Текст книги "Тайны Лубянки"
Автор книги: Александр Хинштейн
Жанр: История, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Стоп! Вот вы и попались, гражданин Клубков. Кто-то из вас врет – либо вы, либо ваш командир, Борис Крайнов, ведь Край-нов утверждает прямо обратное: «Клубков своего задания не выполнил, его участок деревни подожжен не был».
«Известно ли вам, почему Клубков не выполнил задания?» – спрашивают у Крайнова.
«Мне Клубков об этом рассказывал после того, как он возвратился из плена в Москву, – отвечает командир. – Клубков мне говорил, что он, подойдя к цели, заметил немцев и возвратился к другой цели, но так как уже часть деревни горела, он ушел на сборный пункт, где я его ожидал, но был по пути в 100–150 метрах от сборного пункта задержан немцами».
Эти показания как-то не вяжутся со словами Клубкова. Вначале ведь он говорил, что был схвачен после того, как поджег дом. Теперь выясняется, что он ничего не поджигал.
«Возвратившись из плена, Клубков рассказывал вам что-либо о Космодемьянской?» – продолжают интересоваться у его командира.
«Клубков, возвратившись из плена, в разговоре со мной ничего о Космодемьянской не рассказывал и ее судьбой не интересовался, даже не спросив у меня, где она и что с ней».
Поразительное равнодушие! Подвигом Зои восхищается вся страна, и только ее боевому товарищу судьба героини оказывается безразличной. Нет, так советские люди не поступают!
Подозрений накопилось более чем достаточно. 2 марта 1942 года начальник Особого отдела НКВД Западного фронта генерал Цана-ва3 санкционирует арест Клубкова. В бумаге написано четко – статья 58 УК РСФСР, пункт 1: измена Родине…
…У него было достаточно времени, чтобы вспомнить все. С какой-то фотографической, что ли, ясностью всплывали в памяти события той страшной недавней ночи.
Снова и снова видел он, как входит в Петрищево. Видел лица немцев – четко, как в кино. Слышал лай деревенских собак, смешанный с германской речью…
Он потерял уже счет времени, день смешался с ночью, сон с явью, допросы сменяли один другой, и кошмару этому, казалось, не будет ни конца ни края.
Когда приводили его от следователя обратно, в маленькую, ставшую теперь для него домом камеру в Новинской тюрьме, он как подкошенный падал на жесткую шконку, засыпал в забытьи, всякий раз надеясь, что увидит во сне родную деревню… Или на худой конец – не будет никакого сна, а только черная, всасывающая пустота. Но кошмар ноябрьской ночи не отпускал его, с каждым разом терзал все сильнее. Уже на первом же допросе он начал признаваться в содеянном – «колоться», как именовал процесс этого самоистязания его следователь.
Он рассказал, как поймали его немцы. Как начали избивать. Как привели на рассвете Зою.
«Стали спрашивать, знаем ли друг друга. Я сначала отрицал, а потом, после того как меня избили, я сказал, что знаю ее. Ее также избили, и она сказала, что знает меня. Сказал я также, что вместе с Зоей шли поджигать деревню. Далее офицер стал спрашивать, откуда и кем послан. Я сказал, что воинской частью, ни названия, ни места расположения части не сказал. (…) Затем Зою увели».
В кабинете у следователя смрадно. Пахнет махоркой, сыростью и чем-то удушливо тяжелым, давящим.
– Дали ли вы немцам подписку о своем согласии работать в немецкой разведке? – устало спрашивает его следователь. Такой вопрос задают любому, кто попадает в этот кабинет, только откуда это может знать 18-летний крестьянский паренек.
Клубков наклоняет голову в пол. Мир окончательно теряет свое равновесие.
– Да, – коротко и мрачно бросает он.
Из протокола допроса В. Клубкова:
«Меня увезли в Смоленск и направили в школу разведчиков. По прибытии я дал подписку, написанную по-русски, в которой было указано, что я обязуюсь не убегать и работать на благо германской области (так в документе. – Прим. авт.)».
