ни жемчужной росы на листьях, ни повисшей платочком под сучковатой грушей белёсой утренней дымки, ни пятен золотистых лучей в форме сердечек, облюбовавших себе гнездо – печную трубу над крышей. От множества повседневных дел и забот привыкает человек к красоте.

Анна Михайловна вернулась в дом и увидела Настю за столом в горнице. Девушка пристально смотрелась в круглое зеркальце. Глаза у неё были глубокие и чистые, но мыслей, на взгляд бабушки, в них отражалось пока немного.

— Проснулась, – ласково произнесла пожилая женщина. Она улыбнулась, невольно подчеркивая сеточку мелких морщинок вокруг внимательных, добрых глаз, осветив лицо внутренней теплотой, которая чаще всего исходит из глаз женщин, повидавших на своём веку немало трудностей и невзгод.

Настя кивнула, продолжая смотреться в зеркало. О её ноги, требуя ласки, урча и толкаясь головой, начала тереться разношерстная кошка. Она опустила правую руку и, чувствуя под рукою живое тепло, погладила гибкую пушистую спину. Кошка сладко вытянулась, продолжая издавать звуки с журчавшими интонациями, приподнимая вверх и в стороны поочередно то передние, то задние лапы, выказывая из-под подушечек острые коготки.

– Ух ты, какая! – отозвалась девушка.

Она взяла мягкое тельце под передние лапы, поднесла белую усатую мордочку к своему лицу, потерлась лоб о лоб. Подняла на вытянутых руках.

– Всё поёшь, Мурка Мурковна. Ты уж извини, но мне пора заниматься делами. Бабушка, а который час? – Настя опустила кошку на пол и оглянулась к Анне Михайловне. Та уже поменяла халат на сиреневый сарафан и стояла возле дверей.

– Десять доходить. Настя, ты сама тута командуй, а я дойду до магазина. Соседка сказывала: сёдни привоз…

– Хорошо, бабуль, иди, не переживай, – улыбнулась Настя.

Анна Михайловна, пытаясь что-то вспомнить, снова задумалась. Она потопталась возле порога и, безнадежно махнув на свою память рукой, вышла за дверь.

Настя пружинисто встала из-за стола, шаркая обутыми на босу ногу тапочками, подошла к рукомойнику возле небольшой печки и начала умываться. Через десять минут она вышла на крыльцо. Солнце начинало припекать, хотя воздух кое-где по уголкам сада ещё прятал остатки ночной прохлады.

Дом Анны Михайловны стоял на пригорке. Если глядеть издалека, то из-за разросшегося сада, только с одной стороны была видна его белая стена. Муж когда-то вместе с ней выбирал это место. Они приложили много сил и труда, чтобы построить перед войной собственный домик. После тяжелого ранения он протянул недолго. Анна Михайловна рассказывала, что любил дед выходить на лужайку перед избой и смотреть на широкие заливные луга. Настя его не застала и видела только на пожелтевших фотографиях.

«Надо бабуле воды натаскать, а то скоро жара наступит», – решила она.

До возвращения Анны Михайловны Настя успела наполнить большую деревянную бочку, стоявшую в начале сада под развесистыми вишнями. Она спускалась по узкой тропинке на дно старого оврага. Там, за изгородью, одетый в чёрный от времени и сырости сруб, притаился старый колодец. Вода в нём всегда стояла чистая и свежая. С детства веяло на Анастасию из тёмной прохладной глубины сказочными тайнами.

Анна Михайловна вернулась из похода в магазин в тот момент, когда Настя выплескивала в бочку последнее ведро.

– Ой, какая ты умница! – похвалила она внучку. Настя смахнула лёгкую испарину на лбу и, довольная собой, улыбнулась.

В доме она снова присела за покрытый белой скатертью стол в углу горницы, всё перед тем же круглым зеркалом. Над ней, под иконой в лампадке горел крошечный язычок пламени. Когда из открытого окна веяло свежим воздухом, он, как живой мотылек, отклонялся из стороны в сторону.

Анна Михайловна за деревянной перегородкой начала выкладывать продукты, делясь последними новостями:

– Теперича хлеб обещають на следующей неделе привезть. А Катька Гвоздева говорить – это потому, что скоро война. Бабы в очереди на неё накинулись, раскричалися: «Паникерша!» А она и есть паникерша. – Анна Михайловна тяжело вздохнула. – А так оно и, правда, у нас то война, то неурожай, а то просто всё отберуть… Но ничево, в избе запас есть – и соль, и спички, и мыло, и керосину я в прошлый привоз купила. Хоть всё одно не напасешьси…

Настя обернулась.

