Текст книги "Пылающий остров"

Глава IV. ГИЛЬОТИНА

Уже в вечер провала диссертации Марина очень изменилась. Она похудела, осунулась, старалась ни с кем не встречаться. Ее понимали и жалели. Но после возвращения из Бреста она преобразилась: расцвела, похорошела, ходила по институту с сияющими глазами, беспричинно улыбаясь. После работы сломя голову летела из института.

Всем, конечно, казалось естественным, что Марина скоро утешилась после провала диссертации. Ее товарищи понимали, что это было лишь формальным поражением. Ее диссертация заинтересовала ученых; десятки лабораторий по чьему-то расчетливому указанию занялись сверхпроводимостью. Все считали, что Марина радуется своим успехам в работе. Но никто не догадывался об истинной причине ее счастья. Никто, кроме Дмитрия.

Марина улыбнулась. Она вспомнила, что именно ради этих бетонных стен и экранов из свинца она перевела лабораторию в полуподвал.

Директор долго сопротивлялся, уверяя, что ему некуда деть механическую мастерскую. Тогда Марина согласилась, чтобы наиболее громоздкое оборудование мастерской – старый гидравлический пресс и большие ножницы для резки железа – осталось в лаборатории, лишь бы остальные станки перетащили в ее прежнее помещение.

И она настояла на своем. «Лаборатория М. С. Садовской» переехала в свою «Брестскую крепость» со сводчатым потолком.

Правда, зеркально-черные стены, золотистые полоски шин на белом мраморном щите, стекло и медь приборов мало вязались с неуклюжей «гильотиной», как прозвали лаборанты ножницы, но важнейшая для Марины работа началась.

Марина полюбила новую лабораторию. Вдоль стен под высоко расположенными окнами тянулись массивные столы с резиновыми змеями проводов. Подвижный свинцовый экран прикрывал проем в соседнее помещение с толстыми бетонными стенами.

Как известно, сверхпроводимость, которой занималась Марина, в сильном магнитном поле исчезала. Чтобы решить проблему сверхаккумулятора, надо было найти защитный слой, который предохранял бы материал проводника от действия сильного магнитного поля, сохранял бы сверхпроводимость.

Эдисон в поисках подходящего материала для задуманного им щелочного аккумулятора испробовал пятьдесят тысяч различных образцов.

Марина, с ее упорством и целеустремленностью, готова была испробовать не меньше.

К счастью, попалась незаконченная статья профессора Бакова. Описывая свойства радия-дельта, он, между прочим, сообщал, что, наряду с другими примечательными особенностями, новый элемент влиял на сохранение сверхпроводимости в сильном магнитном поле.

В этом Марина увидела для себя главное.

И тут случилось нечто неожиданное: профессор Кленов пожелал посетить новую лабораторию Садовской. Марина после некоторого колебания не смогла отказать ему и осталась после работы ждать профессора.

Он явился точно, как обещал. Он всегда говорил, что «чужое время

– чужие деньги».

Марина заметила, что он выглядит плохо. Под глазами – темные мешки. Дышит тяжело и держит руку у сердца.

– Вот моя крепость. Проходите, профессор.

– Здравствуйте, здравствуйте! – кивал старый профессор, оглядывая помещение. – С новосельем вас, голубушка! Как устроились, осмелюсь осведомиться?.. Что же это они не убрали своих мастодонтов? – указал он на оставленное механическое оборудование.

– Это я виновата. Слишком торопилась, – улыбнулась Марина.

– Ну, так рассказывайте, – говорил Кленов, проходя мимо лабораторных столов и разглядывая электрические схемы.

– Садитесь, Иван Алексеевич. Вам не душно? Открыть форточку?

– Увы, дорогая моя барышня. Открытые форточки мне уже не помогут.

– Иван Алексеевич, вы знаете, что Тунгусского метеорита никогда не было! В тайге взорвался в 1908 году марсианский корабль.

– Что это? И вы тоже? – поморщился Кленов.

– Нет, я серьезно.

