Текст книги "Геннадий Зюганов: ''Правда'' о вожде"

В моих дневниковых записях есть много строк-раздумий о губительности намерений встать поперек движения истории. Подумайте сами: естественные науки за одно столетие пережили несколько революционных переворотов – переосмыслены важнейшие, казавшиеся незыблемыми фундаментальные представления. Явились миру теория относительности, квантовая механика, сделаны потрясающие открытия в ядерной физике, в теории информатики, в радиоэлектронике, в генетике.… И только в общественных науках по-прежнему твердят, что дважды два – четыре. Так, дескать, завещалиМаркс и Ленин. Глупо надеяться, что лишенный мотивов к развитию процесс обустройства общества может дать какой-то позитивный результат. Что партия, превращенная в надзирающий орган, лишенная способности генерировать новые идеи, может бесконечно долго командовать и управлять… (Недавно я вновь перечитал книгу двух авторитетов, разоблачающих ревизиониста Роже Гароди, посмевшего выступить за “обновление” марксизма-ленинизма. Сейчас, когда многое, о чем говорил и писал Р. Гароди, стало не измышлением ревизиониста, а очевидной реальностью, тирады идолопоклонников звучат просто дико и смешно).

В статье “Кто “придумал” перестройку” я писал не о Яковлеве или Зюганове (хотя и о них тоже). Я писал о том, что десятки и сотни тысяч писем в редакцию “Правды” и в ЦК КПСС яснее ясного говорят: нужны коренные, решительные перемены! Не Горбачев и не Яковлев придумали перестройку – ее потребовал народ! Другое дело: пойдет она с партией или без, все равно или не все равно это для страны. Вот что, а не жесткое поручение Фролова, заставило меня взяться за перо, попытаться найти ответ: кто же придумал перестройку?

Сейчас, спустя десятилетие, когда многое уже забылось, стерлось из памяти, когда люди, “похожие на демократов”, испоганили все и вся, а слово “перестройка” стало ругательным, кажется, будто тогдашний “русский” бунт – по Пушкину, бессмысленный и беспощадный, – был ошибкой народа, его заблуждением. Это не так. Я рассматриваю перестройку не как зигзаг истории. Я вижу в ней упущенную возможность прорыва к дальнейшему восхождению Советского Союза на вершины цивилизации. Когда накопленные материальные и духовные ресурсы должны были, согласно диалектике, обеспечить настоящий взлет страны, прорыв к новому качеству жизни.

Но это – чистые размышления. В жизни все проще. Моя статья вышла в день или накануне пленума ЦК КПРФ. Во всяком случае, ее активно обсуждали в 20-м подъезде здания на Старой площади, и мнение складывалось отнюдь не в мою пользу. Сам Геннадий Андреевич не сталсо мною спорить – он сухо поздоровался, тень глухой обиды скользнула по его лицу, и он тут же с охотой вступил в разговор с кем-то из подошедших к нему участников Пленума…

Для полноты картины приведу, может быть, самую примечательную деталь. Речь вот о чем. Незадолго до августовских событий 1991-го мне принесли запись выступления А.Н. Яковлева на радио, где он – уже без оглядки и без опаски – развивал свои идеи о перестройке “с партией или без”, высказанные на встрече с молодыми участниками XXVIII съезда КПСС. Из записи с непреложностью следовало: партия не только не движитель перестройки, она – консервативная сила, которую придется смести, чтобы состоялась перестройка. Я воспроизвел цитаты в лаконичной заметке, сопроводив ее такой концовкой: “Наш комментарий: Комментарии излишни”…

Когда Горбачева освободили из Форосского “плена”, он у трапа самолета, к моему удовлетворению, почти повторил мысли, высказанные в той заметке в “Правде”: “Яковлев не верит партии, я в партию – верю”. Прошли день-два, и М.С. непослушной ему рукой подписал приговор КПСС под клики распоясавшихся полит-идиотов из тогдашнего Верховного Совета РСФСР, еще не знавших, по невежеству своему, что предателей никто и никогда не держал за равных себе на всем пространстве мировой истории. Кровавый Октябрь 1993-го стал последней точкой в истории новейшего российского предательства, возмездием за этот рёв парламентских бизонов и вой шакалов из либерального стана.

… Но вернемся к “Правде”. Уж и не знаю, воздаст ли по заслугам история тем из моих товарищей, кто спас газету в августе 1991-го. Думаю, пройдет время, но о них не забудут. Наоборот, будут вспоминать (хотя и в 2003-м до этого поворота в сознании еще далеко. – А.И.)Но одно уже сейчас в конце XX-го и начале XXI века вполне очевидно и бесспорно: правдисты самостоятельно спасли свою газету. Никто из партийных вождей не вступился за нее, кроме журналистов и читателей “Правды”. Это – исторический факт.

А когда газета вновь стала выходить, к ней потянулись обманутые псевдодемократами люди. Уверен – нельзя переоценить роль “Правды” в то смутное время, в те окаянные дни. “Если “Правда” жива, – говорили и писали наши читатели и коллеги, – значит, жива страна”.Историк Владлен Логинов по моей просьбе написал для нас колонку “Партия правды” – тогда многим из нас казалось, что “Правда” вновь, как и весной 1912-го, способна стать центром объединения коммунистических сил...

В конце главы – несколько слов о себе.

Наивно предполагать, что в редакции главной партийной газеты не нашлось ярких сторонников августовской контрреволюции, попытавшихся взять власть над “Правдой”. Был незамедлительно создан редакционный совет, перехвативший полномочия прежней редколлегии, куда из нее вошли первый зам Фролова Геннадий Селезнев, редактор “Правды” по науке Владимир Губарев, а также шеф местных корреспондентов Владимир Федотов и рядовые сотрудники, до времени скрывавшие свой демократический окрас: Андрей Тарасов, Стас Оганян, Татьяна Самолис и кто-то еще (уже не помню). По отношению к нам они вели себя как победители. Я был определен главным ответчиком за проводимый прежней редакцией «“Правды»” опозоренный “путчем” коммунистический курс.

Когда, после собрания, избравшего главным Геннадия Селезнева (напомню: И.Т. Фролов находился на лечении за границей в ФРГ.), редактор отдела соцстран Борис Аверченко высказал скромное суждение по содержанию текущего номера, В.С.Губарев категорично одернул его: не забывайте, что власть в редакции не у редколлегии, а у редсовета. Да и ранее, на собрании журналистского коллектива (если не ошибаюсь, 26 августа), Губарев попросил слово вне очереди – в связи с тем, что его ждут Александр Николаевич Яковлев и Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе… Чем закончилась встреча и была ли она вообще – мне до сих пор неизвестно. Да и неинтересно.

Тогда я только что – досрочно – вернулся из “райской поездки” по Волге на бывшем “цековском”, а теперь – коммерческом теплоходе “Русь” и не очень хорошо представлял себе, что в те роковые дни творилось в редакции. Хотя каждый день из разных волжских городов звонилСелезневу или Саше Черняку, тогда – ответственному секретарю “Правды”. Наконец, из Казани я уехал поездом в Москву, чувствуя себя абсолютно выпотрошенным и опустошенным, и думал об одном: где я найду работу? Планировал даже создать надомное агентство “ИКС” – “Информация, Комментарии, Сообщения”, прикидывал, где достать факс, как организовать работу частной информационной службы. Еще один вариант: газета “Гудок”, которой руководил тогда Юра Казьмин, наш правдист и мой старый товарищ.… Это был момент, когда я, что называется, дрогнул и хотел навсегда уйти из “Правды” и из политики.

Я-то и теперь считаю, что журналистика, как и литература, должны быть если не вне политики вообще-то – по крайней мере – участвовать в ней особым образом. Журналистика – этоспособ добывания и передачи информации, и ее политическая роль измеряется степенью правдивости этой информации, не более того. Разумеется, это – в теории . А на практике.…Только дикие лошади и кошки могут гулять сами по себе; объезженная лошадка покорна узде и шпорам всадника…

В августе 91-го я решил, что сам Бог диктует мне переменить избранную дорогу.

Но жизнь рассудила иначе. Геннадий Селезнев предложил мне вести третий номер возобновленной “Правды”. Андрей Тарасов, Стас Оганян да и другие “триумфаторы” пытались отстранить “одиозного” Ильина от возвращения в руководство “Правды”. Эти попытки не удались. Я был назначен руководителем политологического направления в ранге зама главного редактора. В наше направление влилось несколько отделов, около 20 человек.

Редсовет, поначалу пытавшийся командовать парадом, потихоньку захирел. Через два-три месяца его основные закоперщики покинули “Правду”. Они, кажется, поняли, что их час миновал, что газетой должны управлять не митинговщики, а профессионалы.

Теперь еще об одном, для меня принципиальном, моменте.

Нас, конечно, пытались сделать козлами отпущения, носителями зловредного вируса консерватизма, идейными пособниками “путча”. Заманчиво выглядела в этом свете моя неудачная заметка в номере от 19 августа 1991 года – в день пресловутого выступления гэкачепистов. Я уже писал, что А.Н. Яковлев не преминул разнести ее в одной своих речей на революционно-демократическом митинге в Москве. В редакции тожепытались меня заклеймить как консерватора и ретрограда. О грубых приемах в отношении безупречных демократических лидеров говорил на собрании журналистов “Правды” Олег Матятин, талантливый и совестливый журналист, тогда – редактор отдела школ… Что же, всему свое время.

На крутых изломах очень немногим людям дано абсолютно безошибочно оценить ход событий. Я – не исключение из правил. Как и мои коллеги. Вот лишь маленький штрих. Когда из “Матросской тишины” вышли ее политические узники, почти все они по очереди становились гостями редакции “Правды”. В том числе и Олег Семенович Шенин. Самый жесткий допрос учинен был ему Володей Ряшиным, тогда еще заместителем главного редактора “Правды”, ее ответственным секретарем. Тон ответ секретаря показался мне недопустимо резким. Каково же было мое удивление, когда бывший узник “Матросской тишины” Олег Семенович сделался вдруг ревностным сторонником “Правды – пять” во главе с В.Ф. Ряшиным и поддерживал ее до самой “кончины” этой странной газеты…Пути Господни неисповедимы. (С апреля 2003 года Владимир Федорович вновь возглавил секретариат нашей “Правды”, над которой немало поиздевались в свое время “греческая” “Правда-5”. Что ж, это лишнее доказательство: журналистика – профессия , ремесло, а не система взглядов и убеждений).

…Смута августа 91-го положила начало дальнейшим разборкам в редакции. Внутренние напряжения, которые копились десятилетиями, взорвали единый до поры до времени коллектив. Многие люди, занимавшие прежде солидные посты, привыкшие, с одной стороны – командовать, с другой – бдеть и не пущать, потеряли уверенность в своей властной правоте, а кроме нее, этой уверенности в освященном штатным расписанием праве приказывать и запрещать, у них ничего за душой не оказалось. Другие – те, кто когда-то пришел в “Правду” использовать ее почти неограниченные возможности для устройства своих личных дел, потеряли всякий интерес к падающей в цене, да еще и опальной газете. Выжили те правдисты, которые и в былые времена, не робея, упрямо лезли на рожон, воевали с партгосноменклатурой, с дуростью партийных начальников разных рангов и их еще более вредоносных чиновников-холуев, кто, перефразируя К.С. Станиславского, любил не “Правду” в себе, а себя в “Правде”.

Бывает, когда человек, которого ты пригласил на работу в газету, отстаивал его право вступить в правдистский коллектив, вдруг начинает тебя лупить за отступление от принципов и традиций “Правды”. За то, например, что ты недостаточно красный, как полагается, а розовый или еще какой, словно традиции «Правды» передаются не через сердце и разум правдистов всех поколений, не через конкретную работу в газете, а переносятся ветром, как летучие семена пушистых одуванчиков…Сколько таких подветренных ратоборцев “истинной” “Правды” переметнулись в смутное время в другой стан и отстаивают теперь совсем иные ценности!.

Август 92-го тяжелым асфальтовым катком прокатился по нашей газете, и кому-то казалось, что “Правде” уже не возродиться. Но – она выжила. Потому что “Правда” не просто газета, тем более – не одна из многих газет. И дело даже не в том, что она стала символом своего времени. Суть в том, что “Правда” – газета, созданная, чтобы помочь рабочему классу узнать и понять правду о себе, она стремится к тому и сегодня (это написано мною в 1998-99 годах. – А.И.). Пожалуй, даже особенно сегодня, когда правду стараются окончательно убить, затоптать и уничтожить, вытравить из сознания, из памяти, из общества.

В августе 91-го “Правда” стояла первой в списке газет, репрессированных ельцинским режимом. В октябре 93-го, после расстрела Дома Советов, она тоже возглавляла список закрытых якобы “навечно” неугодных режиму газет.

Я уже писал однажды, что всегда находятся люди, по нищете духа, по невежеству своему стремящиеся закрыть Америку или запретить Правду. Это, увы, не Дон-Кихоты, не рыцари благородного образа, это скорее – Торквемады, измельчавшие наследники Великого инквизитора. В 91-м эту роль взял на себя Руслан Хасбулатов, первый зам спикера Верховного Совета РСФСР. В 93-м – его эстафету подхватил разминувшийся с Русланом Имрановичем первый вице-премьер Черномырдинского кабинета, бывший зам Хасбулатова Владимир Шумейко. Унесенные ветром политики не оставили в нашей истории доброго следа. Зато вовсю трудится, клеймя коммунистов, бывший идейный вождь компартии Александр Яковлев, в его книге воспоминаний есть фотография: автор в форме посла СССР. Советую посмотреть – это же совершенно по Гоголю: уж очень похож почти на всех персонажей “Ревизора”.

Вот парадокс: после “путча” некоторых правдистов пытались привлечь к уголовной ответственности за то, что они делали репортажи с улиц Москвы, беседовали с солдатами и офицерами из экипажей введенных в столицу танков. Потом отстали – обвинить журналиста за то, что выполняет задание редакции, оказалось слишком сложно. Потом пришла амнистия к узникам “Матросской тишины” 91-го и Лефортовской тюрьмы 93-го. А тучи над “Правдой” и до сих пор не рассеяны – она всегда под угрозой запрета. “Правде” не могут простить, что она – Правда.

Из записных книжек

“…бывают такие периоды хаоса, когда успех нередко сопутствует отпетым негодяям.… Такие времена характеризуются быстрым ростом цинизма, побуждающим людей прощать любую мерзость, лишь бы она была выгодна. Но даже в такие времена… желательно представать в личине добродетели перед невежественным народом”.

( Б. Рассел)

КУСОЧЕК ЧЕРСТВОГО ХЛЕБА

Часто спрашивают: как смогла выжить “Правда” после событий 1991-го? Полузапрещенная, подло брошенная всеми, кто прежде именно через “главную” газету Советского Союза пытался управлять жизнью громадной и многосложной страны.

Попытаемся восстановить канву этих событий.

В июне-июле 91-го в авральном порядке, но коллективно, что вносило в работу почти газетный хаос, дошлифовывались основные документы к очередному или внеочередному съезду КПСС. (О первом этапе разработки Программы я уже писал).

Творческая группа, к которой подключили свежие силы – только что избранных на пленуме секретарей ЦК и членов Секретариата ЦК КПСС (это нововведение позже не пригодилось, да и тогда звучало диковато), – так вот теперь творчески-административная группа работала в обширном кабинете одного из заведующих отделами на Старой площади. Приводили к общему знаменателю несколько вариантов Программы КПСС.

Как-то возник попутный разговор о размере членских взносов.

– Уменьшается наполовину сумма членских взносов. А на какие шиши партия будет жить?

– Не беспокойся, – заверили скептиков полные сил и знаний функционеры (все доктора наук, по меньшей мере – кандидаты). – Партия уже давно не живет на взносы.

– А на что же она живет?

– На доходы от хозяйственно-издательской деятельности.

Так оно и было, хотя цифры тщательно скрывались не только отпосторонних, но и от членов КПСС.

В то время бытовало простое правило: все доходы от издания газет и журналов, апечатных единиц только в издательстве “Правда” в Москве насчитывалось под 40-50, шли прямиком в партийную кассу. С редакциями же “разбирались” по итогам года. Кому-то прощали долги, кому-то – прибыли и убытки. Годами и десятилетиями шло как по маслу. Издательство приносило партии доход и, прямо скажу, немалый.Как можно узнать из официальных отчетов на съездах партии, примерно 50 процентов доходов КПСС составляли членские взносы партийцев, кстати, по-пиночетовски бесцеремонно приватизированные ельцинской командой.Остальные доходные поступления шли от хозяйственно-издательской деятельности.

По информации знающих людей, почти 80 процентов этих поступлений обеспечивало издательство “Правда”. Обеспечивали, как нетрудно догадаться, мы – партийные журналисты, полиграфисты, почтовики и связисты, иначе говоря – партрабы, а пользовались плодами нашего труда так называемые партработники, в основном – высших эшелонов. Номенклатура. А уж самых высших персон обслуживал, как и ныне, весь благодарный советский народ.

Структуру партийных доходов хорошо знал и бывший кандидат в члены Политбюро Борис Ельцин. Хотя не уверен, что всю. Все знало только Управление делами ЦК КПСС – неспроста вскоре после ельцинского переворота выпали из жизни через окна дома управделами Г.С. Павлов и Н.Е. Кручина, ответработник международного отдела Лисоволик…

Московский Кромвель свердловского разлива не замедлил ударить по самому уязвимому месту, первыми же указами прибрав к рукам партийную, перемешанную с государственной, собственность. Под этот каток попала и “Правда”, и некоторые другие партийные издания.

…После августа 91-го (приходится напоминать: нынеуже прошедшего ХХ века) выяснилось, что долги “Правды” перед издательством “Правда”, которое вело все ее хозяйственные дела, зашкаливают под 30 миллионов советских догайдаровских рублей. Про то, что газета -об этом писала талантливейшая правдистка Вера Ткаченко (светлая память ей!) – принесла в партийную сокровищницу более 800 миллионов рубликов чистой прибыли за предыдущие десятилетия, было забыто.

У нас так принято: о батарее капитана Тушина в Бородинском сражении было забыто (Лев Толстой, “Война и мир”), о героях-защитниках Брестской крепости долгое время было забыто, пока не взялся за возвращение исторической памяти писатель Сергей Смирнов…Примеров беспамятства много. Когда газеты пишут: награда нашла героя через 30, 40, 50 лет, мне стыдно за своих бесстрастных коллег, сообщающих только “информацию”. Мне стыдно читать, что на Ржевской земле, где в кровавой битве решалась судьба и столицы Советского Союза, и самой великой страны, до сих пор не преданы земле погибшие воины (а их десятки, если не сотни тысяч). И уж тем больнее слышать, что именно здесь, подо Ржевом (помните Александра Твардовского: “Я убит под Ржевом”) пытались поставить памятник оккупантам, чему всей душой воспротивилась Таня Астраханкина (тогда – секретарь ЦК КПРФ и депутата Госдумы России).

Простите за отступление, но это не литературный прием: мысли приходят не по заказу.

Вернемся к заявленной теме.

Как выжила “Правда”?

Я взял бы на себя смелость сказать очень просто: при опоре на собственные силы, на традицииправдистов и поддержку своих сторонников.

В августе, сентябре, октябре и т.д.1991-го года у подъезда редакции собирались сотни, а может, и тысячи людей, готовых бороться за нашу общую “Правду”, помогать ей, распространять ее по Союзу Советов. У зданий на Старой площади, где квартировали ЦК КПСС и компартии РСФСР, если и были толпы, то отнюдь не сторонников наших партийных вождей. А к “Правде” люди потянулись.

Нельзя не сказать и о международной журналистской солидарности: в борьбу за спасение “Правды” включились наши коллеги из многих стран мира. Они, верится, понимали, что свобода слова – это не абстрактное понятие, что они постоянно рискуют жизнью (во время англо-американской агрессии в марте-апреле 2003 года в Ираке погибло несколько мужественных журналистов). Все это было еще впереди. Господин Дж. Буш младший, черный гриф т.н. демократии, еще не расправил свои зловещие и тлетворные крыла. Но была позади операция “Буря в пустыне”, когда под видом борьбы за свободу народов его отцом, Дж. Бушем старшим, опробывалась технология военно-диктаторского господства над всем миром. Журналисты – а это не только выставленная на всеобщее осмеяние и поношение “вторая древнейшая”, после физических проституток, но и самая рискованная – среди интеллектуальных – профессия, нутром чуют, где таится беда, где завязывается Бермудский треугольник новых политических смут и трагедий.

Могу ошибиться, но подозреваю, что каким-то неведомым ни науке, ни здравому смыслу чутьем, наши благополучные коллеги из стран Запада узрели, что круговорот событий, определивших развитие мира на рубеже ХХ и ХХI веков, на изломе II и III тысячелетий от Рождества Христова, начинается с наступления на Правду.На правду истории. На правду жизни. И на газету, которая многие десятилетия олицетворяла собой политику великой Советской страны, была рупором ее политического руководства. А страна наша, Советский Союз, определяла многое в том, канувшем во тьму истории, мире.

Ни для кого не секрет (кроме, разве что, младшего агрессивно-наивного поколения), что “Правда” – по крайней мере, в последние десятилетия Советской и даже постсоветской власти, – была символом России. Не потому, разумеется, что каждая статья или, тем паче, заметка согласовывались с “верхним” руководством. Это категорически не так. Точнее роль “Правды”, позицию ее журналистов можно обозначить словами великого Михаила Шолохова: мы, писатели, – говорил наш гениальный современник, – пишем не по указке партии. Но ей принадлежат наши сердца, и пишем мы по указке сердца.

Так могли бы сказать о себе и многие правдисты. В их числе и я.

Но той партии, о которой говорил Шолохов, которой давали присягу настоящие правдисты, давно уже нет.

Может быть, она и существовала только в нашем романтическом воображении?

А в реальности ее как бы олицетворяли серые личности партфункционеров вроде капитана Сипягина из политотдела нашей бригады ПВО, который в припадке сверхбдительности по сути выкинул в корзину для мусора две рекомендации моих прекрасных учителей – преподавателей техникума М. Рутенбурга и Г. Алескерова…Ее лицо за нас определяли такие люди, как майор Варваровский, пропагандист нашей же воинской части, ни разу, по-моему, не выезжавший в ракетные дивизионы, на стартовые плошадки, а только без устали строчивший “планы занятий” в сети политпросвета и доносы на офицеров инженерной службы, не выполнявших – из-за полной измотанности прямым своим делом – заданиякабинетного политбойца. Или подполковник Храмов, начальник политотдела, которого я однажды застал за потайным чтением моих личных дневников и литературных рукописей: он еще умудрился меня похвалить за их верное политсодержание…

Впрочем, я, кажется, вновь отвлекся от темы. (Это вообще дурацкая привычка неформального писателя – взбредает на ум что-то совершенно неожиданное и постороннее).

Как же все-таки выжила “Правда”?

Как вообще выживают люди? Газеты? Колхозы? Ясно только, как выживают чиновники: умножение через деление.

Я вспоминаю бесхитростный рассказ бывшей узницы гитлеровских концлагерей (возможно, где-то в старых блокнотах записана ее фамилия). В подобных учреждениях, лагерях смерти, как всем известно, человеческая жизнь ценилась ровно настолько, насколько ее носитель мог работать, приносить посильную лепту своему мучителю. Когда же человек-раб заболевал, его судьба в лучшем случае отдавалась на волю Божью. Выживешь – хорошо, будешь опять работать на хозяина. Не выживешь – Бог приберет…

Помните у Некрасова горькие строки о волжских бурлаках:

 
Эх, кабы зажило плечо,
Тянул бы лямку, как медведь.
А кабы к утру помереть,
Так лучше было бы ещё.
 

Женщина, о судьбе которой я вспоминаю, заболела дизентерией (на современном языке это называется диареей, а по-старому, по-русски – поносом). Ее силы таяли с каждым днем, с каждым часом. Хозяйский холуй уже махнул на нее рукой: пускай, мол, отходит в мир иной…И вдруг кто-то (всех деталей, увы, не помню) дал ей кусочек черствого хлеба.

Она с трудом разжевала его. И, кажется, тут же забылась сном. А проснулась – почувствовала, что к ней возвращаются силы. Она выжила.

Кусочек черствого хлеба спас человеку жизнь.

Так было и во время ленинградской блокады. Досужие журналисты и беспощадные писатели спорят о том, сколько людей погибло в блокадном Ленинграде – 640 тысяч или миллион. Подумали бы о другом: сколько людей выжило в осажденном фашистским зверьем, обреченном на вымирание городе? Как им, героям и жертвам бесчеловечной войны, удалось сохранить человеческое достоинство там, где его пытались нещадно растоптать гитлеровские захватчики и доморощенные мародеры?

Я смотрю сейчас телекадры: освобожденные американскими “джи ай” вольные иракцы грабят магазины, офисы, посольства…Это называется свободой, это называется демократией.

В блокадном Ленинграде, голосом которого в те годы были благородные поэты Ольга Берггольц и Николай Тихонов, где в окопном аду прорезался стих Михаила Дудина, где витали великие тени Александра Пушкина, Федора Достоевского, Николая Некрасова, Анны Ахматовой, Александра Блока и других наших славных соотечественников из мира поэзии, литературы, – так вот, в блокадном Ленинграде – Петрограде – Санкт-Петербурге (читай слева направо или наоборот), конечно тоже, не обходилось без крайностей. Люди не ангелы. Хотя бы потому, что им надо есть, пить, справлять естественные нужды.

Но ленинградцы – выжили.

Потому, что они были и оставались ленинградцами. Потому, что они – от мала до велика – знали одно: град Петров от основания своего никогда и никому не сдавался. Никакому врагу.

Вспоминаю рассказ Ольги Берггольц – вдовы репрессированного поэта Бориса Корнилова и гражданской, по-моему, жены пушкиниста Георгия Макагонова: она возвращалась с радиостудии, упала на снег от изнеможения и вдруг услышала записанный на пленку свой голос, как бы уже с того света. Она имела гордое право сказать: “Нас вместе называют Ленинград, и шар земной гордится Ленинградом…”

“Для славы мертвых нет” – это Анна Ахматова.

Это чувство, мне кажется, было спасительным и для правдистов. И – для “Правды”.

Шар земной, верили мы, гордился “Правдой”.

А мы гордились тем, что служили и служим ей, тем, что в ожидании свежего номера газеты в редакцию в 1991-м – 1993 годах приезжали с Украины, из Белоруссии, Прибалтики, других республик Советского Союза. Грузили пачки газет на тележки, везли к метро, затем – на вокзалы…Всем нам казалось, что “Правда” – это кусочек Советского Союза.

Расскажу об одном примечательном эпизоде.

Рано утром, в субботу – день выходной, звонят мне товарищи:

С фасада нашего здания сбивают название “Правда” и ордена газеты. Приезжай!

Две минуты на сборы. Полчаса – на троллейбус и метро, и вот я подхожу к зданию газеты “Правда”. Навстречу мне правдисты – писатели Виктор Широков и Иван Шаров:

– Опоздал!.. Все уже сбили.

Подхожу к подъезду: макеты орденов вперемежку с буквами “Правда” валяются на холодном бетоне. Подлое дело сделано. Символ Советской эпохи низвергнут. Людьми, которые все получили от Советской власти.

Я их не казню, даже не осуждаю.

Кто-то из них сумел нажить себе капиталец на всеобщей неразберихе. Даже после пожара не все возвращаются с пустыми руками. Однако большинство оказались погорельцами – их попросту заменили еще более пройдошистыми людьми. А чуть позже и тех заменили еще-еще более пройдошистыми…Уже три или четыре слоя сняли с древа предательства ловкие верховоды за последние 10-12 лет.

А “Правда” выжила потому, что она сохранила свои традиции. Правда, был момент, когда редакция колебнулась, были даже заверения, что она никогда не будет трибуной какой-либо партии. Но нет чуда без добра: на страницах газеты появились новые темы и новые авторы, она стряхнула с себя обветшалые одежды. И все же -осталась “Правдой”.

Суть дела не в том, что и ордена, и буквы с фасада мы бережно перенесли в музей газеты, где они и сохранились.

И даже не в том, что по нашему зову к редакции съехались человек 40-50, достали где-то лестницу и красной краской написали на фасаде заветное слово “Правда” (его через день-два старательно закрасили нанятые издательскими начальниками продажные маляры).

Суть в том, что “Правда” – это историческое явление, это частица нашего прошлого, настоящего и будущего, это – зеркало великой эпохи.

Кому-то привиделось, что эта эпоха была наихудшей в нашей истории. Ложную мудрость удалось внедрить в сознание миллионов людей. Сегодня они уже понимают, что их попросту обманули. Что, конечно, стоять в очередях – унизительно, но толкаться локтями на мнимом рынке – унизительно вдвойне. Что быть плохо одетым стыдно, но еще стыднее оказаться раздетым догола и нагишом бродить по улицам…

Я часто думаю: а что, Советская власть не могла додуматься до тех элементарных вещей, которыми соблазнились многие в годы “катастройки” и либеральных реформ? Мы разве не могли открыть шлюзы для западного или турецко-восточно-азиатского ширпотреба? Почему даже за пресловутыми “ножками Буша” надо было толкаться в жутких очередях? Почему в Москву ехали, как в военные годы, переполненные “колбасные” электрички из голодных пригородов столицы и даже поезда самого дальнего следования?..

Ну а мы-то сами почему забыли предостережения классиков: капитал ради прибыли пойдет на любое преступление?

Пишу эти строки под аккомпанемент дежурных теленовостей: сразу в двух городах – Москве и Серпухове убиты два руководителя государственного оборонного предприятия, к которому тянула свои щупальцы хищная частная компания… И так – каждый день. Почему же не поставили заслон атакующему Бандитизму дикого рынка?

Впрочем, вопросы может задать и дурак, но почему сто наших политических мудрецов оказались не способны на них ответить.

Кстати сказать, амбициозные компартлидеры до сих пор не могут понять, почему обездоленные демократами люди не голосуют за коммунистов. Живут в холоде, в голоде, а верят лжецам. Ответ простой, и он дан в Священном писании: единожды солгавши, кто тебе поверит?

У нас в Ленинградском университете преподавал философию, точнее – диалектический материализм доцент Эмдин, бывший узник ГУЛАГа. Он не особенно напирал на свое прошлое, излагая нам, студиозусам, великое учение, но в частных беседах все же рассказывал: его или его сотоварища по несчастию арестовали, так как он в своей домашней библиотеке хранил в то время запрещенный словарь Брокгауза и Ефрона. Кому пришло в голову запретить великий энциклопедический словарь, изданный на рубеже 19 и 20-го веков в 82-х основных и четырех дополнительных томах? А может, речь шла о выпущенном в 1911-1916 годах (тоже до революции) Новом энциклопедическом словаре (известно, что из намеченных 48 томов вышло 29)? Людей в серых макинтошах вряд ли интересовали все тома; насколько я помню, нашего страдальца арестовали за один абзац одного тома, где содержались какие-то неугодные сведения. О чем? Кто знает?