Текст книги "Олег Попов. Невыдуманные истории из жизни"

Он боялся, что после истории с семейным советом в Америке последуют серьезные карательные меры. Самой страшной из всех тогда считался запрет на выезд за границу. «Невыездные» артисты оказывались в роли прокаженных, их все сторонились, опасаясь кары спецслужб, партнеры отказывались работать с ними (зачем такой партнер, из-за которого даже в Польшу не выехать); были случаи, когда от них по этой причине уходили и жены.

Однако ничего этого не было. Руководитель мудро посоветовал «дзержинскому» в своем отчете не педалировать этот случай, а лучше совсем пропустить:

– Тебе же хуже будет, скажут, недоглядел. Смотри, Филатов с нами, с огромным успехом работает, вернулся назад в СССР. Если ты упомянешь об этом, то у тебя же будут проблемы. Давай пропустим, давай сгладим это.

Так и вышло.

Хотя руководство Союзгосцирка, конечно, знало об этом инциденте. Да и что, собственно, было? Да, домашнее совещание, на котором люди просто советовались. Да, опоздали. Но и это всё.

К Валентину Ивановичу не применялись никакие санкции. Так что зять его перехитрил самого себя.

А программа работала очень успешно. Артисты продолжали заниматься «полетами по орбите» – за покупками. Они, как всегда, выискивали только то, что являлось супердефицитом на Родине.

В то время вместо узких тонких галстуков 60-х появились широченные вполрубашки галстуки с великолепными орнаментами и узорами. Их так и называли – «широкие галстуки».

Часть артистов занималась перепродажей купленного. Закупали этот дефицит в огромном количестве. Достаточно сказать, что эти галстуки в Штатах стоили около одного доллара, а у нас – целых 10 рублей. Простая арифметика: 10 галстуков – это 100 рублей, а сто галстуков – тысяча. А за 3–5 тысяч в Москве можно было купить маленькую квартиру. Поэтому купленные товары рассовывались во весь реквизит, все производственные ящики были до отказа забиты галстуками.

Ассистент большого аттракциона грузин по имени Парико привез в Штаты 20-футовый полупустой контейнер с консервами и продуктами для животных, а также с мелким реквизитом. На самом деле этот контейнер был привезен специально для того, чтобы загрузить его в обратную дорогу нужным товаром.

Забили этот огромный контейнер до потолка скрученными «широкими» галстуками. Посчитать, сколько их туда вошло, невозможно. Конечно, это был товар не одного Парико, а целой группы артистов во главе с аттракционщиком.

Парико в этих гастролях очень жестко экономил. Работали они во Флориде, там было очень жарко, под 40 градусов. Парико установил себе жесткий режим: он покупал в баре спортивного зала, где они работали, огромную бройлерную курицу-гриль за 99 центов и делил ее на две части. Завтракали все в отеле, а вот обедом и ужином была эта птица.

Так продолжалось несколько месяцев. Друзья подсмеивались над Парико и провоцировали его:

– Парико, смотри, как жарко! Смотри, какая прекрасная вода здесь продается! И кока-кола, и пепси! Выпей хоть стакан!

Но Парико был неумолим, он экономил и не тратил больше доллара в день на себя.

По возвращении Олег Попов встретил его уже во Владивостоке, куда он сопровождал животных и реквизит. Туда же плыл контейнер, доверху забитый галстуками. Прямо в порт, сразу после растаможки, прибыл грузовик из Тбилиси. Водитель грузин с помощью крана установил контейнер с галстуками к себе на платформу прицепа, отдал Парико огромную пачку денег и тут же поехал назад, в Грузию… Большая часть принадлежала не Парико, а его шефу. Он тут же передал тому деньги, оставив себе только свою долю. На нее тогда, думаю, можно было купить машину.

На радостях изрядно похудевший Парико вошел в лучший ресторан Владивостока. Ресторан этот знали все моряки и наши артисты. Он назывался «Золотой рог».

Парико заказал себе все, что тогда было на кухне. И салат «столичный», и шашлык «по-карски» и какое-то вино. Он, не пьянея, просидел там трое суток, и все трое суток оркестр играл только для него.

Все трое суток человек не выходит из ресторана, гуляет, угощает всех подряд, поит весь ресторан, к нему приходят какие-то незнакомые люди, он всем наливает.

Олег Попов пришел туда пообедать перед вылетом в Москву. Сразу оценив ситуацию, он попытался остановить загул.

– Парико, пойдем домой, хватит. Ты и так уже почти все деньги профукал.

– Нет, Олег, еще осталось немного.

Он действительно пропил в этом ресторане почти все заработанные деньги. Все, что экономил полных три месяца, – все улетело за три дня.

Олег спросил его:

– Парико, вся программа знает, как ты жестко экономил. А может, стоило тебе вместо этой вонючей забегаловки зайти в самый дорогой ресторан Манхэттена и там, с таким же кайфом, пропить эти деньги, прогулять их?

– Нет, Олег, – отвечал Парико, – там все не так, как у нас. Давай я для тебя закажу еще коньячку.

В оркестре снова послышалось: «По заказу нашего друга Парико исполняется песня “Сулико!”».

Павловская денежная реформа

Однажды, в двухтысячных, автор этих строк, пройдя паспортный контроль в Шереметьеве-2, решил выпить кофе в валютном баре, располагавшемся тогда на «нейтральной полосе», перед самым выходом на посадку.

Получил сдачу две бумажки по доллару, сел в самолет. Там обнаружилось, что оба доллара были выпущены в 1941 году, и стюардесса на борту отказалась их принимать, заявив, что они уже недействительны и что в баре мне вместо сдачи подсунули фальшивку.

Приземлившись в Мюнхене, первым делом пришлось отправиться в кассу банка: два доллара – деньги небольшие, но хотелось разобраться. Кассир «Deutsche Bank» с вежливым поклоном принял две замусоленные купюры, а на предложение обратить внимание на год выпуска ласково ответил:

– Я вижу, 1941 год. Но ведь это же доллар! Настоящий доллар!

Позднее, через несколько месяцев, другой немец говорил мне:

– Денежная реформа? Да, знаю. У нас тоже проходила такая! Это было до евро. Тогда сменили всё – и картинку купюры, и номинал. В оборот вышли абсолютно новые деньги.

– Интересно, а сколько она шла по времени и когда закончилась?

– Как закончилась? Она еще продолжается потихонечку.

– Значит, через двадцать лет после объявления реформы какая-нибудь старушка может принести вам в банк устаревшие купюры – и вы их обменяете??!!

– Конечно, обменяем точно, по курсу, да еще спасибо скажем, что нашла время к нам зайти.

От этих слов меня бросило в дрожь. Зачем же надо было зимой 1991 года заставлять многомиллионную страну умирать в километровых очередях, давать на обмен всей наличной массы целой страны всего три дня – 23, 24 и 25 января (со среды по пятницу)? А потом запретить к обращению эти несчастные денежные знаки, заработанные иногда ценой целой жизни. Как же надо не любить и презирать свой народ, чтобы после ужасов войны, голода, карточной системы, тотального дефицита гнать его, как скот, к кассам «обменников»! Плакали тогда все денежки «Солнечного клоуна», а он их собирал всю жизнь…

В 70-е годы профессия артиста цирка из одной из самых непопулярных превратилась в весьма престижную. Цирки стали узаконенным сверху местом развлечения трудящихся, «истинно народным искусством».

Артисты цирка возвращались с огромными, триумфальными победами из-за рубежа. И их в каждом городе всегда встречали первые лица. Первый секретарь обкома, по-сегодняшнему – губернатор, считал за честь встретить знаменитого «гастролера». Прийти с семьей в цирк или принять звезду у себя в обкоме, создать ему наилучшие условия для проживания в областном городе и устроить интересную экскурсию по достопримечательностям, организовать солидные подарки местного производства и позаботиться о выполнении каких-то частных желаний. Начиная с этого времени, то есть с 70-х, и практически до развала СССР артисты цирка почувствовали себя «избранными». Ведь они действительно ежедневно рискуют своей жизнью – воздушные гимнасты, акробаты, дрессировщики.

Таким же образом в стране было продумано и стимулирование артистов. Поскольку большая часть их гонораров за рубежом забиралась, то зарплаты, которые им устанавливались внутри страны, были очень высокими.

К высокой зарплате артистам цирка полагалась прибавка, так называемые «суточные». «Суточные» выплачивались за разъездной характер работы. Разъездная жизнь действительно создает бытовые неудобства – это и вождение ребенка в школу, в детский сад, приготовление пищи, стирка и прочее в походных условиях гостиницы. Поэтому всем цирковым артистам доплачивались еще 75 рублей «суточных».

Таким образом, артисты цирка получали значительно больше, чем артисты кино, эстрады, театра и т. д. Они получали больше, чем большинство остальных граждан нашей страны. Хотя высшая ставка на эстраде была больше цирковой, но концерты, даже у суперзвезд эстрады, не проводились каждый день. Их могло быть максимум 10, 15 в месяц, и это уже считалось много. А в цирке постоянно, за вычетом переездов из города в город и отпуска, артисты ежедневно работали и получали свою зарплату.

Олег Попов, памятуя о военном и послевоенном голоде, всегда вел скромный образ жизни. Конечно, они с женой и дочерью очень хорошо одевались, но вся одежда привозилась из-за рубежа и шла не за счет тех денег, что он получал в стране.

Когда артисты цирка уезжали за рубеж, им также сохранялась зарплата в стране. Это привело к созданию своего рода «жировой прослойки» у многих ведущих артистов. У цирковой элиты собирались очень приличные суммы. Тратить их в Советском Союзе особо было некуда.

Еще во время Отечественной войны руководство страны разрешило цирковым коллективам проводить частные концерты. Помимо того, была установлена так называемая «красная полоса» – сертификат, по которому продукты и мясо цирковым животным выдавались независимо даже от того, что в городе царил голод. Иногда это вызывало стихийные бунты на мясокомбинатах и продовольственных базах. Чтобы выжило цирковое искусство, правительство разрешило создавать и частные, так называемые «колхозные» цирки. Ловкие администраторы, как правило из артистов, колесили по городам, поселкам, районным центрам и богатым селам, словом, там, где имелись клубы, и зарабатывали так много, что спали на сундуках с деньгами буквально.

Однажды, во время войны, у одного очень известного артиста цирка животные стояли в тупике в товарном вагоне. Там хранились запасы хлеба на всю дорогу, овощей, чтобы кормить животных в многонедельном переезде. Там же стоял и сундук, полный денег. Купюры были просто прикрыты рогожей безо всякого замка. Артист долго скандалил с начальником станции и требовал, чтобы его животных, наконец, отправили. Прибежал ассистент и сообщил, что воры вскрыли вагон. Бросив все дела, артист побежал в тупик. Добежал до вагона, двери распахнуты настежь. Бросился к животным. Слава богу, они живы, здоровы, не покалечены, не поранены. Повернулся к имуществу, сундук, в котором поверх денег лежал недельный запас хлеба, открыт. Хлеб весь украден, овощи украдены, а деньги в огромном количестве не тронуты…

В начале 90-х, когда проводилась безумная павловская денежная реформа, у Олега Константиновича Попова, находившегося тогда за рубежом, пропали все деньги. Из огромной суммы друзья смогли разменять в давках и очередях только 26 тысяч. Олег очень переживал и сокрушался, потому что откладывал эти деньги почти 40 лет. «Боже мой, какой же я дурак! Люди говорили: вложи все деньги в иконы или бриллианты. Собирай валюту, доллары. А я отвечал: “Нет, только рубли, только рубли”».

Однажды автору этих строк удалось увидеть тайное тайных. Перед очередной поездкой Олегу Константиновичу потребовалось приподнять одну из плит в гараже, где было хранилище. Там лежало огромное количество разных вещей: старого печенья, старых галет, каких-то французских консервов, коробок конфет и пр. Но основное пространство под большим гаражом на две машины занимали купюры оранжевого цвета. Это были самые крупные купюры – сторублевые. Они лежали ровно, подогнанные в коробках, Лениным наверх.

Он ведь регулярно получал большие деньги, но фактически в стране их никуда не тратил. Был очень экономным человеком, чтобы не сказать прижимистым. Всегда старался экономить даже на еде. Все дни проводил в манеже, готовил новые репризы, клоунады, строгал реквизит, общался с директорами. Выезжал в Союзгосцирк, выяснял будущие гастрольные «разнарядки» – куда, в какой город он запланирован, когда и в какую страну.

Расходов нет. Даже в цирковой столовой недоброжелатели подсмеивались над ним. Они с Саней питались раздельно. Ему казалось, что так будет дешевле.

Откуда взялась эта прижимистость? Думаю, что все идет от войны. От голода, от «барахолки», от страданий того времени.

Не раз через многие десятилетия после окончания войны Олег Константинович просыпался в холодном поту, прибегал к друзьям или жене и говорил: «Господи, какой страшный сон. Я проснулся, а в стране снова голод. Снова голод. Это самое страшное, что только может быть. И нет никакой надежды. Я ведь так тяжело переживал те десятилетия, без хлеба, без еды, что боюсь повторения, как страшного кошмара».

Мне думается, что, собирая деньги, он целую жизнь собирал еду. «Запас пропитания». Для него все эти денежные запасы были «продуктовыми складами». Он запасался на случай войны, на случай несчастья. Тем более что в стране за те годы, когда он работал, периодически возникали кризисы и предвоенные ситуации. Иногда казалось, что вот-вот все рухнет и начнется война, обычная или атомная.

Олег очень любил старинные вещи и коллекционировал самовары. Частенько ходил на свалку, где в те времена можно было найти разные ценности. Люди во время войны, особенно в Ленинграде, часто выбрасывали на свалку вещи, не понимая и не зная им цены. На свалке того времени попадались старинные фолианты, старые картины, позолоченные багетные рамы. Там же, по рассказам знатоков, случалось отыскивать старинные серебряные и даже золотые подсвечники.

Один старый рабочий рассказывал Олегу, который очень легко сходился со всеми, у кого были «золотые» руки, что при строительстве гостиницы «Россия» в Москве было разрушено очень много старинных домов Китай-города, и рабочие, монтажники выходили после смены с серебряными подсвечниками, фрагментами чайных сервизов из серебра и прочими уникальными вещами. А парадокс того времени состоял в том, что все эти вещи ценности, в сегодняшнем смысле этого слова, не имели.

Если бы вы принесли их в комиссионный магазин, вас спросили бы: «А где вы их украли?» И вы попали бы в список неблагонадежных людей. Да и настоящую цену за них вам никто никогда бы не дал.

Однако всегда – и до войны, и особенно после – в стране была целая когорта людей, которых в социалистическом обществе называли спекулянтами, барыгами. Эти оборотистые люди уже тогда понимали настоящую ценность таких вещей. Но в народе этих людей не любили.

Рабочий, монтажник, выносивший со строительства гостиницы «Россия» золотые и серебряные вещи, просто менял их на водку. А ушлые люди с удовольствием давали за золотой подсвечник две бутылки водки, а за серебряный – одну. Работягам казалось, что они совершили выгодный, хороший обмен.