– Бабуль, у тебя случайно туши для ресниц нету? Может, мама оставляла? Я свою куда-то задевала, найти не могу.

Женщина всплеснула руками.

– Господь с тобою, Настенька. Я ей сроду не пользуюсь, кажный день дела. Перед кем-ка, скажи на милость, мне красоту наводить, кады в деревне остались три с половиной калеки – одни старики да старухи. Летом понаедуть студенты да школьники. А так… – Она горько покачала головой с поседевшими волосами.

Настя вздохнула и начала копаться в косметичке.

– Куда она запропастилась?

– Ты к соседям сходи. У Таньки спроси. Она, чай, тоже – студентка. У неё должна быть.

– Да неудобно, бабуля.

Тушь Настя обнаружила на подоконнике и обрадовано воскликнула:

– Нашла! Ура!

– Вот радость. Ну и радость, – доброжелательно проворчала бабушка.

Они сели завтракать.

В деревню Анастасия приезжала каждое лето. В этом году она окончила первый курс медицинского института. Бабушка не могла нарадоваться. Она поначалу то и дело заставляла измерять себе давление и, стараясь подольститься к внучке, повторяла на разные лады:

– Теперича свой доктор в доме есть. Теперича свой доктор… имеется.

Студенческие каникулы промелькнули незаметно, оставив в памяти лишь лёгкий след от беззаботной поры. Целый день они занимались домашними делами. Под вечер Настя опять устроилась перед зеркалом.

«Небось, к Валерке – агроному на свиданье пойдеть. Вишь, как прихорашивается», – поглядывая на внучку, рассуждала сама с собой Анна Михайловна. Нельзя сказать, чтобы она не одобряла выбор девушки. Перед соседями в лице двух старушек Анна Михайловна всегда выгораживала любимое дитя:

– Мужчина, он, конешно, неплохой. Пусть постарше, зато самостоятельный. У начальства на хорошем счёту. Всё ж таки агроном. И народ его уважаить. В нашей деревне, пожалуй, лучше и не найтить.

Соседки, сидя с ней на скамеечке возле палисадника, одобрительно поддакивали, имея, естественно, на всё собственное независимое мнение. Как водится, всегда отличное от мнения, с которым они только что соглашались.

Но из-за позиции дочери и у самой Анны Михайловны имелись сомнения. Очень уж той не хотелось, чтобы Настя осталась жить в деревне. Приезжая на побывку, Валентина Прокофьевна стелила на ступеньки крыльца старую телогрейку, усаживала рядом Анну Михайловну и, лузгая семечки, одновременно вглядываясь в темневшее с каждой минутой бездонное небо, втолковывала ей: «Вот поженятся и хвосты на пару будут телятам крутить». С самого начала знакомства с Настей, считая Валеру ветеринаром. Сама Валентина Прокофьевна в своё время еле вырвалась в город, добилась с теперь уже бывшим супругом квартиры, и сегодняшняя её жизнь не шла ни в какое сравнение с той, прежней, деревенской. Мыслила она здраво и по-житейски мудро, а по-женски даже расчётливо. Сельские жители, перебравшиеся в город, поначалу выполняли самую чёрную и тяжёлую работу. Как могли, они приспосабливались к новым условиям, что заставляло многих из них в погоне за материальным благополучием забывать о нравственных стародавних устоях. Но зато имели они нормированный рабочий день, стабильную заработную плату, отпуска и выходные дни.

– Ты, старая, пойми, выйдет за твово ветеринара – белого света не увидит. Работать будет, как проклятая, с темна и до темна, а зарабатывать – гроши. У тебя у самой – какая пенсия? Чё молчишь-то? – обращалась Валентина Прокофьевна к матери. – А я скажу: двенадцать рублей – курям на смех. Токо четыре бутылки водки купить, чтоб дров привезть. Отчего это ты кажный раз, када привоз, в магазин, как на пожар несёсси? Да то, что в магазине в остальное время, акромя черствого хлеба, ничё не купишь. А в городе все магазины под боком. Выходные, празники. И будет она его обстирывать и обглаживать, а не угодит, ежели што, так вечером придёт и в глаз дасть, – рисовала она страшные картины будущей семейной жизни для своей дочери.

