Текст книги "52-й драгунский Нежинский полк. Русско-японская война"

22. Сражение на реке Шахэ. Отступление

Погода словно благоприятствовала японцам. Утро 27 сентября выдалось чудесным, теплым, с легким ветерком. В 11.45 утра снаряды обрушились на Саодуньшаньпу. Пришлось из деревни уйти. В полдень вместо подкреплений от генерала Грекова прибыл старший адъютант, который принялся выяснять намерения полковника Стаховича. Тот собирался отстаивать переправу в Тадусанпу. Для этого южную окраину деревни заняли две с половиной роты 11-го пехотного Псковского полка и два эскадрона. Позиция по фронту растянулась на три версты. В резерве оставалось всего полторы роты.

Около 2 часов дня вражеская артиллерия принялась обстреливать Тадусанпу шрапнелью. Японские пехотинцы наступали нерешительно: заняв Саодуньшаньпу, они затем продвинулись на кладбище и оттуда повели ружейный огонь. Но в 3 часа дня началось наступление противника на наш правый фланг. Спешенные эскадроны были вынуждены отступить. Подкреплений от генерала Грекова по-прежнему не наблюдалось. (Впоследствии выяснилось: он донес начальнику Западного отряда, что идет на поддержку полковника Стаховича, но при этом стал атаковать какую-то деревню в семи верстах к северо-западу).

Отряду полковника Стаховича пришлось отойти из Тадусанпу вдоль Шахэ в направлении на Янцзявань. На западную окраину этой деревни переехали два орудия, которые тут же открыли огонь. Но противник не спешил преследовать. Так и заночевали в Янцзявани, выставив охранение из постов и кавалерийских застав.

Было новолуние. Кромешная тьма. В 4 часа ночи командир 3-го эскадрона передал сведения, полученные с передовых постов:

«В д. Тадусампу замечено какое-то передвижение войск; слышен шум и стук колес артиллерии или обоза. Рот. Коломнин».

Отряд поднялся еще засветло и сразу же занял позицию для боя. И вовремя! На рассвете напротив деревни показались пехотные цепи, скрытно подошедшие по гаоляну на 400–500 шагов. Они были встречены залпами пехоты и 3-го эскадрона. На усиление левого фланга (на восточном берегу реки) тотчас же был послан 2-й эскадрон и полурота Псковского полка. Противник отошел. Затишье продолжалось недолго. Через полчаса японцы открыли сильный ружейный огонь по всей деревне, а около 8 часов неприятельская пехота поднялась в атаку. Но наши бойцы, хорошо укрывшиеся на южной окраине, осыпали противника пулями. Причем, как видно из записей, в отряде не было ни одного пулемета. Да и у японцев тоже. С ними, конечно, и характер боя был бы иным.

Итак, на левом фланге каждая попытка японцев выйти из высокого гаоляна заканчивалась для них неудачно. Впрочем, когда наши пытались переходить в контратаку, их останавливал пачечный огонь из тех же зарослей. Тем временем застава Оренбургских казаков отошла на соединение со своим полком. Это обнажило правый фланг позиции. И вот приблизительно в 10 утра там показалась наступавшая в обход цепь силою в две роты. Полковник Стахович выслал на это направление свой последний резерв – роту и эскадрон. Японская пехота не только прекратила наступление, но и отошла назад. Впрочем, около полудня противник снова активизировался, и в конце концов ему удалось настолько продвинуться, что весь отряд стал обстреливаться во фланг. Было принято решение отходить в хорошо знакомую деревню Цунлуньянтунь, откуда выступили 23 сентября и где один раз уже укрывались. Кстати, и приказ по корпусу на 28 сентября предписывал пехоте из отряда полковника Стаховича занимать именно эту деревню. Странно! Выходит, никто не верил в успех наступления, в возможность удержать с таким трудом захваченные позиции!

Отступление было произведено в полном порядке. Японская пехота не преследовала, только палила вдогонку, да артиллерия обстреливала шрапнелью. Последними, в пешем строю, отошли три эскадрона, прикрывая уходящие роты Псковского полка. С севера в Цунлуньянтунь, для усиления отряда, прибыли два батальона 140-го пехотного Зарайского полка и батарея 35-й артиллерийской бригады.

День этот, 28 сентября, оказался бесконечно долгим. Описанию передвижений, стычек, перестрелок во второй половине дня в полковом «Дневнике военных действий» отведены еще две страницы. Наступление отряда полковника Стаховича на мелкие деревушки, на юго-запад от его нового расположения, началось в 14.30. Бои шли с переменным успехом. Когда в виду приближения темноты отряд вернулся в Цунлуньянтунь, подсчитали: потери составили более шестидесяти человек убитыми и ранеными.

Ночью никаких сведений о передвижении противника не поступило. А перед рассветом, в начале 6-го часа, японцы сбили заставы и стали энергично наступать. Отряд приготовился к бою: все части заняли заранее назначенные участки, восемь орудий выехали на позицию и сразу же открыли огонь. Завязалась артиллерийская дуэль. При этом японцы всё подтягивали и подтягивали новые пушки. В 9 утра вражеский огонь усилился. Через полчаса стала пристреливаться еще одна батарея, и вскоре масса снарядов засыпала нашу огневую позицию. Тогда орудия были перевезены на безопасное место – севернее занимаемой деревни. Обстрел продолжался. Очевидно, его лично наблюдал М. К. Дитерихс, тогда обер-офицер для особых поручений при штабе XVII-го корпуса. В его работе «Несколько страниц из боевой деятельности 52-го драгунского Нежинского полка» читаем:

«Вся деревня окружалась сплошным черным кольцом взрываемой снарядами земли, а сверху, как куполом, ее покрывал дым разрывавшихся шрапнелей… Глядя со стороны, можно было думать, что не только ни одной живой души не останется от защитников, но и камня на камне не останется в самой деревне. Но, к удивлению, весь этот ад свинца и чугуна бил впустую: хорошо расположенный и укрытый отряд не нес почти никаких потерь от этого огня».

Интересно, что в те самые дни, когда офицер Генерального штаба Михаил Дитерихс находился в гуще боя, его старший брат Иосиф, в прошлом конногвардеец, а ныне толстовец, опрощенец и непротивленец, встречаясь в Ясной Поляне с Л. Н. Толстым, со всем пылом клял эту войну. А сестра их, Анна, так даже была замужем за лидером толстовцев В.Г.Чертковым, как раз тогда распространявшим в Англии и за ее пределами памфлет «Одумайтесь!» Вот как всё переплелось в судьбах российской интеллигенции!

Однако вернемся к бою 29 сентября на реке Шахэ, где война продолжала ставить эксперимент: кто более достоин существования? В полдень было получено донесение, что по западному берегу реки движется пехота. А через полчаса стало известно, что и на восточном берегу, вразрез между отрядами полковника Стаховича и генерала Защука, наступают два батальона противника. Вскоре части генерал-майора Л. И. Защука (1-я бригада 3-й пехотной дивизии) оказались в крайне тяжелом положении, сам генерал был дважды ранен в ногу.

Тем временем отряд полковника Стаховича, усиленный батальоном 138-го пехотного Болховского полка, перешел в контрнаступление по левому берегу Шахэ. В первой линии шли Болховцы и охотники 10-го Новоингерманландского полка, в резерве – Псковцы. Правый фланг прикрывал 3-й эскадрон Нежинцев, левый – 2-й эскадрон.

Видимо, именно тогда была отправлена из 2-го эскадрона записка поручика Кургоко Дударова:

«Вошел в связь с эскадроном Черниговского полка, который охраняет правый фланг Генер. Защука. Разъезды стоят вдоль реки, но по ним стреляют, и я отодвинул их немного назад. Для выяснения обстановки боя послал в отряд Ген. Защука офиц. разъезд Кор. Ваага, по возвращении которого сообщу».

Другие разъезды донесли, что два вражеских батальона, ранее двигавшиеся вдоль реки Шахэ, по-видимому, свернули на восток. Таким образом, выяснилось, что непосредственной угрозы позиции у Цунлуньянтуня нет и что дальнейшее наступление должно иметь целью поддержку соседа слева. Отряд также повернул на восток и направился вдоль северного берега неглубокой речушки Шилихэ. От ее устья – места впадения в Шахэ – до правого притока Улигэ не более версты (на карте, приложенной к работе М. К. Дитерихса, речки перепутаны). В полковом «Дневнике военных действий» записано:

«До слияния ручьев, что к северу от дер. Эр-ши-цзя-цза, наступление шло беспрепятственно, но, дойдя к этому месту, отряд был встречен сильным огнем противника; цепи сейчас же залегли и открыли, в свою очередь, огонь по противнику. Около 2 час. 20 мин. явилась возможность продвинуться левым флангом вперед…»

Две роты, Псковцев и Болховцев, переправились через ручей, продолжая обстреливать ближайшие деревни. И тут выяснилось, что отряд попал в ловушку. Как же это вышло? После ранения генерала Л. И. Защука его место занял полковник Генштаба С. П. Ванновский, приписанный к 52-му драгунскому Нежинскому полку. В 3-й пехотной дивизии его не знали. Многие удивлялись этому назначению, считали, что в бригадах дивизии есть более достойные кандидатуры. Сразу же возникли трения. А тут японцы усилили давление, грозя охватом. В результате полковнику Ванновскому пришлось отдать приказ о срочном отводе частей, командование над которыми он только что принял. И таким образом отряд, шедший к нему на подмогу, сам оказался под огнем и без поддержки в местности, где на несколько верст вокруг нет деревень и негде укрыться. Полковник Стахович приказал немедленно отходить назад, в Цунлуньянтунь. Но к тому времени японцы после мощного артиллерийского обстрела повели на эту деревню наступление с юга, запада и северо-запада. Широким полукругом, версты в три с половиной, густые цепи противника неуклонно приближались. Три эскадрона Нежинцев (4-й, 5-й и 6-й), спешившись, удлинили правый фланг. Однако к 4 часам дня стало ясно, что позицию не отстоять. Тогда начальник отряда принял решение отходить вдоль Шахэ на северо-восток, в деревню Хунлинпу. В первую очередь туда была переведена артиллерия и направлены батальоны, оставшиеся на восточном берегу Шахэ после неудачного наступления. Отход прикрывали цепи от спешенных эскадронов.

Всего в этот день отряд потерял 80 человек, а Нежинский полк – двух нижних чинов убитыми и шестеро ранеными. Один из убитых – вольноопределяющийся Всеволод Аннибал, выпускник Императорского Училища правоведения. Ему шел 23-й год (родился 11 марта 1882 г.). Его отец, Нестор Иванович, статский советник, служил мировым судьей в Вильне, имел шестеро детей, с огромным трудом поднимал их на свое жалованье. Мать, Екатерина Аркадьевна (урожденная де-Каррьер), владела двумя имениями, но одно было заложено в банке, а насчет другого велся многолетний спор с казной и дохода оно не приносило. Жили небогато. В архиве сохранилась переписка по поводу перевода Всеволода Аннибала на казенный счет (первоначально он был принят в ИУП на своекоштное содержание). К счастью, у юноши имелся могучий покровитель – его дядя, гофмейстер, гласный Санкт-Петербургской городской думы Сергей Аркадьевич де-Каррьер. Учился Всеволод очень хорошо: был 8-м в списке из 48 правоведов своего 65-го выпуска. Что подвигло его отправиться вольноопределяющимся именно в кавалерию? Возможно, пример его дяди, который после окончания Юридического факультета Московского университета поступил юнкером в лейб-гвардии Драгунский полк, а затем был переведен портупей-юнкером в Кавалергардский полк. Но было это давно, сразу после Русско-турецкой войны. А вот племянника очередная война не пощадила.

Заняв деревню Цунлуньянтунь, противник дальше не преследовал. В соприкосновении с ним остались разъезды Нежинцев. Тело Всеволода Аннибала вынесли с поля боя. В час ночи загремел гром, заблистала молния, и, наконец, хлынул дождь. Дороги опять превратились в грязное месиво.

Ночью VI-й Сибирский корпус, действовавший западнее, отошел. Одновременно было получено известие, что и отряд генерал-майора П. А. фон Лайминга, занимавший восточную, заречную часть деревни Хунлинпу, направился на соединение со своим корпусом. Эти передвижения были следствием общего распоряжения по Западному отряду об отходе на северный берег Шахэ. К сожалению, полковник П. А. Стахович этого приказания своевременно не получил, вследствие чего утром 30 сентября его отряд снова оказался сильно выдвинутым вперед и изолированным. Продолжался ужасный ливень. На рассвете были высланы для разведки 4-й эскадрон (на Цунлуньянтунь) и два офицерских разъезда западным берегом реки. Они донесли, что противник наступает. Эскадрон попал под огонь и сразу же потерял трех человек убитыми и трех ранеными. Одновременно пришло известие о продвижении крупных сил противника по восточному берегу Шахэ в тыл отряда. Не успели три роты резерва занять позиции, как неприятель, захватив южную окраину Хунлинпу и деревеньку к северо-востоку (название которой так и не успели выяснить), принялся громить переправу. Роты, отстреливаясь, стали отступать на север. Вследствие этого и всему отряду пришлось уйти в деревню Чанлинпу, при этом из безымянной деревни по отходящим частям велся губительный огонь. Две роты прикрытия едва не были отрезаны и потеряли около 50 бойцов, всего же отряд недосчитался 80 человек.

В тот же день отряд передвинулся еще севернее, в Куанлинпу, откуда неделю назад и начинал свой поход. Вскоре из штаба корпуса поступило приказание возвратить батарею и все роты в их части. Таким образом отряд был расформирован.

1 октября – полковой праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Но в том году он прошел безрадостно. Погибли товарищи, много раненых, покалеченных, а ни одна цель не была достигнута. Принято считать, что сражение на Шахэ закончилось безрезультатно. Но на самом деле в Западном отряде результаты были, только, к сожалению, отрицательные: войска потеряли уверенность в успехе наступательных операций, копилось недовольство отсутствием победоносной стратегии и удручающей несогласованностью действий. Не говоря уж о том, что по сравнению с исходной позицией, несколько важных населенных пунктов на западе были утрачены.

В Восточном отряде генерала Г. К. Штакельберга в боях было перебито свыше 15 тысяч сибирских стрелков. Наступательные операции без карт в гористой местности, при почти полном отсутствии горных орудий, мортир и пулеметов, могут считаться самыми тяжелыми для пехоты за всю войну. После отхода 29 сентября Западного отряда командующий армией генерал-адъютант А. Н. Куропаткин предписал отступить и Восточному отряду. 30 сентября в бой были введены последние резервы. На рассвете 1 октября 2-я армия генерала Оку нанесла сильный удар по Х-му армейскому корпусу, и уже 2 октября были потеряны все господствовавшие высоты, в том числе знаменитая «сопка с деревом». Но в ночь с 3 на 4 октября генерал-майор П. Н. Путилов с отрядом из семи полков блистательной штыковой атакой овладел как «сопкой с деревом» (с тех пор названной «Путиловской сопкой»), так и остальными высотами. Была уничтожена японская бригада и захвачены 14 орудий с боекомплектом – это в итоге несколько скрасило впечатление от безотрадного 12-дневного сражения на реке Шахэ.

23. Тоскливая осень

Начиная с 8 октября 52-й драгунский Нежинский полк стоял в деревне Эльтхайцза (часто писали – Эльтхайза). Укрепляли позицию, заготавливали фураж. По утрам наплывали такие туманы, что в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Выяснилось, что в окрестных деревнях фуража, особенно сена, слишком мало.

Тогда командир полка решил передвинуть часть обоза западнее, верст на 25, где почти не было войск, и устроить там склад. В отдаленные деревни был направлен с командой людей штабс-ротмистр Василий Шевченко. Одеты все были уже по-зимнему, так как 11 октября из Харбина были привезены для полка теплые вещи. К этому числу погода установилась прекрасная: легкий морозец от – 3° до –6°, днем солнечно, небо чистое.

12 октября наместник адмирал Е. И. Алексеев попросил Государя освободить его от роли номинального Главнокомандующего. Отныне устанавливалось единоначалие: полновластным Главнокомандующим становился генерал-адъютант А. Н. Куропаткин. Маньчжурская армия в конце октября была разделена на две: 1-ю – самого А. Н. Куропаткина и 2-ю, которую принял командующий войсками Виленского военного округа генерал от инфантерии, генерал-адъютант О.-Ф. К. Грипенберг (его шведскую фамилию часто пишут на немецкий манер – Гриппенберг).

В октябре из Одесского военного округа прибыл VIII-й армейский корпус генерал-лейтенанта С. Н. Мылова (14-я и 15-я пехотные дивизии), а с Дона – 4-я казачья льготная дивизия генерал-майора М. Н. Телешева (19-й, 24-й, 25-й и 26-й полки). В Оренбурге была развернута и двинута на Дальний Восток 61-я пехотная дивизия генерал-майора Н. И. Подвальнюка, в октябре она вошла в состав V-го Сибирского корпуса. Поскольку Германия сохраняла нейтралитет, но при этом Вильгельм II в личной переписке выражал поддержку своему кузену Николаю II, появилась возможность отправлять войска из западных пограничных округов. В ноябре и декабре на Дальний Восток прибыли: из Варшавского военного округа 1-я и 2-я стрелковые бригады, из Виленского военного округа 5-я стрелковая бригада. Все бригады имели свою артиллерию, они были развернуты в дивизии и составили Сводный стрелковый корпус. Из того же Виленского военного округа был взят XVI-й армейский корпус генерал-лейтенанта Д. А. Топорнина, включавший 25-ю (Двинск) и 41-ю (Витебск) пехотные дивизии. Усиление существенное! Войск стало достаточно для того, чтобы образовать три армии. В ноябре 1-ю армию принял генерал от инфантерии Н. П. Линевич, 2-й командовал генерал-адъютант О. Ф. К. Гриппенберг, и была еще образована 3-я армия генерала от кавалерии барона А. В. Каульбарса (командующего войсками Одесского военного округа). Генерал-адъютант А. Н. Куропаткин сохранил за собою главное руководство. Штаб Главнокомандующего находился в Мукдене.

Направлявшиеся из Мукдена в расположение 52-го драгунского Нежинского полка обычно следовали вдоль железной дороги на юг до станции Коулоуцзы (здесь был штаб XVII-го корпуса), а оттуда, повернув на запад и преодолев еще шесть верст, добирались до деревни Эльтхайцза. Вот какой она предстала прибывшему хорунжему А. Н. Панчулидзеву:

«Дер. Эльтхайза была расположена на левом берегу реки Хунхэ, верстах в 16-ти к юго-западу от Мукдена. Она отличалась тем от прочих китайских деревень, что фанзы в ней не были расположены по обеим сторонам одной или нескольких улиц, а, наоборот, стояли отдельными группами вокруг большой площади, среди которой стояла маленькая кумирня. Эти группы фанз, похожие на хутора, были расположены как бы рядами. Таких рядов было два. В восточном ряду, наиболее удаленном от реки, стояли в четырех группах фанз 3-ий эскадрон, штаб полка, 1-ый и 4-ый. В западном ряду, ближайшем к реке, помещались в двух группах фанз 5-ый и 2-ой эскадроны. Один из эскадронов попеременно находился на летучей почте. В ноябре на постах летучей почты стоял 6-ой эскадрон…»

Далее хорунжий (выпускник Пажеского корпуса, служивший в казачьих частях, а после перевода в драгунский полк ставший корнетом) вспоминает, как, войдя в фанзу, занятую штабом полка, он застал за обеденным столом командира полка полковника П. А. Стаховича, полковника С. П. Ванновского, подполковника В. В. Нарбутта, полкового адъютанта поручика Ивана Бранда, священника о. Владимира, военного врача Л. Ф. Холодилова, ветеринара П. В. Исполатовского, делопроизводителя В. А. Васильева и вольноопределяющегося Генриха Аппеля, ординарца командира.

10 ноября в полк прибыл подполковник барон К. Г. Э. Маннергейм. Совсем недавно, Высочайшим приказом от 31 августа 1904 года, он был зачислен в постоянный состав Офицерской кавалерийской школы, с оставлением в списках Кавалергардского полка, однако вскоре подал прошение о направлении в действующую армию. Прошение было удовлетворено, и ротмистра-кавалергарда перевели подполковником в 52-й драгунский Нежинский полк. Высочайший приказ был опубликован в «Русском Инвалиде» 8 октября. Вскоре по прибытии барон взял себе в ординарцы младшего унтер-офицера из вольноопределяющихся, выпускника престижного столичного Императорского Александровского лицея графа Кирилла Канкрина.

Барон К. Г. Маннергейм

До конца года 2-я Отдельная кавалерийская бригада находилась в резерве. Барон в своем дневнике отметил это время как крайне унылое и однообразное. А позже в «Мемуарах» напишет:

«Моральное состояние армии падало, участились пьянки. Лень, безразличие и всевозможные злоупотребления были характерны для всех войсковых подразделений, что еще больше добавляло расслабленности».

Алексей Панчулидзев в своем очерке, опубликованном в «Пажеском сборнике» в 1908 году, дает не столь безотрадную картину. Правда, водка и закуска в его повествовании возникают, но ситуация при этом не драматизируется. Наоборот, бодрый тон молодого офицера подводит к выводу, что Нежинцы обжились в деревне Эльтхайцза основательно, прочно: и обогреться сумели, и прокормиться.

«Продукты приобретались частью на месте, частью во время фуражировок, но большей частью привозились из Мукдена, где покупались или в вагонах-лавках экономических обществ – Гвардейского и Московского, или же в самом городе, в лавках маркитантов, греков и особенно армян, которых наехало видимо-невидимо. Обыкновенно закупки производились тем из офицеров или вольноопределяющихся, который ехал в Мукден. В Мукден ездили часто, почти всегда верхом. В тех случаях, когда предполагалось захватить с собой много вещей, которые разложить по кобурам было бы невозможно, снаряжалась двуколка. Жаловаться было бы грешно, мы ели хорошо, а принимая во внимание, что полоса, занятая нашей армией, была настолько разорена, что в ней трудно было сыскать хотя бы пару яиц, можно сказать, что мы питались сравнительно роскошно…»

22 ноября прибыл маршевый эскадрон из 7-го запасного кавалерийского полка. Привел его штабс-ротмистр М. П. Колосов, который был назначен в 1-й эскадрон. С маршевым эскадроном направлялись еще два офицера – штабс-ротмистр Кудрявцев и корнет Клеменов, но оба по дороге заболели и были оставлены в лечебных заведениях. Нижних чинов оказалось 189 человек. Лошадей – даже больше, 193. Но, как отмечено в «Дневнике военных действий», «состав лошадей неудовлетворительный, простые, грубые, не кавалерийского типа». Для возмещения потерь, конечно, сгодились и такие.

С конца ноября усилились морозы. По ночам они доходили до минус 22 °C. Многие рядовые жили в землянках, где было теплее, чем в фанзах. Драгуны получали мясную пищу не менее двух раз в день, а кроме того – хлеб, чай с сахаром. Всем выдали теплые полушубки, папахи, валенки, суконные портянки.

22 декабря произошла стычка, о которой имеется короткая запись в полковом «Дневнике», но более подробный рассказ появился в «Иллюстрированной летописи Русско-японской войны» (1905. Часть 12). Приведу заметку «Фуражир Селивончик» с незначительными сокращениями и стилистической правкой:

«На берегу реки Хунхе драгунским полком были заготовлены обширные запасы фуража.

День и ночь фуражир Селивончик объезжает вверенные его наблюдению склады, растянувшиеся на 80 верст. Селивончик родился положительно фуражиром. О том, что Селивончика нельзя наградить знаком отличия военного ордена, так как его деятельность была исключительно мирного характера, все только сожалели…

Было раннее утро 22-го декабря. Караул при полковых складах в деревне Ю., между реками Хунхе и Ляохе, в составе трех рядовых и одного унтер-офицера, заканчивал утреннюю уборку.

Вдруг из-за угла забора, окружавшего двор, где был полковой склад, выскочил состоявший при карауле в качестве переводчика китаец Ян-куань-синь.

– Капитан, – бросился он к унтер-офицеру. – Гудязы ю-пинь-ю. Шесть солдат, офицер.

Молодчина унтер-офицер не растерялся и быстро сообразил, что делать. Тотчас же два драгуна были посланы к деревне Гудязы в засаду, наблюдать за выходами из нее.

Китайцу приказано вернуться в деревню и высмотреть, где и как расположились японцы. Третий драгун был послан карьером в соседние деревни, где были такие же полковые караулы, собрать людей. Сам унтер-офицер выбрал себе также наблюдательный пункт за деревней Гудязы.

Японский разъезд, не подозревавший о близости наших драгун, расположился посредине деревни, во дворе большой фанзы. Шесть заседланных лошадей были привязаны к плетню; люди готовили на костре пищу. Офицер, устроившись в фанзе, только что написал донесение и послал его с одним из солдат, переодевшимся китайцем.

Через полчаса в деревне Ю. собралось 10 драгун, к которым примкнули еще 6 артиллеристов, бывших также на фуражировке. Прибыл и сам Селивончик. Как старший, он принял начальство над всем отрядом.

Узнав от старшего в карауле все подробности, Селивончик составил план атаки и немедля приступил к его исполнению. Оцепив деревню, чтобы никто не смог незамеченным из нее уйти, он приказал всем людям сходиться к фанзе, занятой японцами, причем все должны были возможно громче кричать, переговариваться, дабы японцы подумали, что у нас значительный отряд.

Наконец все 16 человек сошлись у фанзы с японцами, окружив ее со всех сторон. Тогда Селивончик приказал пяти драгунам открыть по фанзе залповый огонь… После четвертого залпа из-за забора показался штык с привязанным к нему белым платком.

– Бросай винтовки сюда, – приказал Селивончик японцам через переводчика-китайца.

Три винтовки перелетели через забор и упали к ногам победителя. Тогда Селивончик с командою вошел во двор. Прижавшись к стене, приветливо и доверчиво глядя на наших солдат, стояли три японца. Селивончик, видя, что лошадей шесть, потребовал от них остальных троих. Пленные показывают, что не знают, где остальные.

По приказанию Селивончика драгуны стали шарить по всем углам. Рядовой Барков, состоявший казенной прислугой при поручике Щ., попавший совершенно случайно в команду Селивончика, перелез через забор и стал искать на огороде, где были сложены кучи гаоляна. Осмотрев несколько, Барков подошел к растрепанной куче и едва сбросил с нее первый сноп, как заметил под ней японского офицера и солдата. Офицер сдаваться не захотел и выхватил из кобуры револьвер. Тогда Барков, вскинув винтовку, выстрелил и убил офицера наповал. Солдат-японец тотчас же бросил винтовку к ногам Баркова.

Сбежались на выстрел наши остальные драгуны и захватили в плен четвертого японца. Селивончик собрал свой отряд, забрал пленных, их оружие, лошадей, поднял на носилки убитого офицера и с конвоем из четырех человек направился к месту стоянки полка».

В заметке немало неточностей. Как видно из наградных документов, рядового звали Семён Борков. В полку не было офицера, фамилия которого начиналась бы на Щ. Возможно, тут опечатка, а на самом деле имеется в виду штабс-ротмистр Василий Шевченко, которому как раз тогда и были подчинены все фуражиры. В полковом «Дневнике» деревня названа Чу-цзя-цзы, а в приказе о награждении – Чунгуза (что сомнительно):

«ЗОВО для христиан 4-й степени № 127006.

Борков Семен.

52 драгунский Нежинский полк, рядовой.

22 декабря в д. Чунгуза содействовал поимке японского разъезда, состоявшего из четырех нижних чинов и одного офицера, причем офицера ранил и взял в плен».

Тут вызывает вопросы также и сведение о ранении японского офицера. Возможно, он не был убит наповал, как о том написал журналист, а скончался от раны по дороге. В полковом «Дневнике» сказано:

«Убитого офицера с воинской почестью похоронили в дер. Эль-тхай-за; пленных сдали в штаб 17 корпуса».

К сожалению, пока не довелось обнаружить документ о награждении за это дело унтер-офицера Исидора Селивончика. То, что он был награжден, не вызывает сомнения – ведь был же отмечен рядовой Борков. К началу Великой войны на груди Селивончика, ставшего к тому времени вахмистром, сияло несколько наград. А к концу 1915 года у него уже были три солдатских Георгиевских креста и Георгиевские медали всех четырех степеней. К тому же его тогда наградили еще и бронзовой медалью Президента Франции. Об этом более подробно рассказано в моей книге «На фронтах Первой мировой войны. 18-й гусарский Нежинский полк».

Осенью и в декабре 1904 года, после тяжелых боев, армия залечивала раны и набиралась сил. Но в это самое время в 350 верстах южнее истекала кровью крепость Порт-Артур. Было уже ясно, что никто не сможет прийти ей на помощь. Вероятно, этим и было вызвано мрачное настроение многих офицеров. В частности, неудовольствие подполковника барона Маннергейма проскальзывает в его записях той поры. Подробнее о бароне и его ординарце графе Кирилле Канкрине рассказано в моей книге «Барон Маннергейм в 52-м драгунском (18-м гусарском) Нежинском полку. Азиатская экспедиция 1906–1908».