Текст книги "Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны"

Николай вопросительно посмотрел на меня.

– Скажите, господин капитан 1-го ранга, – спросил он, – это один из кораблей вашей эскадры? Не слишком ли он слабо вооружен для того, чтобы сражаться с могучими стопушечными кораблями британцев и французов?

– Ваше величество, – улыбнулся я, – этот сторожевой корабль несколько дней назад довольно быстро расправился с английским пароходофрегатом «Мерлин». Он всадил в британца несколько снарядов, после чего командир «Мерлина» предпочел не испытывать судьбу и спустил флаг.

– Вот как, – император с уважением посмотрел на сторожевик, – лихая, видно, команда у этого корабля. И командир тоже достойный. Я полагаю, что все они заслужили награды.

Он вопросительно посмотрел на меня. Я не стал возражать. В конце концов, награждение боевыми орденами и медалями повышает социальный статус награжденных, что будет для них не лишним в нынешней России, которая является сословным государством.

– Ваше величество, – сказал я, вспомнив о своем талисмане. – А ведь мой предок был награжден вами за оборону крепости Бомарзунд. Правда, не орденом – он был рядовым, и не медалью, а серебряным рублем. Он служил в 10-м Финляндском линейном батальоне. Правда, Бомарзунд в нашей истории был захвачен неприятелем, а мой предок попал в плен. Серебряный рубль так и остался у него и стал чем-то вроде нашего семейного талисмана. Вот, посмотрите…

Я остановился, достал из кармана рубль с профилем человека, который сейчас был моим собеседником (с ума сойти!), и протянул императору монету. Николай взял ее, внимательно осмотрел и вернул мне.

– Господин капитан 1-го ранга, – сказал он, – я рад, что вы, как и ваш славный предок, не щадя себя сражаетесь с врагами России. Полагаю, что за то, что вы уже сделали для нее, вы достойны самой высокой награды…

– Ваше величество, если говорить о наградах, то я считаю, что их заслужили в большей степени те, кто непосредственно сражался с неприятелем. С вашего позволения, я составлю для вас список наиболее отличившихся в разгроме вражеской эскадры.

Так, за разговорами, мы подошли к пристани, где уже находился сошедший на берег по трапу сияющий, как медный таз, вице-адмирал Румянцев. При виде царя он приосанился, принял героический вид и, подойдя к Николаю, отрапортовал:

– Ваше императорское величество, счастлив доложить вам, что англо-французский флот разбит, часть его кораблей потоплена, а остальные спустили флаги перед победоносными кораблями вашего императорского величества!

– Поздравляю вас со славной победой, господин вице-адмирал, – сказал император. – Подробности сражения вы доложите мне потом. А пока объявите всем матросам вашей эскадры: от меня им месячное жалование не в зачет и винную порцию в награду. Пусть выпьют за нашу блестящую победу. Да, Василий Иванович, – улыбнулся император, – я хочу представить вам капитана 1-го ранга Кольцова Дмитрия Николаевича, командующего союзной нам эскадрой, корабли и воздушные аппараты которого и помогли вам разбить флот неприятеля.

Лицо вице-адмирала Румянцева пошло пятнами. Император весьма изящно намекнул ему, что нехорошо загребать жар чужими руками и приписывать исключительно себе все заслуги. К тому же победу придется делить с каким-то капитаном 1-го ранга, коих немало на его эскадре. Но вице-адмирал промолчал и пожал мне руку, пробормотав дежурные комплименты.

Николай, с нескрываемым удовольствием смотревший на эту сцену, повернулся ко мне:

– Господин капитан 1-го ранга, если вы не против, то давайте пройдем на ваш корабль и выйдем на нем навстречу российскому флоту. Я хочу лично приветствовать моих славных моряков, которые с победой возвращаются в Свеаборг!