– Ну, уж ты, Валентина, куды хватила, – заступалась бабушка и за агронома, и за Настю. – Он парень-то самостоятельный. Агрономом работаить. Авось и слюбятся.

– Молчи, старая, – обрывала её дочь. – Агроном… Хрен редьки не слаще. Ты отжила своё. Сама терпела, а нам дай по-людски пожить. Ты мне девку с панталыку не сбивай.

Анна Михайловна дочери не перечила и при всех сомнениях в одной ей известные подробности отношений внучки и агронома Валентину Прокофьевну не посвящала. Любила она Настеньку и потакала отчасти. С высоты прожитых лет она рассуждала, что судьба поворачивается по-всякому: «и так, и эдак», что «жизнь прожить – не поле перейти», что «покедаль дружатся – а дале видать будеть. Жизнь в деревне, само собой, трудная, но пока и о свадьбе-то рановато думать. А он, может, зимой и дровишек подбросит, и комбикорма завезет, да и по-хозяйству пособит, ежели чего».

Вот такие, на первый взгляд, малозначительные в масштабах государства проблемы волновали близких родственников Анастасии. Но для них они были куда важнее первого полета человека в космос. Да и второго полета, пожалуй, тоже.

Настя переоделась, подошла и чмокнула бабушку в щёку.

– Я к Тане зайду. Мы на танцы пойдём.

– Танька-то теперя одна в дому за хозяйку осталася. Мать на неделю в Москву к сестре укатила. Тожа, как муж помер, непутёвой сделалась. Так что ты долго-то с ней не засиживайся. Чтобы я до ночи в окно не гляделась. И себя блюди, – деланно строго сказала Анна Михайловна.

– Нет-нет. Мы всё равно к нашему дому придём, на лавочке посидим.

– Ну, ступай, ступай, – сказала Анна Михайловна и перекрестила внучку.

Настя глянула в зеркало, одёрнула платье и вышла за порог. Вечерний воздух закружил голову, наполняя грудь свежестью и готовностью к счастью. Она с опаской поглядывала на капли росы, обильно усеявшие стебли и лепестки, стараясь идти по центру тропинки, чтобы не замочить свои белые туфельки. Ночью ей приснился странный сон. Она долго шла по залитой солнечным светом дорожке и вдруг очутилась в зале, разделённом толстой каменной стеной на две половины. Плача от бессилия, она сжала пальцы в кулачки и принялась стучать по холодному массивному препятствию, но стена поглощала звуки, и ей стало очень страшно. Проснулась она в полной темноте, прижимая сжатые кулаки к холодной стене…

Таня поджидала её на крылечке своего дома.

– Настюша, привет!

– Привет, Татьяна!

– Что, пошли? – Девушка спорхнула вниз, подхватила её под руку, и они зашагали мимо высоких лип в сторону автострады, к большому старинному зданию. Когда-то это была церковь. Лишённая куполов и внутреннего убранства, она была переделана под дом культуры. Узкие зарешеченные окна и толстые стены всё ещё продолжали веять покоем и стариной. Электрические лампочки света давали недостаточно, поэтому внутри всегда царил полумрак. У входа их остановил белобрысый паренёк Витя Афонин: он шутливо раскинул в стороны руки и попытался обнять Анастасию.

– Цветочек ты мой ненаглядный… дай подержаться…

Татьяна сразу же осадила кавалера:

– Щазз… Цветочек, да не твой. Убери руки.

Она бесцеремонно отодвинула парня в сторону, и девушки вошли под куполообразные своды. Витёк пропел им вслед:

 
Ничего на свете лучше нету,
Чем скрипеть кроватью до рассвету.
 

Все его старания обратить на себя внимание остались незамеченными – девушки прошли в танцевальный зал через небольшое фойе. Трудно предположить, для чего раньше служило это место. Сейчас, развалившись на стульях, здесь обосновались местные авторитетные молодые люди. Дом культуры стоял на окраине Коровино, и парни этого соседнего села составляли костяк наблюдателей за теми, кто приходил на танцы. Ребята из Настиного Заречья места в фойе занимали редко. Так повелось, что из-за отдалённости и малочисленности своей деревни, на танцах они появлялись позже и нравом отличались более спокойным, нежели коровинские. Но до стычек дело иногда доходило.