Второй допрос, в тот же день. Следователи пытаются взять предателя измором. «Говорите правду, – требуют чекисты. – Какое задание вы получили от немецкой разведки?»
«Я ранее показал неправду, – сознается Клубков. – Из школы я не убежал, а меня вызвал один из начальствующих лиц школы разведчиков вместе с одним б. (бывшим. – Прим. авт.) красноармейцем военнопленным, по имени Музыченко Николай Егорович, из кулаков. Нам вдвоем было дано задание узнать численность советских войск и вооружения в Барятино. Музыченко ушел в Каменку и сказал мне, чтобы я туда пришел также 28 января в 12 ч. дня. Я не пришел и пошел в Кунцево, где находился штаб разведотдела».
И вновь все очень похоже на правду – в те дни немцы засылают перевербованных красноармейцев сотнями: недостатка в «материале» у них нет. Вполне возможно, что Клубкову действительно не давали никакого серьезного задания – инструкции он должен был получить у своего напарника, уже имеющего опыт шпионских рейдов за линию фронта. Вроде все так. Но, с другой стороны, как можно верить человеку, раз за разом меняющему показания? «Прессовка» продолжается.
5 марта Клубков вынужден был признать, что в момент задержания он сообщил немцам «месторасположение своей части, количество личного состава». Рассказал о том, что «эта часть готовит бойцов и перебрасывает их в тыл немецких войск для выполнения специальных заданий командования Красной Армии, для проведения диверсионной и разведывательной работы. (…) Кроме этого, рассказал о полученных заданиях, назвал фамилию своего командира группы Шикрова и выполняющих с ним задание бойцов – Зою и Бориса, фамилии их не назвал, т. к. не знал».
Так вот в чем дело! Оказывается, немцы не случайно бросились на поиски других поджигателей. Они наверняка знали, что против них работают разведчики Красной Армии и шли не наобум – по указанному предателем следу.
«О Космодемьянской Зое немцам я рассказал, что она поджигала деревню, где были немецкие войска, после чего немецкие офицеры в присутствии меня начали избивать ее резиновыми палками, – показывает Клубков 5 февраля на допросе. – Несмотря на то, что я Космодемьянскую выдал и на избиения немецкими офицерами, все же она им ничего о себе и о Красной Армии не рассказала».
11 марта Клубков добавляет: «Я рассказал офицеру, что нас всего пришло трое, назвав имена Крайнова Бориса и Космодемьянской Зои. Офицер немедленно отдал на немецком языке какое-то приказание присутствующим там немецким солдатам, они быстро вышли из дома и через несколько минут привели Зою Космодемьянскую».
«Вы присутствовали при допросе Космодемьянской?» – спрашивает следователь.
«Да, присутствовал».
«Что спрашивал офицер у Космодемьянской, и какие она давала показания?»
«Офицер у нее спросил, как она поджигала деревню. Космодемьянская ответила, что она деревню не поджигала. После этого офицер начал избивать Зою и требовал показания, но она дать таковые категорически отказалась».
Допрос продолжается.
«К вам офицер обращался за помощью в получении признания от Космодемьянской?»
«Да, офицер спросил у меня, она ли это и что мне известно о ней. Я в присутствии Космодемьянской показал офицеру, что это действительно Космодемьянская Зоя, которая вместе со мной прибыла в деревню для выполнения диверсионных актов, и что она подожгла южную окраину деревни. Космодемьянская после этого на вопросы офицера не отвечала. Видя, что Зоя молчит, несколько офицеров раздели ее догола и в течение 2–3 часов сильно избивали ее резиновыми палками. Космодемьянская заявила офицерам: „Убейте меня, я вам ничего не расскажу“. После чего ее увели, и я ее больше не видел».
Выходит, в день ареста Клубков в очередной раз врал. Он ведь говорил, что Космодемьянская созналась в знакомстве с ним (точная цитата из протокола: «она сказала, что знает меня»). Теперь утверждает обратное: Зоя не сказала врагам ни слова. Впрочем, на сей черед он, кажется, говорит правду.
«Вас разве не учили в разведотделе Запфронта, что в случае, если вы попадете к немцам, то не должны выдавать соучастников своей группы, а также, кто вы и кто вас сюда послал?» – задает абсолютно формальный вопрос следователь. Ответ заранее известен: «Нас, в том числе и меня, учили этому в разведотделе».
«Почему же вы выдали Космодемьянскую?»
«Офицер пригрозил мне пистолетом, – вздыхает Клубков. – Я боялся, чтобы не быть расстрелянным, в результате чего выдал Космодемьянскую».
Дальнейшее – понятно. После того как он предал товарища, обратного пути у Клубкова нет. «Теперь вы будете работать в пользу немецкой разведки, – заявляет ему фашистский офицер, – все равно вы своей родине изменили».
Из приказа Главнокомандующего генерал-фельдмаршала фон Рейхенау:
«О поведении войск на Востоке»
10 октября 1941 г.
«К борьбе с врагом за линией фронта еще недостаточно серьезно относятся. Все еще продолжают брать в плен коварных, жестоких партизан и выродков-женщин; к одетым в полувоенную или гражданскую форму отдельным стрелкам из засад и бродягам относятся все еще, как к настоящим солдатам и направляют их в лагеря для военнопленных. Пленные русские офицеры рассказывают с язвительной усмешкой, что агенты Советов свободно ходят по улицам и зачастую питаются из походных немецких кухонь.
Не вдаваясь в политические соображения на будущее, солдат должен выполнить двоякую задачу:
1. Полное уничтожение большевистской ереси, советского государства и его вооруженной силы.
2. Беспощадное искоренение вражеского коварства и жестокости, и тем самым обеспечение безопасности жизни вооруженных сил Германии в России.
Только таким путем мы можем выполнить свою историческую миссию по освобождению навсегда германского народа от азиат-ско-еврейской опасности».
Так все-таки поджигал ли Клубков дома в Петрищево или нет? Арестованный долго путается в показаниях, но в итоге признается: не поджигал.
«Подойдя к дому, я разбил бутылку с „КС“ и бросил ее, но она не загорелась. В это время я увидел невдалеке от себя двух немецких часовых и, проявив трусость, убежал в лес. Как только я прибежал в лес, на меня навалились два немецких солдата, отобрали у меня наган с патронами, две сумки с пятью бутылками „КС“. Часа в 3–4 утра эти солдаты привели меня в штаб немецкой части, расположенной в дер. Пепелище (очевидно, описка: не Пепелище, а Петрищево. – Прим. авт.), и сдали немецкому офицеру».
Вроде бы еще одной загадкой стало меньше. Но загадка эта далеко не последняя.
«Вы от следствия на предыдущих допросах скрыли полученные от немцев задания, – продолжают допытываться чекисты. – Расскажите подробно, какие задания вы получили от немецкой разведки и что вы сделали по выполнению этих заданий?»
Точно так же, как «ломался» он в немецком штабе, не выдерживает «прессинга» Клубков и в кабинете следователя. О прежней «легенде» – все задания давались напарнику – он уже не вспоминает.
«Да, я действительно на предыдущих допросах от следствия скрыл полученные мною от немецкой разведки задания».
Клубков торопится поведать как можно больше. Он надеется, что в обмен на откровенность ему сохранят жизнь. Шпион рассказывает, как утром 27 ноября в сопровождении двух солдат его отправили в Можайск. Как поместили в одном доме с группой немецких агентов – было их человек 30. Называет фамилии и приметы этих людей. Как в декабре их всех перевели в разведшколу под Смоленском – в местечко Красный Бор.
Курс обучения был недолгим – с 20 декабря по 3 января.
«Нас учили немецкие офицеры, как нужно собирать шпионские сведения о расположении и вооружении частей Красной Армии, штабов и складов с боеприпасами. Метод занятий был следующий.
Каждый день с утра один офицер часа два читал лекции, потом поодиночке спрашивал, как слушатели усвоили пройденное, а перед концом дня вызывает два человека на практические разговоры. Один из нас представляет разведчика, а другой рядового красноармейца или колхозника, у которого первый в осторожном разговоре выпытывает сведения о расположении, численности и вооружении частей Красной Армии.
На лекциях нам говорили, что при встрече с красноармейцами мы должны представляться им как местные жители, а при посещении местных жителей заявлять им, что мы якобы красноармейцы, отставшие от своих частей. По мере того как слушатели усваивали методы работы разведчиков, немцы их отправляли на сторону советских войск».
Сразу после Нового года – 3 января – Клубкова вызвали в штаб разведшколы. «Вы хорошо усвоили методы разведки, – покровительственно сказал ему офицер. – Скоро мы пошлем вас в советский тыл».
Пришедший фотограф запечатлел Клубкова в фас и профиль – для отчетности. На него заполнили очередную анкету, взяли отпечатки пальцев. Никакой клички, правда, не присвоили, но зато приказали заполнить подписку о сотрудничестве.
На рассвете 7 января 1942 года в 20 километрах юго-восточнее райцентра Борятино диверсант был переброшен за линию фронта. Вместе с Клубковым на задание отправился и его напарник – некто Музыченко.
Из протокола допроса 11–12 марта 1942 г.: «Вопрос: Расскажите подробно, что вам известно в отношении Музыченко?
Ответ: С Музыченко Николаем Егоровичем я познакомился, находясь на курсах немецких разведчиков в Красном Бору. Мы с ним вдвоем проживали в одной комнате в течении 13–14 дней.
Музыченко мне рассказывал, что он сам украинец, родом из Черниговской области, что его отец раскулачен. До войны он работал на сахарном заводе, около Чернигова – весовщиком.
Он мне рассказывал, что он добровольно сдался в плен немцам 11 октября 1941 г. около г. Вязьмы, после чего через пересыльные пункты попал на немецкие курсы разведчиков в Красный Бор. Тогда же он мне говорил, что уже до этого он трижды перебрасывался в расположение войск Красной Армии и собирал ценные шпионские сведения, за что немцами награжден золотыми часами. Часы он мне показывал.
Вопрос: Обрисуйте внешние приметы Музыченко.
Ответ: Музыченко среднего роста, толстый, черный, хромает на правую ногу, видимо был ранен, точно не знаю, лицо широкое, круглое, нос прямой, когда идет – качается».
В шпионской связке Клубков-Музыченко последний выполнял роль резидента. Именно ему Клубков должен был передавать собранные сведения о наступающих частях Красной Армии в Бо-рятинском районе. Особенно немцев интересовала военная техника. Сколько у русских танков и пушек в заданном районе? Где они расположены? Как передвигаются?
Разумеется, такие данные трудно получать на стороне. Клубко-ву было приказано внедриться в разведотдел Западного фронта – туда, где он служил раньше. Работа военной разведки занимала фашистов куда сильнее, чем передвижения наших частей.
«Оставшись на службе в разведотделе, я должен был собрать сведения, сколько РО готовит диверсионных групп, фамилии людей, куда, кто и с каким заданием переброшен, – признавался Клубков. – Кроме того, я должен был сам попасть в одну из направляемых в тыл к немцам группу красноармейцев, а там выдать эту группу немцам».
Легко сказать: «…оставшись на службе в разведотделе». Разведка – это не полевая кухня, просто так туда не попадешь. Тем более человеку, побывавшему в плену. Впрочем, немцы еще слишком слабо представляли себе методы работы «СМЕРШа». То, что любой, находившийся за линией фронта человек, автоматически попадает в число врагов, станет им понятно лишь позднее. Пока же, в начале войны, они наивно полагали, что бывший разведчик, вернувшийся в родные пенаты, имеет все шансы возвратиться обратно в строй.
Клубков, однако, выполнил все инструкции. Перейдя линию фронта, он расстался с Музыченко и зашагал в сторону райцентра Борятино, но, не дойдя километров семи, был задержан красноармейцами и доставлен в штаб неизвестного ему полка.