18 (6) июня 1854 года. Берлин, Городской дворец

Король Пруссии Фридрих Вильгельм IV;

Отто Теодор фон Мантейфель, министр-президент

и министр иностранных дел Прусского королевства;

Фердинанд Отто Вильгельм Хеннинг фон Вестфален,

министр внутренних дел Прусского королевства;

майор Фридрих фон Казиски, глава отдела дешифровки

при Министерстве внутренних дел

– Ваше величество, позвольте вам представить майора фон Казиски, – фон Мантейфель с полупоклоном жестом указал королю на своего чиновника, – как я вам уже говорил, он назначен начальником созданного отдела дешифровки при моем министерстве.

Фон Казиски отдал честь королю, на что Фридрих улыбнулся и ответил:

– Здравствуйте, герр майор. Наслышан о вас. Воистину мы – страна поэтов и мыслителей. Ведь вы же не только гениальный мыслитель, но и, как я слышал, поэт…

– Ну что вы, ваше величество, – сказал скромно потупивший взгляд фон Казиски. – Моя поэзия – не более чем графомания и рифмоплетство. Да я и не заслуживаю пожалованного мне дворянства.

– Вы очень скромны. Только вашу поэзию мы обсудим в другой раз – у меня еще не было возможности с нею познакомиться поближе. А вот ваши успехи в дешифровке еще раз доказывают мне, что не перевелись еще гении в землях германских! Покажите лучше, что вы мне принесли?

Тут в разговор вмешался министр внутренних дел фон Вестфален:

– Ваше величество, вот это было только что передано из Копенгагена в Лондон. Тот же шифр, что и в прошлый раз. Майор фон Казиски справился с этим посланием за каких-нибудь десять минут.

И он протянул Фридриху бумагу. Тот углубился в ее изучение.

– Интересно, – сказал Фридрих. – Значит, британско-французский корпус на Балтике…

– Перестал существовать, ваше величество. А голубь с этим сообщением был послан англичанами в Стокгольм незадолго до капитуляции эскадры у острова Мякилуото. У них есть небольшие группы, патрулирующие подходы к Кронштадту, Ревелю и Риге. Но если учесть, сколь быстро русские уничтожили обе основных военно-морских группировки союзников, то сухопутная группировка, если она еще существует, вряд ли долго протянет без поддержки с моря.

Фридрих увидел краем глаза, как фон Казиски, поклонившись, выходит из кабинета. Да, подумал он, ценный человек – все понимает с полуслова. А вот теперь можно будет поговорить с министрами начистоту.

– Ну, что ж, думаю, эта новость доказывает, что курс, выбранный нами после того, как те, первые английские депеши… эээ… случайно попали в наши руки, абсолютно правильный. Герр министр-президент, – он обратился к фон Мантейфелю, – у вас нет никаких новостей из Петербурга?

Фон Мантейфель откашлялся.

– Сразу после нашей последней конференции из Кенигсберга в прусское посольство в Петербург был отправлен голубь. Но ответа еще нет, ведь от Кенигсберга до Петербурга – более восьмисот километров, и голубю придется лететь целый день. Я лично посетил русского посла в Берлине барона фон Будберга и выразил ему наши сожаления из-за охлаждения наших отношений, а также заверил его, что партия штуцеров из Бельгии была арестована по ошибке, и что ее уже отправили в Кенигсберг, откуда она будет незамедлительно переправлена по суше в Россию. По суше, потому что на тот момент у нас не было известий об очередных победах русских на Балтике.

Кроме того, я позволил себе передать ему от вашего имени, что вы будете рады принять его в самое ближайшее время.

– Вы правильно поступили, – Фридрих одобрительно кивнул своему министру. – Мне уже передали, что барон фон Будберг просил об аудиенции, и завтра в четыре часа она состоится, о чем вам уже должны были сообщить – ведь вы, так я надеюсь, тоже будете на ней присутствовать.

– Ваше величество, простите меня, у меня не было еще этой информации, ведь я так и не был в своем кабинете после визита в русское посольство. Когда я вернулся в здание министерства, мне сообщили весьма занятную информацию из Австрии. У нас состоялась конференция по этому вопросу, сразу после чего герр министр, – он посмотрел на фон Вестфалена, – сообщил мне о новом расшифрованном сообщении. И вот я здесь. Но, конечно, я обязательно буду на аудиенции.