Олег на какое-то время увлекся коллекционированием старой мебели, у него было несколько предметов в стиле ампир. Но больше всего из «старинушки», как он говорил, его интересовали самовары и иконы. Он родился в простой семье, предки его были священниками, поэтому у него в квартире оказалось несколько изумительных икон, в том числе и в серебряных окладах. На шкафах и на антресолях у Олега стояли старинные самовары, которые он купил или выменял.

Олег всегда носил на груди золотой крест и всегда молился перед представлением. Но выказывать свои духовные пристрастия, как и демонстрировать свой интерес к иконам, в те времена не позволялось никому и было попросту небезопасно. Потому что могли спросить, прищурившись: «А вы случайно неверующий?» И тогда прощай карьера, можно было потерять почетное звание «выездного человека». А безопасность и возможность выезжать два-три раза в год, а то и пять раз в году, как выезжал Олег Попов, за границу в то время полностью зависели от лояльности к государственному порядку. Государство же у нас было атеистическим. И никто из артистов, несмотря ни на какие пристрастия, не мог высказывать свои религиозные убеждения.

Однажды Олег репетировал после представления в Туле. К нему приехал известный цирковой балетмейстер Петр Гродницкий. Олег придумал очередную репризу, и Петр Львович должен был поставить танец для нее.

Реквизитом будущей репризы была гитара. Гродницкий показывал Олегу, как крутить ее в танце. Во время показа Олег пару раз получал гитарой по лбу. Время было позднее. Представление тогда заканчивалось в начале одиннадцатого, да еще часовая репетиция. Но завтра был выходной, и после репетиции они собрались ехать в Москву домой.

Олег только что купил новую «Ладу», «восьмерку». У него было много машин, но он всегда предпочитал маленькие. Любимой его машиной был «фольксваген-жук». А здесь только что появилась «Лада» с новым неожиданным дизайном – «зубило», как ее называли в народе. Он решил испытать отечественный продукт.

Они выехали поздно ночью. Трасса Москва – Симферополь, как и все трассы в то время, не освещалась вообще. Было мало указателей, разметка практически не видна.

В 20 километрах от Тулы в тот вечер сломался огромный открытый грузовик. Он вез трубы. Длина труб оказалась значительно больше длины кузова грузовика, и туго связанные между собой трубы на несколько метров выступали за борт. К самой длинной трубе был привязан матерчатый красный флажок для безопасности.

Поломка произошла вечером, и водитель сделал все по правилам – поставил рамку с флажками на асфальт за метр до края труб. Он пошел искать помощь и оставил грузовик посреди рабочей полосы на самом бойком месте движения.

Вечером флажки были видны, и водители, конечно, объезжали эти зловещие трубы. А ночью флажков на темной трассе видно не было.

Олег с Гродницким ехали весело, шутили, смеялись, пили кофе из термоса. Увидев грузовик, Олег затормозил, но скорость была большой, а еще тормозной путь…

В общем, раздался треск, звон разбитого стекла. Как рассказывал сотрудник ГАИ, расследовавший это происшествие: самая длинная труба, как шампур от шашлыка пробила стекло и прошла ровно между головами клоуна и балетмейстера.

В этой истории поучительна реакция двух разных людей. Гродницкий от неожиданного страха потерял дар речи и не мог говорить почти до самого утра.

Олег, мгновенно оценив обстановку, выскочил из пронзенной машины, упал на колени прямо на асфальт и в голос закричал:

– Боженька! Спасибо, что ты мне спас жизнь! Спасибо, Боженька!

И начал креститься и отбивать поклоны.

Управляющие Союзгосцирком

Привычка называть главные управления своих организаций «главками», а руководителей – «управляющими» – жила в цирке долго.

Уже не было никакого Главного управления цирков, ему на смену пришло Всесоюзное объединение, уже все руководители назывались генеральными директорами, а артисты по старинке говорили: «Пойду в “главк”, поговорю с “управляющим” – сколько это может продолжаться!»

И если между артистами всех жанров шла постоянная конкурентная борьба за первенство, то «управляющие» и их право судить и оценивать любого артиста, выделять его, награждать, баловать принимались безоговорочно.

Как правило, эти люди имели большой партийно-комсомольский опыт: опыт вести собрания, опыт управлять «массами», «неуклонно проводить линию партии». Согласовывать каждый шаг с вышестоящим руководителем. Мимикрировать, «незаметно» менять свое решение на противоположное. Быть «крепким винтиком единой машины», вести свои коллективы к победе развитого социализма. Артисты боялись их, доверяли им, внимательно прислушивались к замечаниям своих «управляющих».

Все годы становления Союзгосцирка, начиная с самого открытия «железного занавеса» в 56-м году, его возглавлял бывший полковник строительных войск, родом из Белоруссии, человек, которого судьба связала одновременно с армией и с искусством. В 40-е годы полковник Феодосий Георгиевич Бардиан был начальником строительства лучшего тогда Новосибирского оперного театра. Прославившись на этом строительстве, он был назначен на должность управляющего Союзгосцирком.

Должность хлопотная, но в те годы Союзгосцирк еще не был слишком прибыльной организацией. Все началось после первых же гастролей за рубеж. Бардиан застал «золотую эпоху» советского цирка. Он был еще довольно молод в 50-е, но очень активно содействовал этому процветанию. Ведь большинство артистов в начале его карьеры еще не были суперзвездами, но были молодыми и начинающими.

Управляющий рос вместе с ними, и между ними складывались добрые отношения. Он выезжал на гастроли, руководил, отправлял за рубеж программы. Министр культуры Фурцева ценила его, потому что с его приходом цирк впервые стал прибыльным. Цирк был единственным видом искусства, который не требовал дотаций. Мало того, валюта, которая приходила в Союзгосцирк из заграничных гастролей, немедленно переправлялась в Госконцерт.

Бардиан был всеми любим. Проработав 21 год, он стал образцом управляющего на все времена. Его знали, его уважали, с ним считались. Он очень хорошо разбирался в цирковой табели о рангах, сразу мог отличить талантливого от неталантливого артиста. Он знал, на кого можно прикрикнуть, а кого успокоить, продвигать дальше к вершине славы.

В годы его руководства советский цирк развивался очень бурно. Занимая высокий пост, Феодосий Георгиевич оставался весьма дипломатичным человеком. Он был членом коллегии Министерства культуры СССР, и когда начинались бурные скандалы известных музыкантов, драматических артистов или танцоров, умело переводил всё в шутку; чтобы разрядить обстановку, рассказывал, например, о том, как в Твери из цирка убежал слон. Это был умный, хитрый, сильный организатор, лидер, которого любили все артисты, уважало и ценило руководство. Трудно переоценить все, что сделал этот человек для советского циркового искусства.

Однако в 1972 году против него начали «копать». Кто-то пустил клевету, будто то ли его секретарша берет взятки, то ли он сожительствует с ней. Одним словом, Бардиана уволили с работы и назначили заведующим кафедрой циркового искусства в Государственный институт театрального искусства (ГИТИС). Кафедрой, которую создавал Местечкин для себя. Освободившееся место использовали для Бардиана.

Цирковой молодежи, которая рвалась к успеху и часто догоняла и обгоняла стариков, достался уже совсем иной управляющий. Министр культуры прислал руководить цирком нового человека. Внешне он был типичным партийным работником – высокий, худой, сердитый, с неторопливой вальяжной походкой, с привычкой при волнении плавно вытягивать шею. Звали его Михаил Петрович Цуканов.

До цирка он работал освобожденным секретарем парткома Министерства культуры СССР. То есть был специальным партийным чиновником, должность которого приравнивалась к должности секретаря Московского райкома. Только что появившемуся новому министру культуры СССР он, видимо, не угодил, и от него избавились, традиционно назначив на самостоятельную работу. Такой работой и стал Союзгосцирк.

А этим новым министром культуры СССР стал кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Петр Демичев. С одной стороны, он принадлежал к числу главных людей страны, а с другой – передвижение кандидата или члена политбюро в министры, а особенно в министры культуры, было явным понижением. Демичева назначили министром культуры сразу после самоубийства его предшественницы Екатерины Алексеевны Фурцевой. Однако оставили в кандидатах в члены политбюро.

Для кандидата в члены политбюро обязательной была особая система охраны. Пришлось в торце старинного здания на Арбате пробивать отдельный выход – только для него. Для него же построили в здании отдельный новый лифт.

А в цирк после Бардиана, человека своего «в доску», с которым можно было и поплакать, и пошутить и который был для артистов добрым, отзывчивым «папой», пришел замкнутый «сухарь», типичный партийный чиновник. Михаил Петрович был человек высокомерный, строгий, подчеркнуто холодный, «чужой».

С артистами у него отношений наладить не получилось. Но он к этому и не стремился. Как настоящий партийный руководитель, он прежде всего задался вопросом, как значительно увеличить доход возглавляемой им организации. Забывая, что это не завод, не фабрика, а вид искусства и доходность этого вида искусства в прямом смысле зависит от создания новых, интересных номеров и аттракционов. Как только появляются новаторские произведения, так немедленно начинает расти интерес зрителей.

Недолгим путем он выяснил среди бухгалтеров, что в Союзгосцирке изредка практикуется проведение цирковых представлений на стадионах. В частности, такую практику завел директор Кисловодского цирка Трахтенберг. Изначально Кисловодский цирк имел очень малую посещаемость, а в те времена установленной нормой посещаемости зрителей, или «загрузки зала», были 85 процентов. И Трахтенберг, который был очень хорошим директором, нашел выход. Он изучил особенности района. И стал проводить для отдыхающих в городах Минводы и Ессентуки специализированные, большие цирковые представления на стадионах.

По положению, оплата за представление на стадионе была двойной, или, как говорят артисты, «две палки». Многих больших артистов это не устраивало. Они сопоставляли заработок организаторов (полученный на их имени) и их собственный. И считали, что стадионы – это не дело для искусства и что это напоминает какую-то «потогонную систему». Чтобы затормозить этот «нечеловеческий конвейер», артисты выдвинули требование еще больше увеличить ставки за работу на стадионе, полагая, что никто им больше денег не даст и на этом все закончится.

Однако Михаил Петрович Цуканов, который видел будущее для Союзгосцирка только в работе на стадионах, стал эту идею отстаивать. Запланировав множество стадионных представлений, он с удивлением узнал, что его распоряжение регулярно не выполняется, а артисты под разными предлогами (болезни и прочее) не едут на стадионы и срывают спектакли.

Тогда он решил снизойти до диалога с ведущими артистами. Михаил Петрович был человеком очень порядочным и честным. По сегодняшнему времени – «кристально честным». Но общаться с людьми, разговаривать с ними он не умел (недаром его кличка в Министерстве культуры была Гусак). Он умел лишь издавать приказы, распоряжения, циркуляры и пр.

Первым под раздачу попал Олег Попов. Цуканов вызвал его к себе и сказал:

– Олег Константинович, мы сейчас начинаем новую стратегию развития, мы будем всё больше и больше работать на стадионах, чтобы принести Родине максимальную прибыль.

На что Попов, по договоренности с другими звездами, отвечал:

– Вы знаете, Михаил Петрович, я не могу работать на стадионах. У меня как у клоуна на таком огромном расстоянии нет контакта со зрителями. Я не вижу глаз зрителей.

Это было чистой правдой, потому что клоуны должны видеть хотя бы первый ряд зрителей, с которыми они общаются.

Цуканов вспылил. Его к этому времени уже, конечно, проинструктировали:

– А в Америке, где вы тоже работаете на стадионе, только крытом? Да и во всех остальных зарубежных поездках наши советские артисты всегда работают на крытых стадионах или во дворцах спорта. Там вы тоже не видите глаз зрителей?

Олег в ответ тоже вспылил, и разговор не получился. Следом к управляющему пришел Филатов. И он, по договоренности, тоже отказался работать на стадионах, мотивируя это тем, что животные могут разбежаться – уж слишком большие расстояния.

Цуканов никак не ожидал такой мощной отповеди от ведущих артистов. Но был он человеком прямым, сильным и решил войти в полную конфронтацию с ними. Он объявил, что все артисты, которые дома не работают на стадионах, за границу не поедут.

А это уже был запрещенный удар, потому что артисты цирка, такие как Попов, Филатов, Волжанский, Запашный, выезжали за рубеж по много раз в год. Они были востребованы за рубежом. Их там знали и просили, чтобы они приехали. Просили не только импресарио, но и зрители. Теперь билеты за границей продавались не просто на советский цирк, как во время первых гастролей, но персонально на тех артистов, которых давно ждали.

И вот началось время, когда импресарио обращались к Цуканову, просили отправить на гастроли, скажем, Валентина Филатова, а его замы, да и он сам утверждали, что у Филатова сейчас идет смена молодняка, меняются животные, и он в течение года не сможет никуда поехать. «Очень жаль. Можно тогда попросить Олега Попова?» «Олег Попов заболел, не сможет приехать!» Или: «Олег Попов находится в годовом турне по Австралии».

Цуканову было невдомек, что цирковые импресарио – люди ушлые, они были знакомы со всеми артистами цирка. Часто эти импресарио обедали дома у артистов или вместе ходили в рестораны. Ведь они уже подружились во время последних гастролей за рубежом. И, конечно, вся эта ложь была шита белыми нитками. Многие из импресарио жаловались на действия Цуканова в Министерство культуры, писали о том, что их обманывают и не дают возможности работать с теми артистами, которых просит зарубежный зритель. А это в конечном итоге ведет к росту напряженности между странами.

Сегодня в цирке, да и в целом в стране ситуация другая: если даже сговорятся все до единого артисты Росгосцирка и будут категорически выступать против руководителя, близкого министру культуры, их голоса никто не услышит. Теперь у нас гласность, но, как кто-то пошутил, «с появлением гласности исчезла слышимость». В те времена гласности не было, но «слышимость» была. И когда письма и жалобы подписывали такие артисты, как Бугримова, Филатов, Волжанский, Запашный, Олег Попов, Никулин, Довейко, Маргарита Назарова, Кио, Кантемиров, – наверху к ним прислушивались и совершенно справедливо пеняли Цуканову: «Какой же вы руководитель, если не можете найти общего языка с вашими ведущими артистами? Это же гордость Советского Союза!»

Для того чтобы найти с ними общий язык, надо было отступить. А Цуканов не отступил.

…За несколько лет до этого произошел большой скандал на эстраде. Объединение эстрадных артистов называлось ВГКО – Всесоюзное гастрольно-концертное объединение. На эстраде тоже были свои звезды, и они тоже имели право голоса. И эти голоса слышали и в политбюро, и в Министерстве культуры СССР.

Руководителем ВГКО был бывший цирковой жонглер Николай Павлович Барзилович. До войны он окончил Институт красной профессуры, продвинулся как чиновник от искусства и занял высокий пост. В цирке это человек-легенда – он создал у нас первую студию, Центр циркового искусства, – уникальный центр создания новых цирковых произведений. А на эстраде, как ни странно, он прославился как карикатурный чиновник со своими барскими манерами. Он месяцами не принимал артистов, у него в приемной было пять секретарей, работал он всегда за закрытой дверью. Часто среди актрис он заводил себе любовниц, а потом продвигал их по карьерной лестнице. Также он активно принимал взятки от артистов эстрады.