Когда Настя с Татьяной прошли мимо, Колька Воронин – самый авторитетный из коровинских, склонился к своему приятелю Борьке Сытикову, невысокому чернявому пареньку.

– Видал, Настюха Волюсанова как расцвела? Вдул бы ей?

– С ней агроном зареченский ходит. Зайкой называет.

– Кем? Кем? – насторожился Колька.

– Зайкой, – уточнил Борис.

– Ни… хренасе, зайчик? – удивленно бросил Ворон. – Её уже дрючить пора. Давай ему вечерком накатим по полной. Может, он от неё отстанет?

– Зареченские за него впрягутся. Разборки начнутся.

– Как хошь. А я Таньку Репнину сёдни сниму. Она безотказная, – сказал Ворон и посмотрел на коровинских парней, поводя широкими плечами. Под короткими рукавами его рубашки бугрились мощные мускулы. – Всем ясно, что я седни Таньку Репу забиваю.

– Да кто против-то, Колёк, – поддакнул Лёха Пышонков, угодливо называя местного авторитета уменьшительным именем. За глаза Кольку прозвали Вороном, иногда обзывали даже ВорОной, но в глаза назвать по кличке никто не осмеливался.

– А Борька со мной пойдет. Она и двоим даст, – сказал Ворон и ещё раз оглядел коровинских.

Татьяна и Настя присели в затемнённый угол на свободные стулья. Со сцены полилась медленная танцевальная мелодия. Из царившего вокруг полумрака появился, радостно улыбаясь, молодой человек. Глаза у него светились озорным светом. Правильные черты лица украшали кудрявые тёмно-русые волосы. Он кивнул Тане и, опустив голову, протянул руку Анастасии.

– Мадемуазель, вы разрешите?

Она поднялась и шутливо сделала реверанс. Он тут же подхватил ее, придерживая за талию. Настя положила руку ему на плечо. Валерий шепнул ей:

– Теперь мы можем и поздороваться…

Настя подняла на него тёмные с поволокой глаза.

– Здравствуй, Валера!

– Здравствуй, зайка! Я так по тебе соскучился. Как ты провела сегодняшний день?

– В делах и заботах. Помогала бабушке по хозяйству и готовилась к отъезду, скоро в институт на учебу, – вздохнула она.

– Что, неохота?

Настя, молчаливо соглашаясь, кивнула.

– Ещё, ты знаешь? – не отводя взгляда, возбуждённо заговорила она. – Ночью мне приснился странный сон. Я шла по тропинке, было так хорошо и светло на душе и вдруг, оказалась в большом зале. В нем всё было белого цвета – пол, стены, потолок, окна, стулья. Он был перегорожен на две половинки, а передо мной стояла белая кирпичная стена. Я начала изо всех сил стучать по ней. Стало так страшно. Проснулась, лежу на своей кровати и прижимаю кулаки к стене. Я так расстроилась.

– Ты же проснулась у стены. Вот и объяснение, – улыбнулся Валера. – Я снам мало верю. Что было – знаю, что есть – узнаю, что будет – знать не хочу. Так, по-моему, гадалкам говорят. А у меня тожа целый день дела и заботы: то сеялки, то косилки, то семена… Но они мне разве заменят тебя. Ты послезавтра уезжаешь?

– Да, Валера, каникулы кончились.

– Я тут без тебя с ума сойду.

– Что поделаешь. Потерпи немного.

– Ничего себе немного. Тебе ещё пять лет учиться, – нахмурившись, бросил он.

– Валера, ну я же не виновата, что ты раньше меня родился и успел окончить институт. Тебе и учиться всего пять лет надо было. А мне целых шесть.

На этот раз Валера посмотрел на неё с улыбкой.

– Ты права. Послушай, – сказал он, будто что-то вспомнив, – может, ну их к лешему, эти танцы. Осталси наш последний вечер, почто мы будем проводить его в этой духоте. Пойдём лучше погуляем?

– Пошли, – согласилась Настя. – Я только Татьяне скажу. Хорошо?

Валера в знак согласия молча опустил голову. В этот момент магнитофонная запись кончилась. На сцене появились ребята из самодеятельного музыкального ансамбля и принялись настраивать электрогитары.

– Ой, сейчас совхозные играть будут, а мы уйдём?! – сказала Настя, робко взглянув на Валеру.

– Да мы их уже сто раз слышали…

– Ну ладно, пошли, – напуская на себя строгий вид, проронила Настя.

Татьяна уже стояла с Колькой Вороном. Когда Настя сказала, что уходит, она сделала недовольные круглые глаза, но потом с безнадёжным видом махнула рукой и проговорила:

– Идите, дети мои, чего уж там. Совет вам да любовь.

В фойе с мрачным видом продолжали сидеть несколько коровинских ребят. Они с нескрываемой завистью покосились на счастливую парочку.

Выйдя из Дома культуры, Настя сняла туфли и, опираясь на руку Валеры, босиком пошла по мягкой прохладной траве.

– Смотри, сколько созвездий. Вон полярная звезда, – сказал он, кивая на усыпанное звёздами небо. – А такой удивительной луны я давно не видал – большой и ясной, наверно, для нас с тобой зажглась…

Белый лик таинственным светом заливал тропинку и придорожную траву.

Настя прижалась к нему плечом. Он осторожно повернул её к себе и начал целовать губы, щеки, глаза. Дыхание его стало частым. Она задрожала и припала к нему всем телом. Потом решительно отстранилась и сказала:

– Пойдём к тебе.

Они миновали ряды высоких лип с чёрными кронами, словно переговаривавшихся между собой, шелестя им вслед, и пошли, держась за руки, по краю широкой деревенской улицы, в глубину притихшего села. Остановились у одноэтажного кирпичного домика и зашли внутрь, не зажигая свет. Нежные слова дурманили Насте голову. Всё произошло, как порыв ветра, внезапно поднявший волну на реке, или дождь, застучавший по крыше и тут же прекратившийся.

При свете луны Валера долго не мог насмотреться в полные незнакомой глубиной глаза Анастасии…

К её дому влюблённые шли, как во сне, касаясь друг друга кончиками пальцами. Они молча постояли у калитки, пока Настя не произнесла:

– Уже поздно, Валера.

Он взглянул на часы со светившимся циферблатом.

– Наверно, рано. Два часа.

Она улыбнулась:

– Пусть рано. Завтра придешь меня провожать?

– А сёдни нельзя к тебе зайти?

– Сегодня я буду отсыпаться, надо побыть с бабушкой, собраться. Ты лучше приходи завтра прямо на остановку. Автобус в девять.

– Ладно, я отпрошусь.

Они поцеловались. Держа его за руки, Настя сказала:

– Ну, пока.

– Пока.

Её пальцы медленно разжались. Под тёмными окнами она прошла к входной двери. Та легко подалась. Настя подумала: «Какая бабушка молодец – догадалась не закрыть». Она проскользнула в сени, нащупала ковшик на скамье у ведёрка с колодезной водой и с жадностью сделала пару глотков. Прокралась к своей постели и, быстро раздевшись, нырнула под одеяло.

Валера не спеша шёл от дома Насти, счастливый и одурманенный близостью с девушкой. Он с наслаждением вдыхал наполненный утренней свежестью воздух. Возле дома Тани Репниной на скамейке у заборчика темнели две мужские фигуры. Скрипнула дверь, и по ступенькам крыльца спустился Колька Воронин.

– Давай, заходи следующий, – шёпотом произнёс он.

– Я ещё раз схожу, – голосом Борьки Сытикова проговорила одна из теней и скользнула вверх по ступеням.

Валерка подошёл ближе. Навстречу ему поднялся Ворон и протянул руку.

– Здорово.

– Здорово, – ответил Валера, пожав руку сначала ему, а потом Лёхе Пышонкову.

– Вы чё здеся? – спросил он Ворона.

– Сам, что ли, не понимаешь, – хмыкнул Колька. – Да смотри, не проболтайся. – Он показал ему огромный кулак. – А то может… с нами, – предложил Ворон, кивая в сторону крыльца Тани Репниной.

– Не, я домой попёр.

– Он влюблённый, – ехидно прошипел Пышонков.

– Везёт недоделанным, – прозвучал уже ему вслед голос Кольки.

Настя проспала часов до одиннадцати. Бабушка дала вволю отоспаться. Остаток дня прошёл в пустяшных хлопотах, сборах в дорогу и разговорах.