– А что за информация из Австрии, герр министр-президент? – поинтересовался король.

– Ваше величество, мы знаем, что у них в нашем ведомстве есть шпион, некто фон Лёб. Мы решили его не трогать. До поры до времени, конечно – ведь лучше, когда знаешь, кто предатель. К тому же этот фон Лёб еще и глуп – он должен понимать, что ведомство герра министра фон Вестфалена интересуется всеми, у кого есть почтовые голуби, особенно если этих голубей привезли из сопредельной страны. Так что несколько отредактированная информация о разгроме у Бомарзунда, а также чуть видоизмененная версия нашего послания в Петербург попали к нему в руки не без нашей помощи. И действительно, через некоторое время один из его почтовых голубей улетел на юг.

Король Фридрих Вильгельм задумался.

– Вы правильно поступили. И что же вам донесли из Вены?

– Ваше величество, у нас есть люди при аппарате фон Буоля в Вене, причем, смею надеяться, поумнее фон Лёба. Вместо голубиной почты у нас разработан гораздо более незаметный способ передачи информации посольству. А посольство свои сообщения попросту шифрует и посылает нам по телеграфу – вряд ли у них есть свой фон Казиски, – фон Мантейфель позволил себе улыбнуться. – Так вот, ваше величество, фон Буоль, получив эту информацию, попросту растерялся. Ведь та политика, которую он вел, и тем более то оскорбление, которое он нанес формально еще действующему русскому послу фон Мейендорфу, еще не успевшему сдать дела новому послу России, были весьма недальновидными и резко ограничили возможность любого маневра. Возможно, он попытается позднее встретиться с новым послом Горчаковым, чтобы хоть как-то исправить создавшуюся ситуацию. Но как бы то ни было, чем позже он сообщит об этом Францу-Иосифу, который сейчас в Бад Ишле, тем хуже для него. Я полагаю, что в самое ближайшее время у Австрии появится новый министр-президент.

– Герр министр-президент, благодарю вас за проделанную работу. В таком случае мы должны форсировать отбытие фон Герлаха в Петербург.

– Ваше величество, он уже в Кенигсберге. Как только фон Герлах получит телеграмму с последними инструкциями, он тут же отправится в Тильзит, и далее в русскую столицу. Мы проинструктировали наше посольство, чтобы они сообщили русским о фон Герлахе, и смею надеяться, что через двое суток он будет уже в Петербурге.

– Герр министр фон Вестфален, будьте так любезны, сообщите фон Герлаху про доставку бельгийских штуцеров, а также попросите его сообщить русским, что мы будет готовы поставлять им практически любые вооружения и любое оборудование, кроме, конечно, секретного, причем по весьма умеренным ценам.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Герр министр-президент, и еще одно мое поручение: в наше посольство в Вене. Вы должны послать следующую информацию – в интересах Пруссии, чтобы Вена не была настроена враждебно к русским. Но точно так же не в наших интересах, чтобы отношения между ними стали слишком уж теплыми.

– Да, ваше величество, я уже это сделал. У нас там есть кое-какие рычаги влияния… Тем более, герру фон Мейендорфу австрийцы нанесли серьезную обиду, и я не думаю, что наследникам Меттерниха будет так уж просто ее загладить.

– Господа, – сказал король, – я очень доволен вашей работой. Я распоряжусь, чтобы вас пропускали ко мне в любое время. А теперь, – он открыл один из ящиков своего стола, – пригласите, пожалуйста, герра фон Казиски.

Когда Фридрих фон Казиски вошел, король сказал ему:

– Герр майор, вы храбро служили мне в моей славной армии, но то, что вы сделали для нашего государства за последние дни, оказало нам неоценимую услугу. Примите эту скромную медаль, – и он повесил на грудь майора Allgemeines Ehrenzeichen II Klasse[9]9
  Почетный знак 2-го класса. На тот момент почетного знака 1-го класса уже не существовало.


[Закрыть].

19 (7) августа 1854 года.

Балтика. Борт учебного судна «Смольный»

Елизавета Бирюкова, журналист

Мужчины считают, что женская логика не поддается анализу. Хорошо, конечно, что они так считают. Но это утверждение не соответствует действительности. Просто у нас другие критерии и другая мотивация, чем у мужчин.

Вот, например, если подумать, то мало какой мужик поймет, кроме, конечно, голубых, из-за чего я взъелась на Николаса. А просто потому, что он мне понравился намного больше, чем мой горе-муженек (к счастью, оставшийся в будущем), равно как и все мои партнеры по любовным утехам. Почему – не знаю. До Ника единственный, кто меня в свое время заставил потерять голову, был Юра Черников. Но мне так хотелось на него работать, что я тогда смогла относительно спокойно перенести отказ. А в случае с Николасом я не собираюсь этого делать. Пусть вспоминает, что написал великий Шекспир: «В самом аду нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли!»[10]10
  На самом деле это написал Вильям Конгрив в пьесе «Невеста в Трауре», но фраза часто приписывается Шекспиру.


[Закрыть]

И программа моя состоит из двух частей. Программа-минимум проста: так не достанься же ты никому! И как мне показалось после первого визита, мне она вполне по силам. Но нужно ковать железо, пока горячо.

Так что сегодня с утра, убедившись, что «Бойкий» ушел, а вместе с ним и этот американский подонок, я сложила пару модных журналов в свою репортерскую сумку от Луи Вюиттона и попросила доставить меня на «Королев». Если бы меня спросили, зачем, я бы сказала правду, или почти правду: хочу закончить сюжет про потопление яхты и про Мейбел. Впрочем, вопросов никаких мне не задали – на «Смольном» знали, что я работаю на Юру. И через несколько минут я уже поднималась по трапу «Королева».

Иду я танцующей походкой к кубрикам в медицинской части, и тут какой-то тип преграждает мне дорогу и говорит, мол, пациентка не хочет никого видеть. Я попробовала было применить весь свой шарм, видела, что мальчику весьма понравилось мое декольте, но пускать он меня все равно отказался. Облом…

Но не успела я подойти к шлюпкам, чтобы вернуться на опостылевший «Смольный», как вдруг ко мне подходит какой-то лейтенант и говорит:

– Извините, вы Елизавета Бирюкова?

– Да, – отвечаю я с очаровательной улыбкой.

– Вас вызывают с «Бойкого», – и он протянул мне что-то похожее на старомодную телефонную трубку от беспроводного телефона. Совок, подумала я, мобильники давно уже в полсантиметра толщиной, а у этих все как во время оно. Откуда ж мне было знать, что это рация.

– Лиз, это я, Валя, – услышал я голос Вали Иванова. – Мне сказали, что ты на «Королеве».

– Привет, Валя, – ответила я. С Валей у меня была пара-другая постельных эпизодов, обычно когда он вдалеке от своей благоверной. Видела я ее время от времени. В чем, в чем, а в красоте обвинить ее было сложно. Неудивительно, что он иногда искал приключений на стороне. И в последнее время он все чаще подгребал ко мне – его похождения с двумя другими дамами – закончились фингалами сначала под одним, потом под другим глазом. Дело в том, что его Дашенька после рождения двух дочурок превратилась из субтильного создания на свадебных фото в «довольно почтенную даму», по словам Гоголя. Я же свято хранила тайну наших с ним дел – у меня не было резона убивать курицу, которая несет золотые яйца, ведь после каждого нашего свидания у меня появлялся флакончик с дорогими духами – я предпочитаю «Шанель номер пять», – а то и побрякушки из золота или даже с интересными камушками… И его Даша меня ни в чем не подозревает, тем более, что уж греха таить, именно я ненавязчиво открыла ей глаза на обеих соперниц, о чем в свою очередь не подозревает Валя.

– Да, Валюша, – ответила я. – Чем меня порадуешь?

– Юра просил передать, что у Мякилуото – полная победа. Часть вражеского флота потоплена, остальные корабли спустили флаги. Так что на Балтике все более или менее в ажуре. Документы и файлы мы уже передали, начинай готовить внеочередной номер – ты же сейчас за старшую. Да, не увлекайся – скоро будет еще материал, «Бойкий» как раз идет в Свеаборг. Кроме того, кое-что будет и от Николаса. Кстати, представляешь себе, наш горячо любимый янки вчерашнюю ночь провел в Машиной компании…

А вот это уже интересно! То есть наша верная женушка очень уж резво подзабыла про мужа и детей, как только сообразила, что они далеко… Примем это к сведению.

– Весело там у вас, Валя. Ладно, я побежала.

– До связи!

Я попросила отвезти меня обратно на «Смольный», а мне в ответ:

– Туда как раз идет катер. Поторопитесь.

И представьте себе, кого я вижу в катере? Прелестницу Мейбел собственной персоной. Я к ней с объятиями, мол, я так рада тебя видеть. А она, вижу, немного сторонится меня. Но куда ж она денется с катера-то? Я узнала, что у нее разболелась сломанная рука: «ударила пару раз кулачком, забыв, что она сломана, и началось…» – и ее решили отправить на «Смольный», благо там корабельный лазарет получше, да и врачи поопытней.

Я открыла один из моих журналов, и она, забыв про свое недоверие, придвинулась поближе и начала ойкать – мол, какое все развратное… Но по глазам вижу – кое-что ей понравилось. Я и говорю ей:

– Мейбел, у меня есть вот это и вот это. Хочешь, принесу, и ты померяешь? Платья, наверное, не сможешь, а вот юбки – вполне.

Та мне: конечно, приходи! А я ей так простодушно:

– Да меня же к тебе не пустили…

– А я скажу, чтобы тебя пускали. Это я Николаса не хотела видеть.

Клюнула, подумала я со злорадством и говорю ей:

– Да он вряд ли заинтересуется. Мне только что рассказали, что последнюю ночь он провел с некой Машей. Красивая, но тоже замужем, двое детей.

Мейбел побледнела еще сильнее. А я продолжила:

– Да забудь ты про этого ловеласа, я ж тебе о нем уже говорила. И вообще, не забывай – с мужиками надо поосторожнее.

– Ты, наверное, права, – уныло ответила она.

Тут катер подошел к «Смольному», и мы расстались, договорившись, что я приду к ней с юбками завтра.

Попалась. Программа-минимум в отношении этого гада у меня уже успешно выполнена. Вряд ли у него что-либо теперь получится с этой дурой. Ведь любой ей подтвердит то, что мы с Ники ходили гулять в Стокгольм, а девочки – еще и о том, что он меня домогался: эту информацию я тогда успешно вбросила через двух сплетниц – одной в Юриной команде и одной в Колиной. А если нужно, приглашу к ней Валю, пусть про Машу расскажет, да и про его дружбу с Леной – Валя тот еще сплетник. Пусть этот янки попробует потом доказать, что он не верблюд. Да она его и слушать не будет.

Есть у меня и программа-максимум – если получится, то это будет вишенкой на торте. Я, конечно, не фанатка однополой любви, но кое-что умею. Первый раз у меня было нечто подобное с моей тезкой-администраторшей, которая и дала мне место в Юриной команде. Это было достаточно противно, в том числе и потому, что дама была толстая и страшная. Потом она, к счастью, уволилась и ушла на «Рен-ТВ».

А полтора года назад, пока Юра прохлаждался в Сирии, я узнала, что другая группа едет на Майдан, и что ей нужен переводчик с украинского. Ведь среди тамошних майданников были и такие, кто категорически отказывался говорить по-русски. – Нахальство – второе счастье. Я наврала, что знаю неплохо украинский, хотя на самом деле я в последний раз говорила на нем еще в пятилетнем возрасте – у бабушки и дедушки со стороны отца, которые жили в Раве-Русской. Мама потом рассказала, что когда я приехала и стала обзывать других детей «кацапами» и «москалями», она решила меня больше туда не посылать. Больше я на Западную Украину не ездила, а деда с бабкой видела после этого случая всего один раз, когда они приехали к нам в Москву на две недели. Но общались мы уже в основном по-русски – маман строго за этим следила.

Но то, что они мне привили в то лето, можно охарактеризовать названием великого опуса пана Кучмы: «Украина – не Россия». На Майдане я погрузилась в атмосферу, которая заставила меня задуматься. Мне очень нравилось работать с Юрой, но ежу было ясно, что своего потолка в его команде я давно уже достигла. В процессе общения я познакомилась с самим Мустафой Найемом, который и намекнул, что для меня найдется работа и на «Громадском ТВ». Он же меня свел с одной из «муз революции», ставшей впоследствии большой шишкой на постмайданной Украине.

И когда пришло время возвращаться, я отпросилась на три дня, якобы навестить родню. Вместо этого я провела время в компании одного польского консультанта и той самой «музы». Как ни странно, именно общение с ней мне неожиданно понравилось, тогда как поляк оказался, увы, импотентом, от которого к тому же еще и дурно пахло.

Пока же я не видела особого интереса к моей скромной персоне со стороны американской пациентки – да и, может быть, зря я так откровенно осматривала ее прелести. Ну, да ладно, посмотрим, вдруг все-таки получится; увидим, что тогда запоет эта журналистская сволочь.

А тот поляк, являвшийся не более чем «шестеркой» в руках американцев – он мне признался, что по несколько раз на дню разговаривал по телефону с куратором из звездно-полосатого посольства – навел меня на кое-какие мысли. Ведь мое будущее я видела скорее на здешнем Западе, чем в этой отстойной Российской империи. Понятно, что Польша является частью Запада разве что по гонору, но подполковник Чарторыйский был, по Юриным рассказам, потомком одной из самых аристократических польских семей. И через него я могу попытаться выйти на высший эшелон французской аристократии, а если повезет, то и на англичан. Поляки всегда были любителями покрутить попой, даже когда у них нет ни хрена за душой, так что они отпадают. Из серьезных вариантов я предпочла бы Англию королевы Виктории Франции этого дебила Наполеончика. Почему-то мне казалось, что в Англии люди посерьезнее, и платят получше.

Я задумалась. Хоть от Чарторыйского пахло как от козла, но если понадобится, займусь с ним любовью, как это ни было бы противно. Интересней другое – что я могу предложить своим новым друзьям? Конечно, самое ценное – информация о том, из какого времени мы сюда пришли. И про это раньше времени никто не должен знать. А вот про боевой потенциал эскадры я кое-что рассказать смогу. Я не первый год работаю с Юрой, да и читала кое-что в рамках подготовки к венесуэльскому походу, естественно, лишь то, что было в открытом доступе про «Королев» и «Бойкий».

Да и доступ к оффлайновым энциклопедиям у меня есть. Вот только нужно будет обдумать, как именно добиться, чтобы мне, во-первых, заплатили, и во-вторых, не убили. Дальнейшие мои планы были весьма простыми – либо выйти замуж за какого-нибудь английского или хотя бы французского аристократа побогаче, либо отправиться на первом же комфортабельном корабле куда-нибудь подальше, например, в Североамериканские Соединенные Штаты.

Так что решено – узнаю, где именно обитает Чарторыйский, и навещу его еще разок.

19 (7) августа 1854 года.

Гельсингфорсский залив. Борт учебного корабля «Смольный»

Елена Викторовна Синицына,

капитан медицинской службы

– Это и есть Хельсинки? – спросила я с удивлением, разглядывая из предложенной мне подзорной трубы небольшой городок чуть поодаль от Свеаборга. В дальнем углу видны какие-то купола, а все остальное – так, одноэтажная застройка, словно какой-нибудь Вышний Волочок.

– Не Хельсинки, а Гельсингфорс, – рассмеялся капитан Степаненко. – И центр у него был построен уже тогда, в питерском стиле. Но в остальном это местечковая столица захудалой окраины Российской империи. И никакого «финского дизайна», Леночка, ты там не увидишь.

– Жаль, Олег Дмитриевич, – вздохнула я. – Мне всегда нравились Алвар Аалто и прочие Сааринены. И я так надеялась посмотреть их творения… Но, увы, это все осталось там, в будущем.

– Да уж, – Олег Дмитриевич вдруг стал серьезным и печальным. Ведь у него и у меня там остались семьи. И он, и я души в них не чаяли, и за время моей службы на «Смольном» я успела сдружиться с его женой, которую, как ни странно, звали так же, как и меня – Елена Викторовна. Вот только детей у них не было – не дал Господь, как ни старались.

– Ладно, Леночка, мне пора. Прием у самого императора, представь себе. А я ни ступить, ни молвить не умею в компании августейших особ. Ну, да ладно, прорвемся, где наша ни пропадала. Не скучай тут без меня!

– Да у меня и времени-то нет скучать, – улыбнулась я, возвращая бинокль командиру «Смольного». – Вчера еще пару пациентов привезли. В том числе и одну американку. Всего хорошего, Олег Дмитриевич.

И только я собралась вернуться в свое «королевство», как вдруг обратила внимание на катер, на всех парах идущий к «Смольному». Присмотревшись, я разглядела долговязую фигуру Коли Домбровского. И через пару минут он уже целовал меня в щеку.

– Леночка, ты, как всегда, божественно красива!

Я засмеялась.

– Не надоело делать комплименты женщине, которая тебе в матери годится?

– Так уж и в матери. Какая у нас разница – два-три года?

– Чуть поболее. Да и, как ты сам знаешь, женщинам не задают такие вопросы. Ладно, скажи лучше сразу, чего надо.

На самом деле, конечно, я была его старше всего на четыре года, но он мне очень напоминал моего Коленьку, которому сейчас там всего лишь восемь лет. Воистину многие мужчины так и остаются мальчишками. Не все, конечно, мой Петя – совсем другое дело, но очень и очень многие.

– Лен, мне передали с «Королева», что к тебе привезли Мейбел Катберт, – произнес Николай, смущенно отводя взгляд.

– Привезли… Я ее еще не видела, она Юре досталась. Пришлось руку ей загипсовать.

– Можно мне к ней? – Николай покраснел, как школьник, которого похвалил строгий учитель.

– Видишь ли… Вот какое дело, – мне очень не хотелось говорить с Колей на эту тему. – Она Юру попросила, чтобы тебя ни под каким соусом к ней не пускали. Именно тебя.

Лицо Николая изменилось, веки его чуть задрожали, как у моего Кольки, когда он пытается сдержаться, чтобы не заплакать. Да, похоже, влюбился молодой человек… Невзирая на укольчик ревности – когда он узнал, что я замужем, он успокоился мгновенно, – я сжалилась над ним и предложила:

– Ладно, если хочешь, передам ей от тебя записку. Может, передумает…

Он достал из своей сумки блокнот, начал чего-то писать, вырвал листок, скомкал, начал писать вторую записку, третью… Потом жалобно посмотрел на меня и уныло промямлил:

– Бесполезно все это, она даже читать не будет. А главное, я даже не знаю, в чем я виноват!

– «Молчи, устал я слушать. Досуг мне разбирать грехи твои, щенок», – процитировала я. И когда он удивленно на меня уставился, добавила: – Похоже, не учили тебя в твоей Америке басням Крылова. И чтоб ты знал: для нас, женщин, часто не важно, в чем именно мужчина виноват – «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Часто, кстати, буквально.

Посмотрев на него и увидев, что у бедного мальчика уже предательски заблестели глаза, я сжалилась и прервала свой поток красноречия:

– Ладно, давай сделаем так. Поговорю я с ней, узнаю, в чем дело. Только вот еще что. Я тут краем уха услышала разговор двух девиц из ваших, телевизионщиц, про то, что ты с Машей провел бурную ночь. Это правда?

– Ночевали в одном кубрике – иначе просто места не было. На разных кроватях. И никакого hanky-panky, – этого слова я не знала, но сразу поняла, о чем он говорит, – у нас не было, поверь мне.

– Да верю я, верю, – устало сказала я. – Я и тебя знаю, и ее – ее даже лучше, чем тебя. Ни она мужу не изменит, ни ты к замужней не полезешь. Как ко мне тогда перестал клинья подбивать. Верно ведь?

Ник густо покраснел, а я поцеловала его в щеку и сказала:

– Но вот не исключаю, что некая, скажем так, добрая душа донесла девушке эту информацию. Ладно, не дрейфь, поговорю я с твоей красавицей, посмотрим, чем дело кончится. Ты где будешь?

– Еще часа два-три на «Смольном», у себя в кубрике. Буду работать над номером.

– Вот и хорошо. Если что узнаю, зайду к тебе. Но ничего обещать не могу, – сказала я. – И выше голову, скаут!

– Ладно, я буду ждать, – уныло сказал Николай, попрощался со мной и поплелся к себе в кубрик. А я пошла вниз с твердым намерением поговорить с этой заморской прелестницей.

Но как назло, меня ждали два новых пациента – курсант с температурой за сорок и еще один британский юнга – над этим хоть и не надругались, но избивали его, похоже, все, кому не лень. Левая рука была когда-то сломана и неправильно срослась, на теле сплошные гематомы, ну и далее по списку… Я почувствовала, что все больше начинаю ненавидеть английских военных моряков. Руку пришлось заново ломать, потом снова составлять кости, гипсовать. Хорошо еще, другими травмами занялись мои курсанты… В общем, у Колиной пассии я оказалась только через четыре часа.

Постучав и услышав разрешение войти, я шагнула в небольшой двухместный кубрик. На кровати у окна лежала девушка. На первый взгляд, серая мышь – немного опухшее лицо, не самая большая грудь, худая если не как жердь, то близко к этому. Но – присмотревшись, я подумала, что если ее приодеть и чуток подкрасить, то будет очень даже ничего.

– Здравствуйте, мисс Катберт, меня зовут Елена Синицына, я – главный врач.

Ее лицо вдруг покраснело, губы задрожали, и она процедила сквозь зубы:

– Слышала я про вас. Это у вас роман с этим проклятым репортеришкой, не так ли?

Я посмотрела на нее абсолютно спокойно:

– Какой еще роман? Мы с ним друзья, не более того. У меня, знаете, и муж есть, и дети. Не скрою, что сначала Ник мною заинтересовался. Но узнав, что я замужем, интерес сразу погасил.

– Ну да, у вас и муж, и дети, и мальчик на стороне. Но не бойтесь, у него и еще подружка есть. Какая-то Марша. Не ревнуете?

– Маша? Его сотрудница? Можете не беспокоиться – и с ней у него ничего нет.

– И опять вы врете. Они вместе ночь провели, мне Лиза все рассказала. Как и про вас тоже.

Ага, подумала я. Теперь мне стало понятно, откуда ноги растут. А девица, разгорячившись, гневно выпалила мне:

– Да и Лизу этот похотливый янки пытался изнасиловать, когда они по Стокгольму гуляли, а она ведь замужем. Она мне все мне рассказала.

И тут я расхохоталась.

– Лизу? Изнасиловать? Николай? Видите ли, голубушка, многие видели, как она вернулась с прогулки, и поверьте мне, платье у нее было в полном порядке, ни царапин, ничего, у Николая, кстати, тоже. А вот потом она напилась и начала орать своим приятелям, да так, что слышно было по всему коридору, что, мол, он повел себя как последний гомик, и она ему еще покажет… Обиделась на то, что не захотел он ее!

Девица вдруг смутилась. Похоже, я наконец-то подсознательно выбрала правильную тактику, хотя меня это и правда рассмешило. А та вдруг спросила:

– А что это такое «гомик»?

– Ну, это человек, которому не нравятся женщины, – я решила не рассказывать юной глупышке, какие в Америке и Европе двадцать первого века встречаются мужчины, и чем они занимаются.

– А зачем ей было нужно, чтобы он ее захотел? – немного подумав, сказала Мейбел.

– Поговорите лучше с ее коллегами – они вам выдадут на-гора список ее любовников. А меня это, знаете, никогда не интересовало.

Та задумалась.

– Скажите, а у вас с ним точно ничего не было? – жалобным голосом произнесла она.