Текст книги "Геннадий Зюганов: ''Правда'' о вожде"

Афанасьев же никакого экзамена не устроил. В отличие, например, от Сергея Ивановича Селюка, влиятельного члена редколлегии, белоруса, как и Зимянин. Сергей Иванович доброжелательно, но дотошно расспросил о работе “Ленинградской правды”, потом сказал:

– Правдист из вас получится. Но заменить меня на посту редактора “Правды” по отделу партийной жизни вы еще не готовы.

И Зимянин, и Селюк – люди близкие по возрасту, пришли в “Правду” разными путями, но были кадры одной, партийной школы, еще сталинской. Виктор Григорьевич Афанасьев пришел в газету тоже через фильтр ЦК, но это был уже представитель иного поколения, иной школы – научной. Он не носил в себе то невольное чувство страха, от которого многие его предшественники так и не смогли избавиться. Во всяком случае это не парализовало его волю.

Недаром, уже став главным редактором “Правды”, Афанасьев считал, и не скрывал этого даже на заседаниях редколлегии, что газета имеет право два-три раза в году выступить, и резковыступить против прочно устоявшихся, освященных именем партии и ее действующего вождя, но уже устаревших взглядов и традиций. Стряхнуть пыль с некоторых неприкасаемых номенклатурных особ, считавшихся в партийных кругах любимчиками генсеков.

Так, на моей памяти, появились в “Правде” громкие, идущие вразрез с официально признанными воззрениями статьи академика В. Трапезникова, виднейшего специалиста по управлению, Д. Валового, оригинально мыслящего экономиста, резко выступившего против господства в советской экономике пресловутого “вала”… Или берущее за душу письмо-очерк крупнейшего, острого в своих суждениях о деревне писателя Федора Абрамова “Чем живем-кормимся”…

Вечером 4 мая 1987-го, в Колонном зале Дома Советов отмечали очередную полукруглую дату “Правды”. В президиуме торжественного заседания – М.С. Горбачев, Б.Н. Ельцин, другие партийные начальники. С докладом о славном пути старейшей рабочей газеты, о ее вкладе в борьбу за коммунистическое будущее выступает Афанасьев. Ему вежливо аплодируют. Более страстно хлопают после приветствия, оглашенного Ельциным. Горбачев, кажется, не выступал.

Затем, как положено, хороший концерт известных мастеров искусств и творческих коллективов.

А на утро разразился скандал. Оказывается, “Правда”, почтить юбилей которой пришли столь высокие особы, в своем юбилейном номере напечатала огромную острокритическую корреспонденцию о партийном лидере одной автономной республики, о его комчванстве, о нетерпимости к инакомыслию… И это – ни с кем на Старой площади не согласовав, не получив “добро” с партийного Олимпа!

А было так. Утром на редколлегии главный редактор Афанасьев удрученно признался:

– Прочитал все полосы. Пресная получается газета.

Все члены редколлегии притихли.

– Юбилейный номер, – продолжал Виктор Григорьевич, – а почитать нечего. Неужели у нас в портфеле нет ничего поострей? Что скажут редакторы отделов?

Есть у нас острый материал…

И у нас тоже очень важный…

Это все не то, – подытожил главный редактор.

Вот еще один материал. На партийную тему, но уж очень острый, не к юбилею…

А вы покажите его мне.

Пресный газетный номер стал сенсационным.

Конечно, В.Г. Афанасьеву досталось за это по полной форме. И хотя позже, после всех возможных проверок, выступление “Правды” было признано правильным, рубцы на сердце главного редактора остались до конца его дней.

И о Сталине было забыто

В судьбе Виктора Григорьевича, как и в жизни других главных редакторов, нашли свое отражение те жгучие, порою трагические коллизии, которые, как в цирковом иллюзионе с блистающими кинжалами и, кажется, обреченной ассистенткой, пронизывали взаимоотношения партийных властей и “Правды”.

Неспроста широкому читателю известны имена далеко не всех руководителей главной партийной газеты.