Человек с петлицами младшего политрука внимательно выслушал его рассказ о побеге из плена и под конвоем послал Клуб-кова в штаб дивизии – в Борятино.
Новый допрос – на этот раз куда как серьезнее. И вновь история Клубкова кажется офицерам убедительной. Вместе с другими бывшими пленными его направляют на пересыльный пункт в Козельск, а оттуда на формировочный пункт в Москву. Наверное, на этом шпионская карьера предателя и закончилась бы: он, конечно же, не хотел собирать никаких разведданных, предпочитая забыть все случившееся, в том числе ждущего его в деревне Каменка резидента Музыченко, как страшный сон. Но вмешался Его Величество Случай.
Около формировочного пункта Клубкову неожиданно встретился сослуживец по разведотделу Западного фронта Абрамов. Абрамов дал ему адрес разведотдела и посоветовал отправиться прямо к начальнику РО подполковнику Спрогису4. Что оставалось делать перебежчику? Отказаться? Но это неминуемо вызовет у Абрамова подозрения. Выхода у Клубкова нет. Скрепя сердце, отправляется он к Спрогису.
То, что случилось затем, вам уже известно. Бдительный Спро-гис не поверил «военнопленному». После беседы с особистом Клубков был арестован.
Думаю, не последнюю (если не сказать больше) роль в повышенном интересе контрразведки к Клубкову сыграл звездный отблеск Зои Космодемьянской.
Из протокола допроса от 19 марта 1942 г.: «Вопрос: Вам предъявлено обвинение по ст. 58-1 п. «б» УК РСФСР, признаете ли себя виновным?
Ответ: Постановление о предъявлении обвинения мне объявлено и ст. 58-1 п. «б» мне разъяснена. Виновным в предъявленном мне обвинении признаю себя полностью.
Я действительно выдал немецкой разведке бойца Зою Космодемьянскую, а позднее был завербован офицером немецкой разведки для шпионской работы и дал показания о разведотделе З. Ф.
Подробные показания по всем вопросам я давал на предыдущих допросах и сейчас их подтверждаю».
Следствие было проведено ударными темпами. Всего девятнадцать дней – с 1 по 19 марта – потребовалось следователю Особого отдела НКВД Западного фронта для того, чтобы «раскрутить» шпиона. Впрочем, и шпион был так себе – 18-летний деревенский паренек.
Если бы не стечение обстоятельств, жизнь его могла сложиться совсем иначе, и с войны, выживи он, Клубков вполне мог вернуться героем. По крайней мере, нехитрая его биография – до похода в Петрищево – к этому располагала.
На фронт он ушел добровольцем – в день выхода указа о Всеобуче. В октябре 1941-го добровольно же записался в батальон истребителей танков. Оттуда – опять по собственной воле – в действующую армию, в разведотдел.
Наверное, в ту ночь, в Петрищево, он просто испугался. Дал слабину. А потом пошло-поехало: коготок увяз – всей птичке конец.
Из протокола судебного заседания. 1942 г. марта 3 дня:
«Подсудимый в последнем слове сказал: „Я признаю себя виновным в предательстве Зои Космодемьянской и в измене своей родине. Свою вину я осознал и прошу суд сохранить мне жизнь“.
В 15 часов 50 минут суд удалился на совещание. В 16 часов председательствущий огласил приговор. В 16 часов 25 минут судебное заседание объявлено закрытым».
Конечно, Клубков надеялся остаться в живых. Однако финал был известен заранее. Высшая мера без конфискации имущества, за неимением такового. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
16 апреля 1942 года Василий Клубков был расстрелян. Другому же виновнику казни Космодемьянской – лесорубу Свиридову – оставалось жить еще несколько месяцев.
55-летний Семен Агафонович Свиридов, лесоруб Верейского лесхоза, участвовавший вместе с немцами в погоне за Зоей, военным трибуналом войск НКВД Московского округа был приговорен к расстрелу 4 июля.
Что же касается судьбы Николая Музыченко, заброшенного вместе с Клубковым в советский тыл, то ее проследить нам не удалось. Впрочем, Клубков дал настолько подробные показания, где следует искать резидента, что упустить его чекисты просто не могли. Скорее всего, шпиона постигла та же участь: заслуженная смерть.
…Их было десять человек, тех, кто перешел в ночь на 22 ноября 1941 г. линию фронта. Четверо отстали по дороге. Трое смалодушничали. Еще один стал шпионом.
И только двое, только двое из десяти выполнили задание.
Страшная арифметика войны, о которой не принято сегодня вспоминать. Как будто от этого подвиг Зои Космодемьянской – одной из десятерых – становится менее значимым…
Глава 8
«ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА» ПРОТИВ «АБВЕРА»
Что общего между литератором и разведчиком? Ничего, скажете вы. Литератор, дескать, человек сугубо мирный, вооружен исключительно ручкой и бумагой (на худой конец – печатной машинкой).
Скажете – и будете в корне не правы. История знает немало примеров, когда бывшие шпионы становились на путь литературного поприща, ничуть не связанного с их прежним занятием.
Даниэль Дефо и Сомерсет Моэм; Иван Тургенев и Александр Грибоедов; даже знаменитая Астрид Линдгрен – «мама» Карлсона и Пеппи Длинныйчулок – и та успела поработать в шведском секретном ведомстве.
Но одно дело – литераторы, и совсем другое – литературные персонажи, точнее, их прототипы. Потому-то история, о которой пойдет сейчас речь, аналогов себе не имеет…
Каждый, кто читал «Педагогическую поэму» Макаренко1, наверняка помнит одного из главных героев ее – бывшего вора Семена Карабанова.
Как и все остальные персонажи книги, образ Карабанова не был придуман писателем. Под этим именем он вывел реального человека – своего ученика и последователя Семена Калабалина.
Конечно, Карабанов-Калабалин не был столь знаменит, как его наставник, но и в безвестности прозябать ему тоже никогда не приходилось.
Всю жизнь занимался он воспитанием трудных детей. Директорствовал в детдомах. Вместе с женой – тоже героиней «поэмы» – на практике воплощал педагогическую методику Макаренко. Был удостоен звания «Заслуженный учитель РСФСР».
О бывшем беспризорнике, пошедшем по стопам своего учителя, регулярно писали газеты, благо почва была благодатная. Известная писательница Фрида Вигдорова2 посвятила судьбе Кала-балина целую трилогию – «Дорога в жизнь».
И в то же время о подлинной жизни его не знал никто. Недаром свою единственную не трудовую – боевую – награду Семен Калабалин получил из рук начальника «СМЕРШ» и будущего министра госбезопасности Виктора Абакумова3…
Первое знакомство с чекистами вряд ли оставило у Калабали-на хорошую память. В январе 1938-го, когда работал он директором детдома, его арестовали по печально известной 58-й статье УК. Калабалин был обвинен в антисоветской агитации среди молодежи.
Собственно, по-другому, наверное, не могло и быть. Человек прямой и открытый, он всегда, всю жизнь говорил то, что думал и в выражениях особо не стеснялся. Такие люди обычно долго не живут.
Но ему, на удивление, везет. За решеткой Калабалин провел всего месяц и был отпущен «за недоказанностью»: с воцарением Берия по стране прокатилась робкая волна освобождений и пересмотров.
Калабалин вообще был счастливчиком. Он мог погибнуть много раз, но неизменно судьба уберегала его от смертельной, казалось, опасности…
Обратимся, впрочем, к автобиографии Калабалина, которую в 1942 году он написал по просьбе работников НКВД.
«Родился я в 1903 году, 14 августа, в селе Сулимовке на Пол-тавщине. Мои родители занимались сельским хозяйством – батрачили, т. к. земли своей, избы и, вообще, никакого имущества не имели. В связи с тем, что не было своего гнезда, мы часто переезжали из села в село на жительство, а в селе из избы в избу поселялись за отработок.
Себя я помню из села Сторожевого Чутовского района Полтавской области. Уже девятилетним мальчиком я был определен в пастушки к кулаку Сивоволу за три рубля в лето и за первые штанишки в жизни из сурового полотна. На другое лето я был определен пастухом к кулаку Завгороднему в с. Васильевку – уже за 8 (рублей. – Прим. авт.), а на третье лето к кулаку Наливко Николаю.
Зимою ходил в церковно-приходскую школу четырехлетку, которую и закончил в 1915 году. В том же году меня свели к помещику Голтвянскому и продали за 40 р. в год; лето – пастухом, а зиму – коровником.
В 1916 году в августе месяце на пощечину помещицы я ответил кнутом по ее спине и бежал с усадьбы. Около двух недель жил в огородах, питаясь – что стащу и, наконец, ушел в г. Полтаву. Жил в воровских притонах, на кладбище и промышлял карманными и квартирными кражами. Имел около полусотни приводов в полицию и однажды был направлен в колонию для малолетних преступников.
В конце 1917 года пристал к вооруженному отряду, налетевшему на город и ушедшему в лес в окрестности г. Полтавы. Оказалось, что во главе отряда красных партизан стоял мой брат Иван. (Вот еще один пример природного везения Калабалина. – Прим. авт.) Впоследствии отряд вошел в состав 1-го Украинского Советского полка им. Шевченко. Брат был командиром батальона, я – разведчиком. В бою с гайдамаками под ст. Раздольная я был ранен в ногу, лежал в Николаеве, а затем уехал в Полтаву (кажется, 1919 г.). Я нашел своего брата Ивана, который партизанил против деникинцев (помню операции: налет на юнкерское училище; на ст. Кобеляки пустили под откос броневик и вырезали около сотни деникинцев).
Затем отряд влился, если мне память не изменяет, в 501 полк, который действовал против деникинских войск. В бою под Бело-городом был ранен в руку. Лежал в Харькове, заболел тифом, был переведен в тифозный городок, а после выздоровления – уехал к родным в с. Сторожевое, где застал отца, мать и младшую сестру. Братья Ефим, Иван, Андрей и Марк были в Красной Армии.
Пожив дома около месяца, я уехал в Полтаву и, кажется, в марте или апреле 1920 года с отдельным 53 батальоном уехал на Польский фронт. Под Проскуровым был ранен в обе ноги, но не сильно. Лежал с неделю в какой-то деревне, а затем добрался до г. Полтавы и в армию больше не возвращался.
Встретившись с «друзьями» по воровской жизни, я организовал группу воров человек 10 и занимались грабежами. Мой старший брат Ефим был начальником военного отряда резерва милиции в Полтаве. Моя группа воров подверглась его преследованию. (Такое может быть только в России – брат ловит брата! – Прим. авт.) В декабре 1920 г. он всех нас переловил и посадил в тюрьму. Я просидел три месяца и решением комиссии по делам несовершеннолетних был отправлен в детскую трудовую колонию им. М. Горького (см. «Педагогическую поэму» А. Макаренко, где я прохожу как герой поэмы под псевдонимом Семен Кара-банов). В колонии Горького вступил в Комсомол. В 1922 г. был командирован на рабфак в г. Харьков при Сельхозинституте и в 1927 г. закончил Инженерно-мелиоративный факультет. Был призван в армию и определен в школу одногодичников при 25 стр. дивизии им. Чапаева в г. Полтаве. Через два месяца был демобилизован как ограниченно годен по состоянию здоровья – болезнь желудка».
Агрономом, однако, Калабалин не стал.
«Хай ему с тем хлеборобством! – воспроизводится в „Педагогической поэме“ его слова, сказанные Макаренко. – Не можу без пацанов буты. Сколько еще хлопцев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семенович, в этом деле потрудились, так и мне можно».
Более 13 лет – вплоть до начала войны – Калабалин учительствовал в детдомах и детколониях. Работал в Харькове, Ленинграде, Одессе, Виннице.
Июнь 1941-го он встретил в Москве – директором детдома для трудных детей № 60. Однако в эвакуацию детдом уезжал без него. Перепоручив хозяйство жене, Калабалин записался на фронт добровольцем. Прозябать в тылу, когда решается судьба страны, было не по его характеру.
Вопреки ожиданиям, Калабалин не попал ни в действующую армию, ни в ополчение. Он был отобран военной разведкой для выполнения специальных заданий.
«Я был послан в спецлагеря военной разведки, – скажет он потом на допросе в НКВД, – имел связь с ее представителем по имени „товарищ Василий“. После десятидневного специального обучения в лагерях я был назначен командиром отряда особого назначения в составе 13 человек и 11 августа 1941 г. самолетом из Москвы был доставлен в Штаб Южного Фронта в м. Бровари (под Киевом). В ночь с 13-е на 14-е августа я с отрядом переброшен на самолете в тыл противника».
Перед группой «товарища Семена» – отныне он действовал под таким псевдонимом – была поставлена непростая задача: разведать движение немецких частей, местонахождения штабов, аэродромов, складов; по возможности провести диверсии.
14 сентября – через месяц – ему надлежало вернуться обратно, за линию фронта, но возвратился он только через год.
Злоключения Калабалина начались с первых же минут выполнения спецзадания. Инструктор, который отвечал за выброс разведчиков, приехал на аэродром пьяным в стельку. Только с грузовым парашютом провозился он целых 20 минут. В результате группа оказалась разбросанной далеко друг от друга, а кружащий на одном месте самолет был замечен немцами. Начались поиски диверсантов.
Но Калабалин ничего этого пока не знал. Всю ночь он разыскивал своих товарищей и только под утро встретил двух членов группы – остальных десятерых «товарищ Семен» больше никогда не видел.
Из показаний Калабалина (21 сентября 1942 года):
«Примерно в 10 час. выставленный в дозор радист окликнул меня: „Товарищ командир, идите сюда – тут партизаны!“
Не зная, кто те, которые обнаружили нас, да и встреча с партизанами не входила в наши планы, я дал громко команду: «Товарищ лейтенант, обеспечить прикрытие пулеметами фланги, станковый в центре, автоматчикам прикрыть тыл!» – а своему телохранителю тихо сказал: – что бы ни было, с радистом уходите, ищите встречи с остальными и груз, и направился к группе вооруженных людей.
Их было человек 25–30, заметил три ручных пулемета, остальные были вооружены винтовками, гранатами. Действовали отдельными группами-полукольцом по отношению к нам. Подойдя к ним, поздоровался и приказал радисту отправиться в расположение отряда, а сам решил отвлечь незнакомцев хотя бы ценой своей жизни и прежде всего мне хотелось сохранить радиста, т. к. без него наша задача в своем выполнении была бы малоценна.
Неизвестный отряд подходил к нам с опаской и рад был уйти, довольствуясь тем, что фактически я как командир уже в их руках. На мой вопрос, кто они, я услыхал, что они-де, мол, партизаны, рыскают по лесам, больше скрываясь от немцев, чем борются с ними. Стали выражать свое негодование жестокостью немцев в обращении с мирным населением. Предложили мне пойти в деревушку, где у них там находится штаб и их главный командир. Я согласился, предложил им идти всем, дабы не получилось какого недоразумения с моим отрядом. (…)
Деревня была на расстоянии километров трех. В деревне у колодца, где я попил воды, мне был нанесен удар по голове, вероятно, прикладом и я был сбит с ног. Избиение продолжалось несколько минут.
На предложение одного из заправил прикончить меня выстрелом в голову, чей-то начальнический голос воспротивился тому, заявив, что его надо доставить в распоряжение немцев, что и было исполнено. Из этой деревни я был доставлен в д. Майдан в помещение сельсовета. Там подвергался первому допросу представителя желтой повязки. Я там назвался Наливко Иван Андреевич из села Сторожевого, Чутовского района Полтавской области. Рядовой, сброшенный с самолета для разведки…»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.