– Чепуха собачья! Да я и слушать не хочу! Ненаучные разговоры какие-то… В науке, почтеннейшая, больше всего надобно бояться вульгаризации. Какое отношение подобные сказки могут иметь к вашей работе?

– Некоторое, – загадочно сказала Марина. – Я прочитала статью русского физика Бакова. Ведь он ваш современник, Иван Алексеевич. Вы не знали его?

Кленов печально покачал головой:

– Баков! Еще бы я не знал этого удивительного человека!.. Он мой учитель. Выдающийся, я вам скажу, был ученый. Богатырь русской науки…

– Вот как? А ведь вы же слышали о необычайном элементе радий-дельта, который он нашел в тунгусской тайге и исследовал?

Кленов вздрогнул. Концы его длинных пальцев задрожали.

– М-да… м-да… – пробормотал он.

– Представьте, по работе мне понадобилось убедиться в истинной причине тунгусской катастрофы. И знаете, я уверилась, что марсиане летели к Земле.

Кленов болезненно поморщился.

– И я убеждена, что в руки Бакова попал кусочек радиоактивного топлива марсиан.

– Впервые участвую в таком разговоре! – возмущенно вздохнул Кленов.

– На Земле в естественном виде нет вещества тяжелее урана. Не может быть его и на Марсе, ровеснике Земли. Такие сложные, неустойчивые вещества распались всюду.

– Ну и что же из этого следует?

– То, что радий-дельта был получен на Марсе искусственно.

– М-да!..

– Говорят, что современные физики стали алхимиками. Помните историю американского профессора Вонелька, не захотевшего делать искусственное золото для королевского браслета?

Кленов спрятал глаза под седыми бровями.

– Теперь уже не уран самый тяжелый элемент на Земле. Искусственно получены более тяжелые элементы: нептуний, плутоний, америций, кюрий, берклий, калифорний, эйнштейний, фермий и, наконец, менделевий, атомное число которого уже достигает 101. Но и после этого создавались новые, еще более тяжелые элементы. Например, курчатий. И я решила, Иван Алексеевич, получить радий-дельта искусственно. Ведь я знаю его атомный вес – 257!

– Простите, не расслышал или не понял? Собственно, зачем вам надобен этот радий-дельта?

– Еще как нужен, Иван Алексеевич! Профессор Баков писал в своей статье, что радий-дельта помогает сохранить сверхпроводимость…

– Где вы прочитали это, безумная! – вскричал Кленов, смотря на Марину помутневшими от внезапного гнева глазами.

Марина невольно отодвинулась.

– Я знаю, чьи это проделки, почтеннейший мой доктор! – Профессор погрозил кому-то кулаком. – Безумная женщина! Вы подобны прародительнице Еве, срывающей запретный плод… но не добра и зла, а только зла, осмелюсь вам заявить!

Марина испугалась, но не за себя, а за старика. Он возмущенно размахивал руками, неуклюже сгибая их в локтях.

– Иван Алексеевич, дорогой! Сядьте, умоляю вас!

– Нет, я умоляю вас! Сидите! Однажды человек, пытавшийся меня убить, заявил, что я объективно вреден для человечества. М-да! Смею надеяться, вам понятна эта формулировка? Не перебивайте! М-да! Вот. Выше всего я ставлю служение принципу. Принципу я подчинил свою жизнь. Во имя счастья человечества я жил в чужой стране под чужим именем. Во имя этого я боролся с вами, сударыня моя! М-да! Я боролся с вами и сегодня убедился, что вы, сорвавшая яблоко зла, объективно вредны для человечества!

– Ева сорвала яблоко добра и зла! – попробовала пошутить Марина.

– Можно подумать, что вы чувствуете себя здесь в раю, Иван Алексеевич!

– В раю? – закричал Кленов. – Нет, в аду! Теперь я понимаю, что хотели вы делать в этой адской кухне! – И Кленов застучал кулаком по свинцовому экрану, защищавшему проем в соседнее помещение.

– Осторожно, Иван Алексеевич. Лучше быть подальше. Там смертоносная радиация.

– Ах, так? М-да… – Кленов остановился в нерешительности. – Простите, обеспокою. Растолкуйте, как управляете вы этой заслонкой?

– Механизм подъема с кнопкой около вас, Иван Алексеевич.

– А молоток, кувалда, лом найдутся здесь, осмелюсь спросить?

– Вот лом. Механики оставили, – указала Марина.

– Премного благодарен вам, – сказал Кленов и решительным шагом прошел к входной двери, два раза повернул в ней ключ и положил его в карман.

Марина хмуро свела брови. Возмущение боролось в ней с уважением и жалостью к старику.

Кленов подошел к защитному экрану и нажал кнопку. Экран стал подниматься.

– Что вы делаете! – не своим голосом закричала Марина. – Мы ведь не в освинцованных костюмах. Это же гибель! – Она бросилась к профессору, но он с неожиданной силой оттолкнул ее.

– Гибель? – повторил он, почти безумно глядя на нее совсем мутными глазами. – Мы оба заслужили… нет, обречены на гибель!

Профессор поднял тяжелый лом, размахнулся им и ударил по аппарату управления подъемом щита.

Свинцовый экран остановился, немного не дойдя до верха. Под ним чернел проем в запретное помещение.

Марина схватилась за голову, с ужасом смотря в черную пасть. Там было начато искусственное изготовление радия-дельта. Оттуда сейчас вырывались смертоносные гамма-лучи…

Бежать было некуда. Марина знала, что лучи пронизывают все пространство, они уничтожают сейчас клетки ее тела… Она не чувствует этого, но знает, что не будет жить, не будет счастлива… и никогда не встретится с Дмитрием…

А безумный старик говорил, размахивая руками:

– Вы, как когда-то я, напали на след, ведущий к смерти миллионов и миллионов людей! Поймите, несчастная! Едва он узнает о ваших опытах, он поймет, что я открыл свою тайну. И тогда… тогда он подожжет атмосферу, погубит все живое на Земле… «Судьба человечества в ваших руках, мистер Вонельк», – телеграфировал он мне, когда я вырвался из Америки, но не вырвался из его рук. Он все время держал меня в руках! Он напоминал мне о себе! Он, как дьявол, владел моей душой! Огненная реакция и сверхаккуыулятор! Два проклятых открытия, каждое из которых страшнее всех водородных и атомных бомб, вместе взятых! Пока я хранил тайну сверхаккумулятора, Вельт держал свое мефистофельское слово – огненная реакция не появлялась. Видно, слишком он был заинтересован в сохранении тайны сверхаккумулятора. А я не хотел, не хотел ее хранить… Я даже пытался добыть у него радий-дельта. Но он не продал его… Или не знает, где он!..

– Вы безумны, профессор! О каком сохранении тайны огненной реакции может идти речь, когда в Тихом океане над островом Аренида уже горит воздух.

– Что? Что вы сказали? Горит воздух? Так тихоокеанский феномен, который я посчитал газетной уткой, и есть горение воздуха? Значит, я обманут! Он не сдержал слова!..

– Кто он? Какая газетная утка? Разве вы, не читаете наших газет?

– Простите, но я был слишком занят, чтобы спасти мир от вас! Я поверил дьяволу! И вот… я – человек, который в жизни своей не обидел и мухи, – роком создан для преступления. Оно совершается вопреки мне в Тихом океане. Скажите, а сгорание воздуха признано опасным для человечества?

– Однозначного ответа пока нет. Но потушить пожар атмосферы все равно необходимо.

– Да, да, необходимо! Необходимо пресечь это преступление точно так же, как необходимо предотвратить преступление еще большее, направленное против всех людей земного шара. И ради этого я совершаю свое преступление здесь… здесь, в этой лаборатории. Я становлюсь преступником. Прощайте, дорогая девушка. Все погибло, все! Напрасно я держал обет молчания. Судьба наказала меня… и весь мир, который я хотел спасти! Я мог бы вас любить, как отец, как дед…

Старик плакал. И Марине все это казалось чудовищным. Телефона в лаборатории не было, его не успели поставить в новом помещении. Как дико понимать, что погибаешь, и не ощущать даже боли!

– Тихая, незримая смерть! – словно угадывая мысли Марины, кричал, профессор. – Примите ее стойко… и простите, если можете…

– Простить вас! – в свою очередь, закричала Марина. – Я себе простить не могу, что не засадила вас в сумасшедший дом! Да разве вам остановить историю? Справиться с тысячами ученых с сотнями лабораторий? Глупо так погибать! Все равно что встретиться с бешеной собакой и не иметь возможности сделать уколы…

Раздался звон разбитого стекла и вслед за тем чей-то голос:

– Кто здесь говорил про уколы? Помогите слезть. Я не знал, что окна так высоко…

Потом послышалось грузное падение.

– Вы, может быть, думаете, что я не все понял?

– Здесь радиация! Смертельно! – крикнула Марина.

– Бегите в окно! – скомандовал Шварцман, но тотчас понял, что окно недосягаемо высоко.

– Милейший, зачем вы здесь? Вы же погибнете? – закричал Кленов.

– А вы хотели погибать без меня? Закройте щит!

– Механизм опускания щита испорчен! Защелка изнутри! – крикнула Марина, бросаясь к проему.

– Нет, извините, – преградил ей дорогу доктор Шварцман. Он первый подскочил к проему и, засунув в него руку, стал шарить там.

Марина закрыла лицо руками.

Раздался глухой стук. Расширенными глазами видела Марина, как тяжелая свинцовая дверца упала и придавила руку доктора у самого плеча. Он громко вскрикнул и застонал.

– Он погибнет… – шептал потерявший голос профессор. – Где лом? Да помогайте же! – хрипел он.

Тело доктора слабо дергалось. Марина видела его склоненную голову, его лысину, покрытую мелкими капельками пота.

Профессор подтащил лом и пытался приподнять тяжелый щит. Марина помогала ему.

– Вы, может быть, думаете, что я не понимаю… – слабым голосом проговорил доктор. – Рука… она теперь сама стала радиоактивной. Находиться с нею рядом не только для меня противопоказано…

Доктор был прав. Рука его, попав в зону сильнейшего излучения, сама стала источником радиации, которая в короткий срок убьет и самого доктора, и всякого, кто окажется рядом с ним.

Кленов и Марина знали это, но исступленно старались приподнять щит и высвободить изуродованную руку.

Наконец им это удалось. Шварцман отвалился от проема, упал навзничь, откинув свою смертоносную руку. Лом со звоном покатился по полу. Свинцовый щит плотно сел на место, закрыв проем.

Шварцман с трудом встал на четвереньки. Марина и Кленов наклонились к нему.

– Прочь! – крикнул доктор, скрежеща зубами.

Пенсне упало и разбилось. Он близорукими глазами осматривал лабораторию.

Затем он поднялся на колени, прислонился плечом к чугунной станине механических ножниц.

– О гильотина! – прошептал он. – Изобретение французского доктора…

Он со стоном поднялся на ноги и включил электромотор. Горизонтальный нож, предназначенный для резки толстых железных листов, стал медленно подниматься. Кленов и Марина стояли рядом. У Кленова стучали зубы. Марина беззвучно рыдала.

Маленький доктор повелительно крикнул:

– Перевяжите у плеча!

Марина все поняла. Схватив с лабораторного стола кусок провода, она перетянула доктору изуродованную руку, чтобы приостановить кровообращение.

Мотор работал. Гильотинный нож поднимался.

Марина не сдержалась, отвернулась и закричала, кусая пальцы. Мотор продолжал работать, гильотинный нож опустился…

Доктор стоял на коленях.

– Спасибо, коллега… – тихо сказал он и прислонился к ставшей с ним рядом на колени Марине. – Операция… превосх…

Кленов кинулся к выходу, поспешно открыл замок ключом и, распахнув дверь, с криком: «Врача! Врача!» – выбежал в коридор.

Глава V. ОДИН ЗА ВСЕХ ИЛИ ПРОТИВ ВСЕХ

Василий Климентьевич прошел суровую школу революции, гражданской и Великой Отечественной войн. Министра считали железным человеком из-за его умения владеть собой, несгибаемой воли, сдержанности, методичности в работе и разговоре. Между тем ничто человеческое ему не было чуждо. Редко кто знал, например, каким он был неистовым рыболовом. С такими же, как он, любителями рыбалок на берегу или на льду у проруби он мог до хрипоты спорить о достоинствах того или иного способа рыбной ловли. При этом исчезала его известная всем манера говорить, последовательно отвечая на вопросы. Споря с рыбаками, он и перебивал их, и даже мог обругать, если уж его очень задевали. Возвращался он с рыбалки усталый, но всегда посвежевший.

Кроме рыболовства, у Василия Климентьевича была еще одна тайная всепоглощающая страсть. Уже много лет, в секрете даже от самых близких людей, он трудился над одной проблемой, узнав о которой искренне удивились бы и математики и астрономы. Прежде Василию Климентьевичу не хватало для этих занятий времени. Но теперь он нашел эти часы.

В юности и в зрелые годы Василий Климентьевич отличался крепким сном. Но с годами пришла бессонница. С четырех часов утра он уже не мог спать.

По-стариковски кряхтя, пересиливая нежелание вставать, он заставлял себя идти в ванную комнату и, бросив в таз с водой кристаллики льда, обливаться холодной, покалывающей влагой. Потом, чувствуя, как уходит расслабленность, он растирал кожу сначала полотенцем, а потом суконной рукавицей, пока кряхтение не превращалось в покрякивание. Быстро одевшись, Василий Климентьевич несколько тяжеловатой походкой направлялся в кабинет.

Полтора часа, с половины пятого до шести, принадлежали только ему, и даже в этот необычный день Василий Климентьевич не изменил себе. Подышав у открытого окна свежим воздухом, он по привычке сел за письменный стол в своем рабочем кабинете, где он находился теперь «на казарменном положении».

В обычные дни он продолжил бы свою работу «О трех телах».

Каждое материальное тело притягивает другое с силой, прямо пропорциональной их массам и обратно пропорциональной квадрату расстояния. Простой, понятный, убедительный закон.

А если три тела взаимно притягивают друг друга? Каковы действующие на них силы? Неужели это не так же просто? Оказывается, уже два столетия виднейшие математики и астрономы бьются над решением этой «простой», но, увы, до сих пор не разрешенной задачи. Решить ее в общем виде обычными математическими средствами до сих пор ученые не смогли. Даже электроника компьютеров была способна лишь вычислить некоторые частные случаи.

Но Василий Климентьевич считал, что найти общее решение можно, и трудился над этим с энтузиазмом Фарадея, настойчивостью Эдисона и виртуозностью Эйлера. Василий Климентьевич много сделал. Он нашел серию частных решений, открыл обобщающий математический метод, доказал попутно две новые теоремы, но полного решения задачи пока не нашел.

Василий Климентьевич не был профессиональным ученым, но науку он любил и, повседневно сталкиваясь с учеными, умел направлять их работу. В то же время он всерьез относился и к той небольшой научной работе, которую вел сам. Поэтому она ни в какой степени не напоминала любительскую и смело могла претендовать на значение диссертационной. Кстати, это была та затаенная честолюбивая мечта, в которой ни за что не сознался бы этот упрямый и решительный человек.

Василий Климентьевич просидел склонившись над столом, до без четверти шесть. В первый раз за много лет он не развернул своих рукописей, не взял в руки карандаша. Лоб его часто морщился. У губ ложились угрюмые складки. Мысль неуклонно возвращалась к одному и тому же, и страшные картины всплывали в его мозгу. И вот человек, которого считали железным, содрогнулся. Он подумал о детях. Слабости своей к детям он никогда не скрывал. Он любил после работы посидеть в саду у кремлевских стен, полюбоваться на резвящихся ребят и думать о чем-то своем, далеком, несбывшемся… О маленькой женщине в кожаной тужурке, которая могла бы принести ему обещанного сына и которую он послал в разведку… И он, былой комиссар, мог бы смотреть теперь на своих внучат. Все галдящие ребятишки, вся эта шумная и милая мелюзга казалась Василию Климентьевичу близкой, родной.

В этот грозный утренний час он думал о детях, мерно шагая тяжелой поступью по кабинету, прикидывая план возможной борьбы. Дети могут и должны стать взрослыми… И его долг, именно его долг, позаботиться о них!

Министр заметил, что телевизефон уже несколько секунд не переставая звонит. Василий Климентьевич удивился: всем было известно, что до шести часов утра его не беспокоят.

Что же это могло быть? Все необходимые распоряжения, связанные с чрезвычайным заданием, были отданы еще вчера вечером. Совещание ученых созывается на девять утра.

Василий Климентьевич протянул руку и нажал кнопку.

На экране появилась чья-то седая голова.

Странно! Кто бы это мог быть?

– Хэлло! Это товарищ министр? – послышался низкий гулкий голос. – Осмелюсь осведомиться, не разбудил ли я вас? М-да!.. Вы имеете все основания быть на меня за это в претензии.

– Да, – сказал министр и пододвинулся ближе к аппарату, чтобы его изображение было видно полностью, – это я, дорогой профессор. Вы не могли меня разбудить, ибо я уже давно поднялся. На вас я отнюдь не в претензии и рад вас выслушать.

– М-да!.. Ах, так? Премного благодарен. Я рассчитываю на вас, Василий Климентьевич. Я разочарован во многих представителях нашей власти. Я требую правосудия и возмездия! М-да!

Профессор говорил срывающимся голосом, внезапно останавливаясь или переходя с шепота на крик.

– К сожалению, профессор, я не уяснил себе, что взволновало вас. Это первое. Второе: может быть, вы найдете возможным приехать ко мне? Мы бы поговорили. И наконец, третье: получили ли вы сообщение о созываемом сегодня в девять часов утра совещании?

– М-да! Премного благодарен. Приеду, непременно приеду! Осмелюсь спросить: когда вам будет удобно? Извещение у меня какое-то есть, но я не читал. М-да! Право, не до того. А насчет взволнованности я буду иметь честь лично вам передать. Смею рассчитывать, что вы поймете меня.

– Нет, – сказал министр, – это не стоит благодарности. Если хотите, то приезжайте сейчас… Так извещение вы все-таки прочтите и на совещании будьте обязательно. А насчет того, чтобы понять, так я думаю, что два таких старика, как мы с вами, как-нибудь друг в друге разберутся. Приезжайте! Жду! Разрешите прислать за вами машину?

– Нет уж, увольте!.. Извините, я сам. М-да!..

– Ну, как хотите, Иван Алексеевич. Буду ждать.

Борода профессора, занимавшая весь экран, исчезла.

В кабинет негромко постучали. Нажатием кнопки министр, не сходи с места, открыл дверь. На пороге стоял секретарь.

Он, улыбаясь, подошел, обменялся рукопожатием с министром и развернул папку.

– Разрешите доложить?

Министр сел в кресло и сказал:

– Выкладывайте, Федор Степанович, слушаю вас.

– Обработка данных метеостанций мира показала, что в атмосфере появились пока слабые, но выраженные ветры, направленные к Тихому океану.

– Так.

– Исследование привезенного Матросовым порошка подтвердило, что это неизвестный до сих пор окисел азота. Путем нагревания до очень высокой температуры его удалось разложить на азот и кислород, но получить вновь этот окисел оказалось невозможным. Нет нужного катализатора.

– Так.

– Письмо низовым и районным партийным организациям о проведении разъяснительной кампании среди населения и необходимости возглавить настроение масс подготовлено.

– Так.

– За границей еще не осознано значение событий. Однако биржи реагируют первыми. В частности, тому способствуют грандиозные спекулятивные операции известного капиталиста Вельта. Очень поднялись акции метрополитенов и других подземных сооружений, скупаемые неизвестными лицами. Есть случаи паники.

– Так.

– Второе. Экстренное совещание ученых состоится в девять ноль-ноль утра. Все, товарищ уполномоченный правительства.

Василий Климентьевич задумался.

– Все это закономерно, даже консультация академиков. Итак, первое: доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко мне приедет профессор Иван Алексеевич Кленов, которого, как я вам поручил, вы должны были пригласить ко мне в конце этой недели и, по-видимому, не успели. Позаботьтесь, чтобы нам не помешали. Для профессора закажите черный кофе, он любит его. Это второе. И третье. Возьмите вот этот листок. Здесь перечень мероприятий, проведение которых следует немедленно подготовить. Но спокойно, без спешки, без шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?

– Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.

– Так. Хорошо, Федор Степанович. Кстати, недавнее постановление правительства не лишило меня имени и отчества.

Секретарь смутился:

– Простите, Василий Климентьевич.

– Ну хорошо. Так-то лучше.

Профессор Иван Алексеевич Кленов приехал к министру через двадцать минут. Василий Климентьевич встретил его в передней и был удивлен происшедшими с профессором переменами.

Кленов так согнулся, что совсем перестал чувствоваться его высокий рост. Приехал он с палочкой, на которую опирался неуклюже, неумело. Волосы его были спутаны, борода разделилась на две неравные части. Осунувшееся лицо было растерянно. Снимая с помощью Василия Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.

Кроме приветствия, Сергеев и Кленов не обменялись ни словом. Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет.

Это была большая светлая комната с портретами ученых и деятелей искусства. В нишах стояли вращающиеся книжные шкафы. Окна только наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.

Увидев, что Кленов поежился от холода, министр незаметно нажал кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окно.

Оба молчали. Наконец Кленов поднялся с кресла, оперся руками о стол и согнул спину.

– М-да!.. Уважаемый товарищ министр! Разрешите доложить, что я явился к вам как к представителю руководства партии, как к члену правительства. М-да! Я пришел жаловаться на некоторую, я бы сказал, преступную бездеятельность правительственных организаций, напряженная бдительность которых, казалось, не подлежала бы сомнению. М-да!.. Не подлежала. Наконец, я явился к вам требовать наказания, возмездия, сурового и безжалостного…

Министр незаметно пододвинул стакан с водой. Кленов залпом выпил его и продолжал:

– Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием немедленного изъятия вредного для общества человека! М-да!.. Изъятия… И что же? Лица, достойные всяческого доверия, носящие высокие знаки отличия, вежливенько выпроваживают меня вон! М-да!.. Меня выпроваживали. Я требую… Я осмеливаюсь квалифицировать это как неуважение к моему авторитету гражданина!

– Так, – сказал министр. – Кого же и в чем вы обвинили, профессор?

– Как? Вы не знаете? Я имею честь сообщить вам, что он вынужден был сам себе ампутировать руку! М-да!

– Ампутация?

– Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны. Подумать только – ампутация! Такой поистине замечательный человек! Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем льва и руками… руками женщины. Василий Климентьевич, это ужасно!..

Профессор, обессиленный, почти упал на кресло.

– Но это не все, не все, товарищ министр. Здесь имело место покушение на жизнь… м-да… молодой, талантливой и упорной девушки. Покушение, которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за невозможности убить еще и третьего человека. Но не только это злодейское покушение… Не только! Имеет еще место сокрытие от социалистического Отечества одного из величайших достижений человечества. Я требую справедливого возмездия, беспощадного наказания!

– Кого же, Иван Алексеевич?

– Меня, уважаемый гражданин министр! – Профессор величественно поднялся. – Я не осмелюсь отныне называть вас товарищем, Василий Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже вам сообщить. Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не в силах больше бороться с собой. Рука… Девушка – живой мне укор, а ее работа – несчастье человечества!

– Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?

– Вполне. Или, может быть, не вполне… Я был уверен все время, что сверхаккумулятор – несчастье человечества. Много лет…

– Но ведь прежде вы мечтали этим же сверхаккумулятором сделать людей счастливыми, хотели прекратить войны!

Профессор вздрогнул от неожиданности.

– Откуда вы знаете? – сказал он чужим голосом.

– Меня долго одолевали сомнения, вы ли это. Однако последнее время сомнения исчезли, не без внешней помощи, конечно. Во всяком случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мною в Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент на защите диссертации Марины Садовской – одно и то же лицо!

Кленов долго молчал, уставившись на министра.

– У меня хорошая память на лица, но… – прошептал он.

– Я напомню вам. Нас было трое, с цистерной. Мою фамилию они выговаривали не Сергеев, а Серджев. Мне пришлось бежать в Америку от царской охранки…

– Ах, тот русский, который хотел отвести меня в сумасшедший дом!

– Профессор покраснел.

– Совершенно верно. Вы простите, конечно, меня за это!

– Как же я вас не узнал?

– Трудновато было, Иван Алексеевич. Изменились мы оба порядочно.

– Значит, осмелюсь спросить, вам все известно?

– Нет. Я только подозревал, но ваш опыт я помнил. Заставляя ученых искать в этом направлении, толкнул по этому следу и Марину Садовскую. Вас же я только заподозрил. И я сделал ошибку – в этом надо уметь сознаваться, – посоветовал привлечь вас к этой работе.

Министр теперь расхаживал по комнате.

– Я не понял, что происходит в вашей душе, а это надо было понять. Это вторая моя ошибка. Член партии обязан разбираться в людях. К чему это повело? Только постороннее вмешательство помешало вам дойти в ваших заблуждениях до логического конца.

– Да, до логического конца… – шепотом выговорил Кленов. – Несчастье было предотвращено. Но какой ценой, какой ценой! Бедный удивительный доктор!

– Так.

– М-да!..

Оба замолчали…

Василий Климентьевич взглянул в окно. В этот час к Московскому Кремлю один за другим подъезжали автомобили. На некоторых из них были иностранные флажки.

Проходившие через Спасские ворота ученые вежливо раскланивались друг с другом. Не раз они встречались на международных научных конгрессах или на сессиях Всемирного Совета Мира, на недавнем экстренном совещании в Академии наук.

Те, кто впервые оказался в Кремле, с любопытством осматривали творения великих зодчих: дворцы и соборы.

Каждый камень мостовой здесь был свидетелем истории народа, показавшего человечеству путь к счастью.

И вот по этим камням снова идут люди, призванные задуматься над судьбой человечества.

– Вы спасали человечество… – полувопросительно сказал министр.

– Да, от страшного несчастья, – поднял голову Кленов. – Я ведь терзался, делал попытки достать радий-дельта. Вы изволите знать о них. Но все мировые запасы радия-дельта оказались в руках Вельта – злого гения человечества. Теперь я почти знаю, догадываюсь. Вопреки своей клятве он обманул меня.

– Вы встречались с ним в Америке?

– Еще бы! М-да!.. Еще бы! Ведь это он, мой бывший товарищ по работе и друг, пытался когда-то вырвать у меня мою тайну. К счастью или к несчастью, мне удалось бежать. Но радий-дельта остался у него, и я понял, что тайну сверхаккумулятора открывать кому-либо не только бесполезно, но и опасно! М-да!

– А вот это уже ошибка, профессор! – Сергеев остановился. – Дело, дорогой Иван Алексеевич, в принципиальности вашей ошибки. В индивидуальности ваших героических, по существу говоря, стремлений. В противопоставлении своей личности обществу. Человечество нельзя защитить тем, что будешь молчать. Наука все равно движется вперед, и человек все больше и больше завоевывает природу. Идеи, которые заказывает сегодняшний уровень прогресса, носятся, как принято говорить, в воздухе; всякое открытие, покоящееся на достижениях современной ему техники, будь оно сделано и скрыто, неизбежно повторится. Таков закон развития науки, зависящей от законов развития экономики.