Несправедливость им же внедренной системы замалчивания испытывал на себе даже сам И.В. Сталин. Так до сих пор и не признана его несомненно выдающаяся роль в организации выпуска газеты “Правда”, и лишь самые дотошные историки печати знают, что именно им написана передовица: “Наши цели” в первом номере от 22 апреля (по ст. стилю) 1912 года. После развенчания “культа личности” ни в одно издание не включалась статья Сталина “К десятилетию “Правды”, опубликованная в газете 5 мая 1922 года, где он рассказывает (это, заметьте, при жизни Ленина! – А.И.) об основании газеты, ее значении для ленинской партии:

“Это было в середине апреля 1912 г. вечером на квартире у тов. Полетаева,где двое депутатов Думы (Покровский и Полетаев),двое литераторов (Ольминский и Батурин) и я, член ЦК (я как нелегал сидел в “бесте” у “неприкосновенного” Полетаева), сговорились о платформе “Правды” и составили первый номер газеты. Не помню, присутствовали ли на этом совещании ближайшие сотрудники “Правды” – Демьян Бедный и Данилов”. “Физиономия “Правды” была ясна”, – отмечает автор, “она должна была помочь передовым рабочим сплотить вокруг партийного знамени проснувшиеся к новой борьбе, но политически отсталыеширокие слои русского рабочего класса”.

На долгие годы об этом было забыто (впервые после долгого забвения мы перепечатали статью в сборнике “История современности – газетной строкой” к 90-летию “Правды”).

Если так было со Сталиным, что уж и говорить о других, менее знаменитых фигурах?!

Сменивший академика В.Г. Афанасьева на посту главного редактора “Правды” академик И.Т. Фролов ничего худого о своем предшественнике не говорил: он просто был не согласен с В.Г. по многим философским вопросам… Причины философских разногласий проглядывались и в отношении к авторам газеты, в резком делении на “наших” и “не наших”.

Виктор Григорьевич тоже не был всеяден в выборе постоянных авторов “Правды”,иной раз в свойственной ему флегматичной манере сетовал нам, секретариатчикам:

– Зачем вы тащите в газету этого антисоветчика?

Подчас ввязывался в полемику с каким-нибудь “модным историком” и чаще всего был прав, но не всегда умел разгадывать, что в самом ЦК плетутся уже иные политические кружева. Так случилось в навязанной “Правде” полемике, а точнее, даже и не полемике, а в попытке одергивания другой партийной газеты – “Советской России” – за статью “Не могу поступаться принципами”. Конфуз вышел и со статьей, подписанной Побиском Кузнецовым, “Ответ историку”. Большинству в ЦК, в том числе и генсеку, явно не нравились задиристые, откровенно либеральные статьи Юрия Афанасьева, рьяного демократа первой волны, который в своем ответе на “Ответ…” зашел еще дальше в обличениях общественного строя.

Виктора Григорьевича вызвал к себе М.С. Горбачев, надиктовал ему тезисы новой резкой отповеди Юрию Афанасьеву. Вернувшись в редакцию, В.Г. собрал своих ближайших сотрудников, рассказал о заказе генсека.

– Писать буду сам. Прошу идеологический отдел подготовить некоторые материалы, письма…

Часа через два его пыл заметно угас, а к вечеру стало ясно: статью для “Правды” будут писать Игорь Дедков и Отто Лацис, ведущие либеральные публицисты преуспевшего в “перестройке” журнала “Коммунист”. (Кстати, первое его название – “Большевик”, а после августа 1991-го – “Свободная мысль”).

Было нетрудно вычислить, в каком духе будет выдержана эта статья. Так оно и оказалось. С большим трудом удалось хоть как-то смягчить резкие обвинения в адрес “Правды”, а то бы получилось, что газета, как унтер-офицерская вдова, сама себя высекла.

Искрящие контакты

Наши отношения с главным редактором складывались не безоблачно, не так, как, возможно, казалось многим правдистам.

Я имел неосторожность принять на веру напутствие одного опытнейшего секретариатчика: не надо бояться предлагать в газету колючие, смелые материалы. Любителей снимать их из полосы предостаточно, а вот желающих рисковать раз-два и обчелся. Виктор Григорьевич сам был из рисковых, но не любил, когда рисковать его заставляют другие. Что ничуть не мешало нашей общей работе, не обходившейся без острых углов.

Он, к примеру, по-мальчишески весело привечал поэтов Евтушенко и Вознесенского, то бывших в фаворе у властей, то впадавших в недолговременную опалу, печатал их дерзкие, но отнюдь не в традициях “Правды” стихи. Любил художника Илью Глазунова, неприемлемого либерально-аристократической критикой.… Но поначалу в штыки встретил публицистическую исповедь “Там, в окопах” Виктора Астафьева с ее яростным реализмом, перехлестывающим через край (она чудом пробилась в “Правду”). Не с первой попытки взял правдинскую высоту Валентин Распутин. Помню, на мой вопрос, почему он не печатается в “Правде”, Валентин Григорьевич смущенно ответил: пробовал, раза три – не получается.…С нашей помощью – получилось. Но нестандартные по мысли статьи Распутина проходили всегда с немалым трудом – слишком резки бывали его обобщения…

Немудрено, что и в этих, и во многих других случаях между секретариатом и главным редактором частенько искрили контакты. Иногда он бросал, не повышая голоса: “Ты чего все время споришь?”.

Как-то мы посягнули на святая святых “Правды” – ежедневную передовую статью. За соблюдением духа и буквы этой традиции чутко следил главный идеолог М.А. Суслов. Большого труда стоило уговорить Виктора Григорьевича поставить вместо передовой на открытие первой полосы роскошную фотографию: курсанты военного училища имени Верховного Совета РСФСР получают офицерские звездочки… Попытка удалась, но боюсь, главный редактор мысленно помянул меня не одним крепким словцом.

За полтора десятка лет совместного служения “Правде”, до того, как Афанасьев вернулся из журналистики в науку, в Академию, было множество ситуаций, когда главному приходилось мгновенно решать самые немыслимо трудные, политические вопросы. Виктор Григорьевич брал ответственность на себя, но всегда чувствовалось: смелости в решениях ему прибавляла уверенность в тех, кто в эти мгновения был с ним рядом.Александр Ильин, главный редактор газеты “Правда” в 1994-2003г.г.”

Из записных книжек

По законам индуизма, который я, по неведению своему, считал самым демократичным из множества мировых религий, оказывается, “человек из высшей касты не имеет права пользоваться посудой членов низших каст и людей, исповедующих иную религию”. Иначе говоря, считать этих людей людьми.

А поэт, издатель, миллионщик Некрасов, оказывается, сострадал избиваемой кнутом крестьянке, или как раньше говорили, человеку низшего, подлого сословия – и это ничуть не противоречило христианскому, православному вероучению.

На эти мысли навели меня примечания к третьему тому изданных в России, в Советском Союзе сочинений великого индуса Рабиндраната Тагора. Они, представляется, служат своеобразным ответом одному, паршивому господину, который только в большевизме видит корень всех бед. Не своих, разумеется, – он-то по-прежнему в идейных лидерах либералов, в “поводырях слепцов”!, как пишет в своих, может быть, и выдуманных “дневниках”.

Нелишне напомнить академику и маршалу советской дипломатии, как, впрочем, и его воспитаннику в идеологической сфере, генсеку и президенту одновременно, что “согласно религиозно-философским представлениям индусов, человек не умирает, а только перевоплощается, рождаясь в форме иного живого существа или человека. Судьба и положение в жизни каждого человека находятся в прямой зависимости оттого, какой образ жизни вел он в своем прошлом существовании”(с. 446).

Опрокиньте, господа, свои взгляды в свое прошлое и задумайтесь: а на какое же будущее мы обрекаем своих детей, внуков, правнуков?

В кого они перевоплотятся?

АФГАНСКИЕ СТРАНИЦЫ

Ах, война,

что ты, подлая, сделала…

Булат Окуджава

В декабре 1979 года мы, как обычно после первого “деревенского” выпуска, собрались в кабинете главного редактора.

Его помощник предупредил: Виктора Григорьевича срочно вызвали в ЦК, он задержится.

Но просил членов главной редакции домой не уходить – ожидается важное официальное сообщение. Афанасьев привезет его сам. Без него московский выпуск не сдавать.

Мы с его замами (я исполнял в то время обязанности ответственного секретаря) с полчаса пообсуждали, что это может быть за сообщение. Правдисты вообще-то привыкли к неожиданностям и экспромтам высшего руководства. Причем происходило это чаще всего в пятницу или даже в субботу (“Правда” выходила ежедневно, двумя выпусками – вечерним и ночным. Случалось, ночным выпуском выходила газета, мало похожая на периферийную. Главным образом – из-за нахлынувшего к концу дня официоза).

Добро, если через ТАСС о чем-то предупреждали заранее. Чаще материалы на телетайп сваливались, как снег на голову.

Расскажу об одном курьезном эпизоде более позднего времени, весьма, кстати, характерном. В один из выходных (не для нашей газеты) мы с Виктором Григорьевичем обедали вместе в редакционном буфете. Он любил после обеда не спеша покурить, прихлебывая из маленькой чашки черный кофе. Послушать собеседника или сам что-то рассказать – чаще всего что-то простое, житейское. Прерывать его было неудобно.

– Извините, Виктор Григорьевич, – сказал я, – у нас номер еще не забит. Надо проверить.

– Иди, иди.

Прихожу в секретариат, а там меня уже ищут. Оказывается, по телетайпу отбивают срочный материал: интервью М.С. Горбачева редактору “Правды” (без фамилии). Хватаю телетайпную ленту, бегу к Афанасьеву. Он еще допивает кофе.

– Ну, Виктор Григорьевич, – пытаюсь пошутить, – вы, оказывается, и в буфете, и одновременно с Генсеком беседуете.

А ну-ка покажи!

Пробежал текст наскоро:

Куда ставить будем?

Сейчас прикинем. С макетом зайду через пять-семь минут.

После брежневской безупречно отлаженной аппаратной машины горбачевская команда поначалу давала сбои. Почему нельзя было заблаговременно известить о готовящемся интервью? Главный редактор имелся в виду или кто-то из редакторов “Правды” по тому или иному отделу?..

Подобных случаев было и прежде немало, так что ожидание важного официального документа в декабре 1979-го не стало для нас чем-то чрезвычайным. Погадали мы погадали, о чем будет заявлено: то ли об очередной разоруженческой инициативе, то ли об эпохальной международной встрече, то ли – чем черт не шутит – о какой-то перестановке в кремлевских верхах… Хотя у всех скребла сердце мысль: что-то об Афганистане. Но вслух старались об этом не говорить. Если только обиняками. Дмитрий Васильевич Валовой как бы невзначай рассказал, что ему (так мне помнится) приходилось иметь дело с афганцами: лучше с этой страной не связываться, ее не удалось приручить ни Великобритании, ни России. Иван Егорович, тоже один из замов главного, строго на него посмотрел: держи, мол, язык за зубами.

С тем мы и разошлись по своим кабинетам.

Афанасьев приехал поздно вечером.

– Только что в Политбюро закончилось голосование. Документ подписан. Сегодня ночью наши войска высадятся в Кабуле.

Сбылись самые мрачные опасения.

– Тараки, президент Афганистана, несколько раз обращался к Советскому Союзу с просьбой ввести войска, помочь его правительству подавить мятежников. Ему отказывали. Теперь там у власти Амин. Есть сведения, что он в сговоре с США. Медлить больше нельзя.

Газета вышла с опозданием, но сообщение о военной помощи дружественному Афганистану попало в утренний номер.

А потом закрутилась такая карусель, что ни в сказке сказать, ни пером описать. То проскакивали сообщения, что именно правительство С. Амина само обратилось к советскому руководству (обращение, увы, так и не нашлось). То говорилось о предательстве Амина, которого в Кабуле сменил привезенный из Праги Бабрак Кармаль. Ни в ТАССе, гнавшем оперативную информацию, ни в нашем справочном международном отделе – “досье” не знали такой политической фигуры. Что считать именем, что фамилией? Даже в официальных телеграммах писали по-разному: то Бабрак Кармаль, то Кармаль Бабрак…

Уже в первых числах января – в числе небольшой группы информационной поддержки – в Кабул отправился редактор “Правды” по странам Азии и Африки Павел Епифанович Демченко. Из его сообщений можно было понять, что афганцы встретили шурави (советских воинов) вполне спокойно, даже дружелюбно.

(Это подтверждали потом и другие правдисты, побывавшие в Афганистане в первые месяцы 1980 года).

Американцы, видимо, были ошеломлены дерзкой операцией советских войск, хотя еще до официального объявления о их высадке, сообщали, что в Афганистан один за другим летят военно-транспортные самолеты из СССР. Но уж потом они на нас отыгрались.

Афганские страницы в истории “Правды” вызывают у меня смешанные чувства.

Правдисты, как я уже писал, с первых дней были на местах дислокации советских войск, в районах боевых действий. Не отсиживался в штабах, а находился на линии огня редактор военного отдела Тимур Гайдар – для командировки ему, контр-адмиралу, выдали полевую генеральскую форму. С военными бортамивылетали в Афган корреспонденты того же отдела Петр Студеникин, Виктор Верстаков, другие правдисты – опытные Иван Щедров, Борис Котов, Владимир Озерови совсем юные сотрудники международных отделов.

Кому-то в ЦК КПСС пришло в голову, что надо помочь афганским коллегам в выпуске местной газеты. Кого послать – вопрос не стоял: конечно, правдистов. Почти год провел в Кабуле редактор отдела народного контроля, опытный секретариатчик Борис Федорович Третьяченко. Столько же, и даже больше, в редакции афганской газеты проработал тоже умелый секретариатчик Вадим Сергеевич Окулов.

Впрочем, всех – по памяти – не назову.

В коридорах редакции “Правды” можно было постоянно встретить кого-то из афганцев: раненного в ногу Лешу Хабарова, Руслана Аушева – будущего генерала и первого президента Ингушетии… По лицам военных легко читалось: поддержка дружественного, но слабого режима все больше превращается в затяжную войну с народом. Под огонь артиллерии и вертолетов шурави все чаще попадали целые кишлаки, а за оружие брались не только отпетые “духи”, но и мирные жители, лишенные крова.

Чем это закончилось, теперь всем известно.

Но мне не в чем упрекнуть ни солдат (почти полтора десятка тысяч их не вернулось к родным пенатам), ни своих коллег-правдистов, ставших на время военными корреспондентами. Они писали в газету чистую правду о войне, о тех ребятах, которым выпала нечеловеческая ратная доля. А военная цензура, руководствуясь московскими циркулярами, из высших якобы государственных соображений, вычеркивала из газетных репортажей русские, советские имена и заставляла, особенно на первых порах, вписывать афганские. Вел колонну по горным дорогам, рискуя ежеминутно подорваться на мине или попасть под обстрел, русский Иван, а в газете его именовали Ахмадом.

Кому-то – опять же из высших соображений – хотелось представить дело так: с моджахедами воюют сама афганская армия и спецслужбы. А наши воины только помогают, в бои не ввязываются, в разведку не ходят.

Безымянный солдат не станет героем. Он знает, что и погибнет он безымянным, не зная, за что погибает.

(Не то ли самое происходит и в Чечне? Мы поименно знаем всех главарей боевиков, в том числе и “диких гусей” – наемников из разных стран мира. Но почти ничего не ведаем о ребятах из федеральных войск, даже об их непосредственных боевых командирах).

Один из афганцев – Александр Котенев издаллюбопытную книжку воспоминаний и размышлений “Неоконченная война”. Книга – о том, что война не проходит бесследно, она длится и длится в исковерканном сознании даже тех, кто вернулся из горячих точек живым и, кажется, невредимым. Неспроста уже в мирной жизни погибли от рук, вероятно, своих товарищей по оружию лидер Союза афганцев-инвалидов Лиходей и подозреваемый в причастности к его гибели Радчиков и многие, менее известные люди.

Сам автор “Неоконченной войны” стал активным участником расстрела Дома Советов (Белого дома) в октябре 1993-го. Пишет он об этом спокойно, даже с пафосом. Дескать, эти паркетные генералы из Минобороны растерялись и не смогли мобилизовать своих офицеров и солдат. Возможно, он преувеличивает роль своей команды в кровавых событиях осени

93-го. Но то, что он был морально готов совершить расправу над российским парламентом, вряд ли можно поставить под сомнение. Это – афганский синдром.

Помню, в Минске мы с собкором “Правды” Александром Симуровым поехали к могиле Героя Советского Союза, лидера белорусских коммунистов, партизана Великой Отечественной Петра Мироновича Машерова. А рядом с его могилой – захоронения жертв Афгана, целая аллея. После своей гибели наши афганцы обрели имена, но эти имена появились только на обелисках…

Я пишу эти строки, чтобы воздать дань памяти афганцам-правдистам, моим товарищам. Для них война тоже не закончилась с возвращением из Кабула.

В считанные месяцы после Афгана сгорела жизнь Бориса Третьяченко.

Не прошли без потерь для здоровья афганские командировки для Ивана Щедрова и Тимура Гайдара – их уже нет среди нас.

Трагически сложилась послеафганская биография Петра Студеникина. Он летал к нашим воинам не один раз. Писал о них, обнаруживая с болью измененные в газете имена и события. С каждым возвращением из очередной командировки Петр Алексеевич становился все мрачнее. Он пытался довести до Главпура свои тревожные наблюдения об изменении характера войны, о бессмысленности боевых операций на уничтожение всего и вся, о позорной ставке на “выжженную землю”.

Но ведь и стратегия, и тактика разрабатывались в Москве, в Генштабе, и не каждый командующий армейской группировкой мог доказать их ущербность, как это делал на завершающем этапе войны командарм-40 генерал Борис Всеволодович Громов, отказываясь выполнять глупые миноборонские приказы, проявляя добросердечие к народу, кем-то избранному во враги.. Кто же в московских кабинетах прислушается к мнению подполковника, военного журналиста?

Да к тому же и на войне кое-кто сумел погреть руки – из номенклатурных деятелей мелкого пошиба, призванных перестроить жизнь в Афганистане на советский лад.

“Черные тюльпаны” – цинковые гробы под “груз 200” (тела погибших) мародеры-советники умудрялисьнабивать драгоценностями и сплавлять их на свою родину…

Конечно, это исключение из правил. Были среди советников и достойные люди. Один из них – Юрий Алексеевич Манаенков, первый секретарь Липецкого обкома партии, затем – секретарь ЦК КПСС. Он был в числе тех , кто практически создавал КП РСФСР, но в составе ее руководства места Юрию Алексеевичу не нашлось. Старую команду оттеснила новая – И.К. Полозков, Г.А. Зюганов и другие.

У Студеникина сдали нервы. Он стал больше выпивать, начал дерзить и даже угрожать кое-кому из редакционных командиров. А когда ему не разрешили отпуск – малость подлечиться, побыть с семьей, с любимой малолетней дочкой, наш военный корреспондент перестал выходить на работу и заперся в квартире, угрожая покончить с собой. Его прямой начальник – редактор отделарвался вскрывать квартиру с милицией. Чем бы это кончилось – трудно представить…

Мы со Славой Егоровым и подполковником Иваном Тараненко, работником Главпура, нашим автором, пошли к Афанасьеву. Главный редактор встретил нас без энтузиазма:

– Ко мне заходил его редактор. У него решительные намерения. Пусть он и занимается своим подопечным.

– А вот решительность тут как раз может привести к трагическим последствиям. Он будет говорить с теми, кого уважает. Мы берем ответственность. Только скажите его редактору, чтобы он не мешал.

– Ладно, попробуйте.

Поддержал нас и Анатолий Тимофеевич Карпычев, ответственный секретарь.

“Операция” началась завтра утром.

Сначала – звонок Студеникину:

– Петя, мы сейчас к тебе заедем.

– Кто мы?

– Я, Слава Егоров и Иван Тараненко.

– О чем будем говорить?

– Надо же тебе помогать. С руководством редакции мы договорились.

А Леше, редактору отдела, я сказал:

– Ты что, хочешь оказаться тем человеком, который последним видел Петю живым? – Это предупреждение сразу сбило ретивость борца за трудовую дисциплину.

Нам дали служебную машину – имелось в виду, что мы отвезем Петра, при его согласии, в военный госпиталь имени Бурденко. Иван Тараненко, по линии Главпура, договорился, что нас там примут и спасут.

Не надо забывать, что в нашей прекрасной стране её высшие руководители неустанно пеклись о здоровье народа. Про Леонида Ильича Брежнева была даже сложена песенка:

 
Ем с икрою бутерброд.
Сразу мысль: а как народ?
 

Народ неусыпно боролся то с холодом, то с голодом, то с недостатками, то с нехватками. Но главное было в ином: чтобы он не переел, не перепил, не переспал и так далее. Наиболее дотошных читателей отсылаю к многотомнику сочинений М.С. Горбачева, который в одной из своих пламенных речей убедительно доказывал, что живем мы плохо только потому, что слишком много едим и много весим…. А потом, как известно, сделался всенародным лидером в искоренении всенародного влечения к алкоголю…. Хотя, как позже прояснилось, и сам был не чуждпристрастию к хорошему коньяку и дорогим, в том числе и французским, винам.

Его соперник в борьбе за политическое лидерство Борис Николаевич Ельцин взял за правило выплачивать зарплату раз в полгода-год, чтобы народ не распускал животы, не ел от пуза, но что касается водочки – пил ее не стесняясь, вволю и безо всяких унижающих человеческое достоинство очередей. И темснискал популярность в простом народе.

Недавно я был в Златой Праге; там уютные ресторанчики на каждом шагу, и любой посетитель – будь он молодой или в летах, с женой или с подругой – начинал свой заказ с кружки-другой знаменитого чешского пива. А в ресторане “У Швейка”, знакомого персонажа авантюрного повествования Ярослава Гашека, подают сразу литровую емкость, из которой пить пиво еще вкуснее, чем из усердно рекламируемых в России унылых бутылок “Чешский стандарт” или “Старопрамен”.

Прошу извинить за это “пивное” отступление, но в нашем случае оно необходимо. Если советский человек выпивал (а это случалось, и не так уж редко) добрую пинту пива или две-три лишних стопки вина, он не мог рассчитывать на снисхождение ревнителей строгой антиалкогольной расправы.

Петра Студеникина надо было не просто уговорить сдаться на милость врачей военного госпиталя, надо было и самих врачей уговорить смилостивиться над доведенным до крайности человеком. Меня, скажу откровенно, передергивает даже от киношных, невзаправдошных убийств неподдающихся мафиозников и крутозатылочных злодеев. А если нормальный человек, своими глазами, видел реальную смерть, кишки, намотанные на автомат Калашникова, видел детей, которых косил смертоносный шквал, хоронил друзей, с которыми сжился за день-другой… И куда ни шло – будь среди мертвых только заклятые враги, покусившиеся на независимость твоей Родины. Но тебя убивали люди, которых ты не знал, и ты убивал тех, кого никогда прежде не видел…

Профессия журналиста – это любопытство, помноженное на бесстрашие, на пренебрежение к опасности. Хорошо выразил ее суть Константин Симонов: “Жив ты или помер, главное, чтоб в номер”. Это, конечно ненормально для обычного человека, но журналист – не нормальный человек. Так же, как альпинист, карабкающийся на неприступную вершину. Как Федор Конюхов, в одиночку сражающийся с исполинской мощью мировых океанов.

Людям кабинетным этого не понять.

Людям посторонним это кажется забавным, а то и просто нелепым.

Если бы “дело Студеникина” дошло до Главпура, ему бы не сдобровать.

Седых волос прибавилось бы и у главного редактора.

Кое-кто, может быть, потирал бы руки: ну я же говорил!

Но вернемся к хронике событий.

Когда Петр Алексеевич открыл нам дверь квартиры на Беговой, 13, он был трезв и внешне спокоен. Однако все наши доводы отверг с порога. Чувствовалось, что он не в себе, что-то в нем поломалось и надежды склеить поломку – почти никакой.

В комок сплелись все огорчения и обиды.

Первое: никто не хочет выслушать его и понять, что происходит в Афганистане.

Второе: его отодвинули в сторону, назначив редактором военного отдела человека, отчисленного из военного училища за нарушение дисциплины.

Третье: ему не разрешили побыть с дочкой, прийти в себя, стряхнуть афганское наваждение.

Были и личные неурядицы в семье – с женой, которая, как ему показалось, ищет женское счастье на стороне.

Даже Слава Егоров, добродушный оптимист, несколько раз взрывался: “Да что ты говоришь?! Здесь твои друзья, они хотят тебе помочь. Но если ты – против, я – пас”.

Сорвался и подполковник Тараненко:

– Не один ты был в Афганистане. Я там тоже на брюхе прополз не один десяток километров… Тебе надо придти в себя, подлечиться и вернуться в газету.

Я попросил товарищей оставить нас вдвоем. Не помню, что уж и говорил, а выдумывать не хочется.

Под конец нашего разговора Петя попросил:

– Можно я приму душ? А после – поедем в госпиталь.

Мы добросовестно ждали, когда он приведет себя в порядок.

Наконец все готово. Выходим во двор дома 13. Ищу глазами служебную машину. Её нет. Иван и Слава поддерживают под руки Петра, а я бегу к ближайшей телефонной будке.

– Клавдия Федоровна! – кричу в трубку телефона-автомата. – Где машина?

– Шофер уехал в гараж. Он не может ждать больше двух часов, – отвечает диспетчер.

– Но ведь главный редактор закрепил за мной машину на весь день.

– Не шумите, сейчас пришлю другую.

Эти пятнадцать минут, пока мы ждали машину, показались вечностью. В любую секунду наш друг мог передумать…

До госпиталя ехали минутсорок пять.

Каюсь, но мы применили прием, виденный в милицейских фильмах: Петра посадили на середину заднего сиденья, а мы с Ваней Тараненко блокировали его с боков.

Век не забуду медицинских генералов, которые приняли нас по-мужски, без лишних вопросов, без демагогии. Они и здесь на военном положении.

Иван Тараненко объяснил:

– Человек прошел Афганистан. Вы знаете, что это такое. У него нервный срыв. Просьба помочь нашему коллеге.

Иван был в военной форме, с удостоверением Главпура – может быть, это стало решающим аргументом.

Петра Студеникина определили в госпиталь, в очень тяжелое психоневрологическое отделение. Через две-три недели он выписался – жизнь взяла свое.

А мы в тот вечер вернулись в редакцию. Я доложил руководству: все в порядке.

Потом мы прошли в мой редакционный кабинет. Устали, конечно, смертельно. Хотелось, извините за прямоту, выпить, сбросить напряжение. Но шла очередная волна антиалкогольной борьбы с российским народом.

И все же бутылку вина мы где-то разыскали…

А Петя Студеникин в “Правду” по сути не вернулся, но, слава Богу, прожил еще несколько лет.

…Более счастливой оказалась судьба Виктора Верстакова. Он ушел из “Правды”, когда в редакции новые власти ликвидировали военный отдел, находившийся под опекой Главпура. Стал членом Союза писателей. Написал и сам исполняет немало песен об Афгане. Словом, талантливый человек.