Анна Михайловна собрала целую сумку припасов – многое даже не смогло поместиться. Она стояла с глубокомысленным видом, раздумывая, во что положить остальную часть продуктов. Но и с того, что вошло, Настя взялась добрую половину выкладывать обратно.

– Ты чево же, ничего и не возьмешь? – укоризненно поинтересовалась бабушка.

– Да куда я с такой сумищею пойду? Я и не донесу столько, – попыталась возразить она.

– Твой агроном придёть провожать, небось донесёть. А приедешь там, авось, мать встренить.

– Бабушка, не «встренить», а «встретит», – поправила Настя Анну Михайловну. – Валера придёт сразу на остановку. Да как я с ней по городу потащусь? – Она снова кивнула на вместительную поклажу.

– Всё не покупать, – с житейской осведомленностью произнесла бабушка.

– Нам с мамой и так всего хватает. Мне и стипендию платят.

– Гляди, внученька. Ты умнее меня, образованная. Я то, что? – Анна Михайловна зашмыгала носом.

Настя подошла и поцеловала сморщенное личико.

– Хватит. Хватит. Всё будет хорошо.

Бабушка склонила голову набок и, не сдержав слёз, махнула на неё рукой. Со всей силой нерастраченной любви русской женщины она обняла и прижала Настю к себе. Тут они, как связанные неразрывными нитями родственные души, заплакали обе.

На следующий день, точно по расписанию, к остановке подкатил старенький автобус. Настя расцеловала подмоченные слезами щёки Анны Михайловны и подошла к Валерию. Она постеснялась поцеловать его при бабушке, всего лишь на мгновение прижавшись к нему, чувствуя, как будто теплый свет вспыхнул в её душе.

В автобусе было шумно, как на городском рынке, пахло бензином, яблоками и расставанием. Настя заняла место у окошка и пока видела бабушку в беленьком праздничном платочке, а рядом высокого, чуть ссутулившегося Валеру, прижималась лицом к стеклу и махала им на прощание рукой. Полтора часа пролетели за просмотром белоствольных рощ с длинными плакучими прядями листвы, голубыми ленточками рек, вплетавшимися в зелёные пятна лугов, и домиками с глазами-окнами в незатейливых деревушках. Незаметно автобус подъехал к пригороду, где начинались заводские корпуса. Ряды запыленных лип стояли у проезжей части. Листва висела на ветвях, словно непромытая шевелюра день и ночь трудившихся людей.

Город – особенный организм равнодушия к страданиям, бедам и несчастиям всех без исключения, встретил её гулом, суетой и множеством автомобилей. Настя всю дорогу думала о Валере, мечтая о новой встрече с ним, невольно подслушав разговор двух пареньков, севших в автобус на следующей остановке. Тот, что постарше, как только показались пригороды, стал внушать приятелю:

– Ты в городе житейскими проблемами не парься. Личные заморочки никого интересовать не будут. Это тебе не в деревне – на свежем воздухе отъедаться. Злых людей много, и их не видать. Поначалу все на одно лицо. Настороже всегда надо быть, как бы не обдурили. Люди здеся, как гуси, – в любой момент ущипнуть могут. Думать надо, как лучше устроиться. Хитрить, уступать, на рожон не лезть, особенно на начальство. Тогда заживёшь неплохо. Кое-кто не выдерживает и назад в деревню прёться. Витька Клещ вон назад вернулся, а в деревне чё, только бухать.

Парень со светлой челкой отмалчивался и улыбался, с любопытством оглядывая заводские корпуса, каменные изваяния памятников, блестевшие витрины магазинов. Лишь однажды уронил в ответ своему наставнику:

– Разберёмси.

Этим молчанием он был Насте куда симпатичнее первого деревенского философа, видимо, уже в избытке хлебнувшего непростых городских проблем.

«С чего это надо всем угождать, приспосабливаться, а чтобы своей жизнью-то не жить», – думала она. Для неё, несмотря на все недостатки, это всё равно был родной город.

На автовокзале ждал неприятный сюрприз – мама её не встретила. С мечтой о том, чтобы принять ванну, тоже пришлось расстаться. В чугунной эмалированной посудине возвышался бидон с брагой.

«Опять за старое взялась», – подумала она.

Мать подрабатывала на выгонке самогона. Продажей занималась тётя Клава из квартиры этажом выше. Валентина Прокофьевна отвечала за изготовление. После того, как брага в молочном бидоне поспевала, на кухне начинал работать минизавод. Бидон водружался на газовую плиту, его окружали трубки и змеевики. Всё скворчало и бурлило, а в стеклянную трехлитровую банку по капле стекала прозрачная горячительная жидкость. Далее шёл процесс по устранению специфического запаха. В дело шла марганцовка и специально изготовленные фильтры. Противостоять этому Настя никак не могла. Об отказе от дополнительного дохода не могло быть и речи. Спорить на эту тему с Валентиной Прокофьевной было то же самое, что пытаться пройти через железобетонную стену или требовать жалобную книгу в магазине.

Когда мать вернулась с работы, ей всё-таки удалось принять ванну. Они с огромными усилиями вытащили на время из ванны бидон, и Настя понежилась в горячей воде. Вспомнив детство, она даже попускала кораблики.

Её сразу же завертела круговерть дел и забот. Надо было готовиться к занятиям. И вот уже, словно лёгкой простудой, зазнобило первым сентября, а дальше – больше. Она с головою ушла в учёбу, окружив себя грудами учебников и исписанными от корки до корки конспектами.

…Однажды после лекций она вышла из учебного корпуса и увидела на широкой аллее Валеру. На нём были костюм чёрного цвета с отглаженными брюками, белая рубашка и галстук. Начищенные полуботинки сияли в лучах солнца. В этот день оно отчего-то особенно ярко и празднично светило над её любимым институтом. Хотя, возможно, это ей просто показалось.

…Обрадованная Настя бросилась к нему навстречу.

– Привет.

– Привет, – сказал он и склонился, чтобы поцеловать.

– Как ты нашёл меня? – удивлённо спросила она.

– Как нашёл? «Язык до Киева доведёт». Так, кажется, твоя бабушка говорит. Я уже и домой к тебе заходил с подарками от Анны Михайловны. Она мне с собой маленькую тележку нагрузила, – отвечая, он широко развел руки, – вот такую. Валентина Прокофьевна даже за стол приглашала.

– Ах, вот ты какой… Успел уже и бабушке, и маме в доверие влезть… – погрозила она пальчиком.

– Пришлось, – шутливо потупился Валерий.

Она взяла его под руку, и они пошли по тротуару вдоль залитой солнечным светом улице. Счастливый вид Валеры и Насти невольно вынуждал обращать на них внимание. Многие улыбались, как улыбаются детям, по своей наивности, до поры до времени не видящим ничего плохого вокруг. Настя прижала его руку к своей щеке и, преданно глядя в глаза, сказала:

– Валера, не приезжай, пожалуйста, ко мне больше, как на парад в костюме, галстуке. Оденься проще: ну, там… джинсы, рубашку? Все смотрят на нас, как на жениха с невестой.

– А что такого? Пусть смотрят, – пожал плечами Валерий.

– Ну, Валерочка… – обиженно протянула Настя.

– Хорошо, – хмуро проронил он.

– Не сердись, – сказала она и, поднявшись на носочки, коснулась губами его щеки. Была заметно, что после поцелуя взгляд у него сразу потеплел.

Возле кафе с большими прямоугольными окнами Настя остановилась.

– Может, зайдём? У меня с утра маковой росинки во рту не было.

– Зайдём, – согласился Валера.

Он сунул правую руку в карман брюк, чтобы нащупать смятые денежные бумажки.

Плотно занавешенные тёмно-зелёные шторы создавали в зале иллюзию, будто посетитель забрёл в густой лес. Подошёл официант, ростом не намного выше стола. Оглядев Настю и Валерия пренебрежительным, снисходительным взглядом, он спросил:

– Что желаете?

Настя взяла меню в кожаном коричневом переплете. Быстро пробежала глазами отпечатанный крупным буквами текст.

– Так, так, это не пойдёт… Это дорого… Это невкусно… Пожалуй, вот что… Принесите нам две порции жаркого с гарниром, два крабовых салата… – Она вопросительно посмотрела на Валеру.

– Ещё бутылку сухого вина. Отметим нашу встречу, – добавил он.

Официант, словно делая большое одолжение, с высоко поднятой головой удалился выполнять заказ. Минут через пятнадцать он принёс бутылку вина и салаты. Валера с появлением на столе спиртного оживился. Он хлопнул в ладоши и негромко пропел: