Текст книги "Полимодальная экспресс-психотерапия"

В отношении полноты и адекватности всего метатехнологического арсенала на дифференцированных этапах терапевтической (магической) коммуникации следует сказать, что в силу как правило «скомканного» прохождения этапов супервизируемых сеансов магической практики, дать оценку по настоящему параметру было затруднительно.

По главному содержательному параметру исследуемого уровня – степени успешности в формировании синергетической стратегии внесознательных инстанций и форсированного развития состояния гиперпластики у клиента (с учетом и предварительной работы по адресной мотивации клиентов) практически все супервизируемые случаи были успешными.

На структурно-технологическом коммуникативном уровне проводился анализ полноты ассортимента и соответствия используемых магических техник личному мифу клиента, а так же высказанным на начальных этапах магической сессии пожеланиям клиентов; оценивалась степень достижения главной цели структурно-технологического уровня: степень совладания с заявленной проблемой и редукции дискомфортного состояния.

Здесь можно только лишь повторить, что в нашем случае имело место полное соответствие изначальных установок клиентов на оказание «магической» помощи и характера реализуемой практики.

Собственно технический ассортимент такой помощи, имея ввиду и внешнюю активность парапрофессионалов, реализующих соответствующий блок магической практики, с нашей точки зрения был достаточно узким и сводился к воспроизведению некоего заученного ритуала и комментариям того, что происходит «на внутреннем плане».

В то же время, эти комментарии, в основном, отражали ожидания клиента, высказанные ими ранее. А некоторые особенности динамики статуса парапрофессионалов, фиксируемые в период проведения сессии, и материалы полуструктурированного интервью, полученных в части случаев, указывали на то, что реализуемая ими технология содержит базисные компоненты активного воображения (АВ).

Практически важным здесь представляется то, что клиенты, в ходе такой демонстрации и проговаривания визуализируемых парапрофессионалом изменений, находились в состоянии тотальной гиперпластики и почти всегда «видели» или чувствовали нечто аналогичное. Т. е. программа желаемых терапевтических изменений в каком-то смысле «работала». В конечном итоге, клиенты почти всегда получали именно то, что они хотели получить, и в таком варианте, который и был для них наиболее приемлемым.

Что касается вопроса о достижении устойчивых и долгосрочных результатов, то по неполным данным полугодового катамнеза эффективность магических практик, используемых в отношении клиентов с расстройствами адаптации, по параметрам редукции дискомфорта и повышению качества жизни, по крайней мере, не уступает эффективности профессиональных психотехнологий.

Наша интерпретация такого предварительного оценочного результата содержит, помимо прочего, и допущение того, что сама по себе возможность получения «сверх-естественно эффективной» магической помощи в кризисной ситуации является фактором ресурсной поддержки клиента, если только этот фактор не используется с целью «привязывания» клиента к парапрофессионалу.

На собственно магическом коммуникативном уровне (специально выделяемый четвертый коммуникативный уровень, используемый только лишь для оценки парапрофессиональных практики) проводился анализ единственного содержательного параметра – степени реализация «чудесных» посланий у клиентов, которые не могли знать или догадываться об используемых по отношению к ним технологий дистанционного «магического» воздействия. При этом учитывались случаи только очной, отсроченной супервизии, поскольку телевизионные версии подобных «чудес» в расчет приниматься не могут.

Здесь сразу нужно сказать о том, что таких «проверенных» случая было только три, все они были связаны с исключительно тяжелым состоянием пациентов, в двух случаях сопровождающихся синдромами нарушенного сознания. Контрольная группа, в связи с явно недостаточным числом наблюдений, не была сформирована. Все клиенты получали интенсивную медикаментозную терапию.

В связи со всеми этими смущающими факторами, существенное улучшение состояния у всех трех клиентов данной группы (вопреки крайне пессимистическим врачебным прогнозам) не может быть однозначно интерпретированно как результат дистанционной «магической» практики. Что, конечно, не может означать такую же однозначную справедливость обратного вывода.

Но даже и в почти невероятном случае того, если бы количество наблюдений по этому единственному рассматриваемому параметру было достаточным, а контрольная группа была бы сформирована по правилам доказательной практики – в силу непроработанности такого концепта как «вещественность» промежуточного этапа «магического» воздействия полученные доказательства вряд ли были бы приняты консервативным научным сообществом.

В практической плоскости этот последний тезис означает только лишь то, что исследование всего комплекса вопросов, связанных с возможностью трансформации актуальных планов реальности за счет использования пластичных механизмов времени, требует не только масштабного и во всех отношениях обеспеченного научного проекта, но и достаточно глубокой ревизии собственно исследовательских подходов, технологий и их эпистемологического обеспечения.

Таким образом, общий выводом по исследованию механизмов эффективности традиционных форм первородной психотерапии, как бы она не называлась в различные исторические периоды, а также современных способов реализации множества парапрофессиональных практик, являются обоснованные утверждения того, что:

– эти, «стихийно-сложившиеся» формы помощи, как правило носят краткосрочный характер и в этом смысле полностью соответствуют актуальному запросу населения: «максимум желаемых конструктивных изменений за минимальное время»;

– эффективность данных форм помощи, с акцентом на оперативное достижению желаемого для клиентов результата, как правило связана с присутствием двух «больших» компонентов в функциональном поле анализируемых психотехнологий: 1) формирование максимально благоприятного для быстрых конструктивных (терапевтических) изменений контекста (то есть, вполне определенной, психопластической в своей основе «почвы» для таких изменений): 2) наличие проработанного, четко структурированного психотехнического алгоритма – ритуала, в котором как правило присутствует закодированная последовательность определенных терапевтических изменений; 3) вышеприведенные первый и второй «большие» компоненты оформляются в приемлемой для клиента культурной традиции.

2. Экспрессивные форматы профессиональной психотерапии

Углубленные исторические исследования процессов становления близкой к психотерапии, по своему основному предмету, медицинской профессии «Психиатрия», показывают, что «одноразовые» психотехнические приемы, обозначаемые как «психическое лечение», использовались в практике лечения пациентов в том числе и с достаточно тяжелыми психическими и поведенческими расстройствами начиная с позднего средневековья и особенно интенсивно с конца XVIII века. Этот период связан с именем Филиппа Пинеля, который активно проводил в жизнь принцип нестеснения психически больных. Пинель широко экспериментировал с экспансивными, порой рискованными средствами психического воздействия, меняющими очевидно деструктивные и опасные для сами пациентов формы поведения (например, категорический отказ от приема пищи) на более приемлемые.

Видный ученый, выдающийся историограф процесса становления клинической психиатрии Юрий Владимирович Каннабих в своем основном труде «История психиатрии» (1928) подробно описывает прецеденты такого «психического лечения» и подчеркивает факты того, что процедуры подобного, мы бы сказали акцентированного стрессового воздействия, тщательно прорабатывались и поручалась специально подготовленному персоналу. Сам Пинель и его последователи говорили о необходимости чередовать векторы психического воздействия (негативно-позитивное подкрепление желательных форм поведения пациентов с психическим нарушениями), при том обязательном условии, что любые формы общения с больными людьми несут гуманный посыл.

Далее, если придерживаться точки зрения того, что начало профессиональной (т. е. опирающейся на более или менее обоснованные научные подходы и концепции) психотерапии восходит к известному труду Дэниела Х. Тьюка (1872), в котором впервые внятно был артикулирован сам этот термин, но также – в духе научных достижений того времени – дана объяснительная модель неоспоримых фактов воздействия целенаправленных психотехнических манипуляций на телесные функции, то краткосрочные форматы такого воздействия занимают здесь доминирующие позиции.

Справедливости ради, стоит сказать и о том, что даже и неполного консенсуса относительно исторического старта профессиональной психотерапии и, соответственно, изначальных приоритетов в отношении временных форматов оказываемой помощи, в психотерапевтическом сообществе безусловно нет. К примеру, существенная часть специалистов считает, что научная психотерапия начинается с появлением психоанализа, буквально «привязанного» к долгосрочным форматам (до года и более) психотерапевтической помощи и поддержки. И конечно, любителям пикантных профессиональных нюансов известно, что как раз с помощью абсолютно научных методов исследования (когортные исследования, лонгитюдный исторический контроль и проч.) непримиримым оппонентом психоанализа Гансом Юргеном Айзенком (1952) было убедительно показано, что вот этот долговременный формат, в смысле итоговых результатов повышения качества жизни, проигрывает не то что другим психотерапевтическим методам, но даже и группе, где вообще никакой психотерапии не проводилось. Вот этот первый «конфуз» в благородном семействе будто бы научно обоснованных методов психотерапии возможно и был первой попыткой корректного исследования сравнительной эффективности временных форматов профессиональной психотерапевтической помощи.

Другая группа любителей исторической справедливости отстаивает току зрения того, что начало профессиональной психотерапии было положено в 1776 Францем Антоном Месмером, к этому времени отчетливо сформулировавшим свою базовую концепцию «животного магнетизма» и разработавшему весьма экспрессивную и впечатляющую технологию управления «магнетическим флюидом – квинтэссенцией животного магнетизма». Соответственно, лица, практиковавшие данный метод, назывались «магнетизерами». Здесь же надо сказать о том, что «месмеризм» – именно так и обозначалось данная идея и психотехническая конструкция – еще при жизни Месмера был признан лженаукой и предан анафеме респектабельным академическим сообществом. А сверх-естественная популярность этого метода была объявлена вредной психической эпидемией, против которой всякому благонамеренному гражданину следовало бороться.

Попутно заметим, что против сходной концепции жизненной энергии, которая насчитывает несколько тысяч лет и является основой традиционной китайской медицины; идеи о неком скрытном жизненном начале или жизненной силе, сформулированной великим ученым, Николаем Ивановичем Пироговым (1879), которого уж никто не мог назвать мистиком или сумасбродом, а напротив, как он сам говорил, окружающие считали его самым, что ни на есть «радикальным материалистом»; концепции признания особой, скрытой психической энергии, сформулированной Владимиром Михайловичем Бехтеревым в самом конце XIX века (ст. «Необходимость признания особой энергии»); а также против системы витализма Ханса Дриша (1906) с его обновленным пониманием значения термина «энтелехия» как некой, отчасти управляемой программы развертывания феномена жизни в привычных нам категориях времени и пространства – никто особенно не возражал. Возможно потому, что сами эти уважаемые авторы, состоявшиеся и признанные ученые, преподносили свои идеи как гипотезы, которые пока еще не находят «вещественного» подтверждения, но без которых любые «приземленные» объяснительные модели функционирования сложных живых систем рассыпаются в прах.

Но вернемся к вопросу о наиболее распространенных временных форматах профессиональной психотерапии в начальном периоде своего становления. Предоставим слово самому Дэниелу Тьюку, превосходно объяснившему суть «месмеризма» и его роли в психотерапевтической практике. В шестом разделе своего знаменитого труда «Дух и тело. Действие психики и воображения на физическую природу человека», автор выделяет специальную главу, которая так и называется: «Месмеризм» (1872). Здесь Тьюк пишет следующее: «Если приходится искать в животном магнетизме истинное объяснение действия месмеризма, то очевидно нам нечего им и заниматься… если же мы не воспользуемся этими фактами, то лишим себя большого количества очевидных и сильных доказательств влияния состояния сознания на телесные болезни …. Мы вправе требовать, чтобы на эти явления обратили заслуженное внимание, и рассматривали их так, как бы они происходили от магнетизма; мы еще просим утилизировать их в качестве психотерапевтических агентов, даже тогда, когда их действие относится к воображению, вниманию или доверию».

Интересно то, что в следующей главе рассматриваемого раздела цитируемой книги, которая уже называется «Брэдизм» по имени одного из первых авторов научного гипноза, Тьюк описывает терапевтические эффекты от применения технологий «месмеризма» даже и в том случае, когда пациенты были отнюдь не расположены к используемому методу или принимали его равнодушно. То есть, Тьюк, как истинно большой и не ангажированный ученый, по всей видимости понимал относительную ценность любых объяснительных моделей в такой сложной сфере как психика человека. Единственным, заслуживающим внимание критерием здесь был результат, достигаемый с использованием конкретной психотехнологии. Совершенно определенно Тьюк говорил и о том, что нескольких сеансов «месмеризма», но также и «брэдизма» бывало достаточно для достижения стойких улучшений у пациентов с хроническими соматическими заболеваниями, месяцами или даже годами не получающих облегчение от приема лекарственных препаратов того времени.

Надо сказать, что и далее, т. е. на рубеже XIX – XX веков психотерапия развивалась в том числе и за счет краткосрочных методов внушения и самовнушения (А, Форель, 1889, А. Молль, 1898, Ш. П. Дюбуа, 1904, В. М. Бехтерев, 1908, Э. Куэ, 1928). В последующие десятилетия очевидный крен, в плане временных форматах оказания психотерапевтической помощи, наблюдался в сторону среднесрочных и долгосрочных форматов психотерапии, связанных в первую очередь с интенсивным развитием психодинамического и когнитивно-поведенческого направления. Тем не менее, направление краткосрочной гипнотерапии в своем классическом варианте также было представлено достаточно интенсивно (А. П. Слободянин, 1977; А. Шерток, 1982—1992; В. Е Рожнов, 1985; С. Хеллер, Т. Л. Стилл, 1994; М. Кинг, У. Коэн, Ч. Цитербаум, 1998; Т. М. Ахмедов, М. Е. Жидко, 2000; Г. Карл, Ч. Бойз, 2002; Т. И. Ахмедов, 2005; Р. Д. Тукаев, 2006; А. А. Федотов, Э. В. Каган, 2010; Г. Шмидт, 2011).

А начиная с 70—80 гг. двадцатого столетия, и особенно в последующие годы годы бурно развивались модифицированные техники гипнотерапии, которые также реализовывались в формате краткосрочной психотерапии (Мильтон, Г. Эриксон, 1994, 1995, 2000; Гриндер Д., Бэндлер 1994; Р. Формирование транса. – М: 1994. – 272 с. Мильтон, Г. Эриксон, Э. Л. России, 1995; Ж. Беккио, Ш. Жюслен, 1998; М. Кинг, Ч. Цитренбаум, 1998; М.Н Гордеев, 2008; С. Гиллиген, 2014; М. Гинзбург, Е. Яковлева, 2017).

Практически одновременно с появлением этой «третьей волны» в психотерапии отмечается интенсивное развитие психотерапевтических методов и подходов, нацеленных на работу с актуальным клиентским запросом именно в тех сферах, в которых такой запрос предъявляется, а также – на оперативное достижение терапевтического результата. О чем красноречиво свидетельствует само обозначение представляемых психотерапевтических подходов: «Краткосрочная психотерапия» (Б. Кейд, В. Х. О'Хэнлон. 2001); «Краткосрочная мультимодальная психотерапия» (А. Лазарус, 2001); «Эклектическая психотерапия» (Р. Фитцджеральд, 2001); «Инновационная психотерапия» (Р. Джоунс, 2001); «Практика краткосрочной психотерапии» (С. Гарфилд, 2002); «Искуство быстрых изменения. Краткосрочная стратегическая психотерапия» (Дж. Нардонэ, П. Вацлавик, 2006); Изменения. Принципы формирования и решения проблем» (П. Вацлавик, Д. Уикленд, Р. Фиш, 2020). В существенной части такого рода методов и подходов даются схожие рекомендации в отношении того, что краткосрочная психотерапия – помимо того, что ориентирована на актуальный запрос клиента – предполагает четкую структуру и проработанный алгоритм (мы бы сказали протокол) реализации интенсивного психотерапевтического процесса, а также акцентированную, в смысле стимулирования развивающего поведения клиента, активность специалиста-психотерапевта. Таковыми, в самых общих чертах, выглядят слагаемые эффективной краткосрочной психотерапии по мнению указанных авторов.

В следующем секторе краткосрочных психотерапевтических форматов особый акцент делается именно на психотехнические, точнее сказать – структурно-технологические особенности представляемых авторских методов. Здесь, конечно же, следует отметить такие выдающиеся работы как: «Провокационная терапия» (Ф. Фарелли, Д. Брандсма, 1996); «Психотерапия нового решения. Теория и практика» (М. М. Гулдинг, Р. Л. Гулдинг, 1997); Проблемно-ориентированная психотерапия. Интегративный подход» (А. Блазер, Э. Хайим, Х. Рингер, М. Томмен, 1998); «Психотерапия эмоциональных травм с помощью движения глаз» (Ф. Шапиро, 1998, 2021); «Вещи в теле. Психотерапевтический метод работы с ощущениями» (А. Ф. Ермошин, 2004); «Эмоционально-образная (аналитически-действенная) психотерапия» (Н. Д. Линде, 2015).

Далее, следует отметить тенденцию намечающегося крена наиболее распространенных и тяготеющих к более продолжительным форматам оказания психотерапевтической помощи к оправданному сокращению этих форматов – таких как «чистая» когнитивная психотерапия (Д. Д. Бек, 2018; Р. Лихи, 2020; Д. Оверхолзер, 2021), и когнитивно-поведенческая психотерапия (А. П. Федоров, 2002; Г. В. Залевский, Ю. В. Кузьмина, В. Г. Залевский, 2020; Д. Янг, Д. Клоско, М. Вайсхаар, 2020; А. Джоши, К. М. Пхадке, 2021; Р. Джузеппе, К. Дойл, У. Драйден, У. Бакс, 2021). Данная тенденция имеет особое значение для общего поля профессиональной психотерапии еще и потому, что именно представители КПТ приняли правило корректного научного обоснования используемых ими методов и новаций (Д. Добсон, К. Добсон2021). И далее, абсолютно оправданной представляется активность специалистов КПТ по разработке краткосрочных и эффективных форм само-психотерапии (например, А. Эллис, Р. Тайфет, 2021).

Еще одной отчетливой тенденцией является нацеленность краткосрочных форматов индивидуальной, групповой психотерапии и само-психотерапии на коррекцию дискомфортных для клиентов эмоциональных реакций (Дж. Нардонэ, 2008; А. Ф. Ермошин, 2010; М. Маккей, М. Дэвис, П. Фэннинг, 2011; Д. Уайлд, 2013; Д. А. Кларк, А. Т. Бек, 2021). И здесь также можно отметить появление многочисленных руководств по краткосрочной само-психотерапии, ориентированной на коррекцию эмоциональных реакций (например, А. Голощапов 2018; Д. Бернс, 2021; К. Смит, 2021). Однако, не только коррекция, но и генерация акцентированных позитивных эмоциональных реакций является одним из эффективных вариантов проведения краткосрочной психотерапии и само-психотерапии (например, Л. Равич, 2014; М. Катария, 2021).

Только позитивно можно отметить и появление в последние годы руководств с описанием ассортимента методов краткосрочной психотерапии (В. А. Доморацикий, 2007). На наш взгляд данный факт свидетельствует о развороте психотерапевтического сообщества к реальным потребностям клиентов. Но также – о наличии возможностей более гибкого и оперативного реагирования лидеров профессиональной психотерапии на тенденции развития рынка современных психотехнологий.

Параллельно с развитием методов краткосрочной психотерапии специалисты-исследователи интересовались и вопросами разработки наиболее выигрышного – с позиции достижения результата терапевтической коммуникации – общего контекста такой коммуникации. Подобные изыскания в большей степени являлись предметом психотехнической теории, разрабатываемой лидерами психотерапевтических модальностей и авторами отдельных методов профессиональной психотерапии. В данной связи само понятие «общетерапевтических факторов» трактовалось весьма широко (в следующих разделах монографии данная тема рассматривается отдельно).

Так, в трудах известных специалистов-психотерапевтов Дж. Нардонэ, А. Сальвини (2011), можно отметить обращение к теме особого эмоционального контекста в описании известных исторических диалогов в философском наследии Протагора, Сократа, Платона, приводящих собеседника к «открытию альтернатив» и выстраиваемых, в том числе, и с осмысленным использованием приемов сценографии. Описания отдельных, более или менее специфических характеристик состояния субъектов, вовлекаемых помогающие и развивающие коммуникации, приводятся в многочисленных тематических публикациях (например, П. Кейнсмит, 1995: Ф. Фарелли, Д. Брандсма, 1996; Д. Джоунс, 2001; А. Лазарус, 2001; Б. Кейд, В. Х. О. Хэнлон, 2001; Р. Фитцджеральд, 2001; С. Гарфилд, 2002; В. А Доморацкий, 2008; Р. П. Ефимкина 2012; В. Сатир, 2015). Данные психотехнические экскурсы, хотя и не могут претендовать на статус полноценного исследования феноменологии психопластичности, прежде всего в силу их фрагментарности и недостаточно глубокого проникновения в суть особой психической активности субъектов, вовлекаемых в терапевтическую коммуникацию, тем не менее, служат источниками весьма ценной тематической информации.

Относительно таких специфических характеристик психотерапевтической коммуникации безусловный интеллектуальный лидер профессиональной психотерапии двадцатого столетия Джером Франк (1986) прямо говорил о том, что «… когнитивное научение, чтобы быть эффективным, должно дополняться определенным эмоциональным возбуждением». Лидеры краткосрочной психотерапии Джорджио Нардонэ и Пол Вацлавик (2003) говорили о том, что «… сильная эмоция, вызванная отношением или общением с другим человеком… способствует смещению точки зрения пациента на реальность». О значимости особых состояний, связанных с переживанием «внутреннего потока, общего для клиента и терапевта», говорил и автор клиент-центрированного направления в психотерапии К. Роджерс (1951), интерпретируя появление таких переживаний, как свидетельство эффективности терапевтического процесса. О важности состояний, связанных с «особым пониманием», «проникновением в глубинные смыслы переживаний и высказываний клиента и терапевта» высказывались Джеймс Бьюдженталь, лидер современного экзистенциально-гуманистического направления в психотерапии (1987), а также представители феноменолого-герменевтического подхода в психотерапии (Х. Тойфельхарт, 1999).

Для нас практически значимым здесь является то, что ни один из вышеперечисленных и безусловно компетентных лидеров профессиональной психотерапии не счел возможным определять вот эти психические состояния особой информационной восприимчивости пациентов/клиентов, как состояния измененного сознания. По-видимому, по причине того, что по своим основным характеристикам эти состояния не соответствуют, или прямо противоположны классическим признакам измененных состояний сознания (ИСС), и, соответственно, критериям вовлечения пациентов/клиентов в гипнотическое (трансовое) состояние. Такие, согласованные в основных психотерапевтических концепциях и направлениях, признаки приводятся в классических – изданных и переизданных – монографиях и руководствах по гипнозу и гипнотерапии на которые мы уже ссылались.

Что же касается психологических дисциплин, также имеющих отношение к рассматриваемому здесь вопросу, то нас здесь в первую очередь интересуют сведения о наличии у субъекта специфических психологических механизмов так называемого «глубокого запечатлевания» особо значимой для него информации с продолжающимся влиянием усвоенных информационных блоков на протяжении неопределенного, но, как правило, достаточно длительного периода времени не только на психику, но и на его организм в целом. Такие, научно обоснованные данные приводятся в многочисленных публикациях по теме психопатологических и других клинических проявления посттравматического стрессового расстройства (например, Дж. С. Эверли, Р. Розерфельд, 1981; Г. Селье, 1982; Л. А. Китаев-Смык, 1983; Н. В. Тарабрина, 2001; С. Гремлинг, С. Ауэрбах, 2002; Э. Б. Фоа, Т. М. Кин, М. Дж. Фридман, 2005; Ю. В. Щербатых, 2006; Г. Б. Монина, Н. В. Раннала, 2009; Р. В. Кадыров, 2020). Понятно, что в данном случае речь идет о пережитом деструктивном, дезадаптирующем опыте. Именно такой деструктивный опыт «глубокого запечатлевания», в итоге, проясняет механизмы блокировки естественных адаптационных процессов по усвоению альтернативной развивающей информации у пациентов / клиентов. Что, по всей видимости, и имел в виду Джером Франк, когда говорил о том, что вся эффективная психотерапии может быть сведена к успешному противостоянию альянса терапевта и клиента вот такому деморализующему влиянию пережитого негативного опыта.

Здесь же уместно сказать и о долговременном влиянии «глубокого запечатлевания» какой-либо новой, и актуальной информации с отчетливым позитивным вектором такого влияния. Но как раз этот аспект, в рамках проводимых научных исследований, изучен в минимальной степени. Между тем, в литературе религиозно-мистического толка придается большое значение факту «глубокого запечатлевания» пережитого религиозного опыта, на основании чего, собственно, и формируется феномен веры и соответствующая ресурсная метапозиция бытия-в-мире (У. Джемс, изд. 1993).

Большинство исследователей, который занимались вопросами особой восприимчивости субъекта к тому или иному типу информационного воздействия, обращали внимание на тесную взаимозависимость данной проблематики с определенными состояниями сознания И далее, их объяснительные модели выстраивались с учетом представлений – мистических, философских, научных – о феномене сознания (например, В. Э. Пашковский, М. И. Зислин, 2005; Д. Л. Родзинский, 2006; В. И. Молчанов, 2007; Иванов Д. В. 2013; Д. И. Дубровский, 2015); а так же, описаний собственно психологического, функционального содержания феномена сознания, которые, по сути, дублируют содержательные характеристики психических свойств, состояний и процессов (например, У. Джеймс, 2011; Г. Хант, 2004; Р. Орстейн, 2011; А. Ревонсуо, 2013 и другие).

В тематических публикациях последних десятилетий можно встретить и более сложные модели функционирования феномена сознания (например, Е. П. Гора, 2005; О. В. Гордеев, 2008—2012; Ч. Тарт, 2012; К. Мартиндейл, 2012; Дж. Гоуэн, 2012; А. Дейкман, 2012), в которых активность психических процессов, в том числе и процессов восприятия и переработки информации, увязывается с набором неких дискретных состояний сознания, обеспечивающих требуемую интенсивность, интенцию и эффективность данных процессов. Однако, даже и в этих публикациях основной акцент делается на описание таких дискретных состояний измененного сознания, или ДИСС в классификации Ч. Тарта, которые интерпретируются как регрессионные, и в силу этого обеспечивающие определенную пластику так называемых познавательных единиц сознания (К. Мартиндейл, 2012). То есть, в соответствии с вышеприведенными объяснительными моделями, конструкции психического, являющиеся мишенями психотерапевтического воздействия, приобретают некие пластические свойства с достижением терапевтической регрессии функции сознания. И такая позиция является доминирующей, в том числе и в интерпретации терапевтических механизмов традиционной и модифицированной гипнотерапии, а так же многих других методов современной психотерапии.