Текст книги "Мост дружбы"

Глава шестая. ОБРЕТЕННЫЙ ДРУГ

Ледяные поля больше не казались такими унылыми, звезды светили ярче – не было больше одиночества: рядом с Андреем размашистым, экономичным шагом шел его новый спутник.

Юко был удивительно спокойным и скромным человеком. Он не надоедал Андрею расспросами, мало рассказывал и о себе. Андрей узнал только, что он один остался в живых из экипажа самолета, посланного для подготовки американской трансполярной трассы, так рекламировавшейся в последнее время. Самолет, вылетев с Алеутских островов, совершил вынужденную посадку прямо на лед. Это стоило жизни двум членам экипажа. Двое оставшихся – Юко и его товарищ – решили идти к русской земле. Провианта у них было мало, и они очень страдали. Пришлось бросить сани, на которых Юко вез своего товарища-американца с отмороженными ногами.

– Однажды наступил момент, когда мой друг покинул спальный мешок, – тихо говорил Юко. – Я хотя удивился, но не придал этому значения. Когда же я встал, то нашел его уже задохнувшимся. Добрый товарищ… Он не хотел быть мне обузой и воспользовался неоэфиром… Да простит мне бог, но я как безумный бежал от этого места, так и не погребя его тела… Я жестоко наказан теперь вашим рассказом. Никогда во всю мою жизнь это темное воспоминание не покинет меня!

Юко поник головой. Андрей утешал его как мог. Он ведь тоже потерял своего друга.

Рассказ Андрея о гибели подводного дока Юко выслушал без всякого интереса. Казалось, никакие события в мире не могли теперь взволновать его. При всяком удобном случае он переводил разговор на свою прекрасную Японию и мог долго-долго, с трудом подбирая слова, говорить о ней.

Один спальный мешок бросили; спали теперь вместе, согревая друг друга. У Юко оказался запас жидкого топлива, и Андрей снова узнал вкус горячего чая. Силы возвращались к нему. Японец тоже чувствовал себя бодрее: медвежатина была именно тем, чего не хватало его истощенному организму.

Юко проявил себя на редкость выносливым человеком. Андрей помнил его следы, по которым можно было судить, что он шел, изнемогая, падая, и подолгу лежал. Но теперь, когда они шли вместе, Андрей никогда не видел, чтобы Юко чем-нибудь выдал свое утомление. Он шел всегда прямо, никогда не жаловался. Это смущало Андрея: что могло вселить силы в этого измученного, так же как он сам, человека?

Только ночью, когда они лежали в спальном мешке и японец забывался, Андрей слышал его тихие стоны.

Монотонно тянулись утомительные переходы. Глядя на своего молчаливого, стойкого спутника, Андрей тоже старался держаться бодро, но слабость с каждым переходом все больше и больше овладевала им. Ноги распухли и болели, зубы расшатались, десны стали кровоточить.

Цинга?

Юко заметил состояние товарища и стал с нежностью заботиться о нем. Он взял на свои плечи почти весь груз, несмотря на протесты Андрея. Он заставлял его идти, уверяя, что движение – лучшее средство борьбы с болезнью. И наконец, в котомке японца оказались лимоны, самые настоящие лимоны!

Случалось, что японец переносил Андрея через трещины буквально на руках. Андрею было стыдно, он проклинал свою слабость. Он хорошо видел, что самоотверженно помогающий ему товарищ только нечеловеческим усилием воли держится на ногах. Но цинга лишила Андрея силы сопротивления. Он вынужден был принимать заботы японца.

Так продолжали они двигаться вперед. Все чаще и чаще мела поземка, переходящая в пургу. Не раз спутники по нескольку суток оставались в спальном мешке, боясь высунуть голову.

В эти мучительные, тягучие часы, когда над льдами свирепствовала пурга, японец старался занять Андрея. Он рассказывал ему о Японии, рассказывал о девушке, которую любил, скромно не называя ее имени. Он читал ему японские стихи, утонченные, со своеобразным ритмом, без рифмы, полные намеков и скрытого смысла.

Юко предложил Андрею изучать японский язык. Андрей с охотой согласился. В свою очередь, Андрей стал учить нового друга русскому языку. Так, стараясь не говорить по-английски, коротали они часы вынужденного бездействия, на которое обрекала их ненастная погода.

Андрей воспрянул духом. Лимоны, отдых, заботы нового друга сделали свое дело. Былая энергия вновь возвращалась к нему. Проснулись и мысли, а с ними – заботы о строительстве. «Что сталось с Арктическим мостом? Уцелела ли благодаря водонепроницаемым переборкам хоть часть туннеля? Возможно ли продолжение работ? Дошел ли поезд с людьми до земли? Что со Степаном?»

Однажды, проверяя свои запасы, путники убедились, что медвежьего мяса осталось очень немного. Запасы японца давно уже кончились. Пришлось перейти на голодный паек.

Ссылаясь на болезнь Андрея, Юко настоял, чтобы Андрей получал увеличенную порцию. Кроме того, он хотел отдать ему всю свою порцию риса, бывшего в его котомке.

– Вы еще окажете мне услугу, когда мы придем к вашим русским зимовщикам, – говорил Юко, пытаясь убедить своего больного друга.

Но Андрей не мог принять эту жертву и был неумолим.

Тянулись бесконечные льды, торосы и трещины. Люди шли как во сне, поддерживая друг друга.

Кроме Сурена Авакяна и Дениса, Андрей ни с кем не сходился близко. Этот же человек расположил к себе Андрея. Всей душой Корнев привязался к своему новому товарищу. Идя плечом к плечу по ледяным полям, они молчали, но даже это немое общение с новым товарищем ободряло.

Наконец провизия кончилась. Остались только кусочки мяса, которые были для Андрея священными. Андрей без колебания предложил японцу включить их в дневной паек. Узнав их происхождение, Юко долго отказывался. Но Андрей был настойчив: он не хотел, чтобы еще один человек отказывался ради него от пищи.

Когда на привале они впервые положили в рот кусочки смерзшегося мяса, Юко снял шапку и встал.

– Почтим его память, – сказал он.

У Андрея навернулись слезы на глаза. Его друг продлил жизнь не только ему, но и его новому товарищу.

После этого случая к концу второго перехода Андрей увидел на горизонте груду льдин. Это мог быть ледяной вал, какие они встречали десятки, но острое волнение почему-то охватило Андрея.

Юко был близорук, он ничего не мог рассмотреть. Андрей так ускорил шаг, что Юко едва поспевал за ним, смущенно улыбаясь.

Чем внимательнее вглядывался Андрей в нагромождение льдов, тем учащеннее билось его сердце.

– Земля! Земля! Юко, земля! – наконец закричал он и побежал.

Сил было очень мало, и Андрей скоро упал. Все тело ныло, голова кружилась. Юко был далеко позади. Андрей решил подождать его.

Наконец японец догнал товарища, и они вместе пошли к земле. По-видимому, это был один из островов архипелага Франца-Иосифа.

Они достигли берега совсем измученные. Но на этот раз впервые за все путешествие они ночевали на земле. Собственно, земля эта мало чем отличалась от ледяных полей. Она была так же покрыта льдом и снегом, и только в редком месте можно было увидеть скалу, на которой не удержался снежный покров.

Но все-таки это земля! Теперь они близко у цели!

Ах, если бы иметь карту! Андрей был убежден, что остров Рудольфа теперь близок. Скоро они увидят друзей! Скоро они почувствуют тепло натопленного дома! Скоро, скоро они услышат голос Мира!

Несмотря на утомление, Андрей проснулся раньше Юко. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить товарища. Японец спал беспокойно и бормотал бессвязные слова. Корневу послышалось чем-то знакомое имя: «Кими-тян».

Наконец Юко проснулся. Следом за Андреем он выбрался из мешка. Его лицо осунулось за время перехода. Лишенное растительности, оно казалось юным.

Они долго совещались, прежде чем избрали направление дальнейшего пути. Карту архипелага Франца-Иосифа ни Андрей, ни Юко вспомнить не могли. Решили идти от острова к острову в надежде наткнуться на жилье людей или на хижину брошенной зимовки со складом продовольствия.

Тяжело было покинуть твердую землю и вновь ступить на лед. Несколько раз оглядывался Андрей на неизвестный остров. Ночевали они на льду.

Отдохнув, снова двинулись, надеясь вскоре набрести на землю.

Но остров не попадался. Оба товарища скрывали друг от друга тревогу. Сделали еще один переход, но никаких признаков земли так и не заметили. В этот привал был съеден последний кусочек мяса, завещанного Денисом.

Друзья больше не разговаривали. Все было понятно без слов.

Решили идти обратно, чтобы испробовать новое направление. Впервые Андрей заметил, что и Юко начал сдавать. Его походка стала неровной, он часто останавливался, чтобы отдышаться. Теперь Андрей пытался помочь товарищу, ободрял его.

Они были в одном переходе от острова, когда услышали в небе гул. Оба только что забрались в мешок. Несколько минут они прислушивались, вглядывались в темноту. Потом как безумные выскочили из мешка.

Сомнений быть не могло.

Японец дрожащими руками развертывал свою котомку.

– Самолет! Самолет! – исступленно кричал Андрей.

Самолет шел низко надо льдом.

Вдруг раздался оглушительный выстрел. Андрей вздрогнул. В тот же миг сноп огня взвился в небо и рассыпался там искрами.

Отвыкший от света Андрей совершенно ослеп.

Снова выстрел – и снова сноп огня.

«Ракеты!» – понял Андрей.

Японец методично выпускал их одну за другой.

С самолета заметили сигналы. Пилот положил машину на крыло и стал делать круг. Юко, радостно глядя на Андрея, показал ему ракету.

– Последняя, – прошептал он.

Последняя ракета взвилась в воздух.

Самолет продолжал делать круги, вероятно выискивая место для посадки. Какое счастье! Торосов не было, всюду простиралось гладкое снежное поле. Но ведь с самолета могли этого не видеть! Света звезд было совершенно недостаточно. Юко пропитал тряпку бензином и поджег ее. Огонь замерцал, отражаясь в ближних льдинах.

Теперь было совершенно очевидно, что самолет шел на посадку.

– Вот и ваши друзья пришли за нами, – произнес Юко, пожимая Андрею руку. В его голосе было что-то вопросительное.

– Мои и ваши друзья! – воскликнул Андрей.

Самолет уже бежал по льду. Андрей и Юко бросились к нему, перепрыгивая через мелкие льдины.

Было видно, как из кабины на лед выскочили три человека. Они заметили Андрея и Юко и махали им руками. В висках у Андрея стучало, голова кружилась. Он остановился рядом с Юко.

Люди с самолета приближались. Юко сделал шаг вперед, пристально вглядываясь в подходивших. Потом в нем произошла странная перемена. Он как-то вытянулся, подобрался, пошел навстречу к идущим чеканным, военным шагом.

Улыбающийся Андрей шел следом за ним. Все с той же улыбкой наблюдал он, как этот смешной, милый Юко стал по-военному во фронт, отдал честь и что-то проговорил.

Летчик. Сказывается профессия. Не хочет ударить лицом в грязь.

Андрей подошел поближе, протягивая руки, чтобы заключить в объятия первого же человека с самолета. Вдруг он услышал сказанное по-английски слово: «Пленник». Андреи узнал голос Юко.

– Пленник, – повторил японец.

Андрей понял, что стоящие перед ним люди – англичане или американцы.

Продолжая улыбаться, Андрей слабо крикнул:

– Хэлло!

Один из спасителей приблизился к Андрею и сказал, перекладывая во рту резиновую жвачку:

– Эй вы, неизвестный! Мистер Муцикава рассказал нам про ваши штучки. Мы лихо довезем вас до электрического стула, на который вас посадит американский суд.

– Что такое, сэр? – отшатнулся Андрей. – Я не понимаю вас…

Долговязый пилот обмотал шею шарфом, развевавшимся на ветру, и сказал усмехаясь:

– Понимать здесь нечего, мистер Неизвестный! Я вот не понимаю, как это вы умудрились влезть в отправляющийся самолет на Алеутских островах. Как это мои ребята вас проглядели?

– Юко, Юко! – вскричал Андрей. – Что такое? Помогите нам договориться… Видимо, вас не так поняли…

– Вас прекрасно поняли, – прервал его грубо американец. – Господин Муцикава, служащий нашей американской трансполярной воздушной компании, сообщил нам все. Вы проникли на отправляющийся с Алеутских островов самолет с целью помешать устройству ледового аэродрома. Во льдах вы совершили диверсию, взорвав самолет и убив двух американцев и одного японца, служащих нашей компании. Храбрый мистер Муцикава вел вас для передачи русским властям как преступника.

– Вы с ума сошли! – попятился Андрей.

– Ничуть! Ну, мистер Неизвестный, отправляйтесь за мной. До электрического стула мы вас доставим в целости и сохранности.

– Ложь! – крикнул Андрей вне себя от гнева. – Юко! Юко! Идите скорее сюда! На вас клевещут!

Юко вошел в кабину самолета, даже не обернувшись. Двое американцев стали по обеим сторонам Андрея.

– Это ложь! Мой друг просто сошел с ума от счастья. Я инженер Корнев, начальник строительства Арктического моста. Мне удалось спастись.

Долговязый улыбнулся:

– Эй, вы! Не бросайте тень на хорошего парня. Нет ни одного американца в Америке, который не уважал бы русского инженера Корнева. Не присваивайте его имени… Берите его, ребята!

– Отойдите! – закричал Андрей, но не успел он и двинуться, как два дюжих американца повисли на его руках.

Андрей сделал невольную попытку освободиться, но противники были сильны. Едва ли американцы хотели его повалить – скорее всего он упал сам, обессиленный, потрясенный. Когда ему связывали руки, он вдруг почувствовал знакомую тупую боль в позвоночнике. Его толкали, заставляли идти, но тело Андрея стало чужим, ничего не чувствующим, ноги не слушались. Тогда его грубо поволокли по снегу и бросили в кабину самолета.

Недвижный, беспомощный, лежал он на полу. Слух воспринимал лишь обрывки фраз. Заревел мотор. Кабину качнуло. Тело Андрея откатилось в угол. Самолет подпрыгивал на неровностях поля. Потом вдруг стало спокойно.

Американец и Муцикава разговаривали. Сквозь гул двигателей до Андрея иногда долетали отдельные слова:

– Преступник!.. Электрический стул!..

Он узнал голос Юко.

Часть вторая. ЛЬДЫ И ВИШНИ

В сердце ночь, в душе темно…

Но ты со мной!

Всегда со мной!..

Глава первая. ТАЙНА УСУДЫ

В углу выращенного своими руками садика О'Кими соорудила маленький храм.

Высокие деревья отгораживали его от внешнего мира, и через их густые ветви, казалось, не проникал даже шум города. Отделенный от остального сада крошечным прудом, этот уголок своей тишиной и прохладной тенью навевал безотчетную печаль.

О'Кими любила бывать здесь.

Она подолгу мечтала, сидя на каменных ступенях миниатюрного храма, похожего на игрушечный домик. Иногда она читала книги или писала изящные, полные таинственной грусти стихи:

Все в лунном серебре…

О, если б вновь родиться

Сосною на горе.

Но сегодня Кими-тян направилась сюда со смешанным чувством торжественности и привычного, смягченного дымкой времени горя.

Горе ее было подобно Фудзияме. Оно было так же огромно, всегда было видно, где бы ни находилась Кими-тян, и в то же время было несказанно далеко, скрытое прозрачной ширмой дождя.

Несколько лет назад похоронила О'Кими свои смутные девичьи мечты. Шуршащий лист газетной бумаги разбил ее сердце, сделал ненужным, пустым ее существование.

В тот день она не захотела жить. Она не смогла выполнить своего решения только потому, что горе слишком ослабило ее, уложило в постель. Она не хотела сопротивляться, хотела тихо угаснуть, но молодой организм оказался сильнее болезни.

Тогда она стала искать себе в жизни цель, связанную с его памятью, и вступила в Союз новой молодежи. В новых, далеких прежде интересах, в обществе незнакомых людей вновь искала она себя, вспоминая Париж и мечты юности.

Она доставляла много огорчений отцу. Родственники были возмущены деятельностью О'Кими. Но старый профессор не протестовал. Он видел, как угасала его Кими-тян, и был рад любому ветерку, который мог раздуть в ней пламя жизни. Может быть, он даже знал, что в ее маленьком сердечке помещалась огромная Фудзияма горя.

Это случилось в январе. Зима в тот год была суровая. Погибали голодные, раздетые крестьяне. Той страшной весной явился где-то пропадавший Муцикава. Еще слабая после перенесенной болезни, она не захотела его видеть, словно он был виновен в происшедшем несчастье.

Известие о гибели Кото прошло как-то мимо О'Кими. Ее не интересовали пересуды родственников, видевших теперь только одного претендента на руку О'Кими. Но когда о замужестве заговорили с О'Кими всерьез, она испугалась. Ей это показалось кощунством.

Непонятное упорство сбило с толку родственников, вызвало возмущение. Но на помощь О'Кими снова пришел отец. Его финансовое положение и научная репутация настолько укрепились, что он мог позволить себе не считаться с японскими традициями и родней.

О'Кими не вышла замуж за Муцикаву. Взбешенный категорическим отказом жених скрылся. Говорят, он уехал не то в Индонезию, не то на Филиппины, поступив на службу в иностранную авиационную компанию…

Кими-тян опустилась на ступеньки. Храм ее горя был построен в утонченном японском стиле. Крохотные ворота из двух столбов с изогнутой перекладиной вели в маленькое помещение.

Дождавшись, когда тень от ближайшего дерева достигла ступенек, О'Кими приблизилась к алтарю.

Здесь, в нише, стоял полированный деревянный ящик прекрасной работы, покрытый, как решеткой, полосами красного лака и золота. Буддийские религиозные традиции были соблюдены в мелочах.

Никто из родственников О'Кими, из любопытства заглядывавших в этот храм, не мог заподозрить, что внутри этого красивого ящика не стоит в окружении золотого блеска маленький Будда в темно-синем платье, с позолоченным лицом.

Содержание ящика было совсем другим. Оно вполне могло привести в священный трепет всякого благопристойного японца.

Убедившись, что она одна, Кими-тян осторожно открыла лакированную крышку.

Там, в траурной рамке, была помещена большая фотография, вырезанная из какого-то иллюстрированного журнала. Молодой человек с худощавым, немного скуластым лицом и энергично сдвинутыми бровями шагал по мокрому от дождя тротуару. Рядом с ним шла маленькая японская девушка в европейском платье. Ее миловидное лицо было опущено, в позе ощущалась робость.

Печально смотрела О'Кими на фотографию. Как давно это было!

Всего лишь несколько минут они были вместе. Их автомобили остановились рядом перед подъездом нью-йоркского отеля, где должно было состояться учредительное собрание общества его плавающего туннеля. Они шли с ним плечом к плечу, говоря об Арктическом мосте, а кто-то из репортеров снял их. Как благодарна она неизвестному репортеру! Как много счастливых и вместе с тем горьких минут доставила О'Кими эта фотография!

Кроме фотографии, в ящике лежала красивая тетрадь-альбом в деревянном переплете, покрытая красным лаком с черными и золотыми цветами.

Стихи О'Кими… Ее несбывшиеся грезы, жившие лишь на бумаге!

Встретились с ним мы

Впервые, как осенью

Падали листья…

Снова сухие летят,

Летят на его могилу!

Стихи были написаны на первой странице. Это были те строки, которые в виде тени отбросил на землю небольшой качающийся фонарик на склоне Фудзиямы.

О'Кими опустилась на колени перед своим алтарем – алтарем наивных грез и сентиментальных мечтаний, глядя на дорогое ей лицо человека, может быть, никогда и не вспоминавшего о ней.

Вдруг девушка вздрогнула. Она почувствовала, что сзади нее кто-то стоит. Не оборачиваясь, она сжалась в комочек, втянула голову в плечи.

Большая рука легла на худенькое плечо О'Кими.

– Кими-тян, моя маленькая Кими-тян! – тихо сказал старый Усуда.

Девушка быстро обернулась. Она испуганно смотрела на отца.

Усуда стоял перед ней и качал коротко остриженной головой. Он смотрел на фотографию, где Кими-тян шла рядом с русским инженером.

Они долго молчали.

Шум большого города проникал сюда приглушенным, похожим на рокот прибоя.

Медленно закрыл Усуда крышку ящика и повернулся к дочери. Она сжалась еще больше, словно ожидая удара.

Усуда сказал все тем же тихим, даже печальным голосом:

– Неужели, моя маленькая Кими-тян, это было так серьезно?

О'Кими наклонила голову:

– Да, отец.

– И поэтому ты не хочешь выйти замуж?

– Да, отец… – Кими-тян заплакала. – Я никогда, никогда не буду теперь счастливой!

Старик задумался. Его широкий львиный нос сморщился. Может быть, он хотел улыбнуться, но это больше походило на гримасу.

– Я был слеп, – сказал он и повернулся.

Уже отойдя несколько шагов, он бросил через плечо сухим, черствым голосом:

– О'Кими, этот храм – кощунство… И если бы кто-нибудь узнал… – Он передернул плечами и пошел по дорожке.

Кими-тян окаменела. Она ждала взрыва, но отец сдержался. Теперь можно было ждать самого худшего.

Бережно взяла она из ящика драгоценную фотографию, тетрадь стихов и газету – проклятую, зловещую газету, принесшую весть о его гибели…

Усуда прошел в кабинет и сказал:

– Сегодня день совпадений, а может быть, знамения. Дайте мне это письмо из Сиэтла.

– Какое письмо, Усуда-сударь? – почтительно справился секретарь.

– Письмо от моего друга, психиатра.

– Окажите благодеяние, Усуда-сударь, оно лежит у вас на столе.

Усуда заперся в кабинете. Он был не только знаменитый психиатр, но также и глубокий психолог. Ради любимой дочери он готов был на многое…

Месяц прожила в страхе О'Кими. Отец не желал ее видеть, но и не позволял ей никуда отлучаться из дому.

Однажды к особняку Усуды подъехала санитарная карета. О'Кими вместе с Фуса-тян видела белые халаты, косилки. К изумлению девушки, больного доставили прямо в кабинет к Усуде. Раньше профессор никогда не имел дела с такого рода больными.

Усуда стоял у дверей, наблюдая, как санитары перекладывали больного на широкий европейский диван.

– Спасибо, – сказал человек на носилках, – теперь я уже могу сидеть.

Он откинулся на спинку дивана, провел рукой по седеющей бороде и равнодушно оглядел незнакомую обстановку.

Санитары, низко кланяясь Усуде, вышли.

– Это вы – профессор? – спросил человек, сидевший на диване.

– Будем знакомы, сказал Усуда, потирая руки и усаживаясь за стол.

Несколько минут длилось молчание.

– Мои друг, – начал тихим голосом Усуда, – вы представляете несомненный интерес для психиатра. – Он вскинул глаза на своего гостя. (Тот сидел не шевелясь.) – Передо мной, – продолжал Усуда, – лежит история вашей болезни. Не знаю, насколько вы осознаете теперь, что несколько лет назад там, в Сиэтле, только обострение вашего недуга, паралич на почве старого ранения позвоночника, и провал памяти спасли вас от электрического стула. (Пациент нахмурился.) Известны ли вам все обвинения?..

– Память полностью вернулась ко мне вместе со способностью передвигаться, профессор, – прервал Усуду незнакомец, пытаясь подняться с дивана.

– Не надо, не надо, – остановил его Усуда, вставая.

Больной сел, а Усуда прошелся по комнате, внимательно вглядываясь в осунувшееся бородатое лицо незнакомца, опустившего полуседую голову.

– Вы будете у меня на излечении.

– Почему мне не дают связаться с советским консульством? – спросил больной.

– Подождите, – поднял руку Усуда. – Окажите благодеяние и поймите меня. Вы попадете в лучшее в Японии лечебное заведение, будете восстанавливать свое здоровье в чудесной горной местности вовсе не потому только, что вы представляете собой интересное медицинское явление. Меня до некоторой степени интересует та личность, за которую вы стали выдавать себя, когда память якобы вернулась к вам.

– Что вы имеете в виду? – снова нахмурился пациент.

– Я не могу связать вас с советским консульством, потому что это немедленно станет известно в американском консульстве, а больной, находившийся под специальным прокурорским надзором в Сиэтле и вдруг неизвестно как очутившийся в Японии…

– Я не просил, чтобы меня доставили сюда. Но я давно уже понял, что я пленник.

– Вы – мой пациент, но в вас я хотел бы узнать господина Корнева, с которым когда-то имел удовольствие встречаться.

Больной проницательно посмотрел на японца.

– Не вспоминаю, – сухо сказал он.

Усуда покачал головой.

– Не узнаете? – вздохнул он. – И я, к сожалению, не могу узнать вас.

Оба помолчали.

– Я могу не только вылечить вас, – снова начал тихим голосом Усуда, – но и доказать миру, что вы действительно гениальный русский инженер. Только…

– Каковы ваши условия? – насторожился больной.

Усуда улыбнулся и подошел к несгораемому шкафу.

– Именно условия, именно условия! Если вы действительно тот самый русский инженер, идея которого так несправедливо заброшена и в России, и в Америке…

– Это правда? Это действительно правда? – встрепенулся больной. – Вы действительно знаете, что идея Арктического моста оставлена?

Усуда пожал плечами:

– Конечно, мой друг… Но если вы действительно тот инженер, за которого себя выдаете, то должны явиться миру, завершив на деле свой технический проект.

Усуда достал из сейфа сверток чертежей. Его гость с настороженным вниманием следил за ним.

Усуда неторопливо развернул чертежи, краем глаза следя за посетителем.

– Вы должны явиться миру как яркая комета, в ореоле осуществленного вами гениального проекта! – Усуда понизил голос: – Явиться в качестве создателя плавающего туннеля, но… в новом месте. И пока возглавляемое вами строительство не будет закончено, оно останется в строгой тайне.

Андрей Корнев вскочил с дивана и, опираясь рукой о стол, подошел к Усуде.

– Вот здесь… – Усуда указал на чертежи. – Быть может, вы сочтете неуклюжими эти слабые попытки ваших коллег повторить однажды задуманное вами… Это трасса, имеющая некоторый определенный интерес…

– Кто вы? – резко спросил Андрей. – Психиатр или… или…

Усуда поднял руку.

– Я обещал вам излечение, – начал он совсем другим, сухим тоном, – обещал возвращение в мир под именем, которое вы называете своим, но… но я прошу помнить, чем угрожает вам американский суд, рассматривающий вас как преступника, совершившего диверсию и три убийства.

– Чего вы хотите от меня?

– Сейчас вы дадите мне согласие руководить нашим японским строительством. Вам будут предоставлены лучшие материалы, замечательные японские руки, прекрасные японские помощники. Наши разбросанные острова нуждаются в ваших туннелях. В полной тайне, сюрпризом для всего мира вы осуществите свой гениальный замысел. В ближайшие месяцы, руководя проектными работами, вы восстановите свое здоровье. Вам будет обеспечен замечательный уход… – Усуда остановился, – прекрасное общество… Умоляю вас, господин Корнев, соглашайтесь!

Андрей взял со стола чертежи и тщательно свернул их в трубку.

– Я знал, я знал, что вы согласитесь!

Андрей усмехнулся:

– Вы хотите, чтобы я строил для вас это сооружение тайно?

– Какой истинный инженер, извините, может отказаться от искушения осуществить свои технические планы? – уклончиво сказал Усуда.

– Господин, профессор, – жестко сказал Андрей, – вы не психиатр, вы даже не психолог!

С этими словами Андрей разорвал чертежи, потом бросил клочки на стол.

– Прекрасно, – спокойно сказал Усуда. – Вы упорствуете. Тогда вам придется подчиниться моему лечебному режиму. Через две недели, проведенные вами на горном воздухе, мы встретимся вновь.

Андрей, твердо глядя в глаза Усуды, отрицательно покачал головой.

Усуда хлопнул в ладоши. Появились секретарь и санитары с носилками.

– Не надо, – махнул рукой Андрей, – я уже могу двигаться.

– С тревогой и надеждой я буду ждать улучшения вашего здоровья, – поклонился Усуда, собирая со стола обрывки бумаги.

Андрей Корнев в сопровождении санитаров вышел.

Усуда долго сидел в задумчивости, потом приказал позвать к себе дочь.

Когда он выписывал из американской больницы интересующего его безнадежного больного, он только подозревал. Но теперь… Теперь он думал прежде всего о Кими-тян…

Она вошла, робкая, и прижалась к притолоке двери. Усуда поднял на нее тяжелый взгляд:

– Даешь ли ты согласие выйти замуж?

О'Кими покачала головой:

– Нет.

– Даешь ли ты согласие выйти замуж? – поднялся Усуда.

– Нет.

Усуда вышел из-за стола и остановился перед дочерью.

– Тогда, – продолжал он, отчеканивая слова, – ты отправишься в наш горный домик и будешь жить там до тех пор, пока… – Усуда отвернулся, – пока не дашь согласие выйти замуж, – добавил он тихо.

– Нет, я не поеду.

Усуда ударил кулаком по столу. Никогда не видела девушка отца в таком гневе.

– Ты поедешь туда как моя дочь, или…

Девушка опрометью бросилась из кабинета. Фуса-тян, подслушивавшая у дверей, едва успела отскочить а сторону. Беззвучно рыдая, Кими-тян упала ей на грудь.