Текст книги "Геннадий Зюганов: ''Правда'' о вожде"

ПЕССИМИСТ ЛИ ЗИНОВЬЕВ?

Вот ведь как бывает: всю жизнь человек расшатывает дом, в коем жил и из которого выдворен за это самое занятие; когда же дом рухнул, его идейный разрушитель вдруг сознает, что сотворил неслыханное и непоправимое… Что дом тот – при всех его видимых изъянах – был, может, самым высшим воплощением человеческого стремления к доброте, к справедливости, к счастью.

Господи, да это невозможно ни описать, ни понять, ни объяснить!

Такой видится мне судьба Александра Зиновьева – философа, литератора и прочая, и пр., что можно выразить одним словом: мыслитель.

Впрочем, один памятный случай поверг меня в замешательство: Александр Алесандрович, завершая свой творческий бенефис 29 октября 1997 года в столичной Академии социальных наук, едва не заплакал. Вы можете себе представить: всемирно известный исследователь, логик, беспощадно препарирующий факты, как тургеневский Базаров – лягушек, вдруг вместо длинного и, казалось бы, неизбежно высокомерного заключения после немалого числа благолепных филиппик по его адресу в честь 75-летия дрогнувшим голосом говорит одно слово: “Спасибо!” и сходит с трибуны, чтобы не расплакаться при всех…

Драма идей, вроде бы отвлеченных, по Пушкину – порожденья ума холодных наблюдений, бывают, как ни странно, более острыми, нежели конкретные житейские драмы и трагедии, которые переживает, наверное, каждый человек, кто терял близких, друзей, сотоварищей.

Россия современная – яркий тому пример.

Казалось бы, что нам “Гекуба” рыночного беспредела? Что, собственно, изменилось от того, что рубаку-парня Аркадия Гайдара, без сожаления сносившего головы недоумкам-крестьянам, не понимавшим “грядущего революционно-коммунистического счастья”, сменил его внук, Егор Тимурович, столь же безжалостно разоривший уже весь, подчистую, российский народ, причем без нагана и шашки – посредством неких “либерально-фьючерсно-биржевых” манипуляций. Ан нет, прошли-пролетели десятилетия, и то, чего когда-то можно было достичь лишь лихой кавалерийский атакой на вполне конкретное предъуральское селение, вдруг достигается в благолепной тиши кабинетов – подписью и печатью и.о. премьера правительства, как и во времена былые покорно обслуживающего царствующих и демократических особ…

Для меня Александр Зиновьев – человек хулигански отчаянный, могущий – вслед андерсеновскому мальчику – провозгласить сакраментальное: “А король-то – голый!”

Ну а теперь – совершенно конкретно о Зиновьеве. Первый раз “Правда” напечатала Александра Александровича весной 1990 года, когда главным редактором был академик Иван Тимофеевич Фролов. Пикантность ситуации придавали два обстоятельства.

Во-первых, Фролов был хорошо знаком с Зиновьевым и, мягко говоря, его не любил.Круто не любил. Была ли тому причиной ревность к “безвременно изгнанному” коллеге, который эксплуатировал “ситуацию диссидента”, в то время как Иван Тимофеевич рос в официально “предлагаемых (почти по Станиславскому) обстоятельствах” и, в конечном счете, достиг поста помощника Генсекретаря ЦК КПСС, откуда можно было пикировать на любую подходящую должность в политике или науке. Или в такой газете, как “Правда” – ссыльном месте для одних, трамплине – для других.

Во-вторых, никогда прежде ни один диссидент не получал слова на страницах “Правды” – разве что посмертно, после официальной, уже безобидной политической реабилитации.

Мягкосердый Афанасьев, тем более – крепко пуганый Зимянин такого позволить себе не могли. Фролов – мог. Но, конечно, в известных пределах. И вот что удивительно: главный редактор сугубо горбачевского фирменного покроя, считавший себя не последним человеком в его, Михаила Сергеевича, команде, приказал выбросить из публикации,предложенной парижским корреспондентом “Правды” Владимиром Большаковым, как раз главу о том, что не весьма популярный в кругу диссидентов философ Зиновьев в публичной теле-дискуссиипобил главного горбачевского конкурента и,можно сказать, ярого его ненавистника – Бориса Ельцина…

Требование снять эту главку объяснено было просто: не надо создавать лишних сложностей в отношениях между М.С. и Б.Н. – Горбачевым и Ельциным.

Но, конечно, все делалось не столь прямолинейно, и каждый из действующих лиц считал, что удачно скрыл подлинные мотивы своих “сценических” движений. Фролов представлял дело так, что и Ельцин, конечно, не гигант отечественной мысли, но и его оппонент, Александр Зиновьев, тоже ничего сверхъестественного не выдумал – так, напомнил несколько банальных, давно отработанных философами аксиом. А потому не стоит всемирно известной газете тиражировать банальности.

Однако что бы ни скрывалось “под ковром”,прорыв был все-таки совершен. Запретный Зиновьев появился на страницах “Правды”, получил возможность сказать то, что хотел сказать, причем – своими, не «отрихтованными» словами. Тот, кто знал и помнит суровую атмосферу тех лет, понимает, насколько это было непросто.

Возможно, та публикация совпала с опасной линией, на которую “перешел” к тому времени Горбачев, и все было намного проще, чем представляется мне с моей журналистской высоты. Но я и до сих пор не знаю, что думало о Зиновьеве и его взглядах главное действующее лицо – Александр Николаевич Яковлев, стремительно набравший силу в первые годы правления его молодого “друга” – Михаила Сергеевича Горбачева, недалеко ушедшего от своей, может быть, самой счастливой поры, когда он получил первый орден за трудовой порыв в роли помощника комбайнера….

Вряд ли есть смысл рассказывать о всех последующих публикациях Зиновьева в газете “Правда”, долгое время бывшей едва ли не единственной трибуной великого русского мыслителя. Его колючие мысли не нравились никому – ни властям предержащим, ни оппозиции, даже самой радикальной. Известно же со времен А.С. Пушкина, а может, и намного раньше: всех горьких истин нам дороже нас возвышающий обман.

Помнится, году в 1994-м, 30 декабря, под флагом московской мэрии собрали в бывшем Кремлевском Дворце съездов, благоразумно переименованном властью в Государственный Кремлевский дворец, политическую элиту нового Государства Российского, куда вошли все – от крайне левых до запредельно правых (или наоборот).

После кровавых октябрьских событий 1993-го идти на этот новогодний пир не хотелось, но журналистское любопытство пересилило….

Мне выпало сидеть за одним столом с Владимиром Исаковым – бывшим депутатом ВС РСФСР, заметным лицом прошлогоднего сентябрьско-октябрьского противостояния президента с Верховным Советом РФ, и Геннадием Зюгановым – лидером КПРФ, согласившейся участвовать в выборах Госдумы (и набравшей третью сумму голосов) по еще не принятой, но утвердившейся на крови новой Конституции России.

Обед был пресный, концерт был пресный, президент – из-за нездоровья – вел себя пассивно; участники политической “тусовки” были предоставлены сами себе.

У нас с Геннадием Андреевичем вышел спор (не рискую называть его дискуссией): стоит ли публиковать в “Правде” интервью Зиновьева, где он давал убийственные оценки тезисам к предстоящему съезду КПРФ. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь главное: по Зиновьеву, при утвердившемся в РФ буржуазном режиме замена фигур на госолимпеничего абсолютно не значит, и если даже на президентских выборах победит лидер КПРФ, он должен будет проводить политику, диктуемую не программой его партии, а конституцией президентской республики….

Геннадий Андреевич сказал, что публиковать Зиновьева не надо; я, в свою очередь, информировал, что в таком случае Александр Александрович прекращает свое сотрудничество с “Правдой”. Я должен выбирать, и не колеблясь выбираю сострудничество с Зиновьевым, без которого наши читатели не представляют газету “Правда”.

Мы так и не нашли общего языка, но интервью с Зиновьевым появилось в “Правде”….

По возрасту нас разделяет не так уж много лет – 17-18. Но опыт жизни у Зиновьева, конечно же, иной, и это не может не сказываться на наших отношениях. В отличие от многих, даже весьма известных авторов, он не заискивает перед редактором, он требует принимать его таким, каков он есть. Хотя и не капризничает при неизбежных в газетном деле издержках: стилистической правке или сокращениях….

Каждая беседа нашего корреспондента с Зиновьевым – это всегда испытание для редакции. Александр Александрович говорит вроде бы всегда одно и тоже, и на первый взгляд кажется, будто ты это уже читал в его предыдущем интервью. Естественно, рука редактора тянется, чтобы повторы подсократить… Но тут же обнаруживаешь, что сделать это невозможно, так как придется вычеркивать и то новое, непривычное, сугубо зиновьевское, что рождается в, казалось бы, “повторении пройденного”.

Он первым ввел в оборот убийственно точные характеристики горбачевско-ельцинских преобразований: катастройка, колониальная демократия, дал опять-таки убийственно резкие определения деяниям персонажей этой эпохи: предательство, кретинизм, государственный идиотизм…. И что любопытно: чем больше мы проникаем в суть происходящего с Россией, тем больше понимаем, насколько Зиновьев прав в своих суждениях и оценках.

Мне, например, начатые Горбачевым перемены казались – да и сейчас кажутся! – неизбежными, остро необходимыми. Уж слишком много паутины скопилось к тому времени во всех углах и заугольях “партийной избы”, слишком большая пропасть образовалась между народом и партийными верхами. Все это надо было преодолеть, причем – быстро, решительно и бесповоротно.

Не все, вероятно, знают, что, придя к власти, Горбачев поначалу все делал так же, как и его тяжело больные и немощные предшественники. Я читал его речи на закрытых заседаниях, каких-то партийно-государственных сборах. Михаил Сергеич по-сталински-хрущевски распекал, помнится, распоясавшихся, а проще – поверивших в новые, реалистические, подходы высшего руководства бедных плановиков, не сумевших выйти в своих расчетах на нужные (кому?) цифры роста. Он, конечно же, требовал “поправить” цифры, что и было, по старой привычке, исполнено…. Горбачев только перед избранной аудиторией, в непубликуемых выступлениях называл реальные факты кризисного состояния промышленности Союза, степень износа оборудования, давно перешатнувшую критическую черту….

Хотя уже вовсю транслировались его – на уровне художественной самодеятельности – хлестаковские выходы в народ, заученные речи без бумажки перед послушным партхозактивом, но там больше звучали слова о борьбе с повсеместным пьянством, с отсталыми руководителями неизвестно какого, однако, конечно, не высшего звена.

Попытка действительно отличиться и здесь Горбачеву не удалась.

Первая поездка М.С. по Москве была практически закрытой – из журналистов присутствовали только редактор “Правды” по отделу партийной жизни Виктор Кожемяко да, кажется, корреспондент или корреспонденты насквозь официозного и хорошо управляемого ТАСС. Поездка задумывалась как вызов тогдашней практике парадного “знакомства с народом” высших руководителей партии, когда на завод или стройку, где они намеревались побывать, заблаговременно прибывали бригады вышколенных помощников, организаторы из ЦК и горкома готовили “место встречи”, ее участников и т.д. и т.п. Естественно, во всех нужных точках заранее были расставлены телекамеры, микрофоны, несли дежурство проверенные “девяткой” КГБ журналисты. Отчеты о встрече вождя на заводе занимали в “Правде” и других солидных газетах до двух-трех полос…. Вот почему, рассудили “окруженцы” М.С. Горбачева, поездки и встречи лидера партии с простейшими людьми должны утратить парадный характер – стать делом повседневным, войти в привычку, и нечегоих раздувать и расписывать: тогдашние их экстроординарное освещение означало только, что руководитель КПСС и – по совместительству – глава государства по существу оторвался от народа, редко видит простых людей, не знает, чем на самом деле они живут.

Московская вылазка – в один из районов столицы – по-моему, Перовский или Калининский, – и впрямь получилась невзрачной и незаметной; о ней только “Правда” дала небольшой, очень казенно изложенный и, как говорят журналисты, “заредактированный” отчет. На широкую публику это произведение бюрократически-газетного жанра никакого впечатления, естественно, не произвело, хотя и было замечено.

Так же невзрачно началась и поездка генсека в Ленинград, где М.С., импровизируя, произнес большую и непривычную для партхозактива перестроечную речь в Таврическом дворце или в Смольном.Ленинградский партлидер Лев Николаевич Зайков, отличный хозяйственник, но новичок на партработе, выглядел отмирающим мамонтом в сравнении с восходящим партдеятелем новой генерации – М.С. Горбачевым. Партийные “Акакии Акакиевичи” ( Н.В. Гоголь, повесть “Шинель”) проявили и в этот раз себя соответственно: в газеты ушло некое “попурри” из горбачевско-хлестаковских импровизаций, уложенное в ритмы классически обученного, небездарного, но и не гениального Сальери под заголовком: “Двигаться вперед ускоренными темпами”, или что-то в этом роде.

Но тут кому-то из влиятельных лиц горбачевской команды показали видеозапись “премьеры” М.С. Горбачева, где он блистал, подобно осмеянному В.Г. Белинским веком ранее актеру Каратытину….И эту видеозапись неожиданно для большинства упертых аппаратчиков дали по телеящику, каковой, как и ящик для хранения картошки, имеется, едва ли не в каждой российской квартире, отдельной или коммунальной. И все пошло “раскручиваться назад”.

В редакцию “Правды” пошли тот час звонки, а затем сотни, если не тысячи писем, почему это мы, зловредные журналисты, не публикуем блестящую речь М.С. перед ленинградским партийным активом.

Тогда, замечу, письма шли по Москве максимум два-три дня, так что обо всех своих прегрешениях мы узнавали почти немедленно. Мы, в общем-то, сумели отписаться, тем более, что М.С., войдя в охотку, теперь шокировал телезрителей фантастическими откровениями во время своих частых семейных визитов “от Парижа до Находки” вместе с Раисой Максимовной.

… Мы с вами, читатель, похоже, утратили нить повествования – в бесчисленных отступлениях, объяснениях, “попурри”. Иначе говоря – в отступлении от логики, от основного предмета научного исследования феномена Александра Зиновьева. Но кто же виноват, что рядом с научной логикой существует логика художественная, не признающая многое из того, на чем зиждется логика чистой мысли, незамутненной политическими или иными реальными страстями?

Так, возвращаясь к Зиновьеву, нельзя не поразиться, что уже тогда, на заре горбачевских фантазий, когда многим казалось, что Советскому Союзу наконец-то с лидером повезло, Александр Александрович дал точную формулу преобразований нашего словоохотливого генсека: катастройка.

Скажу сразу, мы в “Правде” в то время не могли это слово даже воспроизводить, опасаясь сановного гнева, однако оно все же и у нас проскочило несколько раз, когда генсек был еще в силе.

Незадолго до приснопамятного (1993 года) “Круглого стола” в Академии наук, о котором я уже рассказывал в главе о Владимире Максимове, Зиновьев прислал в редакцию огромную – страниц, по-моему, под шестьдесят – статью под заголовком “Колониальная демократия”. Это и был его заранее подготовленный доклад о “Новой России”; напечатать его до начала дискуссии мы не успели, но Александр Александрович не стал “озвучивать” уже написанное, а включился в полемику с Василием Асеновым, который “тоном знатока” учил весьма довольную своим “образованством” российскую аудиторию, что России пора отказаться от непомерной претензии оставаться великой державой, закончить “столетнюю войну” с Западом…

Говорил Зиновьев около часа, маневрируя между рифами заранее подготовленной своей речи и порогами только что прозвучавших, неверных, по его убеждению, речей зарубежных участников дискуссии. Возможно, есть точная стенограмма его выступления, но для меня важнее передать впечатление от страстного слова великого философа: он довершил разгром российской псевдодемократии, начатый Буковским и Максимовым, придав их убийственным оценкам поистине философский масштаб.

То, что Василию Аксенову представлялось извечной русской косностью, Зиновьеву виделось извечным же стремлением России противостоять ее колонизации Западом. И даже Октябрьская революция, отношение к которой у А.А. было раньше скорее негативным, чем положительным, приобрела в его философских воззрениях характер попытки России отстоять свое “я” от колонизаторских поползновений Запада.

Может быть, я чересчур субъективно представляю взгляды Зиновьева, но именно так я почувствовал направление его мыслей уже на той, первой из непосредственно наблюдаемых мною, дискуссии.

Володя Большаков, наш корреспондент во Франции, в последующие годы прислал в газету ( а мы напечатали) много своих бесед с Александром Зиновьевым, и в них рельефно, отчетливо определилась та линия, о которой я вынес свое впечатление по его выступлению на “круглом столе” в Академии наук. Почти всех сотрудников редакции, имевших касательство к этим беседам, смущал резко выраженный пессимизм Зиновьева относительно будущего России, неспособной, по его прогнозу, отстоять гуманизм человеческой цивилизации от тотально-агрессивного наступления“западнизма”, начисто лишенного человеческих начал…. С ними приходилось спорить, а иной раз и “давить” возражения авторитетом главного редактора. Меня укрепляло общение с распространителями газеты, как правило, приветствующими каждое выступление Александра Зиновьева.

Помню на улице, перед входом в редакцию, ко мне подошла женщина, окликнула:

Вы товарищ Ильин?

Я кивнул.

– Хорошо, что вы печатаете Зиновьева. Я обычно беру 75 экземпляров “Правды”, сегодня – 150, вдвое больше. В номере – беседа с Зиновьевым…

Выступая перед партийным активом Свердловской районной организации КПРФ (Москва) – а это люди не первой молодости, – я спросил:

– Не возражаете, что “Правда” печатает Александра Зиновьева и Владимира Максимова? Ведь у каждого из них свой счет к прежнему партийному режиму…

– Мы их с удовольствием читаем, – сказал один из участников собрания. – Они пишут о том, чем мы живем…

Все-таки странное явление – человеческая жизнь! Были времена (на моей памяти!), когда большинство простого люда искренне осуждало Б. Пастернака или В. Дудинцева за их попытки“очернить советскую действительность” в своих “псевдохудожественных” произведениях. И вот – сдвиг необыкновенный: “воспеватель” контрреволюционного лидера адмирала Колчака писатель Максимов и сочинитель злой пародии на “гомо советикус”а, автор романа-памфлета “Зияющие высоты” Зиновьев становятся властителями дум обездоленных демократами миллионов россиян!..Кому-то захочется представить все это исконным коноформизмом русских людей, “ не испорченных” цивилизацией; я же назову это здоровым чувством жизни великого народа, следующего мудрой заповеди, заложенной в его генетическом коде: народ может заблуждаться, он может ошибаться, его можно обмануть, заставить какое-то время жить по лжи, но никто не может отменить заповедное: не в силе Бог, а в правде…

Александр Александрович приезжал в “Правду”, встречался с ее журналистами.Я выступал на торжественной акциив Академии социальных наук в связи с его 75-летием. Это, так сказать, чистые факты. Так же, как и десятки его выступлений со страниц нашей газеты по главной для Зиновьева теме: Россия и Запад. Мы знакомили читателей с его концепцией о мировом “человейнике”, с его взглядами на ключевые события общественной жизни России. Пересказывать историю наших взаимоотношений нет нужды. Я хочу сказать о другом, по моим представлениям – о главном.

Поиски смысла жизни идут разными дорогами. Прямыми и извилистыми. Истинными и ложными. Честными и не очень…. Все это, думаю, заложено в судьбе человеческого рода, и спорить, возражать, пытаться упростить, а то и выпрямить лабиринты – занятие бесполезное. Хорошо сказал С. Маршак: “Власть всемогущая природы нам потому не тяжела, что чувство видимой свободы она живущему дала”. Будем же истинно свободны! И в поисках подлинной свободы, я убежден, непременно встретятся на самых причудливых поворотах истории те, кто честно ищет путь к истине. Пусть даже кому-то покажется, что идут они по непересекающимся, согласно Эвклиду, параллелям; но ведь Риман и Лобачевский же доказали, что в необъятном пространстве Вселенной и параллели пересекаются.

В.РАСПУТИН И В.АСТАФЬЕВ

Не изведать нам тайны дорог, по которым ходит человек, не объяснить, почему иной раз столь просто, другой раз – столь причудливо переплетаются людские судьбы. По-своему таинственно происходят и встречи с “Правдой” разных людей. Расскажу о двоих – о Валентине Распутине и Викторе Астафьеве.

…Летом 83 года Светлана Лебедева из ЦДЖ собирала очередную вольную экспедицию на БАМ. Деньги на дальнюю дорогу давало щедрое общество “Знание”, возглавляемое тогда, если память не изменяет, академиком И.И. Артоболевским, мы – журналисты и ученые – должны были читать лекции строителям “магистрали века”, выступать перед коллегами из местных газет.

Маршрут начинался в Иркутске, затем – катером по Ангаре на Байкал, в Листвянку, где расположен Лимнологический институт, возглавлявшийся тогда Григорием Галазием – одним из самых известных воителей за чистоту великого озера-моря. Из окон института, за озером, виден был столб белого дыма – это бельмом в глазу являл себя знаменитый объект яростной борьбы Галазия и его сподвижников – Байкальский ЦБК. К несчастью, он оставался в стороне от нашего намеченного еще в Москве маршрута, и мне, скажу сразу, так и не удалось на нем побывать, о чем и сегодня, и тогда особенно, очень сожалел. Как же, находиться совсем рядом с комбинатом, вокруг которого десятилетиями кипели страстиесли не вселенского, то уж точно – всесоюзного накала – и не повидать его собственными глазами?

Наверное, это сожаление и повернуло ход моего дальнейшего путешествия на восток с “просветительской целью”, придав ему совершенно иной характер.

Мы ненадолго задержались в Листвянке,не без труда прорвались на переполненную “Комету” и почти целый день на ее подводных крыльяхлетели через Байкал, к Нижнеангарску и Северобайкальску, откуда собирались подняться к Северо-Муйскомуперевалу и далее – до Чары и Тынды, столицы БАМ…. Напрашивается описание красы необыкновенной байкальских просторов, его прозрачной до сини воды, причудливых очертаний скалистых берегов, но я опускаю все эти подробности – в меру своих дарований я описал их в рассказе “Скажи, зачем?”, давшем имя одной из моих книг, вышедшей в издательстве “Советский писатель” незадолго до его перестроечного трагического раскола под напором всеохватной демократизации.

Мы – а нас было четверо москвичей и примкнувший к группе уже на БАМе коллега, собкор “Правды” Валера Орлов – дня три проболтались в вагончиках тоннельщиков в Нижневартовске, ели ржавого магазинного омуля, купались в Байкале,парились в местной роскошной бане, но путь к Северо-Муйскому перевалу, где шла проходка почти километрового тоннеля, оказался для нас закрыт. Был август – лучшее время в этих краях, ярко светило солнце, однако там, в горах, низко висели облака, блокируя проникновение вертолетовк заветной точке, которая затормозила победный завершающий бросок к Тихому океану. На редкие рейсы вездеходов тоже отказывались брать нашу легковесную команду. “Просветители” -не самый необходимый груз: в Северо-Муйском, где перед этим случиласьтрагедия с бригадой проходчиков Толстикова, погибшей после прорыва тоннеля стихиейбогини Земля, нужны были не гости, а специалисты, рабочие.

Не раз в те дни я испытывал острое чувство стыда. Во время навязываемых “работным людям” лекций и встреч нельзя было не ощущать их раздражение, порой доходящее до плохо скрываемой ненависти: как же вы, гости дорогие, надоели!

Это потом, много позже, верткие интеллигенты дружно бросились охаивать тоталитарный режим и его методы “управления искусством”, “организации свободного времени” и т.д. и т.п. А тогда поездки на громкие стройки ценились едва ли не дороже лауреатских званий; и в тундру, и в таежную глушь, и на перекрытия великих сибирских рек, даже в Афганистан тянулись как перелетные птицы разношерстные творческие бригады и группы, и это нашествие, подкрепляемое теле – и радиотрескотней, делало жизнь на том же БАМе какой-то показушно-погремушной.

(Такой же потешно-тошнотный навал орущих и прыгающих “под фанеру” мастеров культуры заполонил всю страну во время президентских выборов 96 года. “Голосуй, а то проиграешь!” – якобы бескорыстно вопили с телеэкрана потные песнопевцы, превосходящиерезвостью движений Элвиса Пресли, и ярко раскрашенные дивы, подкидывающие оголенные зады, как игривые кобылицы по весне).

Итак, Северо-Муйский тоннель, где еще не бывали и многие журналисты, давно ведущие летопись БАМа, не открыл нам свои затворы, природа явно не благоприятствовала самозванным лекторам, и не оставалось ничего другого, как на маленьком АН-12 перелететь на восточное побережье Байкала – в Ангаракан, а оттуда – в Улан-Удэ.

В Улан-Удэ только что построили новый аэровокзал: небольшой, но удобный. Отсюда тоже можно было улететь в Северомуйск, но ждать пришлось бы дня два или три. Мои спутники решили взять билеты на Читу, а уж оттуда добираться до Тынды. Признаться, мне страстно хотелось побывать в Чите – в местах, которые полюбил мальчишкой, читая роман “Даурия” Константина Седых. Но…

– Я остаюсь, – сказал я Светлане Сергеевне. – Нам с Валерой надо поработать над темой о Байкале. В Иркутске мы условились об этом с Володей Ермолаевым – он напишет свое с той, иркутской стороны. А мы с Валерой – отсюда, из Бурятии.

Группа улетела в Читу. Мы с Орловым стали “пахать” на бурятском берегу “озера-моря”, съездили на Селенгу, где тоже подпускал яд Байкалу местный целлюлозный завод…

Тема Байкала была в те поры практически запретной. Академик Н. Жаворонков, не говоря уж о правительственных чиновниках, еще в 66-м дал добро на пуск Байкальского целлюлозного завода; бывший страстный “проповедник” его строительства министр Г. Орлов возвел мощнейшую бюрократическую плотину против иных подходов и мнений; все это дополнялось стратегическими соображениями о необходимости держать на уровне авторитет советского строя, впервые в мире поставившего заботу о природе на государственную высоту…Главлиту (в просторечии – цензуре) предписывалось малейшие поползновения на сию политическую аксиому пресекать беспощадно.

Возвратясь в Москву, я несколько месяцев наряду с текущей, рутинной работой, бился над материалом «По обе стороны Байкала», пытаясь переплавить в высоковольтном тигле размышлений и то, что добыл сам, что прислали собратья по перу Володя Ермолаев и Валера Орлов, и то, что удалось выудить в союзных ведомствах, в том числе в министерстве целлюлозно-бумажной промышленности, которое возглавлял тогда Михаил Иванович Бусыгин. Огонек журналистского вдохновения поддерживало известие о том, что Юрий Владимирович Андропов, тогдашний генсек ЦК КПСС, заинтересовался байкальской темой и был, говорили, готов пойти на нестандартные решения.

9 февраля 1984 года Юрия Владимировича не стало. Новый генсек – Константин Устинович Черненко многие андроповские замыслы не то, чтобы вовсе отменил, но как бы перевел их в разряд благих пожеланий. С приходом безнадежно больного лидера все приобрело какой-то призрачно-безнадежный характер, как во втором акте“Жизели”, где и музыка звучит завораживающе,и красота балетных пируэтов потрясает и затягивает, но все это – в ином, потустороннем, лишенном красок, лишенном жизни мире…

Публицистические заметки “По обе стороны Байкала”, законченные только летом1984-го, были набраны редактором отдела науки Владимиром Губаревым, кажется – прочитаны главным редактором и в ЦК – М.В. Зимяниным (Михвасом) и отправлены… в разбор.

Но, к счастью, их все же прочитали несколько членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС: преемник Михваса – В.Г. Афанасьев, человек нестандартных поступков, направил-таки гранки статьи в высший партийный штаб. И – пишу это со слов других людей -будто быПолитбюро и секретари ЦК были склонны печатать острый, но, ясно любому, и жизненно необходимый материал. На заседании ПБ, где, за рамками повестки дня, обсуждался вопрос о публикации, не было только М.С. Горбачева – он буквально наканунеотбыл на отдых в Крым. Егор Кузьмич позвонил Афанасьеву: Политбюро – за, давайте печатать.

Афанасьев вызвал Губарева, тот сообщил мне; мы – торжествовали.

Но тут с юга поступил совет не торопиться с публикацией, а послать на Байкал комиссию во главе с секретарем и завотделом ЦК КПСС Б.Н. Ельциным. Комиссию сопровождал министр ЦБП М.И. Бусыгин, они ехали на Байкал и вокруг него в одном спецпоезде. Известно, как наши министры, да и местные руководители, умели и умеют принимать и сопровождать дорогих гостей…

В это время в “Известиях” все-таки пробил стену молчания Валентин Распутин. Его большая статья – беседа с Бусыгиным произвела на всех нас громадное впечатление. Можно было только позавидовать коллегам! Не станешь же, в самом деле, там и сям плакаться, что у нас в “Правде” давно лежат два “куска” “По обе стороны Байкала”…. Тем более, Минбумпром подверг статью известного писателя бюрократическому обстрелу: все это, дескать, не так, как пишет Распутин, этого я ему, как министр, не говорил. На страницах “Известий” завязалась оживленная полемика, местные издания, научно-популярные журналы также время от времени терзали запретную тему. А “Правде” было предписано столь долгое молчанье.

Помог случай. Узнав о плачевном состоянии толстовской Ясной Поляны, какой-то забугорный фонд милосердия предложил выделить крупную сумму на сохранение знаменитой усадьбы гения русской и мировой литературы. Самолюбие “вождей КПСС” было задето. Егор Кузьмич Лигачев, тогда второй секретарь ЦК, срочно созвал совещание, на которое пригласили и редактора “Правды”. Газету представлял Владимир Губарев.

Егор Кузьмич распушил министров Союза ССР, в том числе химпрома, минудобрений и других, приказал в кратчайший срок представить в ЦК план природоохранных мер по Ясной Поляне.

– А разве лишь Ясная Поляна нуждается в защите? – сказал вполголоса представитель “Правды”. – У нас уже два года лежит статья в защиту Байкала. Почему бы ее не напечатать?

Егор Кузьмич, недовольный, что его перебивают, хоть и вполголоса, тем не менее услышал правдиста:

– Кстати, а почему статья до сих пор не напечатана? Мы же, я помню, принимали решение.

Словом, пока Володя Губарев ехал до редакции, главному редактору Афанасьеву последовал звонок от Зимянина, секретаря ЦК: найдите и представьте статью по Байкалу.