Текст книги "Русь. XI столетие"

– Божьей милостью тишина у нас, – потом уже поздоровался.

Всеволод кивнул, вгляделся. С вестями приехал мечник Житко.

– Грамотки привёз?

– Да, да. От княгини и молодого князя. Вот ещё, княгиня передала, – Житко подал два запечатанных свитка, свёрток, завёрнутый в убрус.

– Добре. Положи на стол. Ступай, отдохни, поешь, умойся с дороги. Вечером придёшь, всё досконально обскажешь.

Главное он узнал, теперь первым делом прочесть весточки. Первым попалось письмо от сына.

Князю Переяславльскому от сына Володимера поклон. Сообщаю тебе, все здоровы. Матушка упросила приехать к ней. Потому не в Ростове я, а в Переяславле. Ростовский боярин Житовий – воевода добрый. Оставил на него город без опаски. О том говорили с боярином Демьяном. Ходил с воеводой Велимиром проверять сторожи. Дошли до Воиня, и далее до Псёла. Дозорные бдят исправно, дрова для костров, щепа липовая для дыма заготовлены в избытке. Дозорные видели кипчаков малым числом, Псёл не переходили. В Переяславле оставался воевода правого крыла Зареслав. В Детинце на полдневной стороне полтора десятка плинф потрескалось и покрошилосъ. Так я велел заменить. С сивера ров в двух местах осыпался, так его подновили. Вал тож обновляют.

Остаюсь твой сын Володимер.

Всеволод положил кожу на стол; откинувшись на спинку стула, закинул руки за голову. Прикрыв глаза, добродушно усмехнулся, представив сына. Вот тот, приставив лестницу, лезет вверх, осматривает стену. Вот скачет по полю на любимом жеребце Орлике; привстав на стременах, осматривает окрестности. Представил и Велимира, старого, верного рубаку. Воевода при князе, безусом мальчишке. Сын всё делает сам, да отец знает, направляет сына в делах опытная рука. Володимер пока того не понимает, поди-ка, злится иной раз на воеводу. Ничего, подрастёт, наберётся опыта, поймёт, благодарен будет.

Письмо от княгинюшки Всеволод прочитал дважды: сидя за столом и подойдя к окну.

Князю Переяславльскому Всеволоду от супруги Анастасии поклон. Князь мой любый, скучаю по тебе и денно, и нощно, когда изведаю ласки твои. Одна отрада – чада наши. Гляжу на Володимера, лик твой вижу. С брезгом встаёт, весь день в заботах. Всё сам да сам. Вечером читает. Вчера спрашивал, какие книги ты читаешь. Не брани его, что оставил Ростов и приехал в Переяславль. Се я его умолила, нудьга меня заела. Аннушка наша совсем невестой стала. Цветочком расцвела ныне. Евпраксеюшка тоже здорова, весела. Посылаю книгу «История» Льва Диакона. Знаю, нудьга тебя без книг заест.

Остаюсь верная твоя жена Анастасия.

Рассмотреть княгинин подарок не успел.

В светлицу вошёл отрок, объявил:

– Князь Святослав к тебе пожаловал.

С появлением брата светлица наполнилась шумом. Дородный Святослав похлопал по плечам, словно не виделись невесть сколько времени, сел на скрипнувшую лавку. Всеволод сам не походил на заморыша, но брат был плечистее, плотнее телом.

– Ну что, дождался вестей? Как там, на рубежах? Мню, спокойно, иначе бы дружинники уже коней седлали.

Всеволод вздохнул:

– На рубежах спокойно, да мне неспокойно.

– А что так?

– Сколько мы народу на Немиге положили! Думаешь, в Степи о том не ведают? Вот и жду со дня на день гостей непрошенных. Кметы не грибы, после дождичка не вырастут.

Святослав надул щёки, с шумом выдохнул, потёр кулаком нос.

– Нет, не прав ты, брате. Сам говоришь, ведают в Степи о наших делах. Значит, ведают, дружины наши воедино собраны. Потому от большого набега ныне поостерегутся. Пощипать то тут, то там могут, не спорю. В большой набег – нет, не пойдут.

– Дай-то Бог, дай-то Бог.

Святослав зевнул, поскрёб затылок, сменил тему:

– Встали рань-прерань. Зря ты, брат, с нами на ловы не поехал. Таких сомов да судаков изловили. Изрядную уху сегодня поедим. Э-э, да у тебя другая забава появилась. Ну, теперь тебя ни на какие ловы не вытянешь.

Святослав взял книгу, покачал в руках. Положив обратно, перелистнул страницы.

– Греческая! Экий ты у нас книжник. Прямо не князь, а рядец. Ладно, приходи к Изяславу на уху. Посидим, по чаше выпьем, подумаем, что дальше делать. И вправду засиделись в Смоленске.

– Приду. Вестника выспрошу о домашних делах и приду.

После ухода брата Всеволод сел за стол, в нетерпении открыл книгу.

Вечером переливали из пустого в порожнее. Пока Всеслава не изловят, расходиться нельзя. Да вот как его изловить, оборотня поганого.

Через две седмицы объявился Всеслав у Рши. Дружину имел слабую, одно название, что дружина. Набрал с бору да с сосенки. Получив долгожданную весть, Ярославичи тотчас оставили Смоленск, двинулись вниз по Днепру.

Солнце прямыми лучами пробивало листву на нависших кронах, устилая дорогу светлыми пятнами. Звенело надоедливое комарьё, орали неотвязные сойки, стрекотали любопытные сороки, извещая лесных обитателей о присутствии коварных людей. Бурым шаром на дорогу выкатился глупый нынешний медвежонок, ещё не познавший лесную науку. Следом за ним выскочил прошлогодний. Пестун шлепками загнал медвежье дитя в чащу, в которой слышалось недовольное ворчанье матери. Лошади забеспокоились, задрав морды, коротко заржали, но, понукаемые вершниками, продолжили путь. Сторожевая полусотня ускакала на версту вперёд, упреждая появление полочан. Святослав, потянув из ножен меч, втолкнул оружие обратно, помянул бесов. Братья ехали купно. Лесная дорога узка. То один вперёд выедет, то другой отстанет.

Всеволод толковал:

– Не могу я, братья, кметов в междоусобицах губить. Кипчаки – враг сильный, сами знаете. Со слабой дружиной не удержу, они и до Киева, и до Чернигова дойдут.

Изяслав придержал коня, поехал стремя в стремя.

– Что-то не пойму тебя, Всеволод. О чём толкуешь? В сторону уйти хочешь?

– Хотел бы в стороне остаться, давно бы ушёл, – подозрение старшего брата вызвало раздражение. – О том толкую, против кипчаков могу не выстоять.

– О том не печалься. Кипчаки придут, шли вестников, придём на помощь. В этом будь уверен, как великий князь говорю. Так, Святослав?

– Истинно глаголишь, брат, – отозвался Святослав.

– То ты верно говоришь, Всеволод, на Немиге предостаточно людей положили. Как-то миром бы дело решить, да вот как.

– Всеслав в изгои не пойдёт, без Полоцка не замирится, – со злобой говорил Святослав. – Опять сечу устраивать? Полоцк вернём, на пару лет притихнет, опять за своё примется.

Изяслав ответил сквозь зубы:

– В порубе язычнику место, а не в Полоцке. На месте измыслим.

Рати разбили станы на противоположных берегах. Всеслав – на правом, Ярославичи – на левом. Седмицу бушевали грозы; ивы, вербы гнулись до земли, тополя трещали, раскидывали обломанные ветви, Славутич потемнел, покрылся волнами с гребешками. Ветер рвал полстницы. Ослепительные молоньи пронзали взбулгаченное небо, вонзались в землю. От оглушительного грома закладывало уши, комони приседали на задние ноги. Седоусые кметы толковали: старые боги гневаются, не хотят новой брани допустить. Ветры умчались, унеся с собой косматые мрачные тучи. На отмытое до голубизны небо вышло сияющееся солнце. Кресеньские грозы сменил червеньский зной. Противостояние затягивалось. Всеслав не имел достаточной силы, братьев от пролития русской крови удерживал Всеволод. Полоцкий князь не выходил из полстницы. Кручина одолела Чародея, свет стал не мил. И простые кметы, и сотники, и бояре не смотрели прямо, отводили глаза. Не всякий мог выдержать тяжёлый Всеславов взгляд, но сейчас и вовсе в лицо не смотрели. Чуял Всеслав, воинство его не верит в успех. Ежели так, о какой брани можно вести речь. Горлодёры из обеих ратей на потеху сотоварищей зубоскалили через неширокий в верховьях Днепр. Изяслав бродил по стану раздражённый, шпынял детских и отроков, Святослав развлекался рыбными ловами, Всеволод сидел в полстнице за чтением. Дружинники скучали, играли в рюхи, в зернь. Святослав устраивал кулачные бои, одиночные и стенка на стенку между дружинами. Подзадоривал, насмехался над неловкими, подносил чары победителям. Братья сходились вечером. Как-то, покручивая ус, Святослав предложил:

– Возьмём Всеслава хитростью. Он хитёр, да и мы не лыком шиты. Пообещаем, дескать, хотим замириться, надоело биться, приезжай. Приедет, мы его и повяжем. Вот только, как пообещать, чтоб поверил?

Великий князь встал, прошёлся по шатру, посмотрел исподлобья на братьев, вернулся на столец, рубанул, словно в ледяную воду прыгнул.

– Я так мыслю, – подхватил старший брат, – поцелуем честной крест. Он и поверит, и залетит пташка в перевесище.

– То грех, – поражённый вероломством, младший прикрыл рот рукой, воскликнул: – Грех великий нарушить крестоцелование! Не можно так-то.

– Нет в том греха, – с жаром заспорил старший. – Всеслав – язычник, волхв, чародей. Не будет на нас греха, коли хитростью язычника в полон возьмём. Что ж опять кметов губить, а он снова серым волком уйдёт. Крестоцелование язычнику не считается. Вам отец велел слушать старшего. Говорю вам – целуем крест, в том воля моя, великого князя.

– А и правда, Всеволод, чего ты ерепенишься? Крестоцелование язычнику не считается, – Святослав отпил из чаши, опустил тяжёлую ладонь на стол. – Прав Изяслав, целуем крест, иначе не заманить Всеслава.

– Вот и добре, – подытожил спор великий князь. – Утром пошлём Чудина на тот берег. Пускай Всеслав бояр своих, воевод присылает. При них крест поцелуем, что не замышляем против Всеслава зла. Быть по сему.

Изяслав, довольный придумкой, кивнул отроку наполнить чаши.

Святослав задержал чашу возле уст.

– Уговор наш держим в тайне, никому ни слова, особливо попу.

– А кто Всеслава вязать будет? – хмуро бросил Всеволод.

– Не тревожься. Упрежу Чудина, подберёт боярин верных гридней, – усмехнулся Изяслав.

В полдни в полстницу великого князя вошли два полоцких боярина. Ярославичи, поп Василий сидели на походных креслах, смотрели настороженно.

Полочане склонили головы без поклона:

– Здравы еси, князья!

За всех ответил Изяслав:

– Здравы будьте и вы, бояре!

Не поднимаясь, Изяслав продолжал:

– Помыслили мы с братьями, пора кончать распрю, проливать невинную христианскую кровь. Надобно нам, володетелям Земли, встретиться, потолковать меж собой да и решить споры миром. Передайте своему князю, я, великий князь Изяслав, братья мои – Черниговский князь Святослав, Переяславльский князь Всеволод, не замышляем против Всеслава зла, хотим миром договориться с ним. Пускай без опаски идёт к нам на переговоры, никто его не тронет. В том целуем крест.

Князья, поп встали. Поп поднял наперсный крест. Князья приложили уста к серебру. Полочане не спускали глаз с Ярославичей. Нет, не прячут взоры, смотрят прямо. О том Всеслав упреждал – будут в сторону глядеть, значит, умысел недобрый имеют.

Осушили по чаше мёда, великий князь напутствовал:

– Идите с миром, бояре, ждём Всеслава.

Призадумался Полоцкий князь. Дружина его против Ярославичей слаба. Коли зимой побили, сейчас и подавно побьют. Не расширить нынче владений, Полоцк бы за собой удержать. Надо договариваться, иного выхода нет. Всё ж побаивался: а ну, как обманут? Трижды переспросил бояр, как дело было: не отводили ли взор князья, не перемигивались ли, не усмехались?

– Нет, – отвечали бояре, – без подвоха братья крест целовали.

Крестоцелование порушить – грех великий. Нешто Ярославичи возьмут на себя такой грех? Да и оберег при нём, защитит.

Изяслав – богомольный, богобоязненный, не пойдёт на такой грех. Святослав – может. Всеволод, тот и так, и сяк, хитроумный муж. Но одно дело в мирских делах хитрить, а крест целовать, заранее лжу замышляя, – грех неумолимый, на се решиться надобно и твёрдую волю иметь. Всё от Изяслава зависит, за ним последнее слово. А он муж богобоязненный и волей не крепок.

Всеслав почти набрался духу и презрел опасность и всё же решил испытать судьбу перед тем, как перейти черту. Верил ли он в свои предсказания? Загадывая свою судьбу, играл, дразнил себя. Удачливое предсказание укрепляло дух. Вершить какое-либо дело решительно, с твёрдой волей, не сомневаясь в успехе – уже половина дела. Предсказывая собственную судьбу, человек поневоле, подспудно хитрит, подплутывает, сам не замечая того.

Всеслав вышел из полстницы. Сияло солнце. Землю окутывала послеполуденная дремота. Становище томилось в безделье. Заслуженные, задубелые в походах кметы полёживали в тени. Молодняк искал забав. На опушке добрая сотня состязалась в стрельбе из лука, иные боролись. Ниже по реке слышался гвалт.

– Там чего такое? – спросил у подбежавшего сотника.

– То наши молодцы хвалятся с ярославичскими, кто большего сома поймал.

– Ты вот что, пошли пару кметов попроворней родничок отыскать. Как найдут, мне доложат. Сейчас вели в сторонке костёр развести да дров наготовить. Да чтоб все ушли, я один там буду.

На обоих берегах реки собрались сотни, тысячи человек, оторванных от полезного труда, живущих на всём готовом, намеревавшихся убивать друг друга. Совершать убийства их принудили другие люди, одетые в богатые одежды и возымевшие власть над ними. Одна рать совершила зло совершенно незнакомым им невинным людям. Пришла вторая рать, дабы покарать первую, и для этого сотворившая зло другим невинным людям. Сотворив зло, вторая рать уподобилась первой. Теперь все эти люди собирались с остервенением наброситься друг на друга, дабы рубить, колоть, резать. Причина, по которой они должны были творить злодейства, была им неизвестна.

Всеслав сидел в одиночестве на лесной поляне, укрывшейся в густом березняке, смотрел на дым, поднимавшийся над костром. В тихую погоду с лёгкими дуновениями ветерка дым был изменчив. Вначале он был прозрачным, лишь воздух колыхался над пламенем. Всеслав подбросил вперемешку берёзовых и ольховых сучьев. Пламя спало, затем рвануло вверх, густой дым повалил столбом. От реки сквозь березняк прорвался ветерок, нагнув дым к земле, на человека, сидевшего рядом с костром. Всеслав вдохнул приправленный горьковатым дымом воздух. Горчинка была приятна. Ветерок закружился по поляне, дым пошёл завоем. Чародей довольно усмехнулся. Его ждут напасти, но всё закончится хорошо. К изменчивости судьбы он не только привык, без изменчивости жизнь казалась пресной.

Ручеёк, отысканный кметами в едоме, терялся в распадке. В сумерках князь отправился к роднику, велев кметам взять с собой пламенник, заступ, ковшичек и большую бадью. (В большой бадье заключалась неосознанная хитрость.) Родничок обнаружился при свете пламенника в полутора-двух поприщах от становища. Тоненькая струйка вытекала меж двух обомшелых горбов. Чародей велел выкопать приямок, смотрел, как вода медленно наполняла его.

При пляшущем свете пламенника парни со страхом поглядывали на своего князя-колдуна. Под тяжёлым пронизывающим взглядом молча торопливо выполняли все указания. Всеслав приказал погасить пламенник. Погода благоприятствовала. Небо было чистое, не замутнённое хмарью, звёзды ярко сияли, покрыв весь необъятный небосвод. Большой Ковш висел одесную Кола. Всеслав устроился на обомшелой валежине. Сидел тихо, сложив руки на коленях, подобно дубовому истукану.

Кто-то неведомый, слившийся с чернотой ночи, захлопал в кронах деревьев крыльями, захохотал, заухал, заголосил, затопал по земле. Кто то был? Дикие звери, сыч, Лихо одноглазое или иная нечисть, которую и вообразить невозможно. Парни боязливо, дрожа всем телом, прижались друг к другу, чувствуя, что присутствуют при каком-то неведомом таинстве. При этом колдовстве, вершимом их князем, мечи, копья были бесполезны. Что задумал князь, что должно было свершиться, парням было неведомо, и от неизвестности ещё большая робость овладевала ими. Всякая храбрость оставила их. Поддерживая себя, они лишь молча молились. Если бы не князь, они, осенив себя крестным знамением, заорали бы благим матом, распугав и зверьё, и сычей, и всякую нечисть. Но князь своим присутствием подавлял их волю.

Большой Ковш медленно перемещался, встал ошуюю Кола. Ничего таинственного и неведомого не произошло, Чародей велел запалить пламенник и начерпать полную бадью. Под пляшущим светом страхи отступили и спрятались в глубине леса. Князь освещал путь, кметы несли бадью. На поляне Чародей велел подбросить в костёр дров и удалиться. Сучья горели, громко потрескивая и разбрасывая горящие угольки. Всеслав молча смотрел на пламя. Наконец, решился, повернулся спиной к костру, бадью, которую, отдуваясь, несли два здоровых, крепких парня, без натуги поднял и выплеснул воду за спину. Раздалось шипение. Всеслав постоял и решительно повернулся. Над погасшим костром поднимался густой пар. Усмехаясь в бороду, Чародей постоял и отправился спать. Порыв ночного ветерка сорвал с края кострища сухую золу, обнажив несколько рдеющих угольков. Чародей ушёл, не оборачиваясь, и не увидел их.

Червня десятого дня Всеслав с двумя сыновьями, Давыдом и Глебом, биричем, вошёл в чёлн. В другой чёлн для почёта сели бояре. На середине реки бирич затрубил в рог. Всеслав тревожно смотрел на приближающийся берег. У воды стояли бояре, так и должно было быть.

Чёлн ткнулся носом в землю, гридни помогли князю с княжичами перейти на берег. Воевода Коснячко поприветствовал полоцкого князя, объявил:

– Великий князь с братьями ждёт тебя в своей полстнице.

Сам на берег не пришёл, думалось Всеславу, считает себя победителем, значит, волю свою навязывать станет, ничего, потерпим, всё ещё впереди.

Полоцкий князь с княжичами вошёл в полстницу, боярам вход преградили скрещённые копья. С уст не успели сорваться проклятья, немногочисленная свита оказалась в кольце гридней с обнажёнными мечами. Со света Всеслав щурился в сумраке, пытаясь разглядеть Ярославичей. Перед ним появился Изяслав, зачем-то хлопнул в ладоши. Тотчас на плечах повисли гридни, клоня долу. Пленённый князь пытался вырваться, но упал, не выдержав тяжести нескольких тел. Лицом попал на чей-то сапог, раскровянил нос. Князь ещё барахтался, но верёвки уже обвили тело.

– Что творите, Ярославичи? – вскричал поставленный на ноги полоцкий чародей. – Вы же крест целовали!

Лицо Изяслава исказила злоба:

– Не тебе, язычнику, о крестоцеловании толковать! Почто меч на Киев поднял? Сёла разорял! Святую Софию ограбил, Новгород пожёг! Думал, всё простится тебе? Насидишься со своими щенками у меня в порубе. Я и остальных переловлю, туда же брошу.

С разбитого носа кровь стекала на подбородок, капала на зелёного шёлка свиту, порванное корзно свисало с одного плеча.

«Эх, – посетовал Всеслав, – доверился, перехитрили злыдни. Надобно было в заложники сына Изяславого потребовать».

На следующий день дружины Ярославичей вместе со своими князьями отправились по домам. Всеслава, связанного, вместе с сыновьями на тряской телеге привезли в Киев, бросили в поруб.

Глава 6

Обедня закончилась, прихожане потянулись к выходу Борзята не торопился, пережидал сутолоку Приблизился клирик, дёрнул за рукав. Усмошвец недовольно посмотрел на бородатое лицо:

– Чего тебе? Я давал на храм.

– Поп поговорить с тобой хочет, пожди, не уходи.

– Ему чего надо? Нешто епитимью наложить хочет? Так не за что, не грешен я. Ладно, пожду на паперти.

Борзята отправил домочадцев домой, вышел на вольный воздух, прищурившись, поглядел на небушко, на солнышко. Лепота! Не в душной избе сидеть. День воскресный, по улице – мужики, бабы – туда-сюда, туда-сюда. Мальцы палками рубятся. Вон, тот рыжий, шибко вёрткий. Рыжие, они такие. Телега проехала. Кажись, Давило-горшечник. Телега пустая, куда его понесло? На вымолы нешто?

– Здрав еси, Борзята!

Голос у попа с ехидцей, и сам на хорька похож. Невысокий, в плечах узкий, борода сивая, длинным клинышком. Глаза, словно чёрные бусинки, так и бегают, так и бегают. Как полагается, усмошвец подошёл под благословение, поцеловал руку.

– Что ж ты, Борзята, – слащаво спросил поп, – серпень на исходе, а ты долг не отдаёшь?

Борзята оторопел, ажно рот разинул.

– Ты рот-от закрой, ворона влетит, – насмешничал поп. – Брал на год, отдавать пора, – добавил сурово.

– Да ты чё, отче? – проговорил хрипло, от неожиданности голос сел. – Я ж тебе три третных резы отдал.

Посчитай – брал три гривны, отдал – четыре и десять ногат.

– Уговор был, пока долг не отдашь, платишь резы. Срок прошёл, ни долга, ни резы.

– Да ты чё? Всегда так делалось, три третных резы заплатил – всё, в расчёте.

– У тебя, может, ряд о том есть? Уговор был – платишь резы, пока долг не отдашь.

Борзята пришёл в себя, ответил твёрдо:

– Всё я тебе отдал, отче. Больше платить не буду.

– Ну, гляди, твоё дело. Одумайся, против кого идёшь. Сроку тебе – седмица. Не отдашь – жди мытника с метельниками. Дороже обойдётся.

– По суду тягаться будем.

– Ну-ну, и кто это меня на суд потянет? – насмешливо заключил поп.

Во дворе Немир скакал на палочке, размахивал деревянным мечом. Торк взлаивал, отец, сидя на лавочке, хлопал в ладоши, кричал: «Гоп, гоп!» Борзята сел рядом, шапкой утёр вспотевший лоб.

– Почто тебя поп видеть хотел?

Борзята прокашлялся, хмуро изрёк:

– Долг требует.

– Ты ж ему в травне третью резу отдал, – Шемяка повернулся к сыну всем телом, спросил с придыхом: – Нешто ещё взял?

– Не брал ничего. Речет – резы уплатил, теперь долг возвращай.

– Вот лихоимец. Третью резу отдал – всё, нету долга. Ты ему сказывал о сём?

– Да нешто не сказывал? Он своё речет: «Уговор был, платишь резы, пока долг не отдашь». Я ему: «Я и платил резы, пока долг не отдал. Брал три гривны, вернул четыре да десять ногат». Он опять своё. Речет: «Я тебя пожалел, из церковных кун в долг дал. Ты не мне, ты церкви должен».

– Блядословит, лихоимец. Может, и вправду в долг из церковного давал, а резы в свою скотницу складывал, а может, потратил, вот и тянет из тебя, чтоб церковное вернуть. Вот же пёс смердящий. На княжий суд попа не потянут, епископ с тобой и говорить не будет, – Шемяка сплюнул, потёр подбородок. – Не стало правды на Русской Земле.

Отец с сыном умолкли. Несмышлёный Немир, не понимая неожиданного равнодушия к себе, дёргал деда за руки.

Семья отзавтракала, всяк занялся своим делом. Доляна собиралась с дочерьми Милоокой и Младой на огород за всяким овощем, выносила из подклети корзины, мешки. Шемяка с внуками Вятко и Жердяем направился в истобку, где кожи ждали своей выделки. Внуки, испытывая терпение деда, толкались, почёсывались. Лагода возилась в избе у печи, Синеока тут же пряла, глядела за чадами. Сам Борзята взялся за заказ – шил из полувала сапоги гостю Добровиту.

Повелительный стук в ворота сопроводился яростным лаем Торка, привёл семью в недоумение, гости так не стучат. Борзята прислушался, оставил сапог, вышел из избы. Доляна обтёрла руки о понёву, открыла воротца. Во двор – брюхо вперёд – ввалился мытник Мень, за ним – три метельника при мечах. Натянув цепь, пёс заходился в лае, заглушая голос мытника. Метельник в синем мятле, вынул меч, голоменью успокоил пса. Тот, рыча, задом втиснулся в будку, изготовившись при первом удобном случае доставить непрошенным гостям большую неприятность.

– Что ж ты, Борзята, так неласково гостей встречаешь? – насмешливо спросил мытник.

– Гости в ворота не ломятся и хозяйских собак не бьют, – настороженно ответил усмошвец. – Чего надобно? За мной недоимок нету.

Мень выставил вперёд ногу, упёр десницу в бок, шуйцей покручивал ус, топырил нижнюю губу. Говорил презрительно, с насмешкой. По всему видно – хозяина ровней себе не считал.

– Ой ли? А долг попу Савве? Почто долг не отдаёшь, а, пёс смердящий?! – уже со злобой закричал мытник.

– Ты почто на чужом дворе на хозяев лаешься? – воскликнул Шемяка, сделав несколько шагов в сторону мытника и оглядывая двор. – Вот возьму ослоп, так покажу, кто здесь пёс смердящий!

– Ты, старый пенёк, уймись, пока я тебя не утихомирил, – рыкнул на старика Мень и прикрикнул на стражников: – А вы что столбами стоите?

Метельники обнажили мечи, Шемяка остановился, сжав кулаки.

– Вот что, Борзята, отдавай три гривны добром. Не отдашь, силой возьмём, хуже будет.

Дело принимало нешуточный оборот, но усмошвец твёрдо стоял на своём:

– Я с попом рассчитался, отдал три третных резы, и кун таких у меня нету.

Мень крутил ус, грозил:

– На поток поставлю.

– Я не вор, чтоб меня на поток ставить. За самоуправство ответить можно.

– Долг я с тебя взыщу, не печалься. Кун нет, товар заберу, я цены знаю. Ты, – мытник ткнул в одного метельника пальцем, – в дверях стой, никого не пускай. А вы – со мной, и ты иди, – приказал сапожнику.

Мытник взбежал по ступеням, вошёл в сени, оглядел цепким взглядом, примечая готовый товар, выделанные кожи. В дверях стояла Лагода с ухватом в руках. Ухватившись ручонкой за понёву, из-за старухи выглядывал Немир. Мень захохотал:

– Ну прям вой с копьём. Не бойся, старая. Не тронем тебя, сынок долг отдаст, и уйдём с миром.

Потеснив старуху, мытник вошёл по-хозяйски в избу, огляделся. Перепуганная Синеока вскочила с лавки, прижимая к груди младенца. Немир подбежал к матери, прижался к коленям.

Приметив на полке досканец, мытник сгрёб со стола мисы, чаши. Наступив на черепки, взял с полки короб. Повалив на пол светец, вытряхнул содержимое досканца на стол, пересчитал монеты.

– Ну вот, говорил – кун нету. Пятьдесят три резаны, пять ногат да две куны. Больше гривны набралось, – со смешком добавил: – Не печалься, остальное товаром доберём. Эй, кто там, хозяйка мешки приготовила. Тащи сюда!

Метельник раскрыл мешок, второй скидывал сапоги, поршни, черевья. Мытник считал.

Борзята дёрнулся к своему добру. Мень придержал:

– Стой, не балуй.

– Вы чего творите? То на заказ шито!

– Новые пошьёшь.

Борзята попытался отобрать мешок, мытник с метельником отшвырнули сапожника к стене.

– Вы с лишком набрали-то. Лишнее хоть отдайте.

Мень хохотнул:

– Нету тут лишнего, цены-то я назначаю. А будет лишнее, на церкву отдам, не печалься.

Метельник увязал мешки. Мытник, исполнив долг, удалился вместе с помощниками. На полу валялись куски кожи, ножи, нитки, валялась опрокинутая табуретка.

Обхватив руками голову, усмошвец уселся посреди разгромленной мастерской. Вошедший Шемяка зло бросил:

– Что попы, что бояре, что кипчаки – одинаково.

Доляна, утирая слёзы, прибиралась с дочерьми в избе, Шемяка ушёл с внуками в истобку. Перепуганный младенец заходился в плаче.

Красное корзно плескалось за спиной, резвый жеребец, вздымая копытами сухую пыль, летел стрелой, в ушах свистал ветер, напоённый теплынью, запахами разнотравья. Убегали назад рамени, луга с рядами косарей, поля с ещё не зрелым житом. В вышине плавали, зависая, коршуны. Вот один, всё убыстряя полёт, завоем снизился, камнем ухнул вниз. Через миг, мощно взмахивая крыльями, улетел прочь, унося в когтях невидимую издали зверушку. Подумалось: вот так и степняки, выжидают поодаль, дабы вероломно, молоньей ворваться на Русь и, ухватив кусок пожирнее, умчаться в степные пределы. Дружина, гридни отстали, следом за князем поспевал лишь юный меченоша. Князь был уже дома, обнимал Настасьюшку, чад. Повезло князю с супругой. Простой людин, дружинник ли, купец может умолить родителей заслать сватов к любушке. У князей иной обычай. Детей женят отцы. С суженными княжичи знакомятся на свадьбе. Любовь стоит на последнем месте, о том никто и не вспоминает, ибо главное – дела державные. На ком женить сына, за кого выдать дочь – отцовская забота. Дочь византийского басилевса полюбила, сердцем прикипела к князю варваров. Сама для князя стала любой, любушкой. Но не только незнакомец стал любым, на Руси принцесса обрела вторую родину и тем ещё более полонила сердце князя.

Старшему брату, Изяславу, выпал иной жребий. Всё подмечал Всеволод. Гертруда не жила настоящей жизнью, наполненной чувствами, радостями, горестями, а исполняла обязанность. Ею руководили не веления сердца, но указания разума. При любых обстоятельствах спрашивала у себя, что от неё ждут и как ей надобно поступить. Обуревавшие её страсти, вспыхнувшую гневливость силою воли загоняла внутрь, и лишь изредка те вырывались наружу. Для полячки Гертруды Русь оставалась чужой, супружество являлось обязанностью. Обязанность исправляла исправно, но не было у неё душевности к своему супругу. Приняла греческую веру, а с собой привезла и держит при себе латинского попа. В русские церкви ходит, а в тереме устроила свою особую молельню. Нет, не такая великая княгиня нужна Руси. Потому жалел Всеволод старшего брата, не познавшего настоящей женской любви.

Княжич Владимир с воеводой Велимиром встречали князя в десяти поприщах от Переяславля в деревеньке Дятлово, приткнувшейся к безымянной речушке. Не слезая с коней, отец с сыном сблизились. Сын ткнулся ликом в отцовский зипун. Всеволод положил руки на плечи Владимира, отстранил от себя, любовно оглядел юное лицо. Сыновьи глаза смотрели с восторгом и почитанием. Душа переяславльского князя ликовала. Что может быть радостней для отца, чем зреть в сыне своего продолжателя?

Далее ехали стремя в стремя. Солнце не дошло до темянника, князь Всеволод с дружиной въехал в родной город. Благовестил колокол Спасской церкви. Радостно смотрел князь на лица снимавших шапки горожан. Видел, не из подобострастия кланяются, истинно рады. Люд городской рад, а сын невесел, то не укрылось от отцовского взгляда.

– Что за желя тебя точит, Володимир, ай отцу не рад? – спросил тревожно.

– Матушка недужна, и зимой болела, и всю весну пролежала, на Троицу поднялась. Не хотели тебя тревожить, потому не писали. Да и сейчас нездорова. Утром встанет, походит, в обед приляжет. За стол сядет – ровно воробьишко поклюёт. Да всё сумная, невесела. Вот только и развеселилась, как весть от тебя получили, что домой едешь.

Всеволод переменился в лице. Вздыбил и послал коня скоком.

На княжем дворе ждали. Холопы и холопки оставили гончарные круги, ткацкие станы, пяльцы, кузни, усмие высыпали во двор, поясно кланялись. Княгиня припала к груди, дочь тянула за корзно, воевода, сотники кланялись.

К вечеру сходил в баню с дороги. За вечерею лишь пригубил из чаши. Стол ломился от кушаний скоромных, рыбных. Мёды, вино слуги таскали сулею за сулеей. На княжем дворе, улицах разливали пиво, мёды переяславльцам. Тут же стояли столы с едомым. Переяславль веселился по случаю возвращения князя живым и здоровым. В княжем терему звучали заздравные речи. Бояре, дружинники, не в силах усидеть молча, перебивали друг друга. Владимир сидел рядом, порывался рассказать и про походы в степь, и про ловы, и про книги. Всеволод похлопал сына по плечу, склонился к уху:

– Погоди, сынок, до завтра. Сядем тишком, обо всём расскажешь. Пускай сегодня бояре натешатся.

Сидели за полночь. Кой-кого уводили под руки.

Наутро поднялся с денницей. Обошёл клети, скотные дворы, конюшню. Тиун, знавший привычки князя и видевший, что на пиру тот почти не пьёт, уже поднялся, шёл рядом, пытался отчитаться. Всеволод